Текст книги "Боевая тревога"

Автор книги: Василь Хомченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– И так торопился, что даже шарф потерял, – посмoтpeлa на меня Вера. Глаза ее под стеклами очков хитро блеснули. – Ниточкин! – крикнула она. – Отдай шарф Александру Степановичу! У него шея голая.

– Трофей мой. Я первый нашел, – не согласился Ниточкин. Он снял с шеи свой шарф, дал мне, а тем, что нашел, обмотал свою шею.

– Ну, вот вам третье доказательство, что ведем мы поиски правильно, – сказал я.

Находки подогревали азарт, и теперь все старались идти первыми. Шли медленно, с еще большим вниманием разглядывая местность.

Я по-прежнему шел последним, следил, чтобы никто не отстал, помогал, если у кого-нибудь разлаживалась лыжная амуниция. Видел, что все притомились и, конечно, проголодались. Ни один из них не захватил с собой даже бутерброда. Ниточкин, как мне показалось, устал больше всех, теперь он тянулся в хвосте цепочки, передо мною.

Спустились в низину, зажатую между двух сопок. Бок одной сопки, обращенный к нам, был обрывистый, будто обрубленный. Под этой сопкой темнел круглый вход в пещеру. На фоне белого снега пещера зияла таинственно и страшновато. Черный круг одновременно отпугивал и притягивал к себе. Лыжный след вел прямо в пещеру. Цепочка остановилась.

– Ну, что там? – спросил я, подходя к передним.

– Пещера, – ответила Вера, посмотрев на меня продолжительным, испытующим взглядом.

Остальные стояли притихнув, вглядываясь в черное отверстие у подножия скалы. Я тоже пристально смотрел туда же.

Вера вышла вперед. Постояла немного, оглянулась назад, блеснув стеклами очков. Круглое раскрасневшееся лицо ее не обнаруживало ни тревоги, ни страха. Вначале тихонько, а потом решительно пошла дальше. Вот ей осталось до пещеры двадцать, десять метров… Она присела, ударила палками в снег, гикнула пронзительным охотничьим криком и скользнула в черную дыру, как в бездну… Минута, две, три, а из пещеры ни звука.

– Вера! – закричали девочки.

Молчание. Все обернулись ко мне – ждали моей команды.

– Ве-ра! – крикнул я.

– Пистолет достаньте, – дернул меня за локоть Петя Ниточкин. Шапку с «крабом» он надвинул почти на уши.

Ниточкин первый не выдержал этой тягучей растерянности. Втянув голову в плечи, передернув раза два лопатками, будто собирался броситься в ледяную воду, он поехал к пещере. Отверстие скалы, подобно раскрытой китовой пасти, проглотило и его. Он исчез, не отозвавшись ни единым звуком.

Мы замерли.

– Они провалились! Чего стоите?! – крикнул кто-то.

Все сорвались с места. Всем скопом, точно в атаку, мы бросились в пещеру, столпились у входа. Я проник в пещеру почти последним. Когда глаза привыкли к темноте, разглядел, что пещера не длинная – узкий вход в нее сразу же расширялся в просторное полукруглое помещение. В стенах его темнели, как ниши, углубления. У одной такой ниши, прислонив к стене лыжи, сидели на корточках Вера и Ниточкин и разглядывали какие-то пачки без этикеток, банки.

– Тушенка! Гороховый концентрат! Печенье! – вскрикивала Вера и поднимала над головой то пачку, то банку.

Все приблизились к Вере и Ниточкину, разглядывали находку.

– Это припасы того самого, – заключил Ниточкин.

– А рацию не нашли? – спросил кто-то,

– Нет, – разочарованно вздохнул Ниточкин.

Вера подбросила вверх банку и сказала:

– Тушеночка. Вкусная.

Она так аппетитно произнесла последнее слово, что и я и все почувствовали, как засосало под ложечкой. Время обеда уже прошло.

– Очень кстати, – обрадовался я. – Сейчас мы пообедаем.

Я развязал свой рюкзак, достал оттуда рыбачий котелок, несколько алюминиевых матросских мисок, ложки, пачку сухарей и распорядился собрать хворост и развести костер. Сам тоже вылез из пещеры и начал обдирать с полузасыпанной березы кору на растопку. Вскоре на расчищенном от снега плоском камне запылал костер. Натопили в котелке снега, когда вода вскипела, всыпали туда гороховый концентрат, выложили из двух банок свиную тушенку…

Приближался вечер. Малиновый круг солнца точно сплющился, влезая в белое крыло облака, застывшее птицей над самой тундрой. Снег уже не искрился тем звонким серебряным светом, как до этого, а розовел мягко, будто его осветили фонарями с красными стеклами. Стояла такая тишина, что дымок от костра тянулся, ни разу не качнувшись.

Мы пошли к морю. Оно было от нас уже недалеко. Мы слышали сирены кораблей и музыку корабельных динамиков.

Темнело быстро. Солнце спряталось в снег, но тут же из-за дальней сопки выползла луна, полная, серебристо-пятнистая, будто живая, казалось, восседает она, важная, величественная, и наблюдает за нами, землянами. Лунный свет, отражаясь на белом снежном покрове, делал вечер матово-светлым. Чуть-чуть примораживало. Чистый, неподвижный воздух волнующе-радостно взбадривал, глубоко проникая в наши груди.

Подойдя к морю, мы остановились. Оно дышало тихонько, скрытно, точно засыпало. Всплески его мягко хлюпали о камни, а вода, сползая с них, горела расплавленным серебром.

У берега единственная лыжня, по которой мы шли весь день, потерялась. Тут побывали сотни горожан, проложили две хорошо утоптанные лыжни. Но я заметил, что мои пионеры нисколько не огорчились. Никто из них не порывался искать потерянный след. Даже Ниточкин. Прищуривая то один, то другой глаз, он целился лыжной палкой в полную луну. Спокойно стояла Вера. После многокилометровой прогулки все устали.

Я сказал, чтобы шли дальше.

В этот момент на снегу затрепетали и заскользили красноватые круги. Я вначале подумал, что откуда-то провели прожектором. Но свет шел с неба, где рождалось северное сияние.

Над тундрой и морем нависла широкая трепетная полоса света, с розовыми и зелеными мигающими черточками. Черточки эти как бы раскалялись, наливались яркостью, потом вспыхивали, увеличивались в размерах и сливались своими разноцветными краями. Спустя некоторое время по всему небу полыхало и сверкало всеми цветами радуги удивительное зарево. Оно ни на секунду не оставалось в покое – трепетало, дрожало, смещалось в стороны, закручивалось из конца в конец спиралью, а в середине зарева кипели и бурлили световые красно-синие вихри. Вся эта подвижная мешанина красок, на несколько мгновений сосредоточившись в северной части неба, тут же перекатывалась в самый его зенит, а оттуда постепенно стекала на юг…

Вдруг буйство света и красок приутихло, небо становилось спокойным, и я подумал, что сияние уже кончается, как снова все замигало. Широкая полоса раскололась пополам, потом каждая еще пополам… Шесть, восемь муаровых лент с поперечными рубиновыми черточками затрепыхались на небе. Множество огненных стрел – красных, зеленых, синих, желтых – начало отскакивать от этих лент в стороны и вонзаться в промерзлое до твердости полярное небо, сгорать, а вслед за ними вылетали, будто пущенные невидимыми лучниками, новые стрелы… Отсветы всех цветов и оттенков, какие только существуют на свете, трепетали и на снегу. Казалось, что оттуда, из космического холода, сорвалась радуга и разбилась, рассыпав на землю свои осколки…

Сияние давно окончилось, а я, точно очарованный, все смотрел на небо. Подняв головы, стояли и мои пионеры. Молча мы направились в город. По дороге я признался, что северное сияние увидел впервые. Вера сказала, что она уже видела это чудо в прошлом году. Большинство же пионеров, в том числе и Ниточкин, ни разу не были свидетелями этой оргии света и красок.

«Вот и хорошо, – радовался я. – Поход им, стало быть, запомнится».

В городе, когда все уже разошлись по домам, ко мне приблизился Ниточкин и молча, чтобы никто не заметил, отдал мне найденный в тундре шарф.

– Возьмите свой, а мой отдайте, – сказал он и потряс на прощание руку. – Спасибо вам, Александр Степанович, за северное сияние и за… обед. За все спасибо.

Мы обменялись шарфами, и Ниточкин повернул в свой двор. Вера проводила меня в гостиницу. В вестибюле я спросил ее:

– Ну как, поход понравился отряду?

– Конечно, – засмеялась она. – Здорово, Александр Степанович, вы с этим шпионом придумали.

Я понял, что и Вера обо всем догадалась.

– У нас была цель и тайна. Она и вела всех.

– Ниточкин вас разоблачил в пещере. Пачки были завернуты в газету, на которой фамилия ваша написана…

– Ну? – удивился я.

– Но никому не сказал. Когда ж это вы нам трассу проложили?

– В субботу вечером.

– И шарф потеряли. Пленку и обрывки газеты раз бросали, запас в пещере оставили… – Вера, откинув назад голову, засмеялась.

– Вера, значит, вожатым могу быть?

– Можете. Придумайте еще что-нибудь интересное, с тайной.

– Вместе придумаем.

Мы попрощались. Я пришел в свою комнату, поужинал и сразу лег спать. Долго не мог уснуть. Стояли перед глазами небо в многоцветном зареве, огненные стрелы, пущенные невидимыми лучниками, и трепет радуги на вечернем снегу.

БОЕВАЯ ТРЕВОГА

Февраль стоял сырой, с частыми оттепелями, дули западные нехолодные ветры, снег сыпал чуть ли не каждую ночь, но долго не залеживался. Его тут же начинали соскребать с асфальта, грузить на автомашины и вывозить за город. А тот, что оставался в городе, превращался под ногами людей и колесами машин в грязное месиво и стекал водой. Городской зиме, чтобы быть зимой, не хватало какого-нибудь градуса или даже полградуса холода. Не держался снег долго и на деревьях, осыпался, как песок, потому что земля под деревьями дрожит от машин и трамваев. И воздух в городе был не прозрачным, как в поле, пахло дымом.

Однажды вечером Володя сказал отцу:

– У тебя завтра выходной. Давай поедем на дачу.

– А зачем?

– Там зима, снег.

– Тогда и Верочку надо взять, – сказал отец. – И ее возьмем. Ночью под луной на лыжах походим, – стал мечтать Володя. – Картошки наварим и с рыжиками солеными…

Они долго и весело говорили о предстоящей поездке, будто собирались не в Зеленое за двадцать километров, а куда-нибудь, скажем, в Антарктиду к пингвинам в гости. Радовались тому, что ждет их за городом: ослепительно белым просторам, испещренным птичьими и звериными следами, деревьям, окутанным белой вуалью. Там снег и лес пахнут яблоками и разрезанным арбузом. Отец уверял, что это так… В тот же вечер они сложили все необходимое в мешки, просмолили лыжи свои и Верочкины.

Следующий день выдался солнечный, с небольшим морозцем. Сразу же после обеда они втроем направились в дорогу. До Зеленого ехали на электричке, а потом шли на лыжах километра четыре. Лыжня бежала лесом, была легкая, скользкая, хорошо накатанная, полосы ее блестели, точно стальные. Ветви елей и берез склонились от снега, порой снег сползал с деревьев, и мелкие хлопья сыпались на лыжню. Один пушистый ком шмякнулся прямо на голову Верочки, и девочка, красная, как снегирек – красные на ней шапочка, шарфик, варежки, курточка, – радостно засмеялась.

Проходя мимо горки, вытоптанной и укатанной до ледяной твердости – видно, там побывала половина лыжников города, – они с отлогой стороны взобрались на нее и все по очереди съехали. Верочка и Володя не упали, а отец уже в самом низу, опасаясь врезаться в куст, упал.

На дачу они приехали, когда солнце уже начинало садиться. Затопили печку, попили чаю. Отец полез на мансарду и стал чего-то там стучать, а Володя с Верочкой опять отправились кататься. Они вышли в сад, стали на лыжи. Солнце было еще не вечернее, а белое, яркое, снег блестел, как кристаллики соли, и глазам было от этого блеска немного резко. Услышав жилой дух дома, в сад слетелись сороки, синицы, овсянки, они стрекотали, тенькали, трещали, .шмыгали по саду и вокруг дома. На нижнем суку сосны, растущей сразу же за загородкой, сидела белка, с настороженным любопытством наблюдая за детьми. Верочка заметила зверька первой, протянула руку в красной варежке, позвала:

– Белочка, белочка, иди сюда!

Рыжий комок шевельнул хвостом и остался сидеть там же. Верочка сняла лыжи с ног, побежала в дом, схватила конфетку, сняла блестящую обертку.

– Возьми, это тебе, – сказала она белке и положила конфету на снег.

Пока катались, постояли в саду между молодых яблонь, обвязанных от зайцев бумагой и лапником, подождали, когда белка схватит конфету, а она схватила ее перед самым клювом сороки, бросившейся с крыши, чтобы опередить зверька, – все изменилось вокруг. Короткий день кончался, чистый малиновый круг солнца с четкими, точно обрубленными краями застыл над горизонтом.

Через калитку они направились к речушке. Заросли – еловый подлесок вперемежку с осиной, а местами орешник и лозняк – густо заслонили живую серебристую жилку воды. Теперь ее, этой жилки, не видно и не слышно, где-то там, подо льдом, она задыхается. Весной же полный ручей журчит во всю силу, берега его, просвистанные соловьями, пахнут соками земли, молодой травой и черемухой. Однажды в мае Володя и Верочка пришли сюда, чтобы увидеть соловья. Моросил дождик, майский, прохладный, а соловьи – ну просто разбойничали над ручьем. Дети сели под елкой, притаившись, вглядывались в кустарник и на ветке увидели небольшую, как воробышек, серую птичку. Они не поверили тогда, что это и есть соловей, но птичка подняла голову, открыла клювик, и трель звонких переливчатых звуков пронзила влажную тишину. Соловей пел долго, возвышенно, радуясь и славя вечернюю зарю, весну, дождь, отдаваясь полностью пению. Задирал голову, дождинки сыпались на него. «Ату!» – крикнула и хлопнула в ладошки Верочка, вспугнув соловья. «Ты что?» – рассердился Володя. «А мне жалко его. Простудится». – «Как же он простудится?» – «Холодная дождинка попадет в горло – и охрипнет». Тогда Володе было обидно, а теперь, вспомнив об этом, смешно.

– Вот здесь соловей пел, – показал на куст Володя. – Помнишь?

– Ага, – кивнула головой Верочка.

Они прошли вдоль ручья на лыжах, а потом вернулись и мимо своего дома направились в поле. На самом высоком холмике, заслонявшем сад от западных ветров, остановились. Белое поле, там, где повыше, порозовело, а в ложбинках и низинках лежали синие и серые сумерки. Снежная целина ровная, без лыжных полос и человеческих следов.

Посреди поля росли рядом два дуба. Дубы старые, с пожелтевшей листвой, не сброшенной до зимы. Их кроны, широкие внизу, посередине сужались, а вверху разрастались в большие шапки-зонты. Как-то отец сказал, что это их делает похожими на атомный гриб – так поднимается дым при взрыве атомной бомбы. Володя, а за ним и Верочка оттолкнулись палками, скользнули с холмика. Летели быстро. Ветер колюче щипал щеки, за спинами флажками трепетали концы красных шарфов. Они мчались навстречу солнцу. Оно стало большим и неярким – смотришь на него и не слепит глаза. Таким солнце бывает только в прозрачные тихие вечера. И небо было синее-синее, просто васильковое.

– Эх и хорошо! – засмеялся Володя и от радости закричал, как грибник в лесу: – Ого-го-го!

– Э-эй! – откликнулась Верочка.

От их крика с дуба, к которому они приближались, взлетели две вороны. Взлетая, вороны стряхнули с ветвей иней, и он вспыхнул розовой дымкой. Володя остановился, любуясь этой дымкой, и увидел, что солнце теперь лежало на шапке дуба, той самой, что делала дерево похожим на гриб. Солнце казалось легким, хрупким, каким-то беззащитным, и стоило бы пошевелиться дубу, оно скатилось бы на землю. Даже страшно за него стало. Володя сделал шаг направо, а солнце подвинулось влево. Он еще шагнул, и солнце, точно живое, сделало то же самое.

– Дуб в золотой шапке, – сказала Верочка.

– В золотой короне.

Они подъехали к дубу. Солнце сползло на щербатую верхушку леса, спокойно-величавое, уставшее за день. Оно будто говорило: «Извините, трудовой день окончен, ухожу на покой». Дуб заиндевелый, запорошенный снегом. Снег под ним усыпан крестиками птичьих следов. Володя лыжной палкой качнул ветку.

Промерзшие листья отозвались, как фольга, сухим звонким шумом.

Верочка вернулась на дачу, а Володя остался еще покататься. Он упарился, утрамбовав вокруг дубов большой круг лыжни.

А солнце тем временем совсем спряталось за лес, и только красная полоска тлела над горизонтом. Вечер разостлал на земле сплошное серое полотно.

Возвращаясь на дачу, Володя увидел лыжников. Выходили они из-за холма цепочкой, неторопливым тяжелым шагом. По этому шагу Володя догадался, что каждый лыжник был с грузом. Он решил подождать лыжников. А их цепочка не кончалась, лыжники все выезжали и выезжали из-за леска. Передние уже приблизились к Володе, и мальчик увидел, что это были военные. За спинами лыжников висели вещевые мешки, автоматы, на ремнях лопатки, какие-то мешочки. А некоторые несли пулеметы и гранатометы. Первым подъехал капитан, за ним сержант. Остановились оба, оглянулись назад; капитан снял шапку, помахал ею перед лицом. На вспотевшей голове его волосы слиплись.

– Добрый вечер, – поздоровался капитан.

– Добрый вечер, – ответил Володя.

– Ты не заблудился?

– Нет. Я оттуда, с дач. А вы куда едете?

– Вон туда, – показал капитан на лес.

– А что делать там будете?

– Ночевать, – удивил Володю капитан.

Володя хотел спросить у офицера, как это они будут спать на снегу, но не осмелился – может, это военная тайна.

Капитан вытер платком голову, надел шапку, еще раз оглянулся на лыжную цепочку и тронулся дальше.

Володя постоял, пока не проехали все военные. Их было – он сосчитал – тридцать шесть человек. Сколько это, рота или полроты, Володя не знал. Шли они, видимо, от самого города, где у них казарма. Путь этот нелегкий, более двадцати километров. Когда последних лыжников поглотил мрак, Володя стал на проложенную военными лыжню и пошел по ней. Лыжня, повернув в лес, завиляла между сосен, затем направилась в березовую рощицу, а проскочив ее, углубилась в еловые заросли. Там, на полянке, Володя и отыскал солдат. Они были заняты делом: одни натягивали палатки, другие топориками секли лапник и сносили к палаткам на подстилку, третьи собирали хворост для костра. Сержант щелкнул зажигалкой, зажег бересту и сунул ее в хворост. Костер взорвался пламенем, точно его полили бензином или насыпали пороха. – А, дачник, – сказал сержант, увидев Володю, – на ночлег с нами?

– А вы будете спать в палатках?

– А где ж еще?

– Замерзнете.

– Солдат, как тетерев, зароется в снег – и на всю ночь.

– Ну? – не поверил Володя.

– Вот тебе и «ну». А ты. знаешь, сколько у солдат шинелей?

– Одна.

– Три. Одну под бок кладет, вторую – под голову, а третьей укрывается.

Володя засмеялся, поняв, что это шутка.

Сержант помог поставить солдатам палатку, потом лопаткой начал забрасывать ее снегом – утеплять. Володе захотелось поработать, и он попросил у солдата лопатку. Тот охотно дал. Мальчик вместе с солдатами засыпал две палатки. Володя работал с радостью, потому что чувствовал: на него все обращают внимание. Его подбадривали, шутили с ним. Капитан похвалил и сказал, что надо зачислить парня в состав роты и взять на полное довольствие.

Когда были поставлены все палатки и утеплены снегом, разожжены три костра, капитан подал команду:

– Командиры взводов и отделений, ко мне!

Володя понял, что начинается нечто такое, ради чего солдаты и пришли сюда, понял, что теперь он тут лишний и нужно возвращаться домой.

На даче Володю ждала горячая картошка с солеными рыжиками и огурчиками, чай, заваренный малинником. Володя схватил рыжик – а он до того упругий, даже пискнул в пальцах – и бросил в рот. Хрустя грибом, сказал:

– У солдат был. Ночевать в лесу будут.

– В лесу? – удивилась Верочка.

– На снегу, – подтвердил Володя. – Им что: зароются в снег, как тетерева, и спят.

– Ой, – сказала Верочка, – холодно же!

– У солдат такая служба, – сказал отец. – Я когда служил, не раз ночевал в лесу зимой. Выедем на учение, всю неделю на морозе. И ничего, хотя бы насморк…

Поужинали, попили чаю, сидя на диване возле печки. Отец пошел кататься на лыжах. Он любил лыжные прогулки под звездным небом. Верочка заснула на раскладушке, а Володя улегся перед печкой на диване, подбрасывал в огонь дрова, слушал веселый гул пламени, треск углей: березовые поленья горели споро, стреляя искрами. От огня в печке дрожали отсветы на стенке и оконных стеклах.

На улице примораживало, стекла побелели, крючки на рамах покрылись густым инеем. Изморозь на стеклах очертилась в удивительные узоры: заморские пальмы, кактусы, разные кружочки и квадратики… Володя вспомнил солдат-лыжников и посочувствовал им: всю ночь на морозе без валенок и шуб, даже если бы у каждого на самом деле было по три шинели.

Так он и уснул с мыслью о солдатах и не слышал, когда вернулся отец. Снилось ему нечто удивительное, непонятное и страшное. Вначале звуки: та-та-та… От них становилось жутко, затем метание света и теней, треск, гул, сквозь который пробивались на короткое время плеск ручейка и соловьиные трели…

Потом мгновенно наступила тишина, стало светло и безоблачно. Перед глазами простерлось поле без конца и края, такое белое, что мигало в глазах, и он стоял посреди этого зимнего белого поля и глядел на кроваво-багровый диск солнца. Солнце, легкое, хрупкое, дрожало, дрожали его тонкие, как волосинки, лучики, точно оно чего-то боялось, ждало какой-то беды. Низкое небо давило собой солнце, тянуло его к земле. Оттуда, от солнца, предчувствуя беду, поспешно летели стаи черных птиц, открывая клювы, кричали, но крика их Володя не слышал. Убегали лисы, зайцы, белые с черными кончиками хвостов ласки, рогатые лоси.

Неслись вскачь, летели, точно по воздуху, не оставляя на снегу следов. А соловей сидел на ветке и, откидывая назад голову, открывал клюв. Но не пел.

«Вы чего убегаете?» – крикнул Володя.

«Атомный гриб!»– плача крикнула Верочка, а Володя, сколько ни оглядывался вокруг, ее не увидел.

«Гриб!» – рыкнул по-человечьи лось.

Володя увидел этот гриб. Он рос из земли, под самым солнцем, рос вширь и вверх, черный, с огромной шапкой-зонтом. Вот сейчас дорастет до солнца, разорвет его на осколки, потушит свет, и густая тьма-затопит землю.

«Солдаты, сюда! Солдаты!» – опять услышал Володя крик Верочки.

Все звери вдруг остановились, все птицы на землю сели, повернули головы в ту сторону, откуда спешили солдаты. Им было тяжело бежать – у каждого автомат, гранатомет, за плечами большие, как горбы, мешки. Но они бежали изо всех сил, проваливались в снег, падали, поднимались и снова бежали. Добежав до гриба, остановились, и капитан, сняв шапку, зычно скомандовал:

«По атомному грибу огонь!»

Тыр-р-р! Та-та-та!.. – грохнули выстрелы.

Черный атомный гриб, точно от ветра, качнулся, мгновенно разорвался с треском и грохотом и тихо, беззвучно осыпался черным дождем на землю.

Тыр-р-р! Та-та-та!..

«Ур-ра! – закричала Верочка. – Солнце спасено!»

Вот после этого крика Володя и проснулся.

Мальчик сидел на диване, находясь под впечатлением сна, встревоженный и возбужденный. Он не понимал ни того, что увидел во сне – как ни старался вспомнить и упорядочить сновидение, осмыслить его, – ни своего состояния, был точно в тумане, как бы в полусне. А когда совсем очнулся, все увидел.

В окна глядела луна. Ее звонкий серебряный свет заливал пол, печку. На отцовом письменном столе блестели ручки, чернильница, пепельница, настольная лампа. А у окна, облокотившись на подоконник, стояла Верочка в ночных пижамных штанах и майке. Голые плечики ее и руки под луной казались мраморно-холодными. Отец на кровати спал глубоким сном, тихо и спокойно похрапывая.

«Что за сон? – думал Володя. – И почему Верочка смотрит в окно?»

И вдруг наяву коротко и сухо резануло:

Тыр-р-р!..

По-ночному гулкое эхо выстрелов ударило по стеклам: ыр-р-р…

Володя пробежал по белой лунной дорожке, прильнул лбом к стеклу.

Та-та-та-та!.. – протрещала длинная очередь, от которой, казалось, вздрогнула ночь.

Стреляли в том лесу, где солдаты-лыжники остановились на ночлег, стреляли из автоматов, периодически, через две-три минуты. Потом сильно три раза ухнуло, должно быть, взорвалась граната.

– Что это, война? – прошептала Верочка.

Володя промолчал, еще прислушивался к стрельбе и, когда у самого растаяла тревога, когда понял все, сказал спокойно:

– Это у солдат ночные стрельбы. Стрелять учатся. Не бойся. – Помолчав, добавил: – Это стрельба мирная.

Они стояли у окна, прижавшись друг к другу плечами, и смотрели на застывший фосфорический снег, опушенные инеем яблони, березу, небо с застывшими звездами-точечками и большое веселое полнолуние. На дорожку из-под березы прыгнул заяц, остановился возле загородки, ткнулся мордочкой в проволочную сетку, видно, хотел в сад пролезть.

Тыр-р-р!..

А заяц никакого внимания, даже ухом не повел. Все тыкался в сетку в поисках дырки. Невозмутимость зайца развеселила Володю.

– Ах ты косоглазый, не боишься солдатских выстрелов! Гуляешь…

Тыр-р-р!.. Та-та-та!..

Луна светила во всю мочь. У стены дома, на снегу, точно распряженные кони, стояли лыжи.