Текст книги "В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945"

Автор книги: Вальтер Варлимонт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Глава 5
Восточная кампания – от начала до зимнего кризиса

Новая полевая ставка

Армия перешла границу на рассвете 22 июня. На этот раз Гитлер не стал следовать порядку, которого он придерживался на Западе в 1940 году, а подождал примерно тридцать шесть часов, чтобы посмотреть, как будут разворачиваться события, прежде чем отдать приказ о перемещении ставки в Восточную Пруссию. Только в полдень следующего дня, первого дня мобилизации в Советском Союзе, многочисленные эшелоны верховной ставки двинулись на самолетах и поездах на восток. Полевой эшелон отдела «Л», личный состав и структура которого не претерпели изменений, отправился в 14.45 со станции Берлин-Грюневальд к неизвестному месту назначения; на следующее утро в 3.45 он достиг назначенного пункта в лесах Горлице, в нескольких милях восточнее Растенбурга.

Пунктом выгрузки оказался полустанок на местной железнодорожной линии, и всего в нескольких метрах от него мы обнаружили зону 2 новой ставки. Она была полностью обнесена забором из колючей проволоки и почти не видна с дороги; большинство кабинетов находилось в деревянных бараках, стоявших вокруг простой сельской гостиницы, где в мирное время останавливались приезжие из Растенбурга. Что касается размеров помещений, количества окон и обстановки, то выглядела ставка так, будто ее обустраивали по правилам берлинских министерств. Еще больше удивило полуподземное сооружение, напоминавшее длинный спальный вагон с рядом тесно примыкающих друг к другу дверей; оказалось, что в нем находятся дополнительные кабинеты и спальные места для офицеров; у меня оказался даже номер на двоих. Бетонные стены были обиты деревянными панелями, окрашенными в радостные цвета; там имелись встроенные шкафы, эмалированные тазы, ванны с подведенным к ним водопроводом, центральное отопление и разные электрические новинки – все это с трудом совмещалось с привычным представлением о полевой штаб-квартире. Через несколько ночей я первый сбежал из этих катакомб; сначала обосновался в нашем спецпоезде, который все еще стоял на соседней станции, потом перебрался в старую гостиницу, где все еще жил ее хозяин и где мы организовали простенькую офицерскую столовую. Остальные офицеры отдела «Л» вскоре последовали моему примеру и перебрались в офицерские бараки.

Кроме полевого состава верховной ставки, в зоне 2 разместился и так называемый батальон «личной охраны фюрера»; он нес караульную службу, а его командир выполнял обязанности коменданта ставки. Мы мало виделись и общались друг с другом; тем не менее в этой части ставки мы находились среди своих, и штатских типов поблизости не было.

С другой стороны дороги приблизительно в восьмистах метрах на восток располагалась зона 1, где должен был обосноваться Гитлер со своим окружением, состоявшим из членов руководства «государства, партии и вермахта»; со стороны военных в него входили, как и прежде, Кейтель, Йодль и помощники, а также вновь назначенный «историк». Здесь тоже было несколько деревянных бараков, которые служили в качестве конференц-зала, столовой и административно-хозяйственных помещений. Обитатели этой зоны жили и работали в основном в бетонных бункерах, находившихся над землей и вмещавших в себя по два или больше небольших помещений. Специально проложенные дороги и тропинки пересекали вдоль и поперек всю ее территорию, укрытую большими деревьями. Гитлеровский барак и бункер находились в самом северном конце зоны, все окна, как всегда, выходили на север, поскольку он не любил солнца. Он же придумал и название «Вольфшанце» («Волчье логово»), которое до сих пор используют поляки, показывая людям этот лагерь, ставший ныне одной из местных достопримечательностей.

ОКХ расположилось примерно в часе езды на машине – в лесах у Ангербурга; Геринг со своим штабом тоже находился неподалеку. О взаимоотношениях на высших уровнях командования говорит тот факт, что за те более чем три года я ни разу не посетил ОКЛ, в то время как с ОКХ постоянно поддерживал контакт как по службе, так вне службы. Это напоминает мне о другом характерном различии между ними: когда армейские командиры посещали «Волчье логово», они приезжали в маленьком, сером, отжившем свой век железнодорожном вагоне, который, несомненно, еще годился только для обслуживания местной линии. Когда прибывал Геринг, это был пыхтящий дизельный состав, по крайней мере из трех или четырех самых современных спальных вагонов, ярко окрашенных и сверкающих, с обслуживающим персоналом в белой форме и всякого рода современными удобствами; состав растягивался по одноколейке на сотню метров или более того. ОКМ оставалось в Берлине, но в один из первых месяцев появился в качестве их постоянного представителя адмирал, которого разместили в зоне 1.

Хотя, когда началось наступление, «Волчье логово» и оказалось необычно близко к линии фронта, уединенность этого места не очень способствовала ощущению причастности к грандиозным военным событиям, происходившим в тот период кампании. Зона военных действий была столь обширной, что в те первые дни, когда кто-то отправлялся «на фронт», мог встретить лишь случайную часть. Я надеялся, что, следуя своим правилам времен Западной кампании, буду следить за событиями на фронте, но вскоре это стало невозможно даже с помощью легкого самолета «шторьх». Оставалось только пересесть на обычный связной самолет, а это значит, что за те несколько часов, которые были в моем распоряжении, как правило, нельзя было приземлиться в том месте, куда я собирался попасть и где можно было встретиться с тем, с кем нужно. От этих полетов у меня неизменно оставалось два впечатления: первое – явные различия в сельской местности по обе стороны фронта, гораздо лучше заметные с воздуха, чем на карте; по одну сторону – древнее цивилизованное государство Восточная Пруссия с ее ухоженными фермами, поддерживаемыми в хорошем состоянии лесами, очищенными от сорняков полями и пустошами, тенистыми дорогами и тропинками и, наконец, с упорядоченным рисунком рек и озер, – все это резко отличалось от общего пейзажа на восточной стороне; второе, и гораздо более важное с военной точки зрения впечатление – пустынность очевидно бескрайней, тянувшейся на восток равнины, на которой, казалось, солдаты и лошади движущихся по ней пехотных дивизий просто терялись.

С танковыми и моторизованными соединениями впереди фронт быстро продвигался на восток, и чем больше он продвигался, тем томительнее становилось в лесах у Растенбурга. Из-за громадных расстояний возможностей летать на фронт становилось все меньше и меньше; например, однажды меня занесло в корпус Дитля у Нордкапа. Поездка на фронт могла занять несколько дней и ночей, остановиться, возможно, негде; естественно, что на столь длительное отсутствие необходимо специальное разрешение, а Йодль, как и прежде, соглашался неохотно. Поэтому я искал и находил другие, не совсем военные способы избегать удушья нашей бетонно-деревянной тюрьмы. Например, раз или два в неделю я отправлялся ранним утром вместе со знаменитым наездником полковником Моммом, который служил в то время помощником при штабе, на конный завод в Растенбург, где были отличные лошади, и после часовой прогулки верхом возвращался другим человеком. Когда проберешься через колючую проволоку и минные поля, можно совершать чудесные прогулки вблизи нашего лагеря по озерам и лесам старинной и хорошо ухоженной сельской местности Восточной Пруссии, и я часто использовал такую возможность для отдыха в первые часы после полудня, которые, как правило, были спокойными. Вскоре нас стали приглашать на простой ужин в какой-нибудь из сельских домов по соседству, за что мы были более чем благодарны; особенно я вспоминаю семьи Донас и Донхофф, которые закончили свою жизнь ужасно, кто-то – после 20 июля 1944 года, кто-то – когда пришли русские. В этой связи я должен рассказать об одном случае, весьма показательном для атмосферы в ставке. Одно из таких приглашений я получил через представителя министерства иностранных дел в верховной ставке, которому дали высокое звание в СС. В последний момент приглашение отменили, потому что, как выяснилось позже, он узнал, что Гиммлер запретил членам СС общаться со мной вне службы, объяснив это тем, что в ряде случаев я занимал враждебную по отношению к СС позицию.

Подобные развлечения не мешали ежедневной кабинетной работе в эти первые месяцы кампании – месяцы наших побед. Как обычно, значительная часть дел полевого состава отдела «Л» состояла из ежедневного утреннего и вечернего сбора донесений из армии, флота и военно-воздушных сил, их просеивания и отправки с курьером начальнику штаба оперативного руководства с приложенными к ним «картами обстановки», которые обновляли штабные чертежники. Теперь доклады поступали с Востока, Запада, из Северной Африки, Балкан, с остальной территории Средиземного моря и, разумеется, самые подробные – с «театра военных действий ОКВ». После этого мы проводили совещание у себя и «там» – у Гитлера. В зоне 1 устраивали совещания и по вечерам. Как и прежде, никто из штаба оперативного руководства, кроме Йодля, на этих совещаниях не присутствовал. Было у меня и другое рутинное задание, которое я обычно выполнял каждый вечер: краткий инструктаж офицера, ведущего военный журнал, о самых важных событиях дня; иногда мы заканчивали весьма откровенным обменом мнениями по оценкам и перспективам кампании.

В этот момент армейский сектор отдела «Л» ввел новшество, которое я принял с энтузиазмом; они взяли на себя обязанность время от времени дополнять утренний доклад так называемой краткой оценкой обстановки. Такой порядок преследовал две цели: во-первых, до начала дневного совещания у Гитлера проинформировать начальника штаба оперативного руководства о взглядах и намерениях ОКХ, которое в итоге оказалось штабом, реально отвечающим за проведение операций; во-вторых, заставить наконец Йодля работать со своим собственным штабом так, как это принято в Генеральном штабе сухопутных сил. Ни одна из этих целей не была достигнута. Спустя неделю или две Йодль сказал мне, что может прекрасно обходиться без этих оценок; ему важнее, чтобы эти люди взяли на себя труд гарантировать отсутствие ошибок на картах боевой обстановки. Я подчеркнул, что такой ответ граничит с оскорблением; а по сути этот случай продемонстрировал, что Верховное командование, которое представляли лишь Гитлер с Йодлем, по-прежнему решительно настроено осуществлять неограниченную власть даже в широкомасштабной битве на Востоке и до сих пор считает себя источником всех знаний, а потому ни в каких советах не нуждается. Что касается атмосферы в самой верховной ставке и методов ее работы, то сложилось так, что я часто целый день мог не разговаривать и даже не встретиться с Йодлем, иногда доводилось общаться с ним только в неслужебное время; для него же зона 2 долгое время оставалась неким неизведанным огороженным местом, куда он едва ли когда-либо заходил, но где можно было обнаружить его «рабочий штаб».

Между тем в результате расширения театра военных действий у отдела «Л» значительно прибавилось работы, не связанной с оперативными проблемами; она затрагивала в основном отделы, остававшиеся в Берлине: организационного, пополнения и снаряжения и взаимодействия с гражданскими властями. Корреспонденция отправлялась с курьерами, вылетавшими ежедневно по одному в каждом направлении в полдень и выезжавшими по одному в каждом направлении ночным экспрессом Растенбург – Берлин. К полевому составу отдела «Л» были прикомандированы офицеры связи самых важных управлений и отделов ОКВ (разведки, снабжения и пропаганды), и они поддерживали контакт со своими головными управлениями таким же способом. Время от времени сами начальники управлений и отделов приезжали в «Волчье логово»; в промежутках между их визитами прикомандированные офицеры, поддерживая связь с отделом «Л», отвечали за то, чтобы их отделы в Берлине действовали в соответствии с планами верховной ставки. Йодля мало интересовали эти дела. Поэтому образовался канал связи, который шел в обход него прямо от меня к начальнику штаба ОКВ. Такой порядок, однако, не действовал в отношении тех вопросов, входивших в компетенцию штаба оперативного руководства, которые исходили от Гитлера или которые решал он сам. На это следует обратить особое внимание в связи с заявлениями Йодля в Нюрнберге, где он сказал:

«Начиная с 1941 года у меня и моего оперативного управления (!) вошло в практику докладывать фюреру непосредственно по всем вопросам, касающимся стратегии, в то время как фельдмаршал Кейтель, используя мое военно-хозяйственное управление в качестве своего рода личного рабочего штаба, взял на себя все другие задачи» [153]153
  Однако даже на суде и документы, и свидетели показали, сколько правды было в его заявлении.


[Закрыть].

Система связи должна была осуществлять все сообщение верховной ставки, включая ежедневные доклады вермахта, а также государственных, партийных органов и прессы, прикомандированных к верховной ставке. Поэтому вскоре она оказалась настолько перегруженной, что возник вопрос, не приносит ли полевая германская верховная ставка больше убытков, чем пользы. Поскольку курьерские поезда между Берлином и Растенбургом возили туда и обратно по ночам все больше и больше офицеров, чиновников и партийных функционеров, то чем дольше продолжалась Восточная кампания, тем все более и более странным казалось место расположения ставки. Главное же заключалось, однако, в том, что в Восточной Пруссии Гитлер находился, так сказать, в укромном, защищенном от ветра уголке; ни он, ни его близкое окружение не получали непосредственных впечатлений, с одной стороны, о жестокости борьбы на главном фронте, а с другой – о вопиющих последствиях воздушных налетов на германские города.

Когда оглядываешься назад, не приходится сомневаться в том, что в такой обстановке полевая ставка не только потеряла свой смысл, но и, по всей вероятности, играла роль искажающего фактора, который приводил к затягиванию войны. Гитлер был полон решимости держать в своих руках всю политическую и военную власть в Германии; он стал владыкой огромных регионов Европы, либо оккупированных им, либо принадлежавших его союзникам. К началу зимнего кризиса, самое позднее в декабре 1941 года, ему со своей ставкой надо было бы последовать примеру всех других государств, вступивших в войну, и перебраться в столицу или ее ближайшие окрестности. Помимо всего прочего, это помогло бы Гитлеру и его советникам избавиться, пока не поздно, от искушения пытаться командовать каждой отдельно взятой дивизией на Восточном фронте и заставило бы эти дивизии больше заниматься реалиями обстановки в целом. Но вместо этого на протяжении трех лет «Волчье логово» превратилось в настоящую «крепость»: заборы из колючей проволоки и минные заграждения стали еще более непроницаемыми, поднялись бетонные блоки, напоминавшие надстройки на крейсерах. Кроме того, подземные помещения и ходы неизвестной протяженности соорудили под Бергхофом, куда Гитлер по-прежнему выезжал иногда на короткий, иногда на более длительный период. Роскошные штаб-квартиры были построены за немыслимые деньги в Виннице на Украине, Суассоне во Франции, в поместье Зигенберг в Ноугейн-Эссене и, наконец, рядом с Бреслау. Кроме винницкой, ни одну из них не занимали надолго; некоторые вообще никогда не использовались. Когда в январе 1945 года Гитлер наконец обосновался в Берлине, никакой реальной возможности руководить или управлять войсками у него к тому времени уже давно не было.

Противоречия в верховной ставке, вызванные изменением обстановки на фронте

К тому времени, когда верховная ставка обосновалась в Восточной Пруссии, прошел уже почти год с тех пор, как у Гитлера выработалось представление, что Англию можно заставить заключить мир обходным путем – посредством «ниспровержения» Советской России. В июле 1940 года он развил его следующим образом: «Если Англия лишится надежды на помощь из России, у нее не будет надежды и на Америку». Свой план он завершил впоследствии распоряжениями о «подготовительных мероприятиях для периода после завершения «Барбароссы» [154]154
  Дневник Гальдера, 31 июля 1941 г.


[Закрыть], которые положили начало новому этапу политических и стратегических действий верховной ставки летом 1941 года.

Такие цели открывали широкие возможности для настоящего стратегического руководства вермахтом, но в итоге этими далеко идущими задачами верховная ставка занималась лишь частично. Для Гитлера, а также для его начальника штаба оперативного руководства текущие события Восточной кампании затмили все остальное. Вместо того чтобы просто следить за тем, что происходит на фронте, и обеспечивать соответствие происходящего принятому стратегическому курсу, а при необходимости отдавать новые указания общего характера, Гитлер через несколько недель снова начал, как обычно, вмешиваться в дела армии. Наряду с этим само осуществление командования в том виде, в котором оно практиковалось верховной ставкой, все больше и опаснее извращалось, потому что следовало одному стратегическому принципу, который вскоре стал доминирующим, – упорная борьба за «каждый сантиметр» русской земли.

Русская кампания еще отчетливее продемонстрировала истинную причину подобных заблуждений – запредельную подозрительность Гитлера и всепоглощающее стремление обладать властью, бросающийся в глаза недостаток военных знаний, которые он усваивал самостоятельно, и неспособность подчиняться испытанным военным законам, а не принимать желаемое за действительное, руководствуясь политическими и экономическими устремлениями и амбициями. Его постоянное окружение в зоне 1, на самом деле верившее, что он обладает даром ясновидения и не может поступать неправильно, скорее подстрекало его, чем сдерживало; кроме того, его решимость сыграть роль верховного военного вождя действительно укрепилась тем, что в Норвегии и Северной Финляндии он сам непосредственно осуществлял командование; там не было буфера в виде ОКХ, и он мог действовать как ему заблагорассудится. Между тем «театр военных действий ОКВ» лег на плечи штаба оперативного руководства, и с каждым днем этот груз становился все тяжелее; штаб не в состоянии был справляться с ним даже в организационном плане, к тому же это уводило его еще дальше от его истинного назначения – быть высшим штабом вермахта. В результате дезинтеграции армейского командования возникали и другие, все более серьезные трудности, но ни они, ни попытки повлиять на ОКВ не смогли остановить Гитлера, и в этом вопросе он действовал по своему разумению, как и во всех остальных.

Первый этап

Первым этапом Восточной кампании можно назвать период, длившийся приблизительно две-три недели, то есть до начала июля 1941 года. Он был отмечен необычной согласованностью действий ОКВ и ОКХ. Грандиозные победы на фронте и быстрый захват территории противника, во всяком случае в центре и на севере, заставили смириться даже упрямых скептиков и дали повод надеждам, подобным тем, которые высказал Гальдер в своем дневнике 3 июля:

«В целом мы уже можем сказать, что выполнили свою задачу и смели русскую армию с этой стороны Дуная и Днепра. Думаю, прав был один захваченный в плен русский генерал, когда сказал, что восточнее Дуная и Днепра нам придется иметь дело лишь с рассеянными силами противника, которые сами по себе недостаточно сильны, чтобы оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление немцам. Поэтому я не преувеличиваю, когда говорю, что война против России выиграна за четырнадцать дней. Конечно, она еще не закончена. Из-за громадной территории и упорного сопротивления противника, который использует все, что у него есть, она займет еще много недель» [155]155
  Здесь Гальдер добавляет еще несколько мыслей насчет дальнейшего ведения войны против Англии, «когда действия на востоке перейдут из стадии уничтожения вооруженных сил противника в стадию парализации вражеской экономики».


[Закрыть].

Сегодня такие комментарии Гальдера многим покажутся странными; однако полезно сопоставить их с выдержкой из речи Уинстона Черчилля на секретном заседании палаты общин 25 июля 1941 года; он сказал тогда: «Через несколько месяцев или даже раньше мы можем подвергнуться величайшему из вторжений, какие когда-либо видел мир». Это говорит о том, что глава британского правительства ожидал быстрой победы Германии на Востоке и, как и Гитлер, рассматривал нападение Германии на Россию как способ нанести смертельный удар Англии с другой стороны.

Сам Гитлер заявил своему ближайшему окружению 4 июля: «В сущности, русские проиграли войну» – и радовался, как это здорово, что «мы вдребезги разбили русские танковые части и авиацию с самого начала. Русские, – продолжал он, – никогда не смогут их восстановить». Так что его оценка ситуации в общих чертах совпадала с оценкой в армии. Следовательно, в первые недели он не вмешивался в ход операций на Востоке, если не считать того, что давил и придирался к ОКХ с целью заставить его быстрее и надежнее заткнуть большой котел, а позднее, как и на Западе, досаждал своими «опасениями» за фланги танковых клиньев, которые выдвинулись далеко вперед [156]156
  См. дневник Гальдера, 24, 25, 27 июня 1941 г. 3 июля Гальдер дает выход возрастающему недовольству «обычным шумом из верховной ставки», говоря, что «с точки зрения тактики есть, разумеется, какой-то смысл в таком беспокойстве о флангах. Но для этого есть командующие армиями и корпусами. Наши командиры и штабы – это наша сильная сторона, но наверху им не доверяют, потому что не имеют понятия, какую силу представляет наш командный состав, обученный и подготовленный по одним и тем же принципам». Описывая подобный случай 10 июля, Гальдер дает интересный штрих по поводу привычек ставки: «Фюрер все еще спит, так что я не могу связаться с ним по телефону. Поэтому позвонил Кейтелю и разъяснил наши планы ему».


[Закрыть]. Оставил Гитлер в покое и люфтваффе, особенно после того, как его первоначальные «оперативные» действия против аэродромов и других целей в глубине России были завершены и его использовали, как правило, только для решения тактических задач во взаимодействии с ОКХ и штабами групп армий.

Кампания, казалось, шла быстро и успешно, так что и на сей раз у Верховного главнокомандующего и его штаба не было особой возможности по-настоящему заниматься общим руководством войсками. Тем временем Гитлер, как и во времена Западной кампании, уже делал далеко идущие и преждевременные выводы и занимался подготовкой следующего, завершающего сражения. Чуть ли не в начале июля после разговора с главнокомандующим сухопутными войсками он дал подробные указания начальнику штаба ОКВ насчет «распределения личного состава и боевой техники» и, в частности, по «танковой программе» сухопутных войск. Появились два приказа, которые можно было бы резюмировать следующим образом: сухопутные силы будут численно «существенно» сокращены, за исключением танковых и моторизованных дивизий, количество которых к 1 мая 1942 года следует увеличить соответственно до тридцати шести и восемнадцати, в обоих случаях включая дивизии СС; программу строительства военно-морского флота сократить до «объема, непосредственно необходимого для ведения войны с Англией и Америкой, если последняя вступит в войну», широкомасштабное увеличение ВВС.

Был еще ряд указаний, которые свидетельствовали о полной уверенности Гитлера в исходе Русской кампании; вот их характерные пункты: Восточный фронт должен обходиться теми танковыми силами, которые у него уже есть, и, не считая двух танковых дивизий, остающихся еще в Германии, в дальнейшем любое пополнение танковых войск на Востоке должно быть санкционировано Гитлером. Производство нового оружия, снаряжения и боевой техники для сухопутных войск необходимо «немедленно» привести в соответствие с будущим сокращением вооруженных сил; любые заказы промышленности, превышающие потребности, должны быть аннулированы. Это не касалось производства танков, противотанковых орудий и боевой техники для тропических условий (это для 4-й танковой дивизии). Одновременно производство «взрывчатых веществ» следует сосредоточить на нуждах люфтваффе (бомбы и боеприпасы для зенитных орудий) за счет сокращения потребностей сухопутных сил.

Слишком скоро нам судьбой было предначертано понять, что с точки зрения стратегии эти приказы далеко опередили ход событий; более того, они оказали серьезное и пагубное воздействие на последующий ход Восточной кампании [157]157
  Эти приказы готовились совместно двумя рабочими группами отдела «Л». Первый приказ вышел 13 июля под названием «Перевооружение сухопутных сил – танковая программа». Второй вышел 14 июля и имел название «Инструкции по личному составу и вооружению на основании директивы № 32». После более детального изучения положения с боевой техникой и запчастями 8 августа 1941 г. появилась инструкция ОКВ, согласованная с ОКХ, насчет сокращения числа танковых и моторизованных дивизий соответственно до 30 и 15. Эта инструкция предусматривала также расформирование 49 из 163 пехотных дивизий.


[Закрыть].