Текст книги "День народного единства: биография праздника"

Автор книги: Василий Токарев

Соавторы: Игорь Андреев,Юрий Эскин,П. Михайлов,Вячеслав Козляков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Выручил московский гарнизон гетман Ян Сапега, и это стало последним его «подвигом» в русских делах. Сапежинцы и пахолики, [15]15
  Пахолики – пешие солдаты и слуги в польско-литовских отрядах.


[Закрыть]отправлявшиеся для сбора запасов, пришли под Москву из Переславля-Залесского 4 августа 1611 г.

Как писал архиепископ Арсений Елассонский, это случайно совпало с гибелью Ляпунова, и дезорганизованное войско не оказало сопротивления:

«…так как русские стражи по случаю волнения и смерти Прокопия не находились в воротах, воины пана Яна Сапеги неожиданно вошли внутрь [города] через Никитские ворота. И после этого поляки изнутри и пан Ян Сапега извне со всем польским войском отворили западные ворота Москвы; и поляки, освобожденные из заключения, ожидающие помощи и войска от великого короля день на день, входили в Москву и выходили» [16, 193].

Из записок офицеров польского гарнизона выясняется следующая картина: первоначальный штурм стен и башен Белого города сапежинцам не удался, но они захватили один из острожков в Замоскворечье и переправились к Кремлю по Москве-реке. Дальнейшее уже стало делом случая, так как, вопреки «мнению пана Госевского», которому «казалось невероятным», что удастся вернуть ворота Белого города, осажденные успешно штурмовали Водяную башню, а потом бои, как пожар в ветреный день, стали перекидываться к Арбатским, Никитским и Тверским воротам. С защитниками Арбатских ворот польско-литовские хоругви не могли справиться целый день. Никитские ворота им тоже удалось отвоевать, а вот Тверские ворота воевода Мирон Вельяминов, получивший подкрепление от полков, стоявших за рекой Неглинной, смог удержать [30, 100–104].

Итогом похода войска Сапеги к Москве стало то, что осада города опять ослабла, осажденные получили продовольствие, а со стороны Арбатских и Никитских ворот снова открылся доступ в Кремль. Сапежинское войско встало лагерем близ Новодевичьего монастыря на Москве-реке (сам монастырь был в руках ополченцев, но теперь это уже было не столь важно). Большего гетману Сапеге достигнуть не удалось, он заболел и через две недели умер в Кремле в бывших палатах царя Василия Шуйского в ночь с 4 на 5 сентября.

На подмогу осажденному войску пришел новый гетман Ян Кароль Ходкевич. Появившись под Москвой десять дней спустя после смерти Яна Сапеги, он вступил в Кремль. В этот момент полкам Первого ополчения удалось, наконец, поджечь Китай-город, для этого его специально «обстреляли калеными ядрами» [30, 105].Архиепископ Арсений Елассонский писал: «…едва они вошли внутрь Москвы, как в течение трех дней сгорела срединная крепость, так как русские извне бросили в крепость огненный снаряд и, при сильном ветре, был сожжен весь центральный город» [16, 194]. В огне погибли многие поляки, вместе с ними пропало все их оружие, лошади и награбленное имущество: «Оставшиеся поляки от великих злоключений своих и скорби и от громадного пожара бежали из домов крепости, чтобы не сгореть» [16, 194].О серьезных потерях в войске «полководца Карла», побежденного «дважды и трижды в большом сражении», также сообщал архиепископ Арсений Елассонский.

Вообще вмешательство Ходкевича ни к чему хорошему не привело. Он еще на подходе к Москве зачем-то завернул посольство столичной Боярской думы, отправленное на сейм, не понравившееся ему тем, что просило дать «королевича на свое государство», а не самого короля Сигизмунда III. Однако заставить бояр изменить цели посольства он тоже не смог. Не решил гетман Ходкевич и самой насущной проблемы – обеспечения польско-литовского войска, только санкционировал разграбление московской казны, из которой выплатил залог принятым им на королевскую службу сапежинцам – короны и посох московских царей. В середине октября бывшие сапежинцы, вставшие под знамена нового гетмана, поехали на зимние квартиры в Гавриловскую волость, под Суздалем. За ними последовал и сам гетман Ходкевич, выбравший для постоя Рогачев (по дороге на Дмитров).

«Сопегин приход», а затем «Хоткеевич приход» стали теми вехами, которые заставили руководителей Первого ополчения изменить свои планы. Первую волну разъездов из ополчения служилых людей можно действительно отнести к концу июля – началу августа 1611 г. Только не все объяснялось гибелью Прокофия Ляпунова. Сказалась и военная неудача подмосковных полков, потерявших захваченные ранее башни Белого города. Кроме противоречий между дворянами и казаками в подмосковных полках, на ситуацию влияли такие насущные проблемы, как обеспечение служилых людей жалованьем, продовольствием, да и просто, выражаясь языком военных уставов, необходимость перехода на зимнюю форму одежды.

Сохранились документы, на которые при других обстоятельствах можно было бы и не обратить внимания. Они касаются шубного сбора, организованного в Первом ополчении в августе 1611 г. Есть росписи служилых людей, посланных для этих целей по городам и уездам, челобитные дворян и детей боярских о сложении с них этой повинности из-за бедности. Объяснить сбор тулупов иначе, чем необходимостью удержать под Москвой полки ополчения зимой, невозможно. Как писал С. Б. Веселовский, опубликовавший эти материалы, «чуть не в каждой грамоте, посланной от воевод кн. Д. Т. Трубецкого и И. М. Заруцкого, мы читаем одну и ту же жалобу: ратные люди «бьют челом боярам» о жалованье «безпрестанно, а дать им нечего, и они от голода (можно добавить и холода. – В. К.) хотят идти от Москвы прочь»» [10, 13].

Поэтому «великие Российской державы Московского государства бояре», как их называли под Москвой, стали думать не столько об организации осады, сколько о создании правительства. Оно должно было обеспечить участников ополчения под Москвой необходимым денежным жалованьем и поместными «дачами». С этой целью ополчение рассылало по городам своих воевод, давая им наказы собирать окладные и неокладные доходы в таможне, на торгах, перевозах, мельницах, строить самим «кабаки» для торговли «питьем» и как можно скорее присылать собранные на местах деньги, «а дати их служилым людям на жалованье для земские подмосковные службы».

Н. П. Долинин составил список из 45 городов, признававших власть подмосковного боярского правительства к январю 1612 г. В него вошли ближайшие к Москве города – Серпухов, Зарайск и др. (Коломна почему-то пропущена в списке Н. П. Долинина, хотя известно присутствие там двора Марины Мнишек).

Продолжал поддерживать полки Первого ополчения Замосковный край – Владимир, Ярославль, Кострома, Нижний Новгород, Тверь, а также Вологда и поморские города (Тотьма, Соль Вычегодская, Чаронда). Вполне благоприятно относились к подмосковным «боярам» в землях Строгановых. Грамотам и указам, рассылавшимся из подмосковного ополчения, подчинялись в украинных, рязанских и заоцких городах (Тула, Орел, Кромы, Переславль-Рязанский, Калуга) и даже в мятежном Путивле в Северской земле. На северо-западе в союзе с «боярским» правительством князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и Ивана Заруцкого действовали Торопец, Великие Луки, Невель и Псков [15, 63].

Земскому правительству под Москвой не просто приходилось удерживать свою власть. За годы Смутного времени люди приучились жить самостоятельно и по-своему распоряжаться в своих городах и уездах. Например, денежные доходы, которые требовало присылать ополчение, шли в раздачу дворянам, стрельцам, пушкарям и казакам на местах. Грамоту на поместье, выданную от очередного правительства, крестьяне могли просто не послушать, посчитав ее «воровской». Крайний случай сепаратизма произошел в то время в Казани, полки из которой пришли в июле 1611 г. под Москву к воеводам Первого ополчения. Однако вслед за гибелью Прокофия Ляпунова в Казани не признали боярское правительство, и дело было не в высокой сознательности казанских властей, вступившихся за дворян, «притесняемых» казаками, как можно было бы подумать. До недавнего времени были известны лишь неясные оговорки «Нового летописца» о том, что казанский дьяк Никанор Шульгин «хотящу в Казани властвовати». Однако только после находки комплекса документов о «деле Шульгина» выяснились многие детали беспримерного даже для своего времени самоуправства этого дьяка, «присвоившего» себе Казанское государство в 1611–1612 гг. Началось же все с того, что в Казани отказались менять воевод (а их уже там и не было) и убили гонца, привезшего грамоты подмосковного ополчения [37, 117; 25, 240–267].

Были блуждающие «служилые города» Смоленска, Вязьмы, Дорогобужа и Белой. Кто-то из них пришел воевать под Москву, другие оказались в Калуге и Брянске, где сидели воеводы Первого ополчения. Дворяне и дети боярские этих уездов, контролировавшихся королевскими войсками, получили от подмосковных «бояр» поместья из дворцовых земель в возмещение потерянных ими земельных владений. Однако, когда «смольняне» попытались закрепить за собой дворцовые земли в Арзамасском, Курмышском и Алатырском уездах, а также в Ярополческой волости (Вязники), они встретили не поддержку уездной администрации, а мужиков с топорами. «Повесть о победах Московского государства», написанная одним из таких «смольнян», описала их битву с арзамасцами, которые «неразумнии тогда явившеся, не разумеша помощи Божия и Московскому государству очищения, совету всей земли не послушаша и смольняном кормов и запасов дати не восхотеша, и начаша противитися и не возмогоша» [44, 29].Автор повести пишет о победе «смольнян» над арзамасцами, побитыми «за непокорство» и «два острожка у них взяли». Однако арзамасские дворяне, наоборот, считали, что мужикам, соединившимся со стрельцами, удалось отстоять свои земли от новоявленных помещиков: «… и бои с мужиками были, только мужиков не осилели» [45, 29].

Поход около двух тысяч «смольнян» в арзамасских местах был заметным событием во всем Поволжье. Достаточно вспомнить, какую серьезную угрозу представлял Арзамас, находившийся в «воровстве», для нижегородской рати 1608–1609 гг. под руководством воеводы Андрея Алябьева, которая оставалась на стороне царя Василия Шуйского. В июле 1611 г. воеводой в Арзамасе был Иван Иванович Биркин. Он участвовал в организации первого земского движения и попал в нижегородские земли с посольством из Переславля-Рязанского. Потом, в августе– сентябре, грамоты из полков Первого ополчения в Арзамас адресуются князю Ивану Семеновичу Путятину. Не позднее ноября 1611 г. первым арзамасским воеводой был назначен известный сторонник Лжедмитрия II Григорий Андреевич Очин-Плещеев (князь Иван Путятин остался при нем вторым воеводой) [6, 377, 380–381, 384, 392, 396].Сопоставляя эти факты смены арзамасских воевод с известием «Нового летописца», упоминавшим, что после отпуска «смольнян», дорогобужан и вязмичей из-под Москвы для испомещения в Арзамасе и Вязниках, «Заруцкой писа, не повеле их слушати», можно считать, что действительно вожди Первого ополчения оттолкнули от себя дворян из разоренных уездов. Очевидно, что в общем земском деле произошел новый раскол. Объединившиеся под Москвой служилые люди не смогли решить военной задачи освобождения Москвы от польско-литовского гарнизона, потеряли они и общие цели земского движения.

Власть бояр и воевод Первого ополчения князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и Ивана Мартыновича Заруцкого удержалась еще по инерции до марта 1612 г. Тогда произошло событие, окончательно отделившее дворянскую, или «земскую», часть войска от казаков, вернувшихся к старой идее самозванства. Под Москвой учинили присягу Лжедмитрию III – «Псковскому вору Сидорке», принятому сначала ивангородцами, а потом и псковичами [5, 157–196].Все, кого еще удерживало в полках чувство долга перед «землею», теперь могли не просто отказаться от продолжения подмосковной службы, а выступить против казачьих планов служить марионеточным «царикам». Тем более, что к этому времени уже несколько месяцев развивалось другое земское движение, начало которому было положено в Нижнем Новгороде.

Нижегородский «совет»

Начальная история нижегородского движения, оказавшегося навсегда связанным с именами Кузьмы Минина и князя Дмитрия Михайловича Пожарского, известна нам меньше всего. Нижний Новгород услышал призыв о создании нового движения от Кузьмы Минина, а сам Кузьма был вдохновлен призывами из Троице-Сергиева монастыря, – именно такой – под влиянием прежде всего Сказания Авраамия Палицына – рисовалась в умах современников картина возникновения ополчения.

Однако в действительности на нижегородцев должны были оказать влияние новые грамоты патриарха Гермогена. Пересмотр распространенных мнений начался с книги И. Е. Забелина о Минине и Пожарском, считавшего, что троицкая грамота 6 октября 1611 г. достигла Нижнего Новгорода тогда, когда новое земское движение там уже существовало [18, 246–248].Новые аргументы добавили С. Ф. Платонов и П. Г. Любомиров – автор самой полной на сегодняшний день истории нижегородского ополчения [29, 314–340].Оказалось, что «программа», предлагавшаяся в троицких грамотах, никак не соответствовала первоначальным целям движения; власти Троице-Сергиева монастыря продолжали поддерживать подмосковные полки, в то время как в Нижнем Новгороде противопоставляли себя казакам.

Во второй половине августа 1611 г., после того как войско гетмана Сапеги открыло часть ворот и башен Белого города для проезда, к патриарху сумели пробраться его доверенные люди из Нижнего Новгорода Родион Моисеев и Ратман Пахомов. С ними патриарх Гермоген передал грамоту, ставшую политическим завещанием «Второго Златоуста», как тогда его называли. Со всей страстной силой проповедника он твердил об одной опасности, грозившей Московскому государству: «…что отнюдь Маринкин на царьство ненадобен: проклят от святого собору и от нас». До патриарха Гермогена, томившегося во враждебном окружении в Кремле («… и слышати латынсково пения не могу», – говорил он), видимо, дошли какие-то слухи о возможной присяге подмосковных «таборов» царевичу Ивану Дмитриевичу – сыну Марины Мнишек. Гермоген стремится побудить через Нижний Новгород все земские города, принявшие участие в создании Первого ополчения, чтобы они берегли казаков от этой ошибки. Патриарх еще не отказывает полностью в поддержке подмосковным полкам, но уже разделяет их на «бояр» и «казацкое войско». У него есть определенное мнение, чем там занимается «атаманье» (введенное им словцо). Он просит церковные власти отовсюду – из Казани, из Вологды, из Рязани, – «чтоб в полки также писали к бояром учителную грамоту, чтоб уняли грабеж, корчму, блядню и имели б чистоту душевную и братство и промышляли б, как реклись, души свои положити за Пречистыя дом и за чудотворцов и за веру» [1, 343].

Патриарх Гермоген ни к чему иному как к проповеди и самопожертвованию «бесстрашных людей», провозивших его письма, не призывал. Однако его проповедь достигла также Казани. Там в полном соответствии с патриаршей грамотой, «сослалися с Нижним Новым городом, и со всеми городы поволжскими, и с горними и с луговыми татары и с луговою черемисою» и не позднее 16 сентября 1611 г. договорились, чтобы «быти всем в совете и в соединенье, и за Московское и за Казанское государство стояти» [1, 343]. Важный пункт этого договора состоял в противодействии казакам подмосковных «таборов», если они сами начнут выбирать царя: «а будет казаки учнут выбирати на Московское государство государя, по своему изволенью, одни не сослався со всей землею, и нам бы того государя на государство не хотети» [1, 399]. Это еще не было то движение, которое мы связываем с именами князя Дмитрия Михайловича Пожарского и Кузьмы Минина! Договоры между поволжскими городами, Казанью и Нижним Новгородом свидетельствуют об их готовности к защите интересов «всей земли» от казачьего произвола. Однако от этого еще далеко до каких-то общих действий.

У историков практически нет шансов повлиять на историческое сознание там, где действуют законы мифологии. Начало обсуждения Кузьмой Мининым в земской избе насущного вопроса о том, что делать дальше из-за остановившегося общего дела под Москвой, со временем обросло такими яркими подробностями и образами, которые все равно будут восприниматься реальнее осторожного исторического рассказа. «Кто же не знает», как Кузьма Минин призывал на нижегородском торгу отдать последнюю рубашку на создание ополчения, как он готов был заложить свою жену, чтобы только уплатить полагающийся сбор, как дружно нижегородцы откликнулись на его призыв и принесли все, что у них было, чтобы начать поход на Москву. Об этом же свидетельствуют источники. «Новый летописец» приводит речь Кузьмы Минина, который «возопи во все люди»: «…будет нам похотеть помочи Московскому государству, ино нам не пожелети животов своих; да не токмо животов своих, ино не пожелеть и дворы свои продавать и жены и дети закладывать и бити челом, хто бы вступился за истинную православную веру и был бы у нас начальником» [37, 116].

Точная дата выступления Минина до сих пор не установлена. Остается повторить вслед за С. Ф. Платоновым: «К сожалению, нельзя с желаемой полнотой и точностью изучить первый момент движения в Нижнем; для этого не хватает материала…» [41, 401]. Самой ранней из вероятных дат можно считать время получения в Нижнем Новгороде патриаршего воззвания 25 августа 1611 г. Но если бы это было так, то нижегородские ополченцы должны были всячески подчеркивать, что ополчение образовано под воздействием проповеди патриарха Гермогена… Но этого не случилось. Ничего не проясняет ссылка Авраамия Палицына в своем Сказании о влиянии на выступление в Нижнем Новгороде троицких грамот, – их текста нет в распоряжении исследователей. Из жития архимандрита Троице-Сергиева монастыря Дионисия выясняется, что монастырские власти постоянно рассылали «в смутныя городы ко священным чином, и к воеводам, и к простым людем о братолюбии и о соединении мира» [17, 428]. Так Дионисий понимал свой долг, он «писцы борзыя имеяша в келии» и «в тех грамотах, – по словам жития троицкого архимандрита, – болезнования Деонисиева о всем государстве Московском безчисленно много» [17, 428].В известной грамоте из Троице-Сергиева монастыря 6 октября 1611 г. (адресованной, правда, в Пермь, а не в Нижний Новгород) архимандрит Дионисий, келарь Авраамий Палицын и соборные старцы недвусмысленно призывали «быти в соединенье» и идти «в сход» к подмосковным полкам Дмитрия Трубецкого и Ивана Заруцкого. Изучение троицкой грамоты 6 октября 1611 г. убеждает, что она не содержала в себе ничего принципиально отличного от прежних грамот, рассылавшихся из Троице-Сергиева монастыря. Цель октябрьского послания состояла в том, чтобы сообщить текущие новости о происходящем в полках и оказать помощь остающимся там служилым и ратным людям.

«Карамзинский хронограф» связывает начало движения в Нижнем Новгороде с приходом туда смоленских дворян и детей боярских. Напомним его текст:

«И во 120-м году во осень о Дмитриеве дни смольняне пошли из Арзамаса в Нижней Новгород, а из Нижнева Новагорода посацкие люди к ним присылали, чтоб к ним в Нижней пришли, и как смольняне в Нижней Новгород пришли, земской староста посацкой человек Кузма Минин и все посацкие люди приняли смольнян честно и корм им и лошадем стали давать доволно и всем их покоить для тово, что они люди разореные» [47, 353].

Однако Баим Болтин не объяснил, почему «смольняне», получившие отпор от арзамасских мужиков, поехали в Нижний Новгород, а не стали искать заступничества в подмосковных полках, где был отдан приказ о раздаче дворцовых земель. Более того, часть дворян и детей боярских из смоленских уездов пришла под Арзамас «отто Брянска» и потом тоже оказалась в Нижнем. «Карамзинский хронограф» и «Повесть о победах Московского государства» определенно и согласно свидетельствуют о том, что нижегородцы сами задумались о приглашении на службу смоленских дворян и детей боярских: «И послаша к смольняном из Нижнева Нова града в Орзамас с великою честию, и начаша призывати их, дабы шли в Нижней Новград, и обеща им дати денежныя оброки, кормовыя запасы, еже есть годно им на их потребу» [45, 30].Точная дата их прихода в Нижний Новгород не известна. По сведениям арзамасского автора «Карамзинского хронографа», «смольняне» двинулись из Арзамаса 26 октября (Дмитриев день), а значит, к началу ноября могли уже добраться до Нижнего Новгорода. Этой дате противоречит известие автора «Повести о победах Московского государства», хорошо запомнившего, что «в Нижней Нов град приидоша генваря в 6 день, на празник Богоявления Господня» [35, 44]. Между тем, не зная ни целей, ни времени прихода «смольнян» в Нижний Новгород, нельзя решить и главный вопрос – о характере знаменитого призыва Кузьмы Минина. Остается снова процитировать «Карамзинский хронограф»:

«И земской староста Кузма Минин советовав с нижегородцы со всякими людми, чтоб прося у Бога милости начать доброе дело помочи Московскому государьству, собрався с ратными со всякими служилыми людми итти под Москву, как бы Московское государьство от злодеев от поляков очистить и Москву доступить, а ратных бы людей смольнян пожаловать поднять на службу большим жалованьем. Смольняне сказали все ради идти под Москву для очищения от врагов» [47, 353].

В конце 1611 г. можно было подумать, что возвращаются времена прежней розни и снова возникнет угроза Нижнему Новгороду. Поэтому не исключено, что был предпринят найм ратных людей для обороны города, для чего были приглашены дворяне и дети боярские из Смоленска и других городов «от Литовской Украины». Мы знаем, что позже состоялся отдельный поход нижегородского ополчения для освобождения Москвы, и уверенно говорим об этом как о начальной цели действий Кузьмы Минина и жителей Нижнего Новгорода. Но прежде чем эта цель была окончательно сформулирована, тоже прошло время.

Все говорит о том, что земский центр сопротивления подмосковным казакам и самообороны создавался в Нижнем Новгороде исподволь. Объявлять сразу о самостоятельном походе на Москву в городе, где сидит воевода, направленный «боярами» Первого ополчения, было бы по меньшей мере самонадеянно и опасно, если вовсе не бессмысленно. С. Ф. Платонов в речи на торжественном заседании Нижегородской ученой архивной комиссии 25 августа 1911 г. [49, 12–13]подчеркивал, что «в Нижнем Новгороде для ополченских дел» был устроен особый приказ, во главе которого стояли: князь Д. М. Пожарский, рязанский дворянин Биркин, дьяк Юдин; у казны был Кузьма Минин. Этот приказ состоял отдельно от общей администрации Нижнего Новгорода, где в то время воеводами были князь Звенигородский и Алябьев. Таким образом, создались два автономных присутственных места. Одно ведало нижегородскими делами, другое – делами сначала нижегородского ополчения, потом ополчения всего Московского государства. Еще в 20-х числах декабря 1611 г. в отписке князя Дмитрия Пожарского из Нижнего Новгорода в Курмыш говорилось о целях сбора ратных людей: «… а из Нижнева итьти им с нами под Москву против литовских и польских людей». Тогда это означало только то, что нижегородцы собирались оказать поддержку подмосковному ополчению! Такой политический жест был жизненно необходим, пока в Нижнем Новгороде не выяснили общее земское настроение по отношению к «боярам», стоявшим с полками под Москвой.

Показательно, что в документах и летописях тоже не говорится о каком-либо противопоставлении нижегородского ополчения подмосковным «таборам» в связи с известием о начале движения. В первой окружной грамоте ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина, отправленной из Ярославля 7 апреля 1612 г., о начале движения писали следующим образом:

«Да по милости всемогущаго Бога, Его праведным неизреченным призрением, в Нижнем Новегороде гости и все земьские посадские люди, ревнуя по Бозе, по православной християнской вере, не пощадя своего именья, дворян и детей боярских смольнян и иных многих городов сподобили неоскудным денежным жалованьем, и тем Московскому государьству и всему православному християнству великую неизреченную помочь учинили» [1, 356–357].

Автор «Бельского летописца» упоминал лишь о найме на службу ратных людей в Нижнем Новгороде, относя его очень поздно – к зиме 7120 (1611/12) г.:

«Того же году зимою учал збиратца в Нижнем Новагороде князь Дмитрей Михайлович Пожарской да от молодчих от торговых людей с ним посацкой человек нижегородец Кузьма Минин с понизовскою силою и с разоренными городы, которые там от голоду и от разоренья зашли, бегаючи от гонения от литовских людей [с] смольняны и з беляны, и з дрогобужаны, и вязмечи, и брянчаны, и с рославцы, и с ыными со многими с порубежными с разоренными городы. И учали им давать князь Дмитрей Михайлович Пожарской да Кузьма Минин многие столовые запасы и денежное великое жалованье по тритцати по пяти рублев, смотря по человеку и по службе своим презреньем, и учинили ратных людей сытых и конных, и вооруженных, и покойных, и запасных» [9, 259].

Создавшееся первоначально нижегородско-смоленское «ядро» ополчения уже не стало решать лишь локальные задачи, как прежде, в 1608–1609 гг. при воеводе Андрее Алябьеве, воевавшем с тушинским самозванцем Лжедмитрием II. В Нижнем Новгороде задумались о судьбе всего Московского государства. Ярко об этом сказано в грамоте, отправленной от воевод князя Дмитрия Пожарского, Ивана Биркина и дьяка Василия Юдина курмышскому воеводе Смирному Елагину 26 декабря 1611 г.: «Кого тебе на Курмыше жаловать? А хотя и есть кого, и тебе Курмышом одним не оборонити Москвы» [12, 13].

Первые «программные» грамоты от имени «земского совета» во главе с воеводами князем Дмитрием Пожарским, Иваном Биркиным и дьяком Василием Юдиным сохранились в списках, указан только год их создания – «120» (1611/12). П.Г.Любомиров датировал их началом декабря 1611 г. Не в последнюю очередь на его датировку повлияло упоминание о посольстве в Казань из Нижнего Новгорода воеводы Ивана Ивановича Биркина, чье имя упоминается в составе первоначального «земского совета» рядом с князем Дмитрием Михайловичем Пожарским. В 20-х числах декабря он был в селе Мурашкино. Но в то же самое время в Нижнем Новгороде собираются «для земского совета» старосты, целовальники и лучшие люди из Мурашкина и других крупных нижегородских вотчин. Поэтому поездку Ивана Биркина можно вполне связать и со сбором доходов, и с организацией «совета» в Нижнем Новгороде, а не с поездкой в Казань, куда он, возможно, добрался только в начале следующего 1612 г. Обратим внимание на тот факт, что еще 15 января 1611 г. в Казани выдавались ввозные грамоты «по указу Великого Росийского Московского государства и всее земли бояр». Если в это время воевода Иван Биркин был уже в Казани, то имел ли он полномочия от нижегородского «совета» санкционировать подобные распоряжения? [25, 244–245].Гораздо убедительнее осторожная датировка С. Ф. Платонова, считавшего, что первые нижегородские грамоты появились не позднее начала февраля 1612 г. [41, 411, 471].

Что же услышала «вся земля» из Нижнего Новгорода? Во-первых, обращение от необычного городового совета, куда вошли не местные власти и воеводы, а набранные на службу люди, действовавшие совместно с нижегородским посадом: «Дмитрей Пожарской, Иван Биркин, Василей Юдин, и дворяня и дети боярские Нижнево Новагорода, и смолняня, и дорогобуженя, и вязмичи, [и] иных многих городов дворяня и дети боярские, и головы литовские и стрелецкие, и литва, и немцы, и земьские старосты, и таможенные головы, и все посацкие люди Нижнево Новагорода, и стрелцы, и пушкари, и затинщики, и всякие служилые и жилецкие люди челом бьют» [42, 193–194].Во-вторых, главной причиной выступления в Нижнем Новгороде называли необходимость оказания помощи верховым городам в борьбе с литовскими людьми.

По отношению к объединившемуся в лице Нижнего Новгорода и Казани «низу» ближайшими верховыми были города, лежавшие вверх по Волге – Кострома и Ярославль. В конце января к ним действительно опасно приблизились передовые отряды фуражиров войска гетмана Кароля Ходкевича. Вполне возможно, что существовали планы захвата этих городов польско-литовскими отрядами. 25–26 января 1612 г. в Переславль-Залесский, Кострому и Ярославль были посланы грамоты московской Боярской думы. Эти грамоты должны были побудить упомянутые города к тому, чтобы они перестали поддерживать Ивана Заруцкого и подмосковные полки. Очень показательно, что в боярских грамотах не упоминается о деятельности Кузьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского. Вскоре слухи о нижегородском движении все-таки достигли столицы и «ошибка» была исправлена. В связи с «собранием в Нижнем ратных людей», по сообщению «Нового летописца», патриарху Гермогену было предложено написать, чтобы они «не ходили под Московское государство». Отказ патриарха Гермогена привел к тому, что «оттоле начаша его морити гладом и умориша ево гладною смертью» [36, 117].Замученный «литовскими людьми» патриарх Гермоген погиб 17 февраля 1612 г.

Упоминание о верховых городах многое объясняет в первоначальной тактике нижегородского движения. В грамоте ополчения «120 года» действительно говорилось о походе под Москву против «полских людей», но собиравшееся земское войско не противопоставляло себя полностью подмосковным полкам. Войско, собранное «с нами, со князем Дмитреем, да с Ываном», необходимо было для защиты прежде всего объединившихся верховых и понизовых городов.

Стоит внимательно перечитать обращение грамоты «120 года» из Нижнего в Вычегду, чтобы убедиться в справедливости этого наблюдения: «…и ныне бы идти всем на полских людей вскоре до тех мест, покаместа ратные люди под Москвою стоят, чтоб литовские люди Московскому государству конечные погибели не навели и верховых бы и понизовых городов и досталь не разорили» [42, 196].Чтобы не было противоречия с тем, что раньше говорилось в той же грамоте о «казачье грабеже и налогу», нижегородский земский совет убеждал, что у него есть для этого средства: «А будет, господа, вы, дворяня и дети боярские и всякие служилые люди, опасаетись от казаков какова налогу или иных каких воровских заводов, и вам бы однолично того не опасатца: как будем все верховые и понизовые городы в сходе, и мы всею землею о том совет учиним и дурна никакова вором делати не дадим» [42, 197].

Первые грамоты, рассылавшиеся из Нижнего Новгорода, создавались тогда, когда уже известны были все опасности, шедшие от «казацких таборов», и главная из них – провозглашение царя без совета со «всей землею». Самую большую угрозу видели в присяге «Маринкину сыну», и заранее отрекались как от присяги ему, так и другим неприемлемым претендентам. Вместо этого нижегородцы, становившиеся земским гарантом защиты от новой смуты именем Марины Мнишек и ее сына «царевича Ивана Дмитриевича», предлагали собраться понизовым и верховым городам «в сход» и самим избрать царя. В качестве очередной меры в Нижнем Новгороде собирались дождаться уже посланных из Казани «передовых людей» и вместе идти под Суздаль воевать с польскими и литовскими людьми (речь шла именно о походе на Суздаль, а не на Ярославль или Москву, как получилось позднее).