Текст книги "О мертвых — ни слова"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава 7

– Варька, – сказал Селезнев, когда мы, троекратно облобызав друг друга, вновь уселись за стол. – Симпатичное имя! Ты позволишь мне тебя так называть?

– Ради бога, – великодушно разрешила я и окинула своего визави задумчивым взглядом. – Ты, пожалуйста, не обижайся, но твое имя не кажется мне таким удачным. Федор звучит чересчур чопорно и официально, а Федя – просто несерьезно. Дядя Федя съел медведя. Можешь предложить что-нибудь другое?

– Могу, – с готовностью подтвердил Селезнев. – Придумай мне подходящее прозвище.

Я хмыкнула. Вообще-то к абсурду мне не привыкать; он вторгается в мою жизнь на каждом шагу, но сегодня все прежние рекорды оказались под угрозой. Сначала работник милиции, призванный всеми правдами и не правдами вытягивать признания и подлавливать свидетелей на лжи, по секрету выбалтывает подозреваемой всю информацию по делу, потом изъявляет готовность совершить должностное преступление, потом с восторгом встречает предложение выпить на брудершафт и в заключение предлагает придумать ему кличку. Не слабо… Особенно если учесть, что наше знакомство состоялось час назад.

– Тебе какое? Уголовное? Покруче? Смоленый, Паленый или Меченый?

Селезнев рассмеялся, и ситуация почему-то перестала казаться мне нелепой. Наверняка в предыдущей жизни мы с ним прошли бок о бок огонь, воду и медные трубы, иначе откуда бы взяться ощущению, будто я знаю его целую вечность?

– Это чересчур экзотично. Но если ты считаешь, что мне подходит…

– Да нет, пожалуй. Погоди, дай подумать. Федор… Теодор – Божий дар. Вообще-то, если ты не врешь и действительно хочешь нам помочь, так оно и выходит: тебя послало нам само провидение, не иначе. Теодор… Тео? Нет, это ужасно. Богдан? Даня? Уже лучше, но все-таки не то. Божий дар… По-еврейски – Вениамин. Веня? Нет. Бен? Фу! Бенджи? Не пойдет. А как, интересно, это звучит по-латыни?

– Donum divinum, я полагаю, – к моему удивлению, подсказал Селезнев. – Во всяком случае, donum – это дар, а божеское право, например, будет jus divinum.

– Ах да, ты же у нас юрист! – не совсем к месту брякнула я, смекнув, чем объясняется его неожиданное владение латынью. – Как ты говоришь? Донум дивинум? Длинновато. Может, сократим до Дона? Доди – тоже неплохо, но звучит как-то по-грузински. Уводящая в сторону цепочка ассоциаций. Так что ты скажешь насчет Дона?

– По-моему, здорово. Дон – это вроде сэра по-испански? Благородное прозвище. Спасибо.

– На здоровье, идальго. Еще вина?

– Рад бы, да начальство не одобряет неумеренных возлияний посреди рабочего дня. Кстати, мне не хотелось бы тебя торопить, но долго засиживаться я тоже не могу. То есть могу, конечно, и даже с удовольствием, но не в служебное время.

Со свойственной мне сообразительностью я догадалась, что это намек. Мне предлагали перейти к делу. Я в последний раз прикинула, чем рискую, мысленно перекрестилась и приступила к повествованию.

– У нас есть традиция: каждую пятницу друзья собираются у меня поиграть в бридж. Вообще-то в бридж играют вчетвером, а нас пятеро, но нас такие мелочи не останавливают. Просто мы играем не один-два роббера, а пять. Роль зрителя по очереди переходит от одного к другому. Конечно, игра занимает прорву времени, иногда целую ночь, но мы никуда не торопимся: посидеть с друзьями всегда приятно, а суббота – нерабочий день.

Еще в прошлую среду никаких отклонений от ритуала не ожидалось. Правда, в понедельник Генрих Луц сообщил нам, что получает новую квартиру, но мы рассчитывали лишь распить в пятницу бутылочку по этому поводу. А в четверг на Генриха снизошла вдохновенная идея: почему бы не объединить традиционный бридж с буйной пирушкой? Квартиру, как известно, дают раз в жизни, да и то не всем. Генрих решил позвать к себе всех наших общих друзей, а в бридж мы могли бы сыграть после вечеринки, когда гости разойдутся.

Но его затея с самого начала столкнулась с неожиданным препятствием: общие друзья все как один запланировали на уик-энд неотложные дела. Согласились прийти только четыре человека, и те не друзья. Во всяком случае, не общие. Погоди, сейчас объясню. Наверное, для ясности следует всех перечислить. Наша пятерка – это я, Генрих Луц, Андрей Прохоров, он же Прошка, Леша…<Фамилию Леши опускаю – слишком уж она громкая.> и Марк…<Фамилию Марка опускаю тем более – не ровен час, потащит в суд.> Мы дружим с первого курса и так… гм… пламенно, что это уже и на дружбу-то не похоже. Помимо нас на приглашение Генриха откликнулись Леня Великович (Лёнич), Серега Архангельский (Серж), Глеб Безуглов (Глыба) и Игорек Мищенко (Гусь).

Лёнич – человек серьезный и смирный – в наших студенческих забавах никогда не участвовал и после окончания университета практически ни с кем не общался. Единственное исключение – Генрих, да и то связывает их немногое: просто работают в одном институте. Генрих встретил там Лёнича уже в пятницу, рассказал о квартире, упомянул о пирушке и, естественно, пригласил. К его удивлению, Лёнич, который всегда чурался шумных сборищ, приглашение принял.

Серега Архангельский – славный малый и благодетель половины курса. Он открыл фирму, где приютил всех наших безработных, а кроме того, подкармливает тех, кто сидит на бюджетной зарплате, – подбрасывает хорошо оплачиваемые заказы. И Генрих, и я, и Прошка время от времени у него подрабатываем. Серж – гениальный начальник; он умудряется сохранять самые дружеские отношения со всеми своими работниками, да и вообще со всем миром. Кроме Марка. Марк его не выносит. Не спрашивай меня почему. Разобраться в симпатиях и антипатиях Марка не под силу никому. Подозреваю, что его неприязнь к Архангельскому родилась из-за сущей ерунды, но если уж Марк кого-то невзлюбил, то навсегда. Серж долго и безуспешно пытался найти с ним общий язык, но в конце концов разозлился и ответил Марку взаимностью.

О Глыбе ты уже кое-что слышал от Сегуна. Помнишь инцидент с алым сердечком, который тебя насмешил? – Селезнев в подтверждение хихикнул. – Так вот, Глыба – его виновник и главная пострадавшая сторона. Мефодий, то есть Подкопаев, был в данном случае только орудием сначала в руках Безуглова, потом в моих. Образно говоря, пинг-понговским шариком в нашей партии. Глыба тогда потерпел поражение и стал объектом насмешек и моим заклятым врагом. Не любит он почему-то, когда над ним смеются, хотя потешаться над другими горазд. Генрих знал о нашей взаимной неприязни и не стал бы приглашать к себе моего давнего недруга, если бы не Серж, у которого Глыба работает. Когда Генрих позвонил, у Сержа в кабинете как раз сидели Безуглов и Мищенко. Они слышали телефонный разговор и передали новоселу привет и поздравления. И Генрих, добрая душа, не смог их не позвать.

Мищенко, надо сказать, тоже не пользуется общей любовью. Когда-то он совершил один неджентльменский поступок, вызвавший всеобщее осуждение. Правда, за давностью лет мы его простили, но не все. Прошка до сих пор, только услышав его имя, шипит, как рассерженная анаконда. А сам Игорек не любит меня. По глупой в общем-то причине. Однажды я случайно подслушала на факультете его разговор с другим студентом. Игорек безо всякого почтения обсуждал с приятелем мои женские достоинства, точнее – отсутствие таковых; конкретно – груди и задницы. Хотя до некоторой степени он был прав, я все равно обиделась и в качестве ответной любезности подстроила зеркальную ситуацию: Игорек вынужден был подслушать мой разговор с подругой. Предмет нашей беседы называть излишне. С той поры Мищенко почему-то стал плохо переносить мое общество.

Селезнев улыбнулся.

– Да, не хотел бы я очутиться на его месте!

– Надеюсь, до этого не дойдет. Но на всякий случай обсуждай мою фигуру только в безопасном месте. Скажем, на Петровке. И сначала удостоверься, что мне не прислали на этот час повестку.

– Спасибо за совет, – поблагодарил он, блеснув глазами.

– Не стоит благодарности. Так вот, компания, как видишь, подобралась не самая теплая. Я, Марк и Прошка заранее предвкушали неприятности и потому пребывали в скверном расположении духа. К тому же нам пришлось провернуть в пятницу немыслимое количество дел. Представь себе: квартира стоит совершенно пустая, голые стены да полы, а тут – прием. Значит, нужно привезти какую-никакую мебель и посуду, не говоря уже о продуктах и напитках. Я весь день занималась грузоперевозками, Леша с Прошкой носили барахло наверх, а Марк стряпал. В промежутках мы энергично переругивались. Генрих собирался забежать в институт и быстренько присоединиться к нам, но его задержали. Приехал он за час до прихода гостей и, как выяснилось, забыл про лампочки, которые ему поручили купить. Пришлось ему идти к ближайшей станции метро, но там не оказалось подходящего магазина или, что более вероятно, Генрих его просто не нашел. Вместо лампочек он привез здоровенные церковные свечи; кажется, их называют венчальными.

Разразился скандал, который назревал весь день. Хотя формальным поводом к нему послужила покупка свечей, виновник как раз остался в стороне, зато остальные разрядились на славу. Нет, Леша, скорее, зарядился. Он пытался нас унять, и ему влетело под горячую руку. В разгар веселья явились Архангельский, Безуглов и Мищенко. Сержу, не без труда, но все-таки удалось восстановить мир. Впрочем, Марк, завидев его, сразу погрузился в угрюмое молчание, и разнимать пришлось только нас с Прошкой.

Мы нарезали свечи и расселись вокруг садового столика. Стульев на всех не хватило, да и места за столом тоже, поэтому часть пирующих расположилась на матрасах – по-римски. Половину посуды поставили на пол. Когда все устроились и Прошка с Генрихом разлили по бокалам шампанское, в дверь позвонили.

Генрих взял свечу и пошел открывать, но по дороге наступил в миску с салатом и упал. После бурного разбирательства и ликвидации последствий катастрофы мы высыпали в прихожую чуть ли не в полном составе. Генрих открыл дверь, и… – Я сделала эффектную паузу. – На пороге стоял Лёнич, а у него из-за плеча выглядывал Мефодий. Последовала немая сцена. Встречающие просто-напросто лишились дара речи.

Сегун уже описал тебе в общих чертах, что представлял собой Мефодий. Он был у нас притчей во языцех, чем-то вроде страшилища, которым пугают детей. Из всех гостей Генриха только мне удалось избежать прелестей совместного с ним проживания, остальные же в свое время насладились ими сполна. – Тут я коротко перечислила неприятности, некогда выпавшие на долю участников вечеринки по вине Мефодия, и продолжала:

– Честно говоря, в первую минуту я испугалась, что Великовича растерзают. Но, видимо, после минутного затмения все осознали, что он привел Мефодия не со зла, а по неведению. Поскольку Лёнич с бывшими соучениками не общается, он, наверное, единственный не слышал страшных сказок о нашем странствующем рыцаре. Потому-то и пригласил Мефодия пожить у себя, когда они случайно встретились три недели назад.

Как мы потом узнали, Лёнич вовсе не звал это исчадие ада к Генриху. Он просто позвонил домой предупредить жену, что идет в гости и вернется поздно. И нарвался на Мефодия, который тут же набился ему в спутники. Словом, типичный несчастный случай.

Мефодий, увидев наше общество, тоже помрачнел. Не страдая самокритичностью, он винил в своих несчастьях не себя, а тех, кто не выдерживал его свинства и указывал ему на дверь. А таких среди нас было большинство. Хотя не знаю, кого он рассчитывал увидеть у Генриха, – вряд ли среди наших сокурсников остались такие, кто его не выгонял.

Короче говоря, настроение наше упало до нуля. Но потихоньку все оправились от потрясения и оживились. Обилие горячительного, а также старания Генриха, Сержа и Прошки, взявших на себя роль массовиков-затейников, разрядили атмосферу.

Ты, наверное, знаешь, идальго, как проходят подобные сборища. Разговоры о науке и текущих делах перемежаются воспоминаниями и анекдотами, распадаются на междусобойчики и снова становятся общими. По мере опьянения люди начинают дурачиться, подначивать друг друга, потом затевают шутливые потасовки, поют, пляшут, бьют фарфор и хрусталь и так далее. Всю эту программу, кроме разве что битья хрусталя, мы выполнили и перевыполнили. Через два часа посиделок ералаш, по меткому выражению поэта, перерос в бардак. Огрызки свечей то и дело падали и гасли, в темноте падали бутылки, тарелки с едой норовили попасть под ноги – словом, веселье било ключом.

Мефодий вскоре вышел из игры. Он принес с собой бутылку ужасного портвейна, быстро вылакал ее в одиночку и снопом упал под стол. Его отволокли в угол и уложили на один из матрасов, чтобы не путался под ногами. Потом стало нехорошо Лёничу, который к таким попойкам непривычен. Он заперся в ванной и прочухался только под самый конец, когда Серж, Глыба и Мищенко собрались уходить. Игорек тоже напился как сапожник. Мы хотели его тоже уложить, но Серж сказал, что поймает такси и развезет всех по домам.

Уехали они около часа ночи. Мы проводили их, посадили в машину, вернулись и сели играть в бридж. В другой комнате. На этот раз ограничились двумя робберами – день выдался бурный, и все устали. Еле хватило сил добраться до спальников. К Мефодию в гостиную мы больше не входили – только когда пришли с улицы, забрали огарки свечей и матрасы. Вот, собственно, и все. А наутро выяснилось, что Мефодий умер. Мы подумали, что он перебрал портвейна и у него не выдержало сердце. Да и кому на нашем месте пришло бы в голову заподозрить криминал?

– Почему же вы не вызвали врача?

– Понимаешь, мы ждали жену и детей Генриха. Когда обнаружилось, что Мефодий мертв, до их приезда оставался примерно час. Наверняка за это время тело не успели бы вывезти. В новостройках ведь нет телефонов, а автомат еще нужно найти. Представь себе: женщина привозит детей, чтобы показать им новую квартиру, и видит труп.

Селезнев задумчиво пожевал губами и кивнул.

– Да, хорошего мало. Но… – Он внимательно посмотрел на меня и замолчал.

– Ты хочешь спросить: почему мы не отвезли его в больницу открыто? Опять же из-за Машеньки. Нужно знать ее, чтобы понять, какая она чудесная. Сколько она от нас натерпелась – подумать страшно. Другая на ее месте давно оградила бы мужа от таких друзей или выгнала бы его взашей, а Машенька даже скандала нам ни разу не учинила. И это несмотря на наши вечные… гм… разногласия и счастливый дар попадать в разные невероятные и скверные истории. Каждую пятницу она отпускает Генриха в наш вертеп, не зная, в какую новую авантюру мы его втянем. Уже за одно это ее стоило бы причислить к лику святых. А она еще и умная, и милая, и добрая. У Машеньки только один недостаток, да и тот – прямое следствие ее достоинств. Она чересчур впечатлительна. Стоит ей услышать о какой-нибудь трагедии, она приходит в ужас. Даже если речь идет о совершенно постороннем человеке. А Мефодия Машенька знала; он даже жил у них, хотя и недолго. Не представляю, что бы с ней стало, узнай она правду. Одно можно утверждать наверняка: от квартиры Луцы отказались бы. А они уже много лет ютятся с детьми на даче, потому что в родительской квартире просто не помещаются.

Если бы мы не отвезли тело анонимно, до Машеньки рано или поздно дошли бы слухи о том, где Мефодий провел последнюю ночь. Так что у нас не было иного выхода. Кстати, ложные показания Архангельского – на моей совести. Мы попросили остальных участников вечеринки помалкивать о Мефодии. И надо же было тебе очутиться в субботу в этой больнице! Да еще развить такую кипучую деятельность и проявить такую дотошность!

Селезнев ухмыльнулся:

– Сама виновата! Если бы не твой акробатический номер, я бы тут же забыл о подброшенном трупе и уехал домой отсыпаться. Кстати, как тебе удалось превратиться в беременную вьетнамку?

– При помощи воздушного шарика, безжалостно стянутых на затылке волос и фальшивого акцента. Ну как, идальго, помог тебе мой рассказ?

– Даже очень. Во-первых, теперь я представляю себе место действия и общую обстановку, во-вторых, у меня появился подозреваемый.

– Кто?

– Не может быть, чтобы ты не догадалась.

Это прозвучало, как вызов, а по моим представлениям не принять вызов – значит покрыть себя несмываемым позором. На кону стояла моя репутация особы проницательной и интеллектуально одаренной, а это вам не шутки. Я отчаянно зашевелила извилинами – чуть не посинела от натуги. Если судить по словам, а главное – по тону Селезнева, я сообщила ему некий факт, бросавший очевидное подозрение на одного из нас. Что же это за факт, черт побери?

Я в убыстренном темпе прокрутила в мозгу свой рассказ и ничего не заметила. Покрывшись холодным потом, повторила процедуру уже медленнее – и снова ничего. Тогда пришлось составить мысленный список всех фактов и перебирать их по одному, разглядывая со всех сторон. Селезнев наблюдал за моими потугами с доброжелательно-насмешливым интересом, что отнюдь не облегчало моей задачи. Мне стоило огромного труда не отвлекаться на растущее желание вцепиться ему в физиономию. Наконец меня осенило. Сдержав торжествующий вопль, я ограничилась коротким вопросом:

– Лёнич?

– Ну наконец-то! – засмеялся Селезнев. – Я уж начал беспокоиться. Конечно, Лёнич. Ведь никто другой не знал, что Мефодий будет на вечеринке. А атропин – не безделушка, которую по рассеянности носят в кармане.

– Ты уверен? У меня, например, есть один завернутый на собственном здоровье знакомый, который не расстается с пчелиным ядом. По его словам, это прекрасное средство от любого гриппа и простуды. А вдруг атропин обладает столь же полезными свойствами? Что это вообще за субстанция и с чем ее едят?

– Атропин – одна из производных белены. Далеко не самая ядовитая, между прочим. Прозрачная жидкость, без цвета и запаха. Применяется в хирургии, но очень редко. Гораздо чаще его используют окулисты. Знаешь, такая жидкость, которую капают в глаза, чтобы рассмотреть глазное дно? Расширяет зрачки.

– Не знаю. У меня стопроцентное зрение. А достать его трудно?

– Не очень. В клиниках за его расходом строго не следят. Это ведь не яд в общем смысле слова. Чтобы добиться летального исхода, нужна лошадиная доза. Граммов двести. Почти любой, даже самый безвредный препарат, в таком количестве вызовет отравление.

– Ты не понял. Допустим, Мефодия отравил Лёнич. У себя дома он сделать этого не мог, поскольку его тут же повязали бы, вот и воспользовался подходящим случаем. Но Генрих пригласил Лёнича уже в пятницу, за несколько часов до сбора. Возможно ли человеку, далекому от медицины, за такое время раздобыть атропин?

Селезнев задумался.

– Наверное, да. Если у него есть знакомые медики…

– Ерунда! Представь себе: ты решил убить человека. Станешь ли ты обзванивать знакомых и выклянчивать яд? «Слушай, старик, у меня тут один субъект в печенках сидит. Будь другом, накапай мне полкило атропинчику, мы с ним сегодня идем в гости». Так, что ли?

Благородный Дон издал неприличное хрюканье.

– Да, не очень правдоподобно.

– Если иметь в виду, что речь идет о Лёниче, совсем не правдоподобно. Великович – тихий, благовоспитанный молодой человек из интеллигентной еврейской семьи. Таким не то что людей травить, бранное слово произнести не под силу. Даже если Мефодий довел его до ручки, Лёнич не стал бы впутывать знакомых в историю с убийством. Он не из тех, кто решает свои проблемы за чужой счет.

– А если он не планировал заранее? Может, он и приглашение-то Генриха принял только потому, что хотел хоть один вечер отдохнуть от Мефодия. А звонок домой лишил его даже этой маленькой радости. Наверняка настроение у него испортилось. Предположим, перед встречей с вами он зашел на работу к доброму знакомому, врачу по профессии, чтобы пожаловаться на жизнь. И случайно натолкнулся взглядом на бутыль с атропином…

– Лёнич не стал бы ее красть. Ему с детства внушили, что брать чужое нехорошо. Кроме того, он человек замкнутый, все необходимое душевное тепло получает от семьи, так что ему несвойственно жаловаться знакомым на жизнь.

– Слушай, Варька, я понимаю, что тебе не хочется навешивать на него убийство. Но ведь никуда не денешься: кроме Великовича, никто не знал заранее, что Мефодий придет к Генриху. А какова вероятность того, что у кого-нибудь из вас оказался под рукой атропин? Уверяю тебя: это не лекарство от простуды или радикулита.

Вероятность была ничтожна, это я понимала. Но сдаваться не собиралась.

– А ты уверен, что Мефодия напоили атропином именно у Генриха? Вдруг он заходил куда-нибудь еще?

– Уверен. Патологоанатом определенно утверждает, что яд попал в организм с последним приемом пищи. Кстати, в его заключении высказано предположение о праздничном ужине.

– Не понимаю, какая в таких вещах может быть определенность. Допустим, за полчаса до приезда к Генриху Мефодий заглянул в чей-нибудь гостеприимный дом и радушные хозяева угостили его атропином. Потом он поел в нашем обществе, и пища перемешалась с остатками яда. Могло такое случиться?

– Вряд ли. Устанавливая время и причину смерти, патологоанатом принимает во внимание все: температуру тела, степень трупного окоченения, степень разложения пищи, концентрацию яда, время его действия, состояние здоровья до отравления и прочее. Сопоставляя эти данные, он получает довольно точную картину. В данном случае смерть наступила в субботу между шестью и восемью часами утра. Количество обнаруженного в теле атропина позволяет определить, что его приняли в промежутке от девяти часов вечера в пятницу до двух часов ночи в субботу. А в какое время к вам пожаловал Мефодий?

– Около половины восьмого. А в одиннадцать он уже принял горизонтальное положение и больше не вставал. Во всяком случае, до часа ночи, когда мы ушли провожать компанию.

– Вот видишь!

Я надолго задумалась. Селезнев, не желая меня отвлекать, самостоятельно поставил на огонь чайник и ополоснул чашки. Кажется, он уже освоился и чувствовал себя, как дома. И что самое странное, меня это не раздражало. А ведь людей, которым я позволяю хозяйничать у себя в квартире, можно пересчитать по пальцам одной руки. И все они скушали со мной столько соли, что ее хватило бы для превращения небольшого озера в крепкий рассол.

– Ты не прав, идальго, – изрекла я, когда Селезнев поставил передо мной чашку со свежезаваренным чаем. – Лёнич не единственный, кто заранее знал о приходе Мефодия.

– Да? – Селезнев остановился как вкопанный и даже не заметил, что пролил себе на брюки кипяток из собственной чашки. – Кто же еще?

– Не может быть, чтобы ты не догадался, – передразнила я его, не скрывая злорадства.

Надо признать, на раздумья у него ушло гораздо меньше времени, чем у меня.

– Черт! – Он хлопнул себя по лбу свободной рукой. – Какой я болван! Знаешь, Варька, а ведь я думал о самоубийстве. И отбросил эту мысль только из-за сцены у больницы. Трудно поверить, что люди, которые так изощренно подбросили труп, невинны, как агнцы. Но после твоего рассказа все становится на свои места. Причем Мефодию вовсе не нужно было срочно раздобывать яд. Если он решил покончить с собой не вдруг, атропин мог храниться у него хоть год. Только вот зачем ему было травиться у вас на глазах? Смерть по собственному желанию – дело интимное, и самоубийца, если его намерение серьезно, обычно предпочитает одиночество. Или он хотел вам насолить? Бросить на вас подозрение в убийстве?

– Нет, это уж слишком. Не до такой степени Мефодий был скотиной. Насолить нам – возможно. Может быть, он считал нас виновниками своего плачевного положения и хотел, чтобы мы осознали свою вину и помучились – ломали руки над его бесчувственным телом и рыдали: «Как мы были к нему несправедливы!» Но чтобы устроить такую подлую мистификацию… Нет, на это Мефодий был не способен.

– Тогда почему он не оставил предсмертной записки? Хотя это еще неизвестно. Не исключено, что он отправил прощальное письмо родителям или другим близким. Ну что же, версия вполне солидная. Насколько я понял, причин для самоубийства у вашего Мефодия хватало. Эй, что с тобой? Почему ты вдруг поскучнела?

– Леша утверждает, что мефодии самоубийством не кончают, – изрекла я мрачно.

– И его мнение для тебя равнозначно факту?

– Это не мнение. Лешины мнения бывают ошибочными. Утверждения общего характера – никогда. Скажи Леша, что не считает Мефодия самоубийцей, – это одно дело. А он сказал: «Люди такого типа с собой не кончают». Можешь смеяться сколько угодно, но в конце концов окажется, что он прав.

– Я столько раз сталкивался с обстоятельствами, когда чья-то убежденность, пусть даже ни на чем не основанная и противоречащая здравому смыслу, оказывалась истиной, что давно уже в подобных случаях не смеюсь. Ладно, оставим пока эту версию. Пусть будет убийство. Но это опять возвращает нас к Великовичу. Давай попробуем зайти с другого конца. Учитывая, что смертельная доза атропина весьма велика, убийца должен был подливать его Мефодию не раз и не два. Была ли у Великовича такая возможность?

Я задумалась.

– Наверное. Они сидели рядом. Серж и Мищенко уступили им свои места и пересели на матрасы – вероятно, хотели держаться подальше от Мефодия. Да, но Лёнич тоже незаметно отодвинул стул. Я хорошо помню, потому что Серж – он пристроился рядом – обратил на это мое внимание. Так что Мефодий сидел особняком. Представь себе круглый садовый столик. Так вот на Мефодия приходился сектор около ста двадцати градусов – треть круга. Стулья Безуглова и Великовича стояли практически вплотную друг к другу, а с другого конца сектора сидел Генрих. Между ним и Глыбой с Лёничем оставалось свободное пространство, чтобы сидящие на матрасах могли ставить туда бокалы, когда приходило время их наполнить.

– Кто этим занимался?

– Наполнением бокалов? Сначала, когда все еще вели себя культурно, – Генрих и Прошка. А потом мы перешли на самообслуживание. Только не вздумай сказать, что у Генриха с Прошкой была возможность подлить Мефодию яд! В начале пиршества свечи еще горели, и все пожирали вожделенные бокалы жадными глазами. Не заметить, что кто-то льет в один из бокалов постороннюю жидкость, было очень сложно. А вот потом, когда все захмелели, начались пляски, дружеские свалки, хождение туда-сюда – на балкон, в ванную, на кухню, – вот тогда убийца мог действовать смело. Никто не обратил бы внимания, даже если бы он помочился в стакан. Тем более что свечи падали или просто догорали, и мы частенько оказывались в полной темноте.

– Выходит, возможность была у всех?

– Выходит, так.

Мы с Селезневым дружно вздохнули.

– Что будем делать? – спросил он.

– Давай ты забудешь о посиделках у Сегуна, – предложила я. – Представь, что ты до него не дозвонился. Тебе ничего не известно ни о пьянке у Генриха, ни о том, что я и беременная вьетнамка у больницы – одно и то же лицо. Как бы ты стал действовать?

– Достал бы из кармана список Колесника и начал бы терзать указанных там людей. Выпытывал бы у них подробности об отношениях с Подкопаевым и имена тех, кто мог поддерживать с ним связь.

– Вот и займись этим. Дай нам срок до пятницы. Если к тому времени мы не сумеем вычислить убийцу самостоятельно, можешь честно исполнять свой долг, как и подобает порядочному милиционеру. Если сумеем, нам с тобой нужно будет посоветоваться, как быть дальше. Я не слишком многого прошу, идальго? Сумеешь ты без вреда для себя до пятницы поводить начальство за нос?

– Сумею. Но не рассчитывай, что я буду рисковать погонами просто так. Когда все закончится, ты должна будешь позвать меня в гости и рассказать историю об алом сердечке. И другие. Договорились?

– Ладно, вымогатель. За тобой, между прочим, тоже должок. Ты обещал признаться, как по ошибке стал милиционером и почему сейчас решил покорешиться с преступниками.