Текст книги "Боевая тревога"

Автор книги: Василь Хомченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

СЕРДЦЕ МАТЕРИ

Стояло жаркое лето, как в Каракумах. И ветры дули сухие, с юго-востокa, приносили с собой не влагу, которую ждала земля и все живое на ней, а зной и пыль. Почти два месяца не капнуло с неба. Пожелтела трава на буграх, на лугу высохли бочажины и мелкие озерки. Обмелела речка, вода отступила от берега и оголила песчаные белые отмели. Под мостом, на одном таком островке, обнажился стабилизатор большой авиационной бомбы. Ржавчина проела дырки, ее обвили зеленые водоросли. Бомба стояла, будто глубоко вбитая свая…

Обезвредить бомбу приехали вместе с лейтенантом Васильцевым ефрейторы Куприянчик, Леманис и еще двое солдат. Мост был на ремонте, машины все шли в объезд, поэтому и дорогу не надо было перекрывать. Осмотрели под мостом и около моста, нет ли еще такой бомбы, присели на берегу.

– Не повезло нам, – сказал Куприянчик. – Воскресенье сегодня, а тут эта бомба…

День был тихий, знойный, гудели оводы, стрекотали кузнечики, стоял густой запах клетзера и свежих сосновых бревен – их недавно привезли для ремонта моста. На лугу, возле озерка с берегами, поросшими высокой травой, паслись стреноженные лошади. Около табуна бегали мальчишки.

Васильцев прилег в тени под ольхой. Хотелось спать. Вчера вернулся из командировки в полночь, уставший, с головной болью. Больше месяца путешествовал по селам и поселкам, искал и взрывал мины и снаряды, оставшиеся с войны. Думал сегодня отдохнуть, но не тут-то было, пришлось ехать сюда, на берег этой речки.

Утром Васильцев успел поговорить с матерью по телефону. Жаловалась, что к ней подолгу не приезжают. А еще – что болела голова, пила калиновую настойку, помогло. Под конец разговора спросила: «Володя, сынок, говорят, ты бомбы ищешь?» Он успокоил: «Нет, мама, нет». Она, кажется, поверила…

Куприянчик собрался выкупаться. Раздевался и ворчал – не мог никак смириться с тем, что сорвано увольнение в город.

А Васильцев думал о своем. Все матери одинаковы. Все боятся за сыновей: не поднимайся высоко, даже по земле ходи осторожно. Недавно лейтенанту Белому мать письмо прислала. Просит, чтобы отговорил младшего брата идти в летное училище. «Он же так высоко будет летать и так быстро…» Все одинаковы, все. А кому-то ведь надо и ввысь взлетать, и под водой находиться неделями, и обезвреживать вот такие бомбы.

Куприянчик разделся, вошел в воду. Вылез на островке, присел возле бомбы. Торчит, страшилище! Сколько их, необнаруженных, сидит еще в земле! И правда, почему она не взорвалась, когда ее бросили? Раздвинул водоросли на бомбе. Возле пластины стабилизатора притаился лягушонок. Забрался каким-то образом и сидит, как в теремке, моргает пучеглазыми гляделками. «Брысь, – согнал он лягушонка, – а то в космос взлетишь».

К мосту подбежали два мальчика, те, что пасли лошадей, они были в зеленых шапках-буденовках с большими красными звездочками. В руках шашки, выструганные из ивовых палок, с веревочными темляками на концах. Лихие конники! Даже шпоры были на кедах – белые проволочные дужки.

– А ну-ка, пошли отсюда! – крикнул на них Куприянчик.

– Мы посидим на берегу, посмотрим.

– Что тут смотреть? Цирк идите смотреть.

– А зачем вы приехали?

– Раков ловить. Есть еще вопросы?

– Раков? – улыбнулся мальчишка с облезлым носом и сдвинул свой шлем на затылок. – Раки все здесь подохли.

– Шагом марш отсюда! – прикрикнул еще строже Куприянчик. – Кому сказано?

Мальчишки встали. Подошел Леманис, снял с одного из них буденовку, примерил.

– Сами шили, – похвалились мальчики.

– Молодцы, – сказал Леманис. – Только, ребята, все же уходите отсюда. Запрещено. Ясно?

– Ясно. А что делать будете?

– Слышали такое – «военная тайна»? То-то ж! Вон лошади ваши в посев залезли, – показал Леманис на белый клин гречихи, куда в самом деле забрался конь.

Мальчишки взмахнули шашками и с гиком понеслись по лугу.

– Мы красные! Ура!

Васильцев вылез из речки, лег на траву. На солнце вода блестела так, что резало глаза. В затоне, затканном ряской, белели водяные лилии. Порой там плескалась рыба. Было хорошо, приятная расслабленность охватила все тело. Лежать бы так весь день и глядеть в небо. А тут эта бомба! Васильцев прикинул глазом расстояние от моста до бомбы: метра три. Можно поднять бомбу на веревках и потом опустить на автомашину-Бомбу вытащили, возились с ней часа два. Осталось отвезти подальше от дороги и подорвать. Лейтенант огляделся вокруг. Самое удобное место в низине, возле высокого бугра. Туда и дорога ровная – мягкая щетка скошенного луга.

–Товарищ лейтенант, – сказал Леманис, – бомбу повезу я. А то все вы и вы.

– Ты пойдешь в оцепление. И все остальные. Понял, Леманис?

Солнце уже не жарило так нещадно, как прежде, лучи его смягчились, оно пошло вниз, подернутое прозрачными, как стрекозьи крылышки, облачками. От речки, которая уже не так поблескивала, повеяло холодком.

В кузов насыпали гравия, положили на гравии бомбу. Васильцев еще раз предупредил:

– Смотрите ж, никого не пропустите.

Лейтенант сел на крыло автомашины, закурил. Сидел и смотрел на мальчишек, все еще игравших в войну: они бегали, падали, «стреляли»: ды-ды-ды-тыр-р-р… Затоптал окурок, сел за руль и повел машину потихоньку, стараясь не думать о бомбе. Где-то в душе все время шевелилось противно-назойливо: «А вдруг грохнет?» Всем существом чувствовал ее холодную близость. «Сынок, говорят, ты бомбы ищешь?» – вспомнил он сегодняшний разговор с матерью. «Ищу, вот и эту нашел…»

Подъехал к бугру, спустился в ложбинку, выключил мотор. Позвал Леманиса и Куприянчика. Бомбу сняли с автомашины и положили на траву. Рыжая от ржавчины, облепленная водорослями, она походила на причудливое волосатое существо.

– Бомба и отважный сапер, – сказал ефрейтор Леманис и поставил ногу на бомбу. – Ах, жаль, нет фотографа!

Куприянчик и Васильцев засмеялись.

– Все по местам, – приказал лейтенант, сам взялся за взрывчатку.

Наконец все готово. Осталось только зажечь шнур и убить эту спящую смерть. Васильцев щелкнул зажигалкой, поднес ее к концу шнура. Зеленоватый дымок пополз к бомбе. Васильцев выбежал из ложбинки и прыгнул в канаву.

Эти минуты перед взрывом всегда проходят в напряженно-тяжелом ожидании. Так солдаты ждут сигнала атаки: затаенно и с подсознательным желанием оттянуть время хотя бы на полсекунды, перед тем как подняться с земли и закричать «ура».

И вдруг произошло нечто странное: послышалось «ура» и топот лошадей. Лейтенант вскочил. Сюда от речки мчались на конях два мальчика в буденовках.

– Ура-а! – кричали они и размахивали своими шашками.

– Стой! – бросился наперерез Васильцев.

А они мчались, пригнувшись к лошадиным гривам. Мальчишек еще больше распалило это неожиданное препятствие.

– Там бомба!

Не остановились. Не услышали и не поняли. А может, подумали, что лейтенант тоже включился в их игру.

Васильцев рванулся к бомбе. Бежал впереди лошадей. Топот их точно бил по голове. Спиной чувствовал теплое конское дыхание. Десять, пять, три шага осталось… Зеленоватый дымок почти подобрался к запалу. Васильцев успел еще сделать шаг, успел схватиться за шнур… Детонатор щелкнул в воздухе…

Какая же тишина стояла вокруг! От нее звенело в ушах. Кони, промчавшиеся мимо, будто летели в воздухе – стука их копыт он не слышал.

Тяжело дыша, подбежал Куприянчик. На нем лица не было. Это он не углядел, как проскочили сюда мальчишки…

Васильцев сел на траву и долго глядел вслед коням. На фоне багрового неба кони тоже были багровыми. Вот они обогнули кустарник и скрылись.

Лейтенант лег. Земля была теплая – нагрелась за длинный июльский день. Остынет она не скоро. Даже в полночь, если пройти босиком, почувствуешь ее теплоту…

Вечером Васильцев, приехав в город, пошел на почту и заказал разговор с матерью. Сидел и нетерпеливо ждал вызова. Ему надо сказать матери очень многое, успокоить ее. Ведь все беды материнское сердце предвещает заранее. Вот и сегодня утром она, почувствовав возможную беду, подала свой голос, предупредила, чтобы был осторожным.

Все скажет он матери, все добрые сыновьи чувства выскажет в этом телефонном разговоре. И непременно приедет к ней хотя бы на день, отпросится у начальства…

МЕЧТА О МОРЕ

Почти целый месяц корабль был на учениях, один на один с морем, бурным и злым, болтался на волнах, которые всей своей мощью обрушивались на его борта, били и били с тупым упрямством. И дождь почти не переставал лить весь месяц – затяжной, мелкий, промозгло-противный. Люди, сутками несшие на корабле напряженную вахту, под конец устали до предела.

В базу корабль вернулся вечером. А назавтра, как бы раскаиваясь, погода подарила морякам чудесное утро, солнечное, горячее, безветренное, с чистым голубым небом.

Часть экипажа командир разрешил уволить на берег. Ушли в увольнение и все курсанты Военно-морского училища, проходившие стажировку на корабле. Большинство направились в город, а курсант Кузьмен-ко с пятью своими друзьями решил отдохнуть на лесном берегу бухты. Усталость и напряжение, которые еще остались после месяца плавания, легче снять в тишине и безлюдье, чем в городской сутолоке. Они сели в шлюпку и пошли к берегу. Кузьменко сел за руль, четверо-за весла. Шлюпка шла легко, море было гладкое, без единой морщинки, оно только тихо вздыхало, выпучиваясь невысокими покатыми буграми.

Моряки спешили, на весла налегали изо всех сил, каждому хотелось после долгой болтанки скорее ступить на землю, почувствовать ее незыблемую твердь.

– Еще, взяли! – командовал Кузьменко и рывком, всем корпусом подавался вперед. – Ну-ка, взяли!

Берег приближался, низкий, зеленый, заросший густым кустарником и невысокими слабыми деревцами. На самой кромке берега лежали огромные белые валуны. Когда нос шлюпки, шурша о желтый песок и гальку, ткнулся в берег и остановился и курсанты сняли с уключин весла, Кузьменко сказал:

– Отчаливаем в восемнадцать ноль-ноль. Прошу не опаздывать. – Первым встал и сошел на берег.

Шлюпку подтянули на сушу повыше, привязали к камню и начали раздеваться. Кузьменко купаться в этом месте не стал. У него было свое, любимое место. Он пошел дальше вдоль берега. Вода с тихим шепотом брызгала на ботинки, оставляя на них прозрачные, похожие на росу капли. Сочно пахло травой, цветами, пашней. Вдали невысокие плоские горы на фоне голубизны неба казались клубами сиреневого дыма. Нагретый солнцем воздух струился, словно стекали с неба тоненькие дождевые нити.

Курсанты с криком и хохотом уже плескались в воде, а Кузьменко все шел по берегу туда, где двумя рукавами вливалась в бухту река. Сюда он уже два раза приходил, когда удавалось получить увольнение.

Он шел, ступая широко и твердо, как на палубе во время качки, – все еще не верилось ему, что он уже на земле. Весь насыщенный напряженными событиями прошедших дней, Кузьменко жил ими и сейчас, жил, конечно, подсознательно, помимо своей воли. Ему еще чудились команды, грохот матросских ботинок по железному трапу, гремели в ушах залпы орудий главного калибра. Звенело в голове после залпов… И Кузьменко, желая как можно скорее отвлечься, побежал, стараясь движениями и физическими усилиями настроиться на отдых. Он вскакивал на валуны, а оттуда, приседая, спрыгивал на песок, хватал в руки камни, бросал их в воду, уклоняясь от брызг. И вскоре отошел, расслабился, успокоился, лег на траву.

Речная вода словно наткнулась у моря на препятствие и застыла у берега желтоватым полукругом. Похоже, не хотела растворяться в море. Вдоль речного берега и между рукавами густо рос камыш, аир, на песчаных бронзовых отмелях бегали луговые кулики. Пронзительным голосом кричали чибисы. И пахло рекой – осокой, аиром, тиной, – именно рекой, а не морем, и Кузьменко, если бы даже не знал, что тут рядом река, почувствовал бы ее по этому запаху…

Река эта для Кузьменко родная. Родился он там, где берет она свое начало, в далеком лесном краю, деревне Журавинки. В двадцати километрах от деревни она рождается из родника, ручейком бежит по болотцу, прихватывая другие ручейки и воду из бочажин, а к Журавинкам подбегает уже шумливой извилистой речушкой. Дно в речушке желтое, песчаное, и, когда идешь по нему босиком, наступаешь на зарывшиеся в песок вертелки – маленькие верткие рыбки, которые щекочут ступни.

В родных Журавинках к Кузьменко пришла мечта о море. Пришла неожиданно: то ли он впервые прочитал о море хорошую книгу, то ли рассказ услышал о нем, сейчас Кузьменко и не вспомнит. Мечта о море полностью его захватила, и ни о чем другом он уже не думал. Перед ним простирался необозримый зеленый простор, синим лучом сверкало недалекое озерко. И хотя он знал, что озерко мелкое, с торфянистым дном, заросшее камышом, что его скоро осушат мелиораторы, все равно для него это было не озерко, а залив грозного огромного океана.

Решив стать моряком, мальчик и готовил себя к этому. Часами качался на качелях – моряк не должен бояться качки. Качался до тошноты, домой приходил с осоловелыми глазами. Мать думала, что накурился, выворачивала карманы, искала папиросы. Учился лазить по веревке, привязанной за дерево, воображал, что это морской канат натянут, –тренировался так, что ладошки горели от боли.

Все, что мог найти и прочитать о море, прочитал. Интересные сведения записывал. Целая толстая тетрадь была заполнена такими записями, и сверстникам казалось, что их товарищ знает о море и флоте все. Часами, без устали – только слушай – он рассказывал о корабельной снасти, устройстве маяка, о штурманской науке, удивляя всех неожиданными морскими названиями.

«Что такое выстрел?» – спрашивал он.

«Это когда стреляют», – отвечали несведущие в морском деле слушатели.

Он, нисколько не рисуясь и не хвастаясь, – объяснял:

«Это такая балка на корабле, к которой на стоянках крепят шлюпки».

Однажды он нарисовал на доске якорь и, застигнутый звонком, не успел стереть рисунок. Вошла учительница. Зная об увлечении Кузьменко, она сказала:

«Якорь. Это все знают».

«А какой якорь, Нонна Николаевна?»

«Обычный, корабельный».

«Адмиралтейский. В нем много частей».

И Кузьмеико стал показывать и называть части якоря. Все, даже учительница, были удивлены, что в этой, казалось бы, простой вещи – скоба, шток, веретено, тренд, рога, лапы – любопытнейшие названия!

А сколько он смастерил корабликов! Делал их из жестяных банок, пластмассовых пластинок, клеил из бумаги, лепил из глины. Самые же простые, долговечные и не тонущие вырезал из сосновой коры. Почти все свои кораблики пускал в речку, веря, что хотя бы один из них доплывет до моря. Он слышал, будто есть поверье: если попадет в море твой кораблик, мечта стать моряком сбудется.

Какой-то его кораблик вышел в море, мечта Кузьменко сбылась…

Кузьменко встал, подошел к самой реке, присел на корточки и опустил в речную воду руку. Река была теплая, теплей, чем море. Потом зачерпнул пригоршней воду и плеснул в лицо. Засмеялся – приятно-то как! Аир пах густо, пронзительно. Кузьменко раздвинул его, чтобы вырвать стебель потолще, и замер.

Он увидел кораблик. Кузьменко схватил его, оступился, набрал в ботинок воды. Кораблик был из сосновой коры, маленький, почти невесомый. Мачта – березовый выструганный прутик – тщательно вделана в палубу, а от вершины мачты шли к корме и носу крепления из тонкой медной проволоки. Это, конечно же, ванты. Есть и гафель – поперечная на мачте проволочка для флажка. На борту кораблика вырезано имя его строителя – Витя.

Сердце Кузьменко гулко забилось, точно встретился он со своим детством. Точно такие кораблики делал он и пускал их в речку. И точно так же вырезал свое имя Коля. Сколько их он отправил в неведомый путь и сколько их доплыло?

– Витя, – прочел Кузьменко вслух и попытался представить себе этого мальчика. Значит, и он мечтает о море, и он выбрал себе цель жизни – нелегкую морскую службу. А кораблик не доплыл, застрял в аире за какую-то сотню шагов до конца пути.

– Я тебе помогу, Витя, – сказал Кузьменко. Он взял кораблик и понес его к шлюпке.

Время летело быстро, пора возвращаться.

– Посмотрите, что я выловил в реке, – показал он товарищам находку.

Кораблик пошел по рукам. Каждый брал его осторожно, как что-то дорогое и хрупкое, рассматривал, и каждым овладевала легкая щемящая грусть, вызванная вдруг нахлынувшими воспоминаниями о детстве, когда они тоже мечтали о море.

– Может, это мой? – сказал один курсант. Он вертел кораблик в руках, внимательно искал приметы своей работы. – Я ведь тоже Витя.

Курсанты сели в шлюпку, заработали веслами. Шлюпка скользнула по воде, за кормой закипела белая струя. Кузьменко поставил кораблик на воду, тот качнулся, попал в струю и понесся назад, завертелся, задрожал, будто растерявшись перед беспредельным величием моря.

– Эгей! – вырвалось у Кузьменко, и чайки, начавшие пикировать на кораблик, испуганно бросились в стороны.

Солнце уже склонилось к закату, воздух поплотнел, потемнел, перестал струиться. Дальние покатые горы вырисовывались четче и тоже потемнели. Тонкие белые облака, заткав солнце, порозовели, в одном месте из-под них падал в море веер лучей, и море там, казалось, дымилось.

Море еле заметно поднималось и опускалось, оно дышало. Кораблик на его потемневшей глади можно было теперь увидеть только в бинокль.

Но Кузьменко все смотрел и смотрел туда и все думал о том неизвестном мальчике, пустившем к морю кораблик.

«Семь футов тебе под килем, – пожелал ему Кузьменко, – большого тебе плавания…»

РАДУГА НА СНЕГУ

Я приехал в этот морской город утром, когда утренняя заря уже догорала и солнце высунуло из-за сопки свой красный, как рубин, полукруг. На засыпанных снегом домах, сопках, причале, дорогах теплился розовый, с синими сумерками отсвет – цвет зимнего северного утра. Тихий морозец мягко холодил щеки, снег не скрипел под ногами, хотя был сухой и рассыпчатый.

Пассажирский катер высадил на причал кроме меня еще трех матросов и мичмана с девочкой, одетой в длинную саамскую шубейку. С разрешения вахтенного я оставил свой чемодан в контрольно-проходной будке и ушел искать штаб.

Город проснулся, окна домов светились тепло и уютно. По главной улице, ведущей к причалу, торопились на корабли к подъему флага офицеры и мичманы. Зная, что еще рано и в штабе никого не будет, я шел медленно, с любопытством разглядывая дома, магазины, людей. Еще когда ехал сюда, то думал увидеть город по-северному отличный, не похожий на те, где до этого мне приходилось жить. Я ждал экзотики. А пока что, кроме занесенных снегом, с округло-плоскими вершинами, сопок, на которые всползали улочки, ничего особенного я не увидел. Обычные улицы и дома, обычное небо и море…

Поднявшись по деревянной лестнице на одну такую узенькую улочку, где, как мне объяснили, и был штаб, я остановился. Стояло несколько одинаковых трехэтажных домов без вывесок, а где именно штаб, я не знал. Вблизи взрослых не было, только трое школьников, поставив на снег портфели, катались стоя с горки. У них я спросил о штабе.

Они, как по команде, остановились, начали разглядывать меня уж чересчур внимательно.

– А вы, товарищ лейтенант, только что приехали? – спросил мальчик в черной каракулевой шапке с морским «крабом».

– Приехал.

– Откуда?

– А что, это имеет значение?

Мальчик, не спуская с меня внимательных глаз, пожал плечами:

– Мы не знаем, где штаб. Спросите вон у офицера.

Из подъезда дома в этот момент вышел офицер.

– Товарищ капитан второго ранга! – закричали сразу двое. – Вот здесь интересуются.

И передали меня ему, как говорят, из рук в руки. Я объяснил офицеру, что приехал из морского военного училища на службу и мне нужен отдел кадров. Капитан второго ранга повел меня с собой.

– Бдительны ваши жители, – сказал я о детях. – Ничего не выпытаешь.

– В нашем городе все такие, – не без гордости заметил мой попутчик.

Этот капитан второго ранга, оказалось, и был тем начальником, к которому мне надлежало обратиться. Он привел меня в свой кабинет, взял мое направление.

– Будете служить на атомной подводной лодке… – Он назвал ее номер и фамилию командира лодки. – Только месяца два придется посидеть на берегу.

– Почему?

– Лодка в автономном плавании (Автономное плавание – продолжительное непрерывное плавание без пополнения запасов топлива, воды, продовольствия, боеприпасов, кислорода.).

Капитан второго ранга листал мое личное дело, прочитывал вслух все анкеты, справки, вдумчиво, не спеша, как бы стараясь запомнить их содержание.

– Комсомолец. Так, хорошо. Работал на шахте один год. Хорошо. В училище подводников был груп-комсоргом. В пионерском лагере – вожатым. Вожа-а-тым?.. Это правда? – посмотрел он на меня испытующе.

– Во время летних каникул. Два месяца.

Капитан второго ранга обрадовался.

– Вот такого мы как раз ищем. Вожатым в школу пойдете?

Я недоуменно развел руками: подводная лодка и вожатый! Нелепость.

– Понимаете, товарищ лейтенант, школа просит вожатого-офицера. Там же руководят пионерами одни девушки.

– А служба?

– Пока вы свободны от нее. А там дальше видно будет. Поработаете? Согласны?

Я подумал, поколебался, прикинул, что действительно эти два месяца, пока лодка в плавании, службой не буду занят, и согласился.

– Добро. Семь футов тебе воды под килем, – пожелал он мне по морскому обычаю.

В школу я пришел в тот же день, в пятницу. После занятий собрал отряд, познакомился со всеми и спросил, чем будем заниматься и что кого интересует. Мой приход энтузиазма или радости у ребят не вызвал. Если бы в своей морской форме появился перед школьниками, скажем, в Солигорске или в родных Костюко-вичах, ко мне сбежалась бы вся школа. А здесь этим не удивишь. У всех отцы моряки и выше меня рангами.

– Ну, так чем займемся? – спросил я нетерпеливо. – Неужели ни у кого нет любимых занятий?

В ответ поднялись руки.

– Я люблю собирать марки. Мой папа ходил в Египет и привез оттуда целую сотню марок.

– Люблю пикшу ловить.

– А я завтра в кино с мамой пойду.

– Читаю «Майора Вихря».

– Пластинки люблю крутить.

Мне стало скучно, как человеку, которого никто не понимает.

– Вот что, – сказал я. – Завтра в шестнадцать ноль-ноль всем собраться с лыжами и в лыжных костюмах. Здесь, в этом классе.

– А зачем?

– Совершим лыжную прогулку в тундру.

Кто-то тихонько свистнул, а другой хмыкнул.

– У меня лыж нет, – сказал тот, который хмыкнул.

– Возьмешь в школе. Есть еще вопросы?

Все молчали. Когда я разрешил разойтись, ринулись из класса бегом, столпились у двери. В классе остались я и высокая девушка в очках – Вера Михее-ва. Она до этого заменяла вожатого отряда.

– Не придут завтра, – сказала Вера.

– Почему?

– Не интересно им. Они и сами каждый день на лыжах катаются.

– Что же делать?

– Не знаю. Я была вожатой и ничего не придумала.

– Не придут – в другой раз соберемся, – успокоил я себя и ее. – Что-нибудь придумаем.

Вера – девушка рослая, крепкая и, видно, волевая. Наверно, поэтому ее и назначили, вожатой. Она дала мне список пионеров отряда с домашними адресами и номерами телефонов. В этом списке значились звенья, цепочка – кто кого вызывает при срочной необходимости собрать отряд.

Мы попрощались и разошлись по домам.

– Хоть ты завтра приходи, – попросил я Веру.

В субботу, ровно в шестнадцать, я пришел в школу с лыжами и в лыжном костюме. Класс был пустой. Минут через десять вошла и Вера, но без лыж, в пальто и валенках.

– Александр Степанович, – сказала она с порога, – не придут. Всех видела. Одни в кино собрались, другие по улице бегают. Поэтому я и лыжи не взяла.

Веру я отпустил домой, а сам подождал еще полчаса и вышел из школы с довольно скверным настроением, будто мне на экзамене влепили двойку. Итак, мое первое задание отряд не выполнил.

Мой энтузиазм потух, надежда, что меня, вожатого-офицера, будут слушаться, разбилась, как разбивается волна о скалистый берег.

Иду с лыжами на плече, приглядываюсь к людям, особенно к детям, стараясь узнать своих пионеров. По дороге ко мне подстроился мальчик в черной каракулевой шапке с «крабом», шел, ничего не говоря, только вскидывал на меня большие, немного выпученные глаза.

– Ну и что? – спросил я его.

– Я Петя Ниточкин. Из вашего отряда. Вы здесь только со вчерашнего дня?

Я узнал его: тот самый, бдительный мальчишка, который сдал меня капитану второго ранга. Я остановился и взял Ниточкина за руку:

– Ты почему не явился на сбор?

– Я делал уроки… По-английскому у меня слабо.

Я рассердился на этого Ниточкина за то, что он не явился на сбор, и даже за его офицерскую шапку с эмблемой, которую он лихо сдвинул на самый затылок. Хотел тут же, на улице, и пропесочить его. Но вместо этого начал про себя считать до десяти. Успокоился, злость прошла.

– Кто твой отец?

– Командир подлодки. Капитан третьего ранга, – сказал Ниточкин и спросил: – Я слышал, что в городе ищут какого-то человека. Правда?

Я хотел что-то ответить, но вдруг в голове мелькнул план завтрашнего дня, такой гениально простой, что я тут же схватился за него, как за спасательный круг. Не удержался, не смог скрыть свою радость от Ниточкина, заулыбался во весь рот, и, должно быть, у меня был излишне простоватый вид, потому что Ниточкин поморщился.

– Так, так, – начал я, стараясь придать своему лицу серьезное, озабоченное выражение, и это мне удалось. – Признайся, Ниточкин, идти в поход испугался? Как все остальные. Как же, риск! Еще подстрелят.

– Кто подстрелит?

– Тот, которого мы должны были искать. – Я не много помолчал, глядя, как нетерпеливо заморгали у Ниточкина рыжеватые ресницы. – На самом деле в городе появился чужой. Прошел как-то через контрольные посты… Вчера он крутился возле причалов.

– А где же он теперь?

– Откуда я знаю? Потому наш отряд и попросили пойти в тундру. Может, где заметим его или следы. Нас же он не испугается. Чего ему детей бояться?

– Я не испугался… Я не знал. Честное слово! – Глаза его загорелись, зрачки расширились. – Значит, это шпион?

– Возможно.

– Здорово! – Ниточкин хлопнул в ладоши, раз, второй. – Здорово!

Мы постояли еще немного и разошлись. На прощанье я предупредил:

– Будь наготове. Когда понадобится помощь отряда, сообщу. Сбор в классе. Понял?

– Так точно! Есть сбор в классе!

Пошли каждый своей дорогой. Он взволнован, весь переполнен азартом и нетерпеливым ожиданием этого ответственного, рискованного задания, а я доволен выдумкой.

В воскресенье я проснулся, как всегда, рано. Почитал, позавтракал, а потом выбрал такое время, когда уже все встали, но из дому уйти не успели, и позвонил Пете Ниточкину. Как раз на него и попал.

– Доброе утро, –поздоровался я. –Ты куда-то собрался?

– Никуда. А что, может, сбор?

– Только что сообщили: вчера вечером ездил на лыжах возле города неизвестный человек. Фотографировал. Понимаешь?

– Ага, когда сбор?

– Сейчас, в школе. Передай по цепочке.

Я позвонил по телефону еще нескольким пионерам и сказал то же самое. Немного полежал на диване, потом вскинул за плечи рюкзак, в котором были рыбачий котелок, ложки, пакеты с сухарями, и пошел в школу.

Во дворе меня уже ждали Ниточкин и Вера. Оба стояли на лыжах и стучали палками о слежавшийся снег, как молодые кони копытами. Одеты они были тепло – в лыжные брюки и куртки на меху.

– Звонили оттуда? – показал палкой в сторону штаба Ниточкин.

– Оттуда. И предупредили быть осторожными.

– А то что? – Выпученные глаза его, глядя на меня, не моргали, будто застыли. – А?

– Все может быть.

Собрался весь отряд – восемнадцать человек. Во дворе я их построил в одну шеренгу и объяснил цель нашего похода. Они уже обо всем знали. Ниточкин успел всех обзвонить. Поэтому особое внимание я обратил на поведение в походе: быть внимательными, бдительными, с трассы без разрешения и по одному не отлучаться, не вырываться далеко вперед… «Поход не без риска, возможны и острые ситуации. Все может случиться», – подчеркнул я.

Дети притихли. Осознавая важность задания, они подтянулись, стали серьезными. Даже Ниточкин, суетившийся больше всех, выражая нетерпение, говорил вполголоса.

– А у вас пистолет есть? – спросил он меня тихо, по секрету.

– Есть пистолет, – ответил я нарочито громко, чтобы все услышали.

– Макарова?

– Макарова.

Со школьного двора мы вышли колонной по одному. Я первый. Дворами, переулками, через занесенный сугробами стадион, на котором матросы расчищали снег лопатами и заливали водой каток, мы прошли до самого крайнего причала. Тут я остановился, поднял вверх палку – знак внимания! – сказал:

– Взгляните на этот веер лыжных следов. Это тот вчера здесь вертелся. Как вы думаете, что он делал?

– Наблюдал за кораблями! – крикнул Ниточкин и, низко присев над лыжней, разглядывал ее, будто нюхал. – Топтался не просто так.

– А потом вон туда, за сопку, убежал, – сказала Вера, показав на две параллельные линии, тянувшиеся по целине.

– Побежал, – подтвердил я.

Вера стала лыжами на эти следы, крикнула «За мной!» и побежала. За ней бросились остальные. Я пошел последним. Долго идти по ненаезженной лыжне Вере было тяжело, и она сошла, пропустив вперед Ниточкина. Вскоре сошел и Ниточкин, пристроился в середину цепочки. Тот, кто шел первым, остановился, закричал:

– А я нашел! Взгляните! – Он тряс над головой обрывком газеты.

Подъехали все к нему, окружили. Газета была на английском языке. Начали читать и переводить. Из прочитанного поняли, что над южными штатами Америки пронесся ураган. Немного дальше, на той же единственной лыжне, нашли засвеченную фотопленку. Ниточкин, первым увидевший ее, закричал, чтобы осторожно дотрагивались до пленки – там могут быть отпечатки пальцев. Зажатая между двух сучков березки пленка шевелилась на ветру и едва слышно потрескивала. Обрывок газеты и пленку Ниточкин забрал с собой.

– Это уже улика, – сказал он. – Газета не наша, пленка не наша.

На дороге лежала поваленная искривленная береза – сушняк. Ее заметили издали, остановились, стали звать меня. Я обошел цепочку. Около березы кто-то наделал следов, в выбитой ямке что-то темнело.

– Вот, – показал мальчик палкой.

Мне мешало смотреть солнце. Я присел и, приставив к глазам козырьком руку, начал вглядываться вперед. И, точно по команде, присели все. Ничего не разглядевши, потихоньку, настороженно я начал один приближаться к березе. Меня догнал Ниточкин.

– Ты чего? – спросил я.

– Чтобы помочь вам. Может, он там?..

Мы пошли с ним рядом, локоть к локтю. Вдруг Ниточкин вырвался вперед, первым подъехал к березе и схватил то, что лежало. Это был форменный офицерский шарф. Ниточкин начал махать им над головой с такой радостью, будто в руках у него был не шарф, а отбитый у пиратов черный флаг. Опять столпились все, хватали шарф, щупали его, кто-то даже понюхал, определил, что пахнет не нашим одеколоном.

– Это он специально облил, чтобы сбить с толку собак, – высказал догадку какой-то будущий криминалист.