Текст книги "День народного единства: биография праздника"

Автор книги: Василий Токарев

Соавторы: Игорь Андреев,Юрий Эскин,П. Михайлов,Вячеслав Козляков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Единственное, что можно сказать об этом перечне всерьез, что в известии Страленберга отдаленным эхом отразились условия, обсуждавшиеся при избрании на московский престол королевича Владислава в 1610 г. Как в статьях, обсуждавшихся тушинскими боярами с королем Речи Посполитой Сигизмундом III под Смоленском 14 февраля 1610 г., так и в августовском договоре московской Боярской думы об избрании королевича Владислава первым пунктом стояло сохранение «светой православной веры греческаго закона». Приписывать такой пункт Михаилу Романову – сыну митрополита Филарета – было, по меньшей мере, излишне. Другие пункты о порядке принятия новых законов и объявлении войны тоже могут быть соотнесены с документами об избрании королевича Владислава, но никакого текстуального заимствования из них у Страленберга нет. Представление о существовании письма с подробным перечнем разных обязательств русских самодержцев было экстраполировано Страленбергом и на сына Михаила Романова – царя Алексея Михайловича. Якобы его короновали на царство «без избрания, однако со обнадеживанием выше изображенных кондицеи, которыми он с клятвою пред олтарем учиненною обязался». Григорий Котошихин, напротив, писал про царя Алексея Михайловича: «А нынешнего царя обрали на царство, а писма он на себя не дал никакого, что прежние цари давывали» [20, 86].

Не случайно, что В. Н. Татищев не удержался и оставил примечательную пометку на полях рукописного перевода сочинения Страленберга: «О кондициях с клятвою сусчия враки» [60, 148].Исчерпывающая характеристика первого русского историка, к которой нечего добавить… Правда, в своих более ранних публичных выступлениях В. Н. Татищев признавал существование «ограничительной записи» царя Михаила Федоровича.

В своем сочинении «Произвольное и согласное разсуждение и мнение собравшегося шляхетства руского о правлении государственном», вызванном к жизни обстоятельствами воцарения Анны Иоановны в 1730 г., Татищев писал: «Царя Михаила Федоровича хотя избрание было порядочно всенародное, да с такою же записью, чрез что он не мог ничего учинить, но рад был покою» [60, 148].

Василию Татищеву, отстаивавшему самодержавный порядок правления в России от притязаний аристократов, сведения об «ограничительной записи» родоначальника романовской династии царя Михаила Федоровича только мешали. Но он не покривил душой и воспроизвел те представления, которые существовали у многих его современников, ставивших свои подписи под «Произвольным и согласным рассуждением и мнением…» шляхетства о будущем образе правления в Российской империи. Хотя позже, как свидетельствует пометка на страницах перевода сочинения Страленберга, историк, а не политик Татищев полностью отказался от того, чтобы признавать за историей с «кондициями» Михаила Федоровича хоть какое-то значение.

Осталось упомянуть еще об одном иностранном сочинении – Иоганна-Готгильфа Фоккеродта, служившего секретарем прусской миссии в России, – «Россия при Петре Великом». Работа Фоккеродта – это практически служебный отчет, содержавший общий обзор преобразований Петровской эпохи, свидетелем которых был автор. Она была завершена в сентябре 1737 г., по окончании службы Фоккеродта, и представлена прусскому двору. Один из разделов «России при Петре Великом» посвящен ответу на вопрос: «Какую перемену сделал Петр I в образе правления Русского царства?» Для этого Фоккеродт обращается к изучению исторической традиции и справедливо пишет, что впервые вопрос об ограничении царской власти возник при избрании царя Василия Шуйского и по его инициативе, причем «все боярское сословие умоляло его с земными поклонами не выпускать столь легко из рук такого драгоценного алмаза и украшения русского скипетра, каким было самодержавие». Фоккеродт упоминает о влиянии на русских бояр и будущего патриарха Филарета, «который еще не мог предполагать, что выбор падет на его сына», неких «республиканских правил». А дальше говорит об избирательном Земском соборе, на котором «многими из самых знатных лиц» были предварительно выработаны положения, которые должен был принять будущий русский царь:

«Они составили между собою род сената, который назвали Собором: не только бояре, но и все другие, находившиеся в высшей государственной службе, имели там место и голос и единодушно решились не выбирать себе в цари никого, кроме того, который под присягой обещается предоставить полный ход правосудию по старинным земским законам, не судить никого государскою властью, не вводить новых законов без согласия Собора, а тем менее отягощать подданных новыми налогами или решать что бы то ни было в делах войны и мира. А чтобы тем крепче связать нового государя этим условиями, они положили еще между собой не выбирать в цари такого, у которого сильное родство и сильные приверженцы, так как с помощью их в состоянии он будет нарушить предписанные ему законы и присвоить опять себе самодержавную власть» [63, 27–28].

Этот подробный рассказ был бы неоценимым источником, вводящим нас в атмосферу предвыборных обсуждений на Земском соборе 1613 г., если бы он опять, как и в случае с сочинением Филиппа Иоганна Страленберга, не отстоял более чем на сто двадцать лет от самих событий или хотя бы не принадлежал перу иностранца, явно знакомившегося с далекой русской историей не по источникам, а по рассказам разных лиц. Нет никаких доказательств того, что «царь Михаил не колеблясь принял и подписал вышеупомянутые условия», которые соблюдал до возвращения из польского плена своего отца патриарха Филарета, сумевшего воспользоваться противоречиями между «низшим дворянством» и «властолюбивым боярством», чтобы поломать установившийся порядок и одному опекать сына [63, 29].Все, что пишет об этом Фоккеродт, приходится принимать на веру, что и делалось в примечаниях Э. Миниха (сына) к публикации записок К. Г. Майнштейна о России, а затем в «Материалах по русской истории» К. Шмидта-Физельдека (гувернера в семье Миниха-сына), изданных в Риге в 1784 г. Следовательно, записка Фоккеродта «Россия при Петре Великом» является лишь дополнительным свидетельством того простого вывода, что в домах знати любили обсуждать начало романовской династии и, возможно, с окончанием петровского времени, искали там исторические аналогии.

В вопросе об ограничении самодержавия царя Михаила Романова очень заметно стремление притянуть дела прошедшего века к актуальным государственным вопросам. Скажется это и позднее, уже в научной полемике, когда признание или непризнание «ограничительной записи» станет ярким индикатором либерального или консервативного правосознания. У ученых существует справедливое желание противостоять одиозным крайностям монархистов и показных патриотов, не желающих даже слышать о возможном ограничении самодержавия в России в 1613 г. Такое вторжение политики в современность обычно ни к чему хорошему не приводит. Задача историка не в том, чтобы выбрать более близкую ему идеологическую традицию, а в том, чтобы исследовать сохранившиеся источники или объяснить их отсутствие, на чем и держится научная, а не публицистическая интерпретация исторических фактов. А они определенно свидетельствуют, что поиск «ограничительных» документов царя Михаила Федоровича является тупиковым и лишь отвлекает от изучения обстоятельств сложного пути выхода Русского государства из тяжелого Смутного времени начала XVII в.

Источники и литература

1.  Акты,собранные в библиотеках и архивах Российской империи археографической экспедицией императорской Академии наук. СПб., 1836. Т. 2.

2.  Актыисторические, собранные и изданные археографической комиссией. СПб., 1841. Т. 2.

3.  Акты,относящиеся до юридического быта древней России / Под ред. Н. В. Калачева, СПб., 1864. Т. 2.

4.  Актыслужилых землевладельцев XV – начала XVII века: Сб. документов / Сост. А. В. Антонов. М., 2002. Т. 3.

5.  Аракчеев В.Средневековый Псков: власть, общество, повседневная жизнь в XV–XVII веках. Псков, 2004.

6.  Арзамасскиепоместные акты 1578–1618 годов / Собрал и ред. С. Б. Веселовский. М., 1915.

7.  Арсеньевскиешведские бумаги. 1611–1615 гг. // СборникНовгородского общества любителей древности. Новгород, 1911. Вып. 5.

8.  Белокуров С. А.Разрядные записи за Смутное время (7113–7121). М., 1907.

9.  Бельскийлетописец // Полн.собр. русских летописей. М., 1978. Т. 34.

10.  Веселовский С. Б.Акты подмосковных ополчений и Земского собора. 1611–1613. Пг., 1911.

11.  Видекинд Ю. И.История шведско-московской войны XVII века. М., 2000.

12.  Грамотыи отписки Курмышскому воеводе Елагину // Летописьзанятий археографической комиссии за 1861 г. СПб.,1862. Вып. 1. Отд. 2.

13.  Дополненияк актам историческим, собранные и изданные Археографической комиссией: В 12 т. СПб., 1846–1875. Т. 1.

14.  Дворцовыеразряды XVII в., по высочайшему повелению изданные. СПб., 1850. Т. 1.

15.  Долинин Н. П.Подмосковные полки («казацкие таборы») в национально-освободительном движении 1611–1612 гг. Харьков, 1958.

16.  Елассонский А.Мемуары из русской истории // ХроникиСмутного времени. М., 1998.

17.  Житиеархимандрита Троице-Сергиева монастыря Дионисия // Библиотека литературы Древней Руси. СПб., 2006. Т. 14.

18.  Забелин И. Е.Минин и Пожарский: Прямые и кривые в Смутное время. М., 1883.

19.  Замятин Г. А.К истории Земского собора 1613 г. // ТрудыВоронежского гос. университета. Воронеж, 1926. Вып. 3.

20.  Запискикапитана Филиппа Иоганна Страленберга об истории и географии Российской империи Петра Великого. Северная и восточная часть Европы и Азии / Сост. Е. А. Савельева, Ю. Н. Беспятых, В. Е. Возгрин. М.; Л., 1985.

21.  Зимин А. А.Акты Земского собора. 1612–1613 гг. // Запискиотдела рукописей ГБЛ. М., 1957. Вып. 19.

22.  Кобзарева Е. И.Шведская оккупация Новгорода в период Смуты XVII века. М., 2005.

23.  Козляков В. Н.Марина Мнишек. М., 2005.

24.  Козляков В. Н.Михаил Федорович. М., 2004.

25.  Корецкий В. И., Лукичев М. П., Станиславский А. Л.Документы о национально-освободительной борьбе в России в 1612–1613 гг. // Источниковедениеотечественной истории. 1989. М., 1989.

26.  Корецкий В. И.Послание патриарха Гермогена // Памятникикультуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. 1975. М., 1976.

27.  Котошихин Г.О России в царствование Алексея Михайловича. СПб., 1884.

28.  Летописьзанятий археографической комиссии за 1861 г. СПб., 1862. Вып. 1.

29.  Любомиров П. Г.Очерки истории нижегородского ополчения. 1611–1613. М., 1939.

30.  Мархоцкий Н.История Московской войны / Подг. текста Е. Куксина. М., 2000.

31.  Милюков П.Н.Очерки по истории русской культуры: В 3 т. М., 1995. Т. 3.

32.  Морозова Л. Е.Россия на пути из Смуты. Избрание на царство Михаила Федоровича. М., 2005.

33.  Назаров В. Д.Что мы празднуем 4 ноября? // Мининскиечтения: Труды науч. конф. Н. Новгород, 2007.

34.  Народноедвижение в России в эпоху Смуты в начале XVII века. 1601–1608: Сб. документов. М., 2003.

35.  Новосельский А. А.Исследования по истории эпохи феодализма. М., 1994.

36.  Новыеакты Смутного времени: Акты подмосковных ополчений и Земского собора. 1611–1613 гг. / Собрал и ред. С. Б. Веселовский. М., 1911.

37.  Новыйлетописец // Полн.собр. русских летописей. М., 1910. Репр. изд. 1965. Т. 14.

38.  Памятникидипломатических сношений России с державами иностранными. СПб., 1852. Т. 2.

39.  Пискаревскийлетописец // Полн.собр. русских летописей. М., 1978. Т. 34.

40.  Платонов С. Ф.Московское правительство при первых Романовых // Он же. Статьи по русской истории. М., 1912.

41.  Платонов С. Ф.Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII вв. М., 1937.

42.  Платонов С. Ф.Социальный кризис Смутного времени. М.,1924.

43.  Повестькнязя Ивана Михайловича Катырева-Ростовского // Русскаяисторическая библиотека. СПб., 1909. Т. 13.

44.  Повестьо Земском соборе 1613 года // ХроникиСмутного времени. М., 1998. Приложения.

45.  Повестьо победах Московского государства / Изд. подг. Г. П. Енин. Л., 1982.

46.  Понырко Н. В.Обновление Макарьева Желтоводского монастыря и новые люди XVII в. – ревнители благочестия // Трудыотдела древнерусской литературы Ин-та русской литературы. М.; Л., 1990. Т. 43.

47.  Попов А.Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869.

48.  Псковскиелетописи. М.; Л., 1941. Вып. 1.

49.  Речьпрофессора С. Ф. Платонова на торжественном заседании Нижегородской ученой архивной комиссии 25 августа 1911 года / Публ. подгот. Е. Б. Мараханова // Мининскиечтения: Материалы науч. конф. Н. Новгород, 2005.

50.  Родословнаяроспись дворян Палицыных / Публ. С. П. Мордовиной, А. Л. Станиславского // Археографическийежегодник за 1989 г. М., 1990.

51.  Русскаяисторическая библиотека. М., 1872. Т. 1.

52.  Собраниегосударственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1822.Т. 3.

53.  Сборникрусского исторического общества. М., 1913. Т. 142.

54.  СказаниеАвраамия Палицына // Русскаяисторическая библиотека. СПб., 1909. Т. 13.

55.  Станиславский А. Л.Гражданская война в России XVII в.: (Казачество на переломе истории). М., 1990.

56.  Станиславский А. Л.Первая крестьянская война в России и правительственная политика по отношению к вольному казачеству // Проблемысоциально-экономической истории феодальной России: к 100-летию со дня рождения чл. – корр. АН СССР С. В. Бахрушина. М., 1984.

57.  Сухотин Л.К вопросу о причастности патриарха Гермогена и князя Пожарского к делу Первого ополчения // Сборникстатей в честь Матвея Кузьмича Любавского. Пг., 1917.

58.  Сухотин Л.Первые месяцы царствования Михаила Федоровича: (Столбцы Печатного приказа). М., 1915.

59.  Сухотин Л. М.Четвертчики Смутного времени (1604–1617 гг.).М., 1912.

60.  Татищев В. Н.Избранные произведения. Л., 1979.

61.  Утвержденнаяграмота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова / Предисл. С. А. Белокурова. М., 1906.

62.  Флоря Б. Н.Польско-литовская интервенция в России и русское общество. М., 2005.

63.  Фоккеродт И. – Г.Неистовый реформатор. М., 2000.

64.  ЧелобитнаяВельяминовых – источник по истории России начала XVII в. / Публ. А. Л. Станиславского // Советские архивы. 1983. № 2.

65.  Черепнин Л. В.Земские соборы русского государства XVI–XVII вв. М., 1978.

ОПЫТ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ БОЯРИНА КНЯЗЯ КОЗЬМЫ-ДМИТРИЯ МИХАЙЛОВИЧА ПОЖАРСКОГО (Ю. Эскин)

Приступая к рассказу о каком-либо историческом деятеле, в особенности допетровского периода, автор, как правило, сбивается на описание эпохи, исторических событий и пр., и происходит это обычно оттого, что сведений о личной жизни героя сохранилось очень мало и есть только два пути – описание того немногого, что точно известно, на широком и ярком историко-бытовом полотне (на котором неминуемо теряются крупицы истинных сведений о человеке) или – увы, домысливание, превращающее научное повествование в литературное (качество которого зависит от таланта автора). В предлагаемом жизнеописании Пожарского автор по мере сил пытался избегнуть данных крайностей, и особенно – домыслов и легенд, даже очень раннего времени, чуть ли не современных герою. [23]23
  Выражаю глубокую признательность Б.Н.Флоре, И.Л.Андрееву, А. В. Антонову, А. А. Булычеву, К. В. Баранову, Т. Богуну, И. Грале, Б. Н. Морозову, А. П. Павлову, А. Б. Плотникову, А. Н. Фролову за предоставленные сведения и консультации.


[Закрыть]

Род и предки. Юность

В III в. нашей эры жили на Ближнем Востоке, далекой окраине великой Римской империи, в городе Феремане в Месопотамии, два брата-христианина, Козьма и Дамиан, сыновья добродетельной вдовы Феодотии. Были они лекари, лечили бесплатно и проповедовали христианство. Умерли братья как всеми уважаемые люди, так как не испытывали гонений, и со временем были причислены к лику святых. День почитания их – 1 ноября. [24]24
  Их часто путают с другими св. мучениками Козьмой и Дамианом, более известными лекарями-бессребрениками, жившими на несколько десятилетий ранее в Риме, излечившими императора-язычника, который за это стал благоволить к их единоверцам. Однако бедные врачи были зверски забиты камнями лекарями-язычниками; день их памяти – 1 июня [158, 340; 45, 5-10].


[Закрыть]Спустя более чем 1300 лет в далекой России, в конце правления грозного царя Ивана Васильевича в некоем добродетельном семействе 1 ноября родился мальчик, и его по святцам окрестили Козьмой, и суждено ему было стать «мужем совета и меча», «неколебимым во бранех», чести и твердости духа, и в 1612 г. совершить подвиги, нанесшие раздиравшей его Родину гражданской войне практически смертельный удар, ощутимый и опрометчиво вмешавшимся в нее с интервенцией соседям. И помог этот Козьма заложить фундамент державы – 300-летней монархии Романовых. Ну конечно, скажет любой читатель. Это Кузьма Минин! Так-то, да не совсем. Ибо не один герой по имени Козьма (Кузьма) участвовал в подвиге, а два. Соратником Минина был князь Пожарский. И в конце XVI столетия у разных родителей в разных местах России родились два мальчика, и обоих окрестили Козьмами. И это были два освободителя Москвы, памятник которым стоит на ее главной площади.

Время и место рождения Минина установить почти невозможно, поскольку он был из простой посадской, хотя и состоятельной семьи, а церковные записные книги еще не велись. Но князь Пожарский родился (или был крещен) 1 ноября 1578 г., что давно известно по записям во вкладных и кормовых книгах монастырей, куда родственники знатных и богатых людей давали вклады «по душе» и «корм» – деньги на трапезу монахам, обязанным служить молебен и заупокойную службу в день ангела этого человека. Поэтому еще в XIX в. было известно, что за упокой души Д. М. Пожарского служили 1 ноября, а это день святых Козьмы и Дамиана Месопотамских, лекарей бессребреников. Имя Козьма давно фигурирует рядом с именем князя Дмитрия Пожарского, встречаясь в синодиках, что и породило красивую легенду о том, что князь, принимая перед смертью схиму (а монаху-схимнику, считалось, отпускаются все грехи), взял себе имя «Козьма» в честь покойного соратника – Минина, что абсолютно не соответствовало реальности [169, 143–144, 147–148].Действительность оказалась красивее легенды. В найденной в 1999 г. духовной грамоте князя он сам пишет: «Се яз, раб Божий многогрешный боярин князь Козьма, прозвище князь Дмитрей Михайлович Пожарской, пишу свою духовную своим целым умом и разумом» [169, 150].

Пожарские были князьями-Рюриковичами, одной из старших ветвей рода Стародубских удельных князей, властителей маленького Стародубского княжества в бассейне рек Клязьмы, Мстеры и Луха. Их родоначальник – князь Василий Андреевич Пожарский, сын участника Куликовской битвы князя Андрея Федоровича Стародубского. Судьбы у ветвей рода были разные: князья Ряполовские, Палецкие, Ромодановские, Осиповские и другие, довольно рано приняли участие в общерусской политике, пошли на службу к великим московским князьям или хотя бы к их родне, стали их служилыми князьями или членами их дум. Тогда-то и появились по большей части их родовые прозвания; при больших дворах надо было различать аристократов, и назывались они по своим уделам – селам Ромоданову, Палеху, Ряполову, Осипову. Пожара как населенного пункта не существует уже несколько столетий, но в XV в. он располагался на юго-запад от Стародуба-Ряполовского, близ села Осипова [65, 261]. Где-то между 1437 и 1445 гг. князь Данило Васильевич Пожарский променял Пожар, родовое гнездо, у родственника, князя Дмитрия Ивановича Ряполовского, на село Мугреево с деревнями. Оно в начале XVII в. было большим и богатым селом с деревнями на восточной окраине бывшего Стародубского удела, Пожара же к тому времени уже не было; однако за 150 лет многое могло измениться. Пожар, видимо, стоил очень дорого – Д.И.Ряполовский, помимо села Мугреева, доплатил за Пожар родственнику 150 рублей – гигантскую по тем временам сумму – и добавил еще коня и кунью шубу за 20 рублей [72, 10, 15–16]. [25]25
  Для сравнения отметим, что с такого удельного княжества, как Звенигородское, в 1433 г. дань великому князю составляла 511 руб. [51, 10].


[Закрыть]Это было примерно, если считать тогдашний вес деньги-копейки – в 0,72 (или 0,73) г серебра, а рубль – в 100 денег [56, 138–139]– 12 кг 240 г серебра, сумма очень большая, особенно если учитывать высокую покупательную способность золота и серебра в России, не имевшей до конца XVII в. собственных источников их пополнения. Пожарские в то время были весьма крупными землевладельцами. Еще весь XVI в. они продают, покупают, завещают, жертвуют монастырям, дают в приданое множество сел и деревень [143, 14–23].Будучи вполне обеспеченными людьми, они упустили удобные моменты для поступления на службу, не распознав, видимо, вовремя возвышение Москвы, не спеша к ее двору, как многие более бедные удельные князья. И в то время когда другие Рюриковичи уже к концу XIV в. стали московскими служилыми князьями, а с понижением своего статуса принялись теснить в Думе старомосковское боярство, Пожарские продолжали сидеть в своих обширных вотчинах и лишь к началу XVI в. начали упоминаться на великокняжеской службе, однако на вполне рядовых местах.

С 1515 по 1555 г. пять Пожарских, в том числе прадед Дмитрия, служили наместниками и волостелями, управляя волостями (и только двое – городом Переславлем), получая с них доходы, так называемые кормления. После отмены кормлений в начале 1550-х годов Пожарские вместе со всей корпорацией стародубских княжат записаны были в «Тысячную книгу», согласно которой они должны были служить за выделяемые близ Москвы поместья (историки не единодушны в том, было ли это на самом деле) как «дети боярские III статьи» [143, 14–23].Затем многих княжат выслали на службу в присоединенное Казанское ханство, а часть их вотчин забрали «на государя», что следует рассматривать как опалу. Пошло туда около 23 семей стародубских князей, в том числе четверо Пожарских. В 1550–1557 гг. городничим в Свияжске служил дед князя Дмитрия князь Федор Иванович Третьяк, а его брат Иван Иванович в 1557–1558 гг. – городничим в Казани. Это были низкие административные должности, чем Пожарских позднее попрекали. Но спустя 5–6 лет большинство вернулось домой и даже, судя по землевладельческим документам, распоряжалось частью родовых вотчин. Поэтому объяснения Д. М. Пожарского и его родственников спустя 50 лет своей «захудалости» опалой были натяжкой: ни до, ни после Казани Пожарские до воеводских или придворных чинов не добирались. В разрядах упомянуты два троюродных дяди Дмитрия Михайловича: князь Федор Иванович – среди голов дворянских сотен в разряде 1575 г., а князь Петр Тимофеевич Щепа поднялся до московской службы – не слишком высокой, но весьма доходной, исполняя инспекторскую пожарно-полицейскую должность объезжего головы в Белом и Китай-городе в Москве в 1597–1599 гг., а потом был воеводой в Уржуме [143, 16–19, 21].

Co стороны матери родня была несколько иного покроя. Берсеневы-Беклемишевы были старомосковским боярским родом, дед матери Дмитрия Михайловича был знаменитый Иван Никитич Берсень Беклемишев. Придворный еще Ивана III, Иван Берсень входил в кружок книгочеев, сформировавшийся вокруг Максима Грека, ученого греческого монаха, приглашенного с Афона для перевода и исправления духовных книг, некогда учившегося в Париже и Флоренции и даже последователя Савонаролы, а затем вернувшегося в православие. В ходе борьбы дворцовых группировок при дворе Василия III группа эта стала жертвой придворных интриг. Берсень Беклемишев, уже немолодой человек, видный дипломат, к мнению которого прислушивался еще Иван III, резко высказывался о тяге Василия III к самовластию, о его пренебрежении к мнению Боярской думы, заявляя в частных беседах, что государь упрям и не терпит «встречу», т. е. иное, отличное от его собственного, мнение, в то время как его отец «встречу» выслушивал и уважал. «Ныне деи государь наш запершися сам-третей у постели всякие дела делает», – говорил он, т. е. решает важнейшие вопросы в своих личных аппартаментах («постель») во дворце с 1–2 советниками, не вынося вопрос на обсуждение Думы. Берсень был казнен в 1525 г. не только за эти резкие высказывания (само его прозвище «берсень» означает колючий кустарник, крыжовник, шиповник) [26, 37].Существует версия, что он осуждал развод великого князя с Соломонидой Сабуровой как неканонический и противился его второму браку с княжной Еленой Глинской [50, 284–288, 293–296].Спустя 10 лет, в 1535 г., на другом конце Европы другим стремившимся к самовластию государем был также обезглавлен государственный деятель, книжник и философ, и тоже за независимость суждений и несогласие с разводом и повторным браком своего монарха. Звали его Томас Мор… [82].

В начале 1570-х гг. соединился отчасти опальный старомосковский род с захудавшими Рюриковичами. Князь Федор Иванович Третьяков-Пожарский примерно в 1570/ 71 г. женил сына Михаила на Ефросинье-Марии Федоровне Берсеневой-Беклемишевой; сохранились сведения об их рядной записи, по которой в приданое мужу она принесла село Берсенево, [26]26
  «Рядная матери боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского княгини Еуфросиньи» на сельцо Берсенево с пустошами в Клинском уезде [10, 317].


[Закрыть]судя по названию, принадлежавшее именно ее деду [28, 100–101].Отец Ефросиньи умер вскоре после ее замужества – уже в 1572/73 г., а свекор, князь Ф. И. Третьяков-Пожарский, дал в Троице-Сергиев монастырь по душе Федора Берсенева (а в дальнейшем и по себе и своем сыне Михаиле) большое село Калмань в Юрьев-Польском уезде, причем монахи, обязуясь за этот вклад молиться за упокой и их душ, вернули часть стоимости села – 400 рублей [28, 100].

Отец князя Дмитрия Михаил Федорович Глухой Пожарский служил, видимо недолго, не достигнув разрядных чинов, нигде не отмечен (возможно, был болен или контужен, если так понимать прозвище «Глухой»), хотя и имел поместья, так, 13 февраля 1586 г. он получил ввозную грамоту на поместье – пустошь Суток в Серпейском уезде [8, 189–190].Умер он 23 августа 1587 г. [169, 148]. [27]27
  Дата уточняется по фрагменту недавно найденного надгробия.


[Закрыть]Княгиня Ефросинья осталась молодой вдовой (замуж она вышла не позднее 1570/71 г.), с четырьмя детьми – дочерью и тремя сыновьями. Старшей дочери Дарье было уже 14–15 лет; по тем временам девица на выданье, она вскоре стала женой князя Никиты Андреевича Хованского.

В год смерти отца впервые узнаем и о его сыне. Козьма-Дмитрий был вторым, младшие – Василий и Юрий, умерли, видимо, в юном возрасте. В ввозной грамоте, выданной вдове княгине Марии Пожарской за ее несовершеннолетних детей на поместья мужа сельца Нестерово в Мещовском и Буканово в Серпейском уездах от 28 февраля 1588 г., значатся только два ее сына, недоросли «князь Дмитрей десяти лет, да князь Василей трех лет, да дочь княжна Дарья» [8, 190], «и нам бы тем поместьем их пожаловать, детей его князь Дмитрея да князь Василья, а оне как к нашей службе поспеют и будет в петнатцать лет, с того отца своего поместья учнут нашу службу служить и мать свою княгиню Марью до ее живота и сестру свою замуж выдадут» [8, 190–191].Брат Дмитрия Михайловича Василий, видимо, прожил недолго, далее он не упоминается, а по его душе, уже как «инока Вассиана», в 1611 г. князь дал паникадило в Спасо-Евфимьев монастырь [143, 27].В том же 1588 г. молодой князь совершает свою первую публично-правовую операцию – жертвует по душе отца Спасо-Евфимьеву монастырю часть родовой вотчины – деревню Три Дворища в Стародуб-Ряполовском уезде, которую его отец 17 лет назад, в 1571 г., купил у своего дяди Петра Тимофеевича Пожарского [143, 22].На грамоте князь сделал запись, благодаря чему мы знаем, что к своим 10 годам он бегло и довольно грамотно писал, что в его кругу было редкостью. [28]28
  «Яз, княз Дмитрей Пожарской, вотчинную свою деревну Три Дворища по приказу отца своево князя Михайла Федоровича Пожарскова в Суздоле в Спаской Еуфимев монастир дал и потписал своею рукую» [106].


[Закрыть]