Текст книги "О мертвых — ни слова"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава 15

Дома нас встретил встревоженный Генрих.

– Что-нибудь случилось? – спросил он, показавшись в дверях кухни, когда мы заполонили прихожую.

– Да нет вроде, – успокоил его Марк, вешая куртку. – Так, ездили проверить одну гипотезу. Варвара, ты рассказывала Генриху о встрече с безугловской пассией?

– Когда? В машине, пока мы транспортировали рыдающего Мищенко? Так Гусь всю дорогу выступал соло. И потом не могла же я разглашать тайны следствия при подозреваемом, пусть и пьяном в дым? Как он, кстати, Генрих?

– Уснул. Не знаю, в каком состоянии проснется. Надо бы позвонить ему завтра утром.

– Завтра нам самим небо с овчинку покажется, причем без всякого похмелья. Так что Мищенко придется сражаться со своей депрессией самостоятельно. Пошли в гостиную, обсудим положение.

– А не заморить ли сначала червячка? – с плохо скрытым воодушевлением предложил Прошка.

Марк фыркнул:

– Тот, что обитает в твоем желудке, зовется боа-констриктором, его ничем не проймешь.

– Plenus venter not studet libenter, – изрек Леша.

– Все, хватит о жратве. Вы и голодные-то сообразительностью не блещете. Прения закрыты, идем в гостиную.

Прошка уныло поплелся в указанном направлении, всем своим видом выражая вселенскую скорбь. У остальных вид тоже был далеко не счастливый, правда, по иной причине. Расположившись в креслах и на диване, мы рассказали Генриху о своих подозрениях по поводу Глыбы и о неудачной попытке выбить из подозреваемого признание.

– Глыба не скрывает злобы, которую вызывает у него Мефодий. Более того, он даже не стал отрицать, что его подружка, рассказывая о нечаянной встрече с покойным, возможно, и называла фамилию Лёнича, – подытожил Марк. – Но он категорически утверждает, что не помнит этого и вообще до пятницы не представлял себе, кто такой Великович. Ну и естественно, с пеной у рта настаивает на своей невиновности. Как это ни печально, у нас с Варварой сложилось впечатление, что он не врет.

– А я думаю – вполне может врать, – не согласился Прошка. – Помните его дурацкие студенческие розыгрыши? Керосин, налитый в бутылку из-под подсолнечного масла, когда у Чернова был жуткий насморк, натертые мылом полы в комнате Суханова и Пивоварова, шоколадные конфеты с ликеро-пургеновой начинкой? Атропин в портвейне – шутка как раз в его вкусе.

– Ну все-таки столько лет прошло, – неуверенно сказал Генрих. – Наверное, он с тех пор поумнел.

– Горбатого могила исправит.

– А мне кажется подозрительным Мищенко, – высказал свое мнение Леша. – С чего бы ему убиваться по Мефодию, который ничего хорошего ему не сделал?

Генрих вздохнул, потер лоб и неохотно выдавил из себя:

– Вообще-то Мищенко действительно за что-то себя казнит. Он несколько раз заговаривал о своей вине. Но у меня сложилось впечатление, что Игорек считает смерть Мефодия самоубийством. Как вы понимаете, он выражал свои мысли не очень внятно, поэтому не берусь утверждать наверняка.

– Леша, а не ты ли говорил, что не веришь в виновность Глыбы, потому что ему незачем было забираться в квартиру к Лёничу и тем более к тебе, – напомнила я. – А зачем, по-твоему, туда полез бы Мищенко? Если он и отравил Мефодия, то неожиданно для себя. Гусь не рассчитывал встретить его у Генриха, атропин же носил с собой, потому что подумывал о самоубийстве, – такова была наша версия? Как впихнуть в нее исчезновение ключей и загадочного воришку, который ничего не украл?

– Не знаю, – признался Леша. – Но ведь мы пока не впихнули воришку ни в одну версию…

– Как это не впихнули! – Марк хищно подался вперед. – Мы решили, что шарить по квартирам мог Архангельский – в поисках улик, которые указывают на него как на убийцу.

– Да, но у Архангельского нет мотива, – напомнил Леша. – Если, конечно, не принимать всерьез Прошкины выдумки.

– Почему это не принимать?! – возмутился Прошка. – Отличный мотив, комар носа не подточит! И я что-то не упомню, чтобы вы привели хоть один убедительный контрдовод. Получается, вы отбрасываете эту версию только потому, что ее автор – я? Завидуете моему интеллектуальному превосходству?

– Завидуем твоему апломбу, – поправила я. – Ничем, кстати, не оправданному. Если Серж пошел на убийство из-за своих противоестественных наклонностей, которые продемонстрировал Мефодию, то за какими уликами он лазил к Лёничу и Леше? Может быть, Мефодий любовно хранил фотографии, где он и Серж предаются порочной страсти?

– Слушайте, мы толчем воду в ступе, – раздраженно сказал Марк. – Нужно зайти с другой стороны, а то так и будем талдычить одно и то же до завтрашнего утра. К примеру, возьмем атропин. Почему убийца применил именно его? Может, у него плохое зрение? Недавно побывал у окулиста, и ему капали атропин в глаза?

– Приговаривая при этом, что пить эту гадость ни в коем случае не стоит? – уточнила я с ехидцей.

– А может быть, прав Лёнич: атропин выбрали, чтобы подставить его? – предположил Леша. – Зная, что у него жена окулист.

– Да, мы как-то совсем упустили это из виду! – встрепенулся Прошка.

– Но, по словам Лёнича, у него нет врагов, – заметил Генрих.

– И не надо! Лёнич и без врагов мог управиться с Мефодием. Как ни крути, а он – наш самый многообещающий кандидат. Мотив, правда, не ахти, зато возможности – пальчики оближешь! В пятницу в первой половине дня Генрих зовет его в гости. Лёнич утверждает, что звонил домой и нарвался на Мефодия уже в четыре часа, однако, заметьте, это только его слова. И даже если он сказал правду, у него было три часа, чтобы съездить к жене на работу, взять атропин и в радостном предвкушении отправиться на встречу с будущей жертвой.

– Постой, Прошка! Жена должна была сидеть дома – ведь именно ей и звонил Лёнич, – напомнил Леша.

– Мы знаем это опять-таки только с его слов. И потом после Лёничева звонка она запросто могла сходить на работу, взять атропин и доставить мужу. Кстати, не она ли его надоумила? Наверняка ее Мефодий достал еще больше, чем Лёнича. А Лёнич над женой трясется.

– А исчезнувшие ключи? А проникновение в квартиры? – поинтересовалась я.

– Лёнич все наврал. Ты, Варька, сама его надоумила, попросив поискать дома Мефодиев ключ. А уж когда Лёнич услышал, что у Леши побывал неизвестный, он и вовсе обрадовался. Этакий нежданный подарок судьбы, уводящий следствие в неведомые дали! Вот он и намекнул, что к ним тоже наведались…

– А кто же тогда посетил Лешу?

– Никто. Леша сам посеял ключ, а насчет переложенных словарей ему все померещилось.

– Ничего мне не померещилось! Словари лежали не в том порядке. И клавиатуру компьютера кто-то переставил, телефон сдвинули.

– Это у тебя в голове что-то сдвинулось, – убежденно заявил Прошка.

– Хватит препираться! – прикрикнул на них Марк. – Не верю я, что Леша ошибся. Можно провести маленький опыт. Вот скажи, Леша: сколько чашек у Варвары в сушилке и что стоит у нее на кухонном подоконнике?

– В сушилке четыре синих кружки, белая чашка в черно-красную клетку и один стакан с подстаканником, – не раздумывая выдал Леша. – На подоконнике две трехлитровые банки, одна пустая, другая на треть наполнена водой, жестянка с обгорелыми спичками, спичечный коробок, керамический кувшин и кусок черного гранита с розовыми прожилками.

Прошка прытко покинул гостиную и вернулся разочарованный.

– Все точно.

– Короче, твоя гипотеза несостоятельна, – сказал Марк. – Как уже было замечено, Великович не дурак, чтобы совершать такое топорное убийство. Подозрение падет на него в первую очередь.

– На нас, – уныло поправила я. – В первую очередь подозрение падет на нас. Возможности Великовича по сравнению с нашими просто смешны. Кто устраивал прием, кто выбирал гостей, кто уничтожил улики, перемыв всю посуду и выбросив бутылки, кто избавился от тела, наконец?

Все тяжело вздохнули, и только Леша попробовал отрицать очевидное:

– Но мы же не звали Мефодия!

– Зато звали Лёнича, – хмуро сказал Марк. – Как ты докажешь, что не знал, у кого жил Мефодий?

– Зачем мне это доказывать? Из того, что мы пригласили Великовича, вовсе не следует, что он должен был привести с собой Мефодия. Это вышло случайно!

– Случайно, но в милиции могут решить, что такая случайность вполне предсказуема. Почему бы Великовичу не рассказать Мефодию о встрече с однокашниками? Почему бы Мефодию не выразить желание присутствовать на этой встрече?

В наступившей тишине противно замяукал телефонный звонок. Я бросилась в спальню. На определителе светился номер Архангельского.

– Да, Серж?

– Варька, лапонька, как у вас дела?

– Как сажа бела. Но еще не вечер. Мы этого поганца вычислим, не сомневайся!

– Надеюсь, – осторожно сказал Серж. – А у меня тут творится нечто непонятное. Правда, не знаю, имеет ли это отношение к делу…

– У тебя в квартире кто-то побывал?

– Да, а как ты догадалась? Но что самое странное, ничего не пропало. Я и не заметил бы, если бы не мусорное ведро. Понимаешь, я собирался вынести его утром перед работой и выставил в прихожую, а потом понял, что опаздываю на встречу, и решил: подождет до вечера. И разумеется, в спешке его опрокинул. А вернувшись домой, узрел его стоящим в сторонке, под вешалкой. Но я точно помню, что не поднимал ведра. Посмотрел на него, чертыхнулся и выскочил за дверь.

– Серж, а когда ты ушел и когда вернулся?

– Ушел в десять, а вернулся только что.

– Мы звонили тебе часа в три на работу, и нам сказали, что тебя нет.

– Ездил на выставку после обеда. На ту самую, куда сослал во вторник Безуглова.

– Кто-нибудь знал, где ты и когда вернешься?

– Естественно. Я известил секретаршу. Сказал, куда еду, и предупредил, что буду там до вечера. А почему ты спрашиваешь? У тебя есть какие-то соображения насчет личности моего лжедомушника?

– Никаких. Просто я хочу убедиться, что твой неизвестный гость мог получить информацию о твоих планах и действовать, не опасаясь сюрпризов вроде непредвиденной встречи с тобой. Ведь твоя секретарша не стала бы замыкаться в гордом молчании, если бы кто-нибудь позвонил и спросил, как с тобой связаться?

– Не стала бы. Но зачем кому-то забираться в мою квартиру, если не за материальными ценностями, объясни, солнышко. И как ты догадалась, что ко мне забрались? К вам что – тоже?

– Да. К Леше. Серж, извини, пожалуйста, но позволь мне поделиться с тобой новостями в другой раз. Если помнишь, мы должны разобраться с убийством до завтра, иначе придется тебе носить нам передачи. Пока, ладно?

– Я тебя не узнаю, милая! Где твой несгибаемый дух, где гонор? Ты давай не раскисай. Все как-нибудь образуется. Удачи вам! Целую.

– Ой, подожди! Совсем из головы вылетело! У тебя ключи от квартиры за последние несколько дней не пропадали?

– Насколько мне известно, нет.

Я вздохнула, подумав, что тот же вопрос следовало бы задать Агнюшке. А учитывая широкую натуру Сержа, возможно, и не только ей.

– Тогда последний вопрос: ты забрал свои ключи у Мефодия, когда попросил его съехать?

– Нет. Я же вроде как не на совсем его выгонял, а до окончания мнимого ремонта.

– Ясно. Все, Серж, пока. Может быть, позвоню тебе завтра.

– Да уж постарайся! Не позвонишь – сгорю от нетерпения. Пока.

Я вернулась в гостиную и выложила друзьям новость.

– Та-ак! Это уже становится интересным, – задумчиво сказал Марк. – У вас имеются хоть какие-нибудь догадки?

– Маловато информации, чтобы строить догадки, – проворчал Леша. – Мы даже не знаем, лазает ли этот тип только в квартиры участников вечеринки или вообще в квартиры всех бывших хозяев Мефодия.

– Если допустить, что ключами он разжился на вечеринке, первое предположение больше похоже на правду, – высказалась я.

– Убей меня, не могу понять, при чем здесь Леша! – выпалил Прошка. – Лёнич – ясно: у него Мефодий жил и хранил свое имущество. Серж – еще как-то объяснимо: от него Мефодий съехал всего три месяца назад. Возможно, оставил там кое-что из вещей. Но Леша? Пускай даже Мефодий у него что-то забыл. За полтора года его пожитки сто раз бы выбросили или вернули хозяину. Какой резон убийце обшаривать Лешину квартиру?

Я вскочила.

– Вот что, Марк, Прошка, поезжайте-ка вы домой, посмотрите, не навестил ли этот таинственный субъект и вас. Все равно, пока мы не обнаружим закономерности в выборе обыскиваемых квартир, дальше нам не продвинуться. А я попытаюсь через Сержа связаться с Малаховым. Мефодий жил у него в промежутке между Сержем и Лёничем. Если убийца ищет что-то из имущества своей жертвы, он должен был наведаться и туда.

Марк с Прошкой отнеслись к моему предложению с прохладцей.

– Вряд ли к нам забирались, – сказал Марк. – Наши ключи не пропадали.

– А ко мне в комнату этому типу вообще не попасть, – заявил Прошка. – Мои старушки бдительнее президентской охраны и из дома почти не выходят. Могу, конечно, позвонить, если ты настаиваешь…

– Нет. Ни к чему волновать бабулек. Да и никто, кроме тебя, не сможет определить, побывали у тебя в комнате или нет. А что касается ключей, так убийца должен был понимать: если он позаимствует ключи у всех гостей Генриха, мы неизбежно свяжем их пропажу с убийством. У Мефодия он мог вытащить ключи безнаказанно, у Леши – лишь с маленькой долей риска, а вот у кого-нибудь еще – дудки! Поэтому ему нужно было найти какой-то иной способ. Может, он снял слепки. Правда, я понятия не имею, где у нас можно изготовить ключ по слепку, но он, наверное, осведомлен лучше. А посему нечего упираться, господа хорошие. Давайте-ка собирайтесь.

Мне еще пришлось изрядно попотеть, чтобы отодрать лентяев от дивана, но, когда нужно, хватка у меня бульдожья. В конце концов из схватки я вышла победительницей. Марк с Прошкой, ворча и распекая меня на все лады, удалились, после чего я позвонила Сержу и поручила ему расспросить Малахова. Серж перезвонил через десять минут и сообщил, что ключи у Мефодия Малахов отобрал, никаких пропаж у него в последнее время не наблюдалось и признаков вторжения он не замечал.

– Похоже, наш домушник ограничил поиски только квартирами твоих гостей, Генрих, – объявила я, закончив переговоры.

– Тогда напрашивается вывод: то, что он ищет, было у Мефодия в пятницу вечером при себе, – сказал Генрих. – Когда Мефодий отключился, этот некто его обыскал, но нужную ему вещь не обнаружил и пришел к заключению, что Мефодий сунул ее кому-то из нас. Поскольку мы были не настолько пьяны, чтобы он мог без опаски шарить по всем карманам, ему пришлось переключиться на обыск квартир.

– Логично, – одобрила я.

– Но тогда опять получается, что убийца – Лёнич, – заметил Леша. – Кто еще мог знать, чту у Мефодия при себе?

– Кто угодно, – возразила я. – Во-первых, убийца мог случайно заметить это нечто; во-вторых, Мефодий сам мог намекнуть ему: дескать, вот он, предмет твоих вожделений, – и похлопать себя по карману.

– При всех? Насколько я помню, Мефодий из гостиной не выходил.

– Не выходил, – вздохнув, подтвердил Генрих. – Ни разу.

– Значит, при всех. А что в этом странного? Намек – он на то и намек, чтобы его понял только тот, к кому он обращен. Вспомните, сколько раз мы сами обменивались информацией или колкостями при посторонних, а непосвященным смысл наших реплик казался совершенно невинным.

– Мефодий был слишком простодушен для таких фокусов, – сказал Леша.

– Возможно, он проговорился ненамеренно, – предположил Генрих. – Только все это не приближает нас к разгадке. До тех пор пока мы не узнаем, что интересовало убийцу, нам его не вычислить.

– Но варианта всего два! – воскликнула я, стараясь не поддаваться подступающему отчаянию. – Либо он охотился за какой-то ценностью, либо за компроматом. Ценность, по-моему, отпадает. Если ради нее убили, она должна представлять из себя нечто исключительное, а Мефодий не магараджа, чтобы таскать на себе яхонты и изумруды величиной с грецкие орехи. Остается компромат. Заметьте, это нечто материальное – предмет, который можно потрогать руками и унести с собой, а не гипотетическая осведомленность Мефодия о чьих-то неблаговидных делишках.

– Под твое определение подходит слишком многое, – сказал Леша. – Письмо, дневник, фотография, кассета, дискета, какой-нибудь документ – короче, любая мелочь, которую Мефодий по ошибке мог прихватить с собой, съезжая с очередной квартиры.

– Тогда получается, что Марк прав, подозревая Сержа? У остальных Мефодий жил слишком давно. Если компромат хранился у покойного столько времени, то почему убийца испугался разоблачения именно теперь? В случае же с Сержем все ясно. Мефодий совсем недавно узнал о его вероломстве… Нет, тут что-то не то. Ведь к Сержу в квартиру тоже забрались…

– А не придумал ли он это? – задумчиво спросил Леша. – Ты не рассказывала ему о вторжении ко мне или к Великовичу?

– Нет. Мы едва успели поздороваться, и он заговорил о своем мусорном ведре, которое лягнул перед выходом из дому, а оно таинственным образом приняло вертикальное положение и встало в сторонку под вешалкой.

Леша задумчиво поскреб бороду.

– Значит, не лазили только к Мищенко и Безуглову? Может…

– Насчет Мищенко и Безуглова нам ничего не известно, – перебила я его. – У Гуся сейчас хоть кавалерийский полк вместе с лошадьми расквартируй, он и то не заметит. А спросить Глыбу мы не удосужились.

– Так, может, спросим сейчас? Генрих, ты не знаешь его телефона?

Генрих покачал головой:

– Не знаю, Леша. Да и есть ли смысл звонить? Допустим, ваши квартиры обыскивал Глыба. Как ты думаешь, что он ответит на вопрос, не забирался ли кто к нему?

– Дурак ответил бы: забирался, – опередила я Лешу. – Умный скажет, что не уверен. А вот какой вариант выберет Глыба, одному Богу ведомо. Не исключено, что просто наорет и швырнет трубку.

– Но попробовать-то можно, – настаивал Леша. – Мы же ничего не теряем.

С этим утверждением мы оба согласились. Я нехотя вылезла из кресла и в который раз продефилировала в спальню, к телефонному аппарату. Серж мой звонок воспринял с кротостью библейского Иосифа, терпеливо сносящего издевательства братьев. Без единого упрека и вопроса продиктовал мне номер Глыбы, а в ответ на мои извинения выразил готовность подходить к телефону хоть каждые пять минут на протяжении предстоящей ночи. Я бы на его месте поостереглась делать столь опрометчивые заявления.

Вручив свой трофей Генриху с напутствием не принимать близко к сердцу возможное хамство Глыбы, я увлекла Лешу на кухню чистить картошку. Генрих присоединился к нам через пять минут.

– Глыба уверен, что к нему в квартиру не забирались, – сообщил он, отбирая у меня нож. – У него ребенок с воскресенья гриппует, и жена все эти дни никуда не отлучалась.

– Стало быть, он умнее, чем я предполагала. Либо невиновен. Опять эти «либо»!

– А Мищенко ты не пробовал позвонить? – спросил Леша Генриха.

– Пробовал. Нет ответа.

Я поставила на огонь сковороду, налила масла и побросала туда мороженые котлеты, потом забралась в свое кресло и начала резать картошку.

– Итак, что же у нас получается? Если по квартирам рыщет убийца, Лёнич и Серж почти наверняка невиновны… Хотя насчет Лёнича остаются сомнения. В отличие от Сержа, он признал возможность вторжения к себе только после моих наводящих вопросов. С Глыбой ничего не ясно. Мищенко давать показания не в состоянии. Да, положение, прямо скажем, особой надежды не внушает… Ну, хоть Архангельского за скобки вынесли, и на том спасибо.

– Не хочется тебя разочаровывать, Варька, но, думаю, Сержа рано сбрасывать со счетов, – сказал Генрих со вздохом. – Поставь себя на место убийцы. Он забирается в одну квартиру за другой и не может не опасаться, что где-нибудь хозяева обнаружат следы его пребывания. С его стороны было бы разумно подстраховаться, то есть рассказать о вторжении в свою квартиру, не дожидаясь, пока его об этом спросят. Если никто не заметил следов его деятельности, на рассказ, скорее всего, не обратят особого внимания. Если заметят – он себя обезопасит.

– Проклятие! – Я в сердцах воткнула нож в доску. – Неужели этот порочный круг никогда не разомкнется? Лёнич, Серж, Глыба, Гусь, Лёнич, Серж, Глыба, Гусь и так далее до бесконечности. Меня уже тошнит от этой карусели! Полцарства за сокращение списка! Напрягите извилины, Пинкертоны. Снимите подозрения хоть с кого-нибудь!

Сказать, что этот крик души пропал втуне, было бы несправедливо. Леша с Генрихом ушли в глубокий астрал. В гробовой тишине мы приготовили ужин, накрыли на стол и приступили к еде. Вероятно, так, в полном молчании, мы бы ее и прикончили, если бы не появление Прошки. Он ввалился в квартиру усталый и злой, а увидев нас за скромной трапезой, разозлился еще сильнее. Суть его длинной прочувствованной речи можно изложить одной фразой: мы нарочно выгнали его в собачий холод и послали к черту на рога, чтобы сожрать все без него. На наши протесты и предложение заглянуть в сковородки, дабы убедиться в беспочвенности своих обвинений, Прошка не реагировал. И лишь моя угроза поделить его долю на троих, дабы ему неповадно было возводить на нас напраслину, остановила поток его красноречия.

– Ну уж нет! – сказал он твердо и ринулся к раковине мыть руки. – Если вы не наелись, можно поделить порцию Марка. Но на четверых.

– Неужели тебя не накормили старушки? – удивилась я, когда Прошка хищно набросился на еду.

– Они уже легли спать, – сказал он с горечью покинутого возлюбленного и сунул в рот целую котлету, из-за чего на некоторое время утратил дар речи.

– Спать? – Я посмотрела на часы. – Боже, уже без десяти одиннадцать!

– Ты нашел у себя в комнате следы злоумышленника? – поинтересовался Генрих у Прошки.

Тот помотал головой и обратил на меня полный укора взор. Мне оставалось только радоваться, что у него набит рот, иначе его неодобрение было бы выражено куда более экспрессивно.

С приходом Марка сцена почти в точности повторилась. Хотя он не устает твердить Прошке, что есть вредно, неприлично и безнравственно, на него самого эта мораль, по-видимому, не распространяется. Во всяком случае, обличив нас во всех грехах и отругав за свою бесплодную поездку, Марк потребовал себе добавки.

От еды нас совсем разморило. Наши речи все больше походили на бессмысленное бормотание. Даже вылакав два кофейника крепкого кофе, мы все равно клевали носами, то и дело теряли нить разговора, а то и вовсе отключались. И немудрено. За последние двое с половиной суток нам удалось поспать от силы часов десять. Только необходимость за ночь вычислить убийцу удерживала нас в вертикальном положении. Но в два часа Марк объявил о капитуляции.

– Надо поспать. Хотя бы часа три. Сейчас мы ни на что не годны.

– Но уже пятница! – напомнила я жалобно.

– Марк прав, Варька, – сказал Генрих. – Может быть, на свежую голову нам удастся найти решение, а так мы только напрасно себя измучаем.

– Угу, – согласился Леша, то ли кивнув, то ли дернув во сне головой.

Прошка ничего не сказал. Он сидел в углу дивана, откинув голову на спинку, и тихонько похрапывал.