Текст книги "Садовник (СИ)"

Автор книги: Василий Гавриленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

      Почему-то мне и вправду не хотелось убивать толстяка. В его глазах проскользнуло что-то … детское. А может, мне показалось – я ни разу не видел в Джунглях детей.

Марина снова меня не послушалась. Она подскочила к вертолету и, едва глянув на пилота, заорала:

      -Выметайся.

Толстяк стал выкарабкиваться из машины, разбрасывая во все стороны концентрат. Он был одет в чудные штаны из какой-то мягкой материи – спереди расплылось темное пятно.

–Скорее, ты! – от нетерпения у Марины сорвался голос.

Толстяк все-таки покинул вертолет, уставился на меня расширенными глазами. Нижняя челюсть дрожит, к высунувшемуся кончику языка прилипли кусочки концентрата.

–Лечь, – приказал я: толстяк тут же опустился на смоляное покрытие крыши, бормоча:

–Не стреляй, не надо.

Марина юркнула на освободившееся место пилота. Что она задумала?

      Над головой застрекотало. Я отпрыгнул в сторону, укрывшись за широким боком вертолета и лишь после этого поднял голову: другой вертолет, с синим брюхом, завис над нами. Автоматная очередь – как клацанье хищных зубов. На спине толстяка появилась линия из красных точек, почти сразу ставших расплывшимся пятном. Банка с концентратом покатилась по крыше.

      Пули звякнули по металлу, одна из них задела рюкзак у меня на спине. Тело толстяка вздрагивало, точно оживая.

–Андрей, залезай.

Это ж надо – я совсем забыл про Марину, пожалуй, впервые со дня Последнего Поезда.

      -Что уставился? Скорее.

Я выпустил длинную очередь и, кувыркнувшись по крыше, влез внутрь машины.

–Что ты задумала?

–Тихо!

–Ты умеешь?

      Она не ответила, отыскивая что-то на приборной панели. Наконец, надавив на какие-то кнопки, и дернув за обмотанный изолентой рычаг, Марина повернулась ко мне. Сказала:

      -Держись.

Мне понравилось, как она это сказала.

      Над головой загудело. Ожили лопасти – машина задрожала, передав свою дрожь мне. Неужели полетим?

Крыша осталась внизу. Я, не отрываясь, смотрел в выпуклое, как глаз твари, окно. Площадь с памятником Ленину. Прямо под памятником – гора трупов. Стрелки суетятся, стреляют в воздух.

Я и не заметил, как рассвело, – всего за какие–то десять-пятнадцать минут. Нас спасла темнота, выходит, цена Теплой Птицы и есть эти самые десять-пятнадцать минут.

       Занесенные снегом полуразрушенные дома, заводы, домишки и заводики Калуги сливались внизу в чистый лист.

Я ухватился за поручень. Страшно… и весело.

      Вертолет с синим брюхом заходил то с одной стороны, то с другой, то зависал сверху. Высунувшийся из кабины стрелок жарил из автомата.

Марина, вцепившись в рычаг управления, смотрела перед собой. Когда начиналась пальба, ругалась сквозь зубы.

      Было заметно, что ей нелегко управлять этой махиной. От напряжения на шее вздулась синяя жилка. Я по мере сил старался утихомирить стрелка.

      Когда синебрюхий вертолет зашел сбоку и стрелок оказался, как на ладони, мой автомат чихнул и замер. Пока я – зубами, до боли, – развязывал рюкзак, менял обойму (патронов в нем осталось с гулькин нос), в выпуклом окне показался лес и – сердце мое радостно забилось – разрезающая его светлой нитью железная дорога. Вдруг оторвемся?

      Преследователи подбирались все ближе. Стрелок палил без передышки, пытаясь попасть в Марину.

Пилот, должно быть, такой же толстяк в желтой фуражке, как оставшийся на крыше Калужской городской администрации, качнул машину в нашу сторону; два вертолета едва не столкнулись. Стрелок заорал на него, и преследователи исчезли в беременных снегом облаках.

      -Отстали, – выдохнул я.

Рано радовался. Синебрюхая вертушка появилась из облаков, блестя винтом на солнце. Я отчетливо увидел стрелка – кажется, даже разглядел черные волоски в горбатом носу.

–Подымай,– крикнул стрелок, разбазарив обойму.

Я выстрелил, надеясь, что попаду в затемненное пространство внутри вертушки, – туда, где, по моим прикидкам, должен находиться пилот. Находился он там и по прикидкам судьбы. Короткий крик известил, что я не промахнулся.

      -Молодец! – крикнула Марина.

Я высунулся наружу. Холодный ветер схватил за горло. Вертолет стрелков будто висел над железнодорожной насыпью. Лопасти, главная и хвостовая, вращались с не уменьшающейся скоростью. Но вот он опустил нос, словно козленок, желающий бодаться, резко ушел в сторону и рухнул в стороне от полотна дороги, где вырос багрово-желтый столб, мгновенно затянутый черным дымом.

Все-таки оторвались!

      Я вспомнил снующих по площади стрелков. Что, суки, съели? Скорее всего, мы единственные, кто выжил во время калужской зачистки.

Почему-то вспомнилась и старуха, как беспомощно она пила воду из рук Марины. Вовремя оставила землю: по рассказам, стрелки зачастую пытают и истязают своих жертв...

Я посмотрел на спину Марины.

«Бабу живьем берите. Позабавимся!».

Так кричал командир стрелков. Едва ли Марина представляет, от чего нам удалось оторваться.

Над люком – красная лампочка, высвечивающая буквы: «Выход». Куда отсюда можно выйти? Разве только на облако…

По полу рассыпан концентрат, валяется окурок самокрутки.

А это что?

Я поднял обложку от книги. «Библия» – истертые золотистые буквы. Что-то знакомое в этом странном названии. Кажется, это как-то связано с Галей, с утром на светлой террасе…

      Задумавшись, я подобрал с пола окурок, развернул тонкую обгорелую бумагу. Буквы хлынули мне в глаза.

      «и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь.

      И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои.

      И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих»¹⁴.

      Так вот значит, как это было! Я представил (или вспомнил?): багровый шар, поглотивший солнце, красные полосы на небе, словно росчерки гигантского пера. Дрожь под ногами или в ногах и, – особенно ярко, – медленно падающий, дрожащий от ветра осенний лист. Осенний лист в разгар лета…

      Вертолет начал снижаться.

      Из-за леса показался разрушенный городок – кучи битого кирпича, воронки, полные зеленой жидкости. Посреди городка – башня, похожая на гигантский стебель борщевика.

–Андрей?

–Да?

–Я не могу посадить его. Я … забыла!

В голосе Марины звенело отчаянье.

       Несмотря на ее усилия, скорость машины не падала, и даже мне стало ясно: если попытаться сесть, нас размажет по земле. Ровная поверхность – это смерть, но…

      -Поворачивай к лесу!

      Марина потянула обмотанную синей лентой рукоятку. Вертолет взял влево. Лопасти, казалось, застыли на месте, но я знал, что они бешено вращаются.

Машина понеслась над макушками елей, поднимая белые вихри.

–Ты можешь хоть немного сбросить скорость? – заорал я.

Снежная пыль проникала в кабину, колола лицо, попадала в рот.

–Попробую!

–Ну?

–Я уже сбросила!

      Совсем ничего не почувствовал.

–Сделай наклон и вылезай!

      Марина кивнула, надавила на рукоятку. Скоро вертолет запашет носом…

Она покинула место пилота и, скрючившись рядом со мной, встала напротив шевелящейся снежной стены – бледная и решительная.

      Многолетние кроны затрещали. Сила, сопротивляться которой было невозможно, выдернула меня из машины и швырнула на деревья. Я полетел вниз, пытаясь зацепиться за ветки, обдирая сучьями руки. Вслед устремился хвост с вращающимся винтом. Но я падал быстрее.

Земля ударила меня.

-Андрей, – сквозь муть я увидел Марину. Сел, встряхнул головой. В ушах гудело – я потрогал мочку, на пальцах осталась кровь.

–Как ты? – спросил, не узнав свой голос.

–Нормально. А ты?

       Я отвернулся и сплюнул кровью на сугроб. Зачерпнул две горсточки сухого снега – одну растопил во рту и выплюнул, другой растер лицо. Как будто полегчало… Пришло понимание того, как дико, отчаянно нам повезло. Мы внизу, на земле, и мы живы.

Марина что-то долго говорила, но я лишь уловил:

–Ты можешь опереться на мое плечо, не думай – я сильная…

      Я сидел, прислонившись спиной к дереву, и смотрел на Марину, которая ходила взад-вперед, что-то возбужденно говорила, доказывала. Она уже протоптала передо мной тропинку.

      Шум в ушах и голове стал болью в висках.

–Спасибо, – пробормотал я, сам не зная, зачем.

Марина встрепенулась:

–Тебе лучше, Андрей?

–Да … лучше. Все-таки я двужильный, – сказал я и поднялся. Кровь бросилась в голову, в глазах потемнело. Марина подскочила, не дав мне упасть, подставила плечо.

      Выпятив серое брюхо, на мощных кронах повис вертолет. Снизу он казался маленьким, как теленок.

–Неужели мы оттуда на.бнулись? – пробормотал я.

–А ты и правда двужильный, – проговорила Марина, глядя вверх. – Но вот ухватиться за ветки ты не смог.

      Превозмогая боль в висках, я засмеялся.

7

ОБНИНСК

      Мы побрели в направлении разрушенного города, увиденного с вертолета, в надежде найти там пристанище на ночь.

Один рюкзак и автоматы похерили, и теперь (учитывая мое состояние), в сущности, – беззащитны. Отвратительное ощущение.

Я опирался на плечо Марины, стараясь как можно меньше давить на него, но понимая при этом, что без поддержки просто-напросто рухну на снег. Мне нужна одна ночь покоя и тепла: тогда тело восстановится, сила вновь заструится по жилам. И, конечно, не помешало б чего-нибудь пожрать… Какие, однако, жирные крысы шныряли по коридорам Калужской городской администрации!

Город был дальше, чем нам показалось с вертолета. Первые груды битого кирпича, бывшие когда-то домами, появились только тогда, как на небе выткался серпик луны.

      Зеленоватые лужи, глянцевые, с кусками звездного неба, источали удушливый гнилостный запах. Я встречал такие: все живое обходит их стороной. В лесу они редки, здесь же – на каждом шагу.

      Этот городок мертвее Калуги… Кирпич, лужи, снег. Из-под снега торчит былье, лепится к невысоким деревьям кустарник. Жутко, пусто, мрачно… Неужели здесь когда-то жили люди?

      А это – башня… Одна часть – большая, лежит на земле, другая – меньшая, протыкает небо обломком. Какой исполин переломил ее?

Как тревожно здесь! Тревожно и … знакомо.

      Идти дальше незачем – скорее всего, все здания в городке разрушены, и надеяться на надежное кирпичное укрытие не приходится.

      Между тем темнота сгустилась, – вот-вот вынырнет из черноты рука и схватит за горло…

Марина дышала тяжело. То ли ночной воздух, то ли чувство опасности прибавили мне сил – я уже не чувствовал себя разбитым. Распрямился, отпуская плечо девушки.

–Зачем ты? – сказала она,– я совсем не устала.

Я замер, вглядываясь в темноту. Нет, в этом городе надо держать ухо востро, гораздо дольше, чем где бы то ни было. Тишина лжива: здесь нет ни стрелков, ни игроков, ни тварей, но наверняка притаилось что-то, более страшное… Чтобы пережить эту ночь, нам необходимо убежище.

       Я огляделся: тьма. Плотная, непроходимая тьма. Серпик луны скрылся в тучах, на ветру стучит обледенелое былье.

Что-то надвигалось на нас – ближе, ближе – я чувствовал кожей. А лицо Марины спокойно – это понятно: она не имеет такого, как у меня, опыта игры, единственная ставка в которой – Теплая Птица…

Металлическая узкая лесенка… Почему я подумал о металлической узкой лесенке? Откуда эта мысль в моей голове?

–Марина, – я дернул девушку за рукав, – за мной.

Мы побежали к башне.

–Андрей, что ты задумал?

Я не ответил, озираясь по сторонам. «Только б она существовала», – крутилось в голове.

Лесенка была припаяна к телу башни.

–Лезь.

      Марина вцепилась в тонкие перекладины и полезла вверх, осторожно перебирая руками. Оглянувшись на тьму, я полез следом.

       Нам повезло – на вершине башни образовалась небольшая площадка, частично огороженная острым забором из переломанной, искореженной арматуры.

Марина лежала лицом к небу и тяжело дышала. Я повалился рядом – казалось, сердце выпрыгнет из груди.

–Знаешь, Андрей, – выдохнула Марина, взглянув на меня. – Там, внизу, отчего–то стало так жутко… Я едва не умерла.

      Нет, у этой девушки чувство опасности развито не меньше, чем у меня.

      Ветер, застревая в металлических обломках, сердито насвистывал.

      Редкие звезды показались на небе. Не они ли льют вниз пробирающий до костей холод? Деться от него некуда, он окружил нас, опутал… Сейчас бы костерок! И черт с тем, что станем маяком – лишь бы потеплело. Вот только где взять дрова?

      Единственное тепло в окружившем нас мире – это наши тела.

      Марина придвинулась ко мне, я обнял ее, уткнувшись лицом в рыжие волосы, накрылся курткой. Мало-помалу озноб отступил… А сколько, наверно, погибнет в эту ночь игроков, не успевших развести костер. Сколько примерзнет к стволам деревьев!

Я закрыл глаза, слушая биение сердца Марины.

      -Андрей.

–А?

–Послушай.

       Я откинул с головы куртку.

Какое-то время не было слышно ничего, кроме тишины, затем отчетливо донесся глухой перестук – кто-то лез по лестнице, стуча подошвами. Я оглянулся: глаза Марины расширились, лицо вытянулось.

–Тихо.

      Я поднялся и, пригнувшись, подкрался к краю площадки. Стук подошв по перекладинам совпадал со стуком моего сердца. Кто это может быть? Игрок? Едва ли – все игроки, не нашедшие укрытия до этого времени, уже мертвы. Стрелок? Исключено – стрелки орудуют при свете дня. Тогда кто же?

–Андрей!

      Встрепенувшись, я невольно вскрикнул: некто темный, приподнявшись над лестницей, уставился на меня двумя красноватыми угольками.

–Возьми, гад! – заорал я, вскакивая, и, что было сил, ударил кованым носком ботинка в промежуток между красными угольками.

      Не издав ни звука, пришелец отпустил лестницу и, как мне показалось, необычайно медленно отделился от металлической стены башни. Я бросился к краю площадки и проводил взглядом темное кувыркающееся тело. Хрусткий звук удара о промерзлую землю донесся до нас.

      -Кто это был? – прошептала Марина.

–Хер его знает. Уж точно не игрок.

–Что ему было надо?

Марина вдруг заплакала.

–Ты чего? – растерялся я.

–Когда все это кончится? – прокричала она. – Проклятая жизнь!

      Чудачка! Как будто есть другая жизнь. Я, например, другой жизни не знал.

–Успокойся, – я присел на колени и обнял ее, погладил спутавшиеся волосы. – Я с тобой, я защищу тебя.

–Правда? – по-детски спросила она. – Повтори.

–Я защищу тебя.

      Девушка прижалась ко мне, вздрагивая. И откуда ты такая взялась в Джунглях, где цена жизни – мгновение? Мгновение, которого не хватило, чтобы добежать до убежища? В Джунглях никогда и ни в чем нельзя быть уверенным. Ты думаешь: надежно спрятался, никто и ничто не угрожает, но вдруг настигает напасть, какой не ждешь, а это самое хреновое.

      Марина устала: смерть старухи, стрелки, полет над Джунглями, моя травма. А тут еще ночной нежданный посетитель…

–Вздремни, подежурю, – предложил я.

      Мы сидели на холодном металле, слушая завывание ветра, дальний гул леса.

–Не хочу, – пробормотала она, опуская голову мне на колени. Сразу уснула.

      Ныло задетое пулей плечо, да и во всем теле разливалась слабость. Но мне было покойно, даже, пожалуй, весело. Едва ли кто-либо в Джунглях испытывал подобное. Мне открылся новый смысл существования, заслонив прежний – борьбу за собственную шкуру. Моя шкура! Сколько на тебе отметин от заточек, клыков, пуль, сколько ожогов, шрамов и затянувшихся язв! Ты задубела и потрескалась от мороза. Я спасал тебя, и буду спасать, но ты теперь не властна надо мною, моя шкура, я не служу тебе! Лишь одно в Джунглях достойно служения, напряжения всех сил.

      Я откинул прядь волос с лица Марины, и стал смотреть – то на него, то на звезды, сияющие над нами.

Красная полоска окаймила горизонт. Пошел редкий мокрый снег. Неуверенно выглянул краешек солнца – луч, поплясав на обломках арматуры, перепрыгнул на лицо спящей Марины, пробежался по припухлым покрасневшим губам, веснушчатым розоватым щекам, блеснул в волосках бровей. Она открыла глаза, слабо улыбнулась.

–Утро?

–Утро, – приподняв ее голову, я поднялся с колен. – О!

–Ты чего?

–Ноги затекли, – простонал я. – Дьявол!

      Тысячи иголок безжалостно вонзались в мышцы – хотелось и плакать, и смеяться одновременно. Я принялся неуклюже шагать по площадке, морщась и вскрикивая. Марина прыснула со смеху.

–Тебе-то хорошо, – закричал я.– О! Стрелковская пытка.

      -Посмотрел бы ты на себя.

      Я усмехнулся.

      -Поднимайся сама, – крикнул. – Посмотрим, как у тебя!

      Она встала и, притворно ойкнув, принялась вышагивать рядом со мной.

–О! Пытка стрелковская.

–Не притворяйся.

      Подойдя к краю площадки, я посмотрел на ночного гостя, распластавшегося внизу, как черный крест.

–Лежит? – приблизившись, спросила Марина.

–Куда денется, с такой-то высоты.

Высота и вправду была головокружительная: при свете солнца весь город как на ладони – белый лист с зелеными и красноватыми крапинками.

Как я и думал, ни одного здания не уцелело. Неподалеку от башни начинался лес, уходящий к самому горизонту. Он казался сплошным, но я знал, что есть просека, по которой стелется железная дорога.

      Где-то на окраине из-под земли поднимались клубы сиреневатого пара, будто беззубый рот старого курильщика выпускал дым.

      -Андрей, пошли отсюда.

Я повернулся.

–Мне совсем не нравится этот город, – сказала Марина, глядя вдаль. – Да и есть хочется…

Мы подошли к лестнице.

– Я первый, ты за мной.

Марина кивнула.

      Я перелез с платформы на лестницу и стал медленно спускаться.

–Андрей!

–Да?

–Мне страшно! Голова кружится!

Только этого не хватало.

–Цепляйся! Не смотри вниз!

      Я остановился, задрав голову.

–Хватайся за перекладину!

      Марина, зажмурившись, перелезла с платформы на лестницу.

–Держись крепче!

–Держусь… Кажется…

      Она неуверенно засмеялась.

       Я помог Марине соскочить с лестницы.

      -Больше всего боюсь высоты, – призналась она, поймав мой взгляд.

      Тело ночного гостя чернело впереди. Я направился к нему, невольно держа руку на рукоятке заточки.

–Андрей, ты чего?

–Да хочу глянуть… Стой на месте.

       Я подошел к трупу, лежащему лицом вниз и припорошенному снегом. Широкая спина плотно обхвачена черной курткой, прожженной, изрезанной – дыры топорщатся желтым мехом; грязно-синие широкие штаны заправлены в носки; обут в тяжелые кованые ботинки. Одежка, как у игрока… Неужели, игрок? Таких здоровяков мне прежде встречать не приходилось. Плотный, кряжистый; руки – что бревна, а мощный затылок оброс бурой шерстью.

–Ого!

–Я же сказал тебе.

–Ты опять? – отмахнулась Марина. – Тоже мне, командир.

      Она подошла к игроку, дотронулась носком ботинка до широкой руки.

– Андрей, может, перевернем его?

      Марина прочла мои мысли.

–Ну, давай, – как будто нехотя, согласился я.

Мы вцепились в труп. Вот так тяжесть, черт подери!

Игрок на мгновение замер на боку и перевалился на спину. Несмотря на свою прожженную шкуру, я вскрикнул, как мальчик, и отпрянул, упав в сугроб. Марина взвизгнула и отшатнулась.

      Лица нет. Есть бесформенный, зеленоватый комок, покрытый бледными волосками; в недрах комка скрываются волчьи глаза, а широко разинутая пасть обнажает звериные клыки.

      Не сговариваясь, мы побежали к лесу, застревая в снегу. Прочь, прочь отсюда.

-Погоди, Андрей, не могу, – взмолилась Марина. Уткнулась в толстый ствол березы и, обняв дерево, замерла, тяжело дыша.

У меня прилип к спине свитер. За всю свою игру с Джунглями я никогда не убегал от страха. От страха, сросшегося с инстинктом.

–Что это было? – выдохнула Марина.

Стараясь восстановить дыхание, я пробормотал:

–Не знаю. Похоже, мутант…

–О, Боже! – девушка прикусила губу. Мне казалось, она сейчас заплачет.

      Худо-бедно привыкший к уродству природы и животных, человек, столкнувшись с уродством себе подобного, содрогается.

      -Какая-то ошибка, случайность, – проговорил я. – Все из-за проклятых зеленых луж…

      Марина вытерла глаза. Какая ты все-таки плакса!

–Зачем он лез к нам?

      Я вспомнил пасть, полную острых зубов, содрогнулся.

–Может быть, башня была его убежищем, а я припечатал ему между глаз, – пошутил неуклюже, не желая пугать и без того дрожащую девушку.

–Хорошо, что припечатал.

–Хорошо? А где же твой нюх на несправедливость?

–Хорошо, что припечатал, – повторила Марина, отпуская березку. – Пойдем скорее отсюда.

      Негустой, но цепкий подлесок мешал идти; с деревьев время от времени падали сухие ветки. Пахло хвоей и свежим снегом.

В животе у меня заурчало… Нужно найти еду. Вот и Марина едва переставляет ноги…

      Прошагали еще немного и девушка, обессилив, опустилась на выкорчеванное бурей дерево.

–Погоди, Андрей, передохну.

      Я присел неподалеку. Знобило: на голодный желудок утренний холод пробирает намного сильней. Нужно добыть мяса. Нужно убить тварь.

По снегу, пересекаясь и дробясь, рассыпались цепочки следов, – все следы старые, припорошенные, едва ли стоит идти по ним. Хотя…

      Я поднялся.

–Сейчас приду.

–Я с тобой.

      Спорить не было ни сил, ни желания.

Следы крупной твари – довольно свежие, не позже вчерашнего дня. Тварь приволакивает заднюю ногу, иногда падает в снег – здесь остались оплавленные по краям ямки. Но крови ни в ямках, ни по следу нет – значит, животное не раненое, а старое.

      Косматая туша лежала у ветвистого дуба. Подходя, я с радостью отметил: брюхо животного вздымается и опускается – не придется есть мертвечину.

      Учуяв нас, тварь задергалась, пытаясь подняться. Желтый глаз мутно следил за мной. Поколебавшись мгновение, я с размаху вонзил заточку в жирный загривок – животное негромко рявкнуло, щелкнули челюсти, лапы царапнули дерево.

–Ищи дрова, – приказал я.

      Шкура была толстая и прочная, – стоило немалых усилий надрезать ее. Прямо под кожей – слой вонючего желтого жира: тварь и вправду оказалась очень старой…

Наконец, я, освежевав тушу, добыл кусок жилистого мяса. Обернулся. Марина натаскала дров – чего-чего, а этого добра здесь навалом.

      Соорудив конусообразный костер, я потянулся за зажигалкой. Выругался.

–Ты чего? – вскинулась Марина.

– Зажигалку похерил.

Лицо Марины вытянулось:

–Что теперь делать?

      Раздражение заворочалось во мне: потерять зажигалку – раньше такого со мной не случалось!

–Что делать? Жрать – вот что делать! Мы в Джунглях.

      Я отхватил заточкой приличный кусок мяса и принялся рвать его зубами, чувствуя, как кровь течет по подбородку, сухожилия режут десны.

Посмотрев на меня, Марина взяла заточку... Она ела сырое мясо, едва-едва удерживая рвоту. Губы, щеки и подбородок вымазались в красное.

–Чего уставился?

      Я отвернулся. Даже сырое мясо прибавляет сил, струится по венам, кормит Теплую Птицу. Мы сможем продолжить путь.

      Сломанная башня осталась позади. Я шел легко: лишь слабые отголоски вчерашнего падения изредка подкатывали к голове, в глазах темнело, но ноги-руки были послушны, кости не болели.

       Город еще не отпустил нас: прямо в лесу попадались заросшие бурьяном развалины домов; автомобили, сквозь зияющие дыры которых видны омытые дождями кости; попадались и зеленые лужи, прячущиеся в зарослях деревьев, – лопаются изумрудные пузыри, и облачко едкой хмари струится коварной змейкой…

       Лес начал редеть. Сердце забилось спокойнее, четче: скоро должна показаться железная дорога. Идя вдоль железнодорожных путей, чувствуешь себя под защитой, будто кто-то прикрыл незримым щитом. Я верил, что пока передо мной бегут две ржавые ленты, я не заплутаю, найду ночлег и еду, отобьюсь от врага. А при удаче можно сесть на Поезд... Ведь когда-нибудь мне удастся сесть на Поезд и доехать до Конца?

–Андрей, посмотри!

Я обернулся на радостный вскрик Марины.

– Здорово!

      Это был автомат – мокрый металл блестел на солнце.

–Выходит, мы здесь пролетали, – сказала Марина, раздумчиво посмотрев в небо. – Посмотри, лошадь!

В небе клубились, наползая друг на друга, облака, – они словно соревновались друг с другом в придумывании фигур. И вправду, одно из них было сейчас лошадью – белогривой, тонконогой, с трепетными ноздрями и чуткими ушами.

–А вон – ты, Андрей.

      «Я» стоял, расставив ноги на ширине плеч, держа автомат у бедра и настороженно глядя перед собой. Марина смеялась, отыскивая в небе себя. Никогда прежде я так не смотрел в небо – фантазируя, рисуя что-то; небо было для меня лишь частью мира, в котором я должен выжить, причем частью далекой, неважной.

–Вон – ты.

Марина обернулась, посмотрела на облако.

–Андрей, ты мне льстишь.

–Ничуть.

      «Марина» сидела в кресле: распущенные мягкие волосы развевались, доставая едва ли не до самого горизонта, на одухотворенном лице застыла радостная улыбка.

      Подул ветер, и фигуры исчезли. Я вспомнил, что мы в Джунглях и опустил глаза.

–Надо идти, Марина.

Она вздохнула, поправила рюкзак за плечами.

      Мы побрели дальше. Солнце стояло высоко, лучи пробивали макушки деревьев, заставляли искриться свежий снег.

–Голубь, – ахнула Марина.

      Я остановился, пораженный. Неподалеку от нас на стволе поваленного дерева сидел белый голубь. Он ворковал, раздувая перламутровый зоб, словно силился что-то сказать. Я никогда не видел в Джунглях птиц.

–Красавец,– прошептала Марина, взяв меня под руку.

Голубь взъерошился, колыхнул крылом, и, наклонив головку, повернулся, показав нам другой бок. Я почувствовал, как дрогнула Марина: этот бок у голубка был красно – синим и без единого перышка, кости вздымали тонкую кожу.

–Пойдем отсюда, – сказала девушка.

Она зашагала впереди, автомат болтался у нее на шее, солнце сидело в волосах. Я отчего-то почувствовал себя виноватым и перед ней, и перед этим голубем, и даже перед Джунглями.

      Показавшаяся впереди железная дорога разом скомкала и отбросила все сомнения и тревоги. Из хаоса мы вышли к порядку.

Слева, прямо у дороги, торчало полуразрушенное здание, рядом – невысокая бетонная платформа, испещренная рытвинами, как следами больших червей.

–Это что – вокзал? – подала голос Марина.

–Похоже на то.

      Наши ботинки гулко застучали по бетону. В конце платформы – искореженная синяя табличка на изогнутых ножках. На табличке – облупленные буквы. Марина прочитала:

–Об-нинск, – и повторила. – Обнинск.

      Обнинск! А ведь я, кажется, кое-что знаю про этот город.

8

ПОДЗЕМНЫЙ ИНСТИТУТ

      Заскрежетав тормозами, электричка приблизилась к запруженной народом платформе. Мимо окошка тамбура замелькали лица – настойчивые, в испарине от жары и ожидания.

      – «Москвичи», – с презрением бросила Анюта, затягиваясь сигаретой, – дома работы найти не могут.

      Андрей смущенно оглянулся: люди, напирающие сзади, ничего не слышали, думая каждый о своем.

      Двери с лязгом распахнулись. Пахнуло нетерпением, потом, десятки лиц с неприязнью глядели на столпившихся в тамбуре пассажиров, руки сжимались в кулаки, подрагивали сердца.

      -Скорее, – крикнула полная женщина с двумя сумками в руках.

–Успеете, сядете, – сказала Анюта, выносимая из поезда людским потоком.

      Две живые реки пересеклись, матюгаясь. Одна река последовала прочь от платформы, другая – погрузилась в электричку.

–Следующая остановка – Балабаново.

      Нагретый на солнце, перегруженный горячими телами поезд стукнул колесами, загудел и рванул, отделяясь от платформы.

      -Как селедок, – поведя плечом, сказала Анюта. – И так до самой Москвы.

      Андрей кивнул. Толпа увлекла их к автобусной остановке. Люди брали штурмом единственный красный автобус: к желтой стае маршруток пока не подходил никто, напрасно надрывали голоса зазывалы: «Тринадцатый маршрут», «По Ленина». Вот автобус, проседая, отчалил, и тогда стали заполняться маршрутки – в основном, молодежью: экономные старики будут ждать другого автобуса.

      -Погоди, – Анюта схватила Андрея за руку, – пусть разъезжаются.

      Они протиснулись к лавкам, на некоторых спали загорелые дочерна бомжи. Воняло мочой и семечками. В пивном ларьке маялась от жары продавщица.

–Пива хочешь?

–Можно.

Анюта купила две бутылки «Багбира» и фисташки. Попросила продавщицу открыть пиво; та с недовольной миной выполнила просьбу.

–Надо же, пиво уже полтинник стоит, – проворчала Анюта, подавая одну бутылку Андрею. – Фисташки будешь?

–Нет, спасибо.

      Андрей жадно хлебнул из бутылки – белая пена брызнула на плащ.

      -Почему ты таскаешь плащ в такую жарынь? – без особого интереса спросила Анюта, хруста фисташками. Бутылку она поставила на скамью, прямо рядом с пыльной подошвой спящего бомжа. Ее большие груди выглядывали из-под розовой майки: казалось, Анюта стоит на людях полуголая.

      -Не знаю, – пожал плечами Андрей.

–Ну, так сними.

      Он снял плащ, перекинул через локоть, оказавшись в белой рубашке с короткими рукавами. Руки у него были тонкие, жилистые, покрытые черными волосками.

      -Какая духотища, – проговорила Анюта, щурясь на солнце.

      Андрей допил пиво, опустил бутылку в урну.

–Уже выдул? – подивилась Анюта и потянулась к своей бутылке. Бомж во сне дрыгнул ногой, бутылка упала. Она не разбилась, а покатилась под лавку, гремя и орошая асфальт пятидесятирублевым пивом. Бомж, словно младенец, зачмокал во сне раздутыми потрескавшимися губами.

      -Козел, – зло сказала Анюта. – Бомжара чертов.

      Народ рассосался; подошел пустой автобус. Андрей и Анюта вошли в жаркий салон, пахнущий пылью и потом, опустились на кресла с торчащей из дыр желтой поролоновой набивкой.

–Обилечиваемся, – подошла кондукторша: лицо усталое, волосы растрепаны; белые штаны-треники, похожие на кальсоны (в автобусе-то можно – это почти что дома), голубая застиранная футболка, подмышки желтые, влажные.

Анюта протянула кондукторше двенадцать рублей, получила два синих талончика; один отдала Андрею.

–Опс! Ты посмотри! – Анюта несильно пихнула Андрея в бок.

      Бомж достал из-под лавки бутылку и пил остатки пива.

–Нарочно скинул, – засмеялась Анюта.

Автобус тронулся. Анюта принялась рассказывать про свою подругу, продающую одежду в торговом центре «Триумф». Трещала пуще сороки. Андрей слушал невнимательно: чувство, тяжелое, как медведь, ворочалось у него в груди. Когда Анюта, чмокнув его в щеку и весело бросив «До вечера!», сошла, он почувствовал себя лучше, – надел плащ, стал вглядываться в проплывающие мимо окна знакомые улицы.

      Люди входили, выходили, кто-то садился на кресло рядом с Андреем. Он упрямо глядел в окно. Когда снова подошла кондукторша («Ваш билет? А, вы обилечены…»), на мгновение повернулся.

       Андрей не думал о Гале, о матери, об Алене – мысли испарились, уступив место созерцательным проблескам: вон карапуз ест мороженое – на щеках слезы, значит, долго просил у мамы (а может, мама купила мороженое, чтобы не просил велосипед); вот старик на лавке читает газету (а может, спит, обманчиво поблескивая дужками очков). Показалась телебашня, ершисто ощетинившаяся крестообразными шипами. Но посмотрите-ка – к телебашне приторочена узкая лестница! До самого верха, туда, где плавают облака. К чему это? Должно, для монтеров, для ремонтников… Андрей представил, как должно быть, холодно и страшно ползти по узкой этой лестнице – все выше, выше – с абстрактной целью и такими же абстрактными возможностями. Что человек перед этой башней? Му-ра-вей.