Текст книги "Пожар"

Автор книги: Василий Абвалов

Соавторы: Михаил Жестев,Ефим Ружанский,Екатерина Боронина,Глеб Чайкин,В. Лебедев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Ек. Боронина
Пушка

В избе никого не было. Лешка прикрыл дверь в сени, задернул на окошках занавески, не подглядел бы кто с улицы, и подошел к сундуку, обитому железными полосками.

Он пошарил рукой между стенкой и сундуком, нащупал на гвоздике ключ и открыл сундук.

В углу сундука стояла круглая банка с надписью: «Охотничий порох». Лешка торопливо высыпал на ладонь горсть черного порошку, пахнущего копченой колбасой. Он поставил банку на место, закрыл сундук и облегченно вздохнул. Главное было сделано: порох добыт! С завистью Лешка покосился на отцовское охотничье ружье, висевшее на стене.

В это время на печке кто-то завозился, и тоненький детский голос спросил:.

– Леш? Чего ты делаешь?

Застигнутый на месте преступник, Лешка, вздрогнул.

Из-за кадушки, в которой мать ставила тесто, выглядывало заспанное лицо остроносенькой белоголовой девочки. Она с любопытством смотрела на брата.

Не зная, видела ли Дунечка, или не видела, как он воровал порох, Лешка на всякий случай решил подлизаться к сестре.

– Ну, слезай, пигалица! – покровительственно сказал он и помог девочке спуститься с печки, ₇– Завтра я тебе белку из леса принесу. Хорошенькую… – соврал он.

– Можно, я с тобой пойду? – робко спросила Дунечка.

– Мы с Митькой в войну будем играть! Девчонок не берем… – мрачно ответил Лешка, собираясь улизнуть.

Дунечка уцепилась за рубаху брата.

– Леш! Хочешь, я белым буду?

Два дня тому назад Лешка на таких условиях взял ее в игру, так как ни он, ни Митька не хотели быть «белыми». Во время игры Лешка больно оттаскал Дунечку за волосы, но она уже успела забыть обиду. Играть в войну с братом было интереснее, чем возиться с куклой.

Лешка, боясь, что Дунечка расскажет отцу об украденном порохе, сдался.

– Только смотри! Мы из пушки будем палить…

– А сильно палить?

– Как на войне! – гордо заявил Лешка. – Минька сам пушку сделал.

Позади избы между грядами с огурцами сидел Минька, закадычный друг Лешки. Босые ноги Миньки были по колено облеплены еще не обсохшей грязью. Он недавно вернулся с пруда, где ловил раков.

Увидев Лешку, Минька шмыгнул носом и с таинственным видом спросил:

– Достал?

Лешка приоткрыл ладонь и показал горсть пороха.

– А чего твоя Дунька увязалась? – зашипел Минька, сердито взглянув на Дунечку, стоящую поодаль.

– Она пусть белым будет! – заискивающе сказал Лешка и шопотом поведал другу о том, что произошло в избе.

– Эх, ты, раззява! – буркнул Минька. – Не мог, что ли, печку обследовать?

Лешка, который считал, что перед соседскими мальчишками, особенно перед Минькой, полагается скрывать свои родственные чувства к сестренке, нарочно грубо крикнул:

– Дунька! Чего пялишься, как сыч! Отвернись! Позовем, когда надо будет!

Дунечка покорно отвернулась.

– Ну, то-то! – сам не зная для чего, прибавил Лешка.

Минька вытащил из кармана «пушку».

Мальчики начали заряжать «пушку». Они всыпали в нее порох, забили его пыжом, скатанным из газетной бумаги, сверху положили мелких камешков – картечь – и забили вторым пыжом, чтобы камешки не высыпались раньше времени.

Можно было начинать войну.

– Белый, иди сюда! – приказал Минька, стараясь говорить басом. – Видишь пушку? Мы из нее стрелять будем. Поняла? – Минька свирепо завращал глазами. – Ну, прячься, дуреха! Найдем – не помилуем.

Дунечка поправила на голове синенький платок и побежала между грядами и зарослями крапивы. Осторожно раздвигая крапиву, она выбралась к старой бане на соседний двор, где жил Минька.

Подле бани старший брат Миньки Петр, высокий рыжеватый человек со шрамом на подбородке, чинил телегу. Петр приехал в отпуск с Кавказа, где он служил в пограничной береговой охране. Шрам на подбородке у него остался от пули контрабандиста.

Увидав Дунечку, он обдернул мокрую от пота тельняшку и спросил, вытянув руки по швам:.

– Товарищ начальник! Опять картинки пришла смотреть?

«Картинками» Дунечка называла фотографии с видами Батума, привезенные Петром с Кавказа.

– Не, я прячусь, – шепнула Дунечка. – Дядя Петр, не говорите Леше и Мине, где я схоронилась.

Дунечка побежала в конец огорода к сараю с сеном. Цепляясь руками за колючее, душистое сено, она влезла на сено под самую крышу. Здесь было жарко и душно.

Сквозь щель в бревенчатой стене была видна деревня.

Вот их дом! Вот Минькин! Вот пруд! Там школа, где учится Лешка… За школой колхозный амбар… За амбаром начиналось поле.

Дружно взмахивая косами, шли по зеленой густой траве косцы.

Потом Дунечка заметила Миньку и брата. Мальчики, оглядываясь по сторонам, ползли по земле.

Дунечка глубоко закопалась с головой в сено и затихла.

Лешка и Минька обежали огород, осмотрели крапиву. Дунечки не было. Они заглянули и в старую баню. Оттуда потянуло запахом плесени и дыма.

– Что, герои, потеряли? – насмешливо спросил их Петр и легко, будто игрушечную, перевернул телегу, поставил ее под навес и пошел к избе.

– Дядя Петр! А ты не видал, куда сестренка законопатилась? – спросил Лешка.

Петр свистнул.

– Была, да сплыла. К матери картошку полоть побежала. Вон туда! – показал он рукой вдаль и усмехнулся.

– А не врешь? – Минька недоверчиво посмотрел на брата.

– Ну, вам лучше знать. Сами ищите. Не иголка… – сказал он и, стерев со лба капельки пота, скрылся в избе.

Минька подождал, пока не закрылась дверь за Петром, и вдруг рассердился.

– Что – мы нанялись твою Дуньку искать, – заворчал он. – Давай лучше из пушки бабахнем. Сама выскочит. Давай ворону подобьем. Смотри – ходит!

Большая ворона беззаботно расхаживала по крыше сеновала, выискивая в щелях корм.

Мальчики забыли про Дуню. Они принялись устанавливать «пушку». Дуло «пушки» они навели на ворону.

Минька зажег спичку, ткнул спичку прямо в порох и отскочил в сторону.

Тотчас «пушка» оглушительно выстрелила. Камешки запрыгали по дощатой крыше сеновала. Ворона пронзительно каркнула и взмылась ввысь.

Оглушенные выстрелом, Лешка и Минька обежали сеновал и спрятались в кустах ольшаника. За такую стрельбу могло влететь, особенно от Петра.

Лежа в кустах, они не видели, как затлевшийся бумажный пыж подкатился к самым дверям сеновала.

Вспыхнуло несколько соломинок. Огонь быстро побежал по разбросанным на земле кучкам сена и трухи. Потом он вполз в сарай. Через несколько секунд из двери сарая повалил густой серый дым…

Увидав дым, Минька вскочил, бестолково заметался по ольшанику.

– Леша! Горит! Горит! – твердил он, продолжая метаться.

Лешка растерянно смотрел на облачко дыма. Наконец он опомнился и хриплым от страха голосом сказал:

– Беги к правлению! – и изо всех сил закричал так, что зазвенело в ушах: – Пожар! Горит! Дядя Петр!

Петр выскочил из избы и уже бежал к сеновалу. Лицо у него было бледное. На подбородке резко выделялась красная полоска шрама. Он молча погрозил Лешке волосатым кулаком и бросился к изгороди. Сорвал с нее сушившийся половик, накинул его себе на голову и на плечи.

Внутри сеновала высоко взметнулось яркое пламя и облизало стены. Петр мгновение помедлил, махнул рукой, будто отдавал команду, и кинулся прямо в дым и огонь.

Сейчас же из глубины сарая раздался пронзительный жалобный крик.

Дунечка протяжно, захлебываясь кричала:

– О-о-о! Мама! Мама! О-о-о!..

В глазах у Лешки потемнело. Как сквозь сон он услышал частые тревожные удары пожарного колокола.

Клубы дыма все гуще заволакивали сеновал. Тоненькие язычки огня то появлялись над крышей, то исчезали…

Лешка вцепился руками в траву и, сам не замечая, шептал:

– Скорей, Дунечка! Скорей!

Потом он увидел, как Петр с опаленными волосами и бровями выскочил из дыма, неся на руках Дунечку, прикрытую половиком.

– Мама! Мама! – надрывно плакала девочка.

Платье и синенькая косынка Дунечки дымились и горели.

Петр положил Дунечку на землю и быстро закутал половиком, потом схватил девочку на руки и побежал к избе.

– За доктором! Живо! – со злобой крикнул он Лешке. – У-у, гады! Я вам покажу стрелять!..

Над сеновалом поднялся высокий столб огня. Искры и пепел, как снег, замелькали в воздухе, оседая все ниже и ниже на огород, кустарник, старую баню… Едкий дым щипал глаза.

Колокол продолжал тревожно гудеть.

Лешка, взметая облака пыли, летел за доктором к колхозным яслям. Навстречу ему промчался Минька верхом на бочке с водой, нахлестывая белую лошадь.

Со всех концов деревни бежали люди с ведрами и топорами. У пруда устанавливали ручной насос…

Когда Дунечку увозили в больницу, она не плакала, а только шевелила обожженными губами и вздрагивала.

Сеновал сгорел дотла. Сгорела и старая баня, и телега, которую чинил Петр. Избы с трудом удалось отстоять.

Дунечка вернулась домой осенью, когда Лешка уже ходил в школу. Голова у нее была наголо обрита. Ресницы и брови еще не отросли, и потому глаза были странные, похожие на птичьи.

В тот же вечер, дождавшись, когда из избы все вышли, Лешка смущенно погладил Дунечку и сказал:

– А я для тебя белку в лесу поймал. Хорошенькую… Она на чердаке живет.

– Леша! А ты из пушки не будешь стрелять? – робко спросила Дунечка.

Лешка неожиданно всхлипнул и, стыдясь своих слез, забился в темный угол.

М. Жестев
Осы

Гошка собирал на вырубках ягоды. Горсть в отцовский картуз, горсть – в рот. От ягоды губы Гошки были лилового цвета, словно он выпил чернил.

Неподалеку на жнивье Серега с овчаркой пас колхозных телят.

Гошке наскучили ягоды, и он крикнул Сереге:

– Давай ужей искать!

– Не буду. Сам видишь, скирды початы, – еще стравят телята хлеб.

– Ну, овчарку отпусти.

– И она при телятах.

Гошка усмехнулся.

– Только телята и на уме.

И, повернувшись спиной к пастуху, лениво зашарил в кустах черники, захламленных прошлогодней травой, хворостом, щепой.

Гошка уж давно завидовал Сереге. Весной, во время ледохода, Серега первый увидел, что полая вода может снести паром, и сообщил об этом в сельсовет. Паром спасли, а Серегу сам директор школы похвалил.

Еще Серега смастерил модель планера, который летал от гумна до самой речки, и все говорили, что вырастет из Сереги настоящий летчик.

И даже телят пасти доверили не кому-нибудь, а Сереге, и сказали, что он и от вора и от волка стадо убережет.

Гошка брел по вырубкам и, отмахиваясь от надоедливых осенних, мух, думал о том, как бы доказать, что если он, Гошка, захочет, то заткнет Серегу за пояс. «Увидеть бы змею да палкой хватить… Иль ястреба подшибить и живьем домой принести!».

Размышления Гошки были прерваны осами. Они выползали из-под трухлявого пня.

Гошка присел на корточки. Любопытно, как осы отлетают и прилетают, тащат в свое осиное гнездо мошек, букашек, кору.

Гошка внимательно оглядел соседние пни. Рядом было еще два осиных гнезда. Осторожно приподнявшись, он воткнул в землю палку для заметки и быстро пошел к Сереге.

– Ты ос боишься?

– Чего же их бояться? Только ежели растревожишь их – больнее пчел жалят.

– А коль не боишься, давай воевать с осами. Я гнездо нашел.

Серега отмахнулся.

– Не к чему!

Гошка с презрением оглядел товарища.

– Что – струсил? Эх ты, герой!

Больше ничего Гошка не сказал товарищу, круто повернулся и побежал в деревню.

Гошка вернулся на вырубки, когда солнце еще стояло высоко. Он без труда нашел палку, воткнутую около осиных гнезд, и, поглядывая в сторону Сереги, стал собирать сухой валежник, хворост, охапки прошлогодней травы. Серега невольно заинтересовался и, оставив под присмотром овчарки своих телят, перешел со жнивья на вырубки. Гошка пренебрежительно оттопырил синие от ягод губы.

– Кто одной осы боится, а кому тысяча нипочем. Вот подожгу гнезда и зараз всех уничтожу.

– Подожжешь? – переспросил Серега. – Не шути с огнем. Сам видишь – что ни день, солнце, жара, сухо. Да еще на телят осы кинутся, в болото загонят.

Гошка, однако, продолжал собирать хворост. Тогда Серега заспешил к стаду, и «истребитель ос» видел, как пастух погнал телят в дальний конец жнивья. Гошка не мог удержаться, чтобы не крикнуть вдогонку:

– Герой, телячий хвост!

Собрав в кучу хворост, валежник и листья, Гошка осторожно обложил ими осиные гнезда, вытащил из-за пазухи кудель, намотал ее на палку и зажег.

Ярко загорелся факел.

Гошка, не задумываясь, сунул факел в кучу сухих листьев. Над вырубками загудел костер. Пламя разгоралось все сильней и сильней. К жнивью потянулся дым.

Гошка весело прыгал неподалеку от костра, уверенный, что отныне слава героя перейдет от Сереги к нему.

Неожиданно что-то укололо его в лоб. От боли он замигал и растерянно схватился за голову. Потом все кругом зажужжало. Осы напали на Гошку со всех сторон. Напрасно он отмахивался, пригибался, падал на землю. Осы жалили его беспощадно. И чем отчаяннее он защищался, тем ожесточеннее они нападали.

Гошка громко закричал и, прикрыв руками лицо, бросился в сторону. Он побежал, спасаясь от ос, не разбирая дороги. Он споткнулся о корни и вдруг почувствовал, что падает в какую-то яму.

Гошка упал в небольшое озеро неподалеку от вырубки. Он уже хотел было выбраться на берег, но услышал осиное жужжание и окунулся в воду. На этот раз осе не удалось его ужалить.

Тогда Гошка, сообразив, что в воде ему будет легче отбиваться от ос, закрыл глаза и так стал хлестать воду, что кругом его в разные стороны разлетались тысячи брызг.

Осы перестали донимать Гошку. Тяжело вздохнув и отфыркиваясь, он оглянулся. Над озером плавал дым. Береговые уступы едва обозначались. Гошка хотел выбраться из воды, но не мог двинуться с места. Он по колено увяз в илистом дне.

А дым все сгущался. Кругом горели вырубки. В огне потрескивала прошлогодняя трава. Дышать становилось все труднее. Гошка попытался высвободить ноги, но только еще больше увяз в тине. И тогда в страхе он стал кричать:

– Спасите, спасите!

Никто ему не ответил. Плотная надвинулась дымная завеса, и над головой, словно злорадствуя, прокаркала ворона. В чаду у Гошки кружилась голова. Гошка перестал кричать. Обессиленный, склонившись над водой, он тихо скулил:

– Серега… Серега…

Словно сквозь сон он услышал всплеск воды. Потом совсем близко залаяла собака, послышался голос Сергея.

– Серега, тут я, Серега, не уходи!

Серега кинул товарищу конец пастушьего кнута, и Гошка выбрался на берег. Истребителя ос трудно было узнать – глаза заплыли, лицо вспухло.

– Эко вздуло тебя, что шину, – сказал Серега. – Бежим на деревню, надо людей звать. Еще к скирдам огонь перекинет.

Тут только, Гошка заметил, что вся середина вырубок черна от выгоревшей травы, дымятся пни, словно трубы изб, и пламя широкой полосой охватило сушняк. Дымный клубок катился к жнивью.

– Серега, не зови людей. Не надо! Я сам потушу!

– Сам, сам… Иль не видишь, сколько огня разметало.

И, не ожидая, что скажет Гошка, Серега побежал на деревню.

Едва Серега исчез из виду, Гошка схватил подвернувшуюся под руку палку и бросился к огню. Палкой он стал прибивать пламя. В эту минуту ему было не до славы истребителя ос. Он забыл и недавно пережитый страх. Он так неистово махал палкой, что искры разлетались во все стороны. А пожар разгорался. Пламя подбиралось к меже, отделявшей вырубки от жнивья. Розоватый дым плыл над скирдами.

Издалека на болото донесся гул тревожного колокола. И тогда Гошке снова стало так страшно. Пятясь от огня, он закричал истошным голосом:

– Пожар! Хлеб!.. Пожар!..

И бросился к речке. На берегу он залез под старую, рассохшуюся лодку и припал к влажному речному песку. Он не кричал и не плакал. Он не мог плакать. Слишком велико было его горе. Он лежал под лодкой и скреб пальцами холодный песок.

Тут под лодкой и нашел его Серега, возвращаясь под утро в деревню, после того как колхозники потушили пожар на вырубках.

Е. Ружанский
Удочка

Митя Пироженко и Вася Петров вместе в лес по грибы ходили, вместе купаться на ставок бегали.

Митя был высокий рыженький мальчик. Ему было тринадцать лет.

А Васе было девять. Он всегда первым ввязывался в драку.

– Всегда ты задираешься, – укорял Митя товарища. – Вот поймают тебя, намнут бока, – небось, перестанешь лезть…

Вася обычно долго отпирался, уверял, что не он первый начал, но потом признавался.

Так бы и дружили ребята, если б не удочка. С нее все и началось…

Был солнечный августовский день. От жары пожелтели травы, потрескалась высохшая земля, а воздух стал пыльным и горячим. Казалось – вот-вот воздух воспламенится и превратит в пожарище леса, поля, горы и долы.

Ребята купались, им не хотелось выходить из прохладного ставка, окруженного камышами. Накупавшись вдоволь, они вышли на берег, оделись.

Митя стал разматывать лёску и прилаживать крючки и поплавок.

– Мить, а Мить! Дай-ка сначала я удить буду, – попросил Васька.

– Погоди ты, – ответил Митя, – видишь, прилаживаюсь.

Но Васька не стал ждать, а схватив лежавшую на траве удочку, побежал к ставку.

Леска с крючками и поплавком тянулась по земле, – вот-вот порвется, потеряются крючки.

– Постой, Васька! – крикнул Митя. – Лёску порвешь. Слышишь, постой!

Но Васька побежал еще быстрее.

Не стерпел Митя, подскочил к товарищу и крикнул:

– Отдай! – И выхватил у Васьки свою удочку.

Тогда Васька обозлился и, схватив лёску, стал рвать ее на части.

– Ты что это делаешь? – схватил его за руку Митя Пироженко, но Васька вывернулся и, отбежав в сторону, стал выкрикивать:

 
Пироженко-пирожок
Рыжий волос пережог…
 

Ребята часто так дразнили Митю Пироженко, но от товарища своего он этого не ожидал.

– Уходи вон, – сказал Митя обиженно.

– И уйду! – закричал, убегая, Васька. – Лучше я буду с Хомой дружить! Его все боятся. А ты – трус…

Ничего не ответил ему Митя, смотал удочку и пошел к ставку.

А Васька пошел в деревню.

Но не успел он свернуть с лесной тропинки, как из-за куста кто-то окликнул Ваську.

За кустом сидел Иван Кырпатый. Он, наверно, все слышал, сидя за кустом. Рябой, с торчащими, как у сома, длинными усами, он был похож на какое-то хищное животное. В деревне его не любили за то, что он бездельничал и часто напивался. Колхозники исключили его из колхоза за лодырничество и пьянство. Вот и теперь, когда все заняты работой, сидит он на траве, пьет водку и ест помидоры с хлебом.

– Присаживайся, – сказал Кырпатый. – Правильно сказал ты про Митьку. Не дерется, не курит… Папкин сынок. А ты вот молодчина. Правду я говорю, а?..

Васька глянул на рябого усатого Ивана, улыбнулся и сказал:

– Митька – трус, я ему лёску порвал!..

– Молодец! – похлопал Кырпатый Ваську по плечу. – Геройский ты парень! А вот с рыжими не дружи. Они все такие, въедливые. Вот отец его, председатель, исключил меня из колхоза. Паразит, говорит, ты. А ведь мы с ним вместе выросли. Ни с чем он не считается. А Митька, видно, весь в отца – гордый, ехидный.

Кырпатый посолил помидор, съел его и продолжал:

– Ну какой же это друг, а? Из-за удочки товарища прогнал, изругал, обидел…

Слушал Васька долгую речь Кырпатого и все больше злился. Ему теперь казалось, что Митька и вправду ехидный, злой. И Васька решил отомстить Митьке за обиду…

Кырпатый достал из кармана конфет и дал Ваське.

Потом поднялся, засунул бутылку в карман и пошел с Васькой в деревню.

И когда они подходили уже к деревне, на краю которой показался дом Митьки Пироженко, Иван Кырпатый прищурился и сказал:

– Чуешь, парень! Я на твоем месте не простил бы рыжему. Ей-богу, не простил бы… Вот когда был я таким, как ты, меня тоже товарищ обидел…

Васька с интересом вслушивался в слова Кырпатого. Ему хотелось узнать, как поступил Кырпатый, как он отомстил за обиду… И Кырпатый продолжал:

– Ладно, ты меня обидел, ну, я тебе этого не прощу. Выбрал я время такое, удобное: он в лесу был, матка с батькой в город уехали, дома – никого. Вскочил я во двор, подложил соломки под его голубятню, зажег спичку и ушел себе. Никто и не увидел. Приходит он из лесу домой, а его голубятня сгорела.

Слушал Васька Кырпатого и решил сделать то же самое. Он только спросил Кырпатого:

– А Митька-то узнал, что ты поджег?

– Ни-ни-ни! Про то рассказывать не надо. Так никто ничего и до сих пор не знает… Я маленький был…

– Ну, хорошо, – сказал Васька и, попрощавшись с Кырпатым, сразу повернул на свою улицу.

Он забежал к себе в хату. Слепой дед Егор спал. Васька встал на стул и достал из буфета спички.

Затем тихонько, чтобы не разбудить деда, запер дверь на ключ и помчался на край деревни, к Митькиному двору.

Прибежал Васька, постоял у тына, осмотрелся кругом и вскочил во двор.

Беспокойно колотилось у Васьки сердце. Он бросил у голубятни охапку соломы, поджег ее и побежал к тыну. Там он остановился, вспомнил о голубях и хотел вернуться – выпустить голубей из будки, но струсил и перескочил через тын на улицу.

Оглянулся Васька, – никого вокруг нет, а будка уже загорелась. Побежал он на баштан, спрятался в курене, сидит и дрожит…

Скоро запахло дымом. Выскочил Васька на бугор, видит: охвачена пламенем вся Пироженкова изба. Ноги сами понесли его к деревне. Он бежал, желая лишь одного: чтобы поскорее колхозники потушили пожар. Но, вспомнив, как сам он подкладывал солому, доставал спички, Васька остановился посреди дороги и заплакал.

Вдруг он увидел, что огонь перекинулся к соседнему двору. Тогда Васька побежал в лес, на ставок и рассказал Митьке, что случилось.

* * *

Когда Вася и Митя прибежали в село, пожар стал затихать. Из соседнего колхоза на машинах приехали пожарные и сбили огонь. Сгорело два дома.

Вокруг обгоревших бревен суетились люди, они приносили в ведрах воду и заливали огромные черные недогарки, торчавшие из земли.

Возле пожарища на сухой земле, пахнувшей мятой, полынью и гарью, сидели дети. Они сидели и смотрели сосредоточенно на пламя, на стлавшийся по земле рыжий едкий дым. Вдруг один мальчик кашлянул и сказал:

– Где-то снова горит. Кизяк тлеет.

Он встал, побежал в переулок и, вскоре вернувшись, доложил ребятам:

– Кажись, Васьки Петрова изба занимается…

В это время мимо проходили Митя и Вася. Они услыхали слова мальчишки и пустились бежать к Васькиному дому. За ними и другие ребята.

Прибежали и увидели, что дом окутан клубами черного дыма. Где и что горит – этого не было видно, и Васька боялся подойти к дому. Он остановился у тына, поглядел на окна да вдруг как заревет:

– Де-едушка та-ам… де-едка-а-а!..

– Замолчи, гад полосатый! – закричал на него Митя, обозлясь. – Давай ключ!

Через минуту, прорвавшись сквозь дым, Митя открыл дверь. Из сеней к нему доносились слабые стоны старика. Митя поспешил в комнату, взял слепого Егора Иваныча за руку и повел к выходу. Егор Иваныч еле передвигал ногами и тихо стонал. Видно, тяжело ему было дышать в дыму. И он и Митя все время кашляли. А когда они вышли, наконец, на улицу и вдохнули свежего воздуха, подбежал заплаканный Васька и обнял деда.

– Дед! Дед! Дед!.. – кричал он от радости.

Митя повел во двор остальных ребят. Во дворе в нескольких местах тлели пирамиды кизяка. Сюда попали искры, и сухой кизяк начал тлеть.

Одного парнишку Митя послал за старшими, остальные помогали ему: кастрюлями, ведрами набирали они в кадушке воду и заливали тлевший кизяк.

Понемногу дым стал рассеиваться и, наконец, исчез совсем.

Вечерело.

Усталый и печальный, Митя пошел домой, вернее – к месту, где утром стоял его дом.

Митя долго сидел на дороге и смотрел на черные балки. Вот в том углу была голубятня. Там жили его замечательные голуби… Митя лег на траву и задумался. Он очень любил голубей. И они, да, они любили его тоже. Бывало выпустит он их, а они сядут ему на плечи и катаются – не боятся. Он прогонит их, а они – снова к нему на плечи.

И вдруг Митя увидел, как из-под тлеющих обломков выползает его любимый голубь – Красноперый, а за ним по очереди и все остальные. Они медленно взвились к облакам и растаяли там, как дым. Потом они снова появились и снова улетели ввысь. За ними вслед, размахивая руками, как крыльями, летел вдогонку Васька. В руке у него был пучок горящей соломы. Он догонял голубей, набрасывал на них горящую солому, и голуби камнем падали вниз. Потом он увидел пьяного Ивана Кырпатого, и Ваську, рвавшего удочку, и снова голубей…

– Вставай же, чуешь! – услышал вдруг Митя. – Ну и заснул. Два часа тебя искали, а ты тут спишь да помалкиваешь.

Митя протер глаза и увидел над собой дядю Ваню, колхозного комбайнера. Он поднял Митю с травы и понес его на руках. И Митя снова уснул.

* * *

Через год после пожара в колхозе «Верный путь» был праздник. Вечером в колхозном клубе собрался народ, играл духовой оркестр. Из города приехали гости: рабочие, артисты, писатели. Среди гостей был и Васькин брат Степан Петров – корреспондент газеты.

Когда Вася встретил Степана, ему стало как-то не по себе. Все же он решил ничего от брата не утаивать. Он рассказал, как поджег будку, и только тогда ему стало легче, словно камень с плеч свалился.

– Да, хорош браток, – начал было укорять Степан, но понял, что это было излишне.

Из садов слышались песни с подголосками, баяны и патефоны. В распахнутых окнах домов стояли цветы. Вася показывал брату эти новые дома, построенные колхозниками на месте сгоревших. Он рассказывал о подробностях пожара и о том, что Кырпатого арестовали и отдали под суд.

И снова Васе стало неловко, когда он вспомнил о всей этой нехорошей истории.

– Я бы не стал тогда поджигать Митькину голубятню, если б не удочка, – сказал Вася, как бы оправдываясь. – Заспорили мы из-за нее. Все из-за удочки и вышло.

– Может, ты и прав, – ответил Степан. – Но кажется мне, что тут виновата не Митькина удочка, а та, на которую ты попался Кырпатому…