Текст книги "Тайна «Хорнсрифа»"

Автор книги: Вальтер Треммин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Но что делать? Доложить, что единственная возможность спасти уцелевшие подводные лодки от верной гибели – это прекратить подводную войну? Это будет настоящим безумием! Разве можно об этом докладывать? Адмирал потер рукой лоб. Такое предложение будет расценено как пораженчество, и ему тогда не сносить головы.

Продолжать войну бессмысленно… Значит, конец! Но как спастись самому? Есть ли еще надежда на это? Остается одно: быть на месте и попытаться выжить! Самое главное сейчас – остаться в живых и дождаться конца войны. Долго она уже не продлится. Итак, надо продолжать!

Мысли адмирала прервал адъютант. Обер-лейтенант постучал в дверь и, не дожидаясь разрешения, сразу вошел.

– Покорнейше прошу разрешения войти, – адъютант держал в руке только что полученную радиограмму.

Адмирал растерянно посмотрел на него. Этот молодой офицер словно подслушал его самые сокровенные мысли.

– Ну, что там? – спросил он, быстро оправившись от своих мыслей и растерянности.

– Радиограмма из Бордо, господин адмирал.

Начальник оперативного отдела осторожно

взял листок и прочел: «Донесение командира «U-43». 30 марта потоплен транспорт водоизмещением 16000 тонн. Название точно не установлено. Предположительно «Дьюнедин Стар».

– Ого! – горестные думы и заботы адмирала мгновенно улетучились. – Наконец-то еще один попался! Немедленно направьте это донесение в ставку фюрера,

– Уже сделано, господин адмирал.

– Прекрасно! «U-43» действует в квадрате «Z-З»?

– Так точно, господин адмирал!

– Кто командир?

– Тен Бринк, господин адмирал.

– Пятнадцать тысяч… Тен Бринку повезло. Через неделю… с шестого апреля в этом квадрате охота запрещена. Запишите: по возвращении Тен Бринку прибыть ко мне с докладом. Я награжу его лично!

Адмирал сиял, и обер-лейтенант был счастлив разделить со своим шефом радость по поводу успеха командира подводной лодки «U-43».

* * *

– Они все погибли… Все! – с отчаянием в голосе тихо проговорил Шюттенстрем. – Уже шестой день, Кунерт! Я все время надеялся, что мы все же встретим их. Как вы думаете, они еще живы?

Кунерт молчал.

Старик покачал головой. Он не говорил вслух, но все время думал: «Правильно ли я поступил, пересев в этот ял? Имел ли я право оставлять других в беде?»

Изможденные люди лежали на дне шлюпки. Мучительная жажда высушила губы. Только Кунерт, сидевший на руле, сохранял еще силы. Вдруг он показал на какую-то темную точку, маячившую вдали:

– Это не наша шлюпка?

Через некоторое время утомленные глаза моряков увидели человека, державшегося на воде благодаря спасательному жилету. Моряки попытались приблизиться к нему, но набрали в ял воды, и им пришлось долгое время вычерпывать ее, расходуя на это последние остатки сил. Наконец им удалось подойти к несчастному. В человеке еще теплилась жизнь. С трудом они втянули его в ял.

– Положите его вдоль! – сказал Шюттенстрем.

– Он еще жив! – вдруг закричал Помайске.

Через некоторое время, несчастный открыл глаза и долго смотрел на Шюттенстрема. В его взгляде горели ненависть, ярость и угроза. Это был матрос Биндер. Он никогда ничем не выделялся среди других на судне. Его знали как спокойного, исправно несущего свою службу матроса.

Старик погладил рукой осунувшееся лицо Биндера и спросил:

– Биндер, где остальные? Что с надувной шлюпкой?

Глаза матроса, полные ненависти и ярости, вновь остановились на Шюттенстреме.

– Все утонули!.. Я остался один!.. – крикнул Биндер презрительно. – А вы бросили людей! Будьте вы прокляты!

Шюттенстрем стиснул зубы и отвернулся. Упрек Биндера больно ранил его. Все время он не переставал думать о судьбе двадцати пяти моряков, оставшихся в той шлюпке: «Живы ли они?.. Не лучше ли было остаться с ними? Тогда бы не пришлось слушать сейчас справедливые упреки…»

Биндера тошнило. Делая большие передышки, он рассказывал:

– Все глубже и глубже… Вычерпывали воду… Черт возьми!.. А вы… командир… бросили людей… Конечно, эта… посудина… надежнее. – Рыдания не давали ему говорить.

Седая голова Шюттенстрема упала на грудь.

– Что с доктором Беком? – едва слышно спросил он.

– Доктор Бек еще раньше покончил с собой.

Биндер начал кашлять кровью. Задыхаясь, он

все же продолжал:

– Он что-то проглотил… Не знаю, что… И умер… Его спустили за борт… мертвого, конечно…

Силы оставили Биндера, и он потерял сознание. Кунерт давно собирался заставить его замолчать, чтобы он не сводил людей с ума. Но Шюттенстрем подал ему знак: «Не мешай, пусть говорит».

Шюттенстрем посмотрел по очереди на каждого из сидевших в шлюпке. Все сидели скорчившись, так как распрямиться нельзя было: лодка была слишком переполнена. Голод, холод, жажда и чувство обреченности действовали угнетающе. Только Кунерт, казалось, ничего не чувствовал. А ведь с момента гибели «Хорнсрифа» они ни капли не пили пресной воды. Кунерт даже пытался вселить бодрость в товарищей по несчастью.

– Знаете, командир, сейчас мы приближаемся к пароходным линиям… Бразилия… Ветер попутный и, если нам повезет…

– Эх, Кунерт, воды бы нам! – Шюттенстрем произнес это так тихо, чтобы никто не слышал. Слово «вода» приводила людей в бешенство.

– Дождь… Дождь… нужен! – как заклинание прошептал капитан, складывая молитвенно руки.

Перочинным ножом, случайно уцелевшим в кармане, Клоковский делал зарубки на борту шлюпки. Заметив вопросительный взгляд Шюттенстрема, матрос пояснил:

– Восьмая, капитан! Каждый день – по одной!

Шел восьмой день.

Люди не могли спать. Едва заснув, они судорожно вздрагивали и тут же просыпались. Кругом вода, бесконечный простор… Столько воды – и ни капли пригодной для питья.

Вдруг раздались пронзительные крики, истерический смех:

– Идиоты! Негодяи! Проклятые собаки! Саботажники! Это ваша работа в Иокогаме! – Казначей, до сих пор лежавший неподвижно, вскочил. Костлявыми руками он ловил воздух, кричал, прыгал, топал ногами и едва не опрокинул шлюпку.

Несмотря на безумие, казначей все же узнал своего врага – Шмальфельда. Он хотел броситься на него, но, споткнувшись о банку, упал прямо в крепкие объятия Кунерта.

– Отстань! Оставь Шмальфельда в покое! – с угрозой в голосе проговорил Кунерт. – Ты отправишь всех нас на дно!

Казначею все же удалось вырваться из цепких рук Кунерта, и он снова бросился на Шмальфельда. Исцарапанными пальцами он, словно клещами, сжал горло Шмальфельда. С безумными, ничего не видящими глазами он прорычал:

– Гад!.. Связался с жидовкой… – Истерический смех снова сменился воплем:

– Мы победим… Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра – весь мир!

Никто не заметил, как Клоковский, собравшись с силами, подкрался к казначею и неожиданно резко ударил его в челюсть. С диким криком тот перелетел через борт и шумно шлепнулся в воду. Только раз над поверхностью показались две руки, и казначей скрылся под водой.

Нервы моряков были настолько напряжены, что этот случай не произвел на них никакого впечатления. Казалось, что они даже почувствовали облегчение. Шмальфельд неподвижно смотрел на место, где скрылся его бывший начальник. Фишель, его обвинитель, остался на надувной шлюпке. И, как рассказал Биндер, тоже утонул. Заседание трибунала в Бордо теперь, пожалуй, не состоится. Из горла Шмальфельда вырвался какой-то хриплый звук. Он сам не знал, смех это или еще что-то. Бордо… Где этот город?

Десятый день.

Десятая зарубка на борту. В небе повисли тяжелые тучи. Где-то далеко, на горизонте, шел дождь.

Умирающие от жажды люди воспаленными глазами неотрывно всматривались в даль. Оттуда могло прийти спасение. Хоть бы раз напиться!

– Перестань или я заткну тебе глотку! – простонал Пионтек.

После Клоковского окончательно ослабел Вольдемар Ринг. Впервые за эти дни он раскис. Девять дней и ночей, девять мучительных суток он стойко и молчаливо переносил страдания, А теперь он безудержно плакал. И только Кунерт, сохраняя непоколебимое спокойствие, бессменно сидел на руле.

– Вот увидите, командир, у нас будет вода! – сказал он Шюттенстрему, указывая на небо, которое заволакивало тучами.

* * *

Моряки напились досыта… Досыта! Их желудки были наполнены водой.

Ветер гнал шлюпку к берегам Африки. Свинцово-черные тучи принесли с собой не только питьевую воду, но и шторм. Вскоре ял зачерпнул воду. Кунерт кричал, угрожал, пытаясь расшевелить людей для спасения их же собственных жизней. С огромным трудом ему удалось заставить окончательно обессилевших моряков вычерпывать воду.

Они работали как одержимые. Но едва они успевали освободить шлюпку от смертельно опасного балласта, как на них обрушивалась очередная порция воды.

– Право руля! – закричал Кунерт Шюттенстрему, теперь сидевшему у руля. – Командир, поставьте шлюпку носом против волны.

Делая невероятные усилия, Шюттенстрем боролся с усталостью, давившей на него тысячепудовым грузом. Кунерт бросился к румпелю.

– Держись! – закричал он.

Теперь он твердо держал ял по ветру. Посмотрев на людей, беспрерывно вычерпывающих воду, Кунерт ужаснулся: разъяренные волны смыли за борт и поглотили в своей пучине еще нескольких моряков.

– Клоковского и Ринга нет… Геллера, маленького Геллера тоже смыло, – тихо сказал Кунерт не сразу все понявшему Шюттенстрему. – Пионтека тоже нет. Пионтек от жажды потерял рассудок. Ну, теперь он напьется досыта.

– Еще четверо! – заикаясь пробормотал Шюттенстрем. – Из трехсот… шестидесяти… пяти… еще четверо!

Шторм утих внезапно, и так же неожиданно из-за туч выглянуло солнце. В другое время такая погода обрадовала бы моряков. Но теперь люди неподвижно лежали на дне шлюпки. Ни одной улыбки не появилось на их лицах.

Шюттенстрем отчаянно боролся с самим собой. Вдруг он встал, выпрямился во весь рост и посмотрел на Кунерта. С ужасом он увидел, что осталось от когда-то богатырски сложенного моряка: лицо осунулось до неузнаваемости, из– под лохмотьев выпирали кости, обтянутые дряблой кожей.

– Все бесполезно, Кунерт! – невидящими глазами Старик смотрел перед собой.

– Нет! – решительно возразил тот и сердито посмотрел на командира. – Шлюпку, только на одну восьмую залило водой. Шторм утих. Если пройдет еще небольшой дождь, тогда мы выберемся! Слышите, командир?

Его слова были сказаны впустую. Лицо Шюттенстрема внезапно стало мертвенно-бледным.

В первые дни после катастрофы он еще держал себя в руках, сохраняя присутствие духа. Полный энергии и решимости, он пытался вселять в отчаявшихся бодрость, мужество и уверенность в спасение. Но, узнав о гибели надувной шлюпки, Старик вдруг сдал. Обвинения Биндера он принял молча, без возражений. Все попытки Кунерта ободрить командира остались бесплодными.

Теперь Шюттенстрем сидел скрючившись, дрожа всем телом. Его знобило. Все время с тех пор как он пересел в ял к Кунерту, его лихорадило. Но он все же мужественно переносил все невзгоды, старался думать и принимать решения. «Мне надо было бы остаться на борту «Хорнсрифа», – говорил он себе, – тогда я смог бы умереть с честью». Но сразу же оправдывал себя: «Это, конечно, было бы неправильно! Не мог же я бросить своих людей на произвол судьбы? Разве я был им не нужен? Поступив так, я оказался бы трусом! И перешел к Кунерту я тоже правильно. Я хотел избавить дырявую шлюпку от лишнего груза. Я пытался сделать все, чтобы спасти людей. Кто мог знать, что все окажется напрасным?»

У него начался новый приступ лихорадки. Шюттенстрем хорошо понимал, что долго не протянет. Он уже немолод, и перенести такие мучения у него просто не хватит сил. Старый моряк вновь заставил себя проанализировать свои действия во время и после катастрофы: «Кто виноват в гибели судна и многих людей? Правильно или неправильно я поступал?» И сколько бы он ни думал, все время приходил к одним и тем же выводам. Во время катастрофы Шюттенстрем действовал правильно. Он сделал все, что мог. Он был не в состоянии чем-либо помочь гибнувшим матросам. Шюттенстрем не снимал с себя вины в гибели судна и людей. Но причины этого несчастья лежали значительно глубже. В своих многочасовых размышлениях, прерываемых частыми приступами лихорадки, Старик пришел к выводу, что его отношение к жизни было неправильным. «Доктор Бек был прав, говоря, что нужно делать только то, что близко твоему сердцу и твоим убеждениям, только то, за что ты в любой момент готов нести ответственность. Я не должен был, не имел права принимать командование «Хорнсрифом». Я не должен был поддерживать режим, повинный в этой войне и ввергший Германию в несчастье».

Мысли Шюттенстрема спутались, голова закружилась. Он закрыл глаза. «Надо заснуть… Заснуть и забыться… Избавиться от этих мыслей, день и ночь не дающих мне покоя».

Шюттенстрем вдруг сник и начал медленно сползать с банки. Кунерт бросился к нему и попытался помочь встать. Но это уже было не нужно. Шюттенстрем был мертв.

* * *

Начальник оперативного отдела штаба подводных сил озабоченно потирал лоб. Стоявший рядом с ним адъютант вопросительно смотрел на него, ожидая приказаний. Адмирал резко отодвинул кресло, поднялся и забегал перед картой с нанесенной на ней оперативной обстановкой.

– Как это может быть? – ярость и возмущение слышались в его голосе. – Сегодня уже десятое апреля, а от «Хорнсрифа» все еще нет донесений. Транспорту в шестнадцать тысяч тонн не так-то просто исчезнуть из поля зрения. Вы, обер-лейтенант, не можете объяснить, в чем дело?

Адъютант беспомощно посмотрел на своего шефа, безмолвно пожимая плечами. Что он мог ему ответить? В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Адмирал снова упал в кресло.

– Может быть, что-нибудь случилось?.. Это было бы для нас чертовски неприятно. – Сделав небольшую паузу, он в раздумье продолжал:

– Ставка фюрера и так уже имеет на нас зуб!

Что беспокоило начальника оперативного отдела – судьба «Хорнсрифа» или жизнь трехсот шестидесяти пяти человек? Или он волновался, ожидая наказания?

Эти вопросы занимали адъютанта, но он не хотел искать на них ответа… В таких случаях лучше напрасно не перегружать свой мозг подобными мыслями.

* * *

Шестнадцатый день!

Полный штиль. Шмальфельд лежал около неподвижного тела Помайске. Еще утром моряки с ужасом увидели, что Помайске мертв, но у них не было сил, чтобы спустить его за борт. После полудня Шмальфельд приподнялся и, с трудом шевеля губами, проговорил:

– Не можешь… ты его… Помайске… за борт? Я не могу… больше смотреть… на него, – рыдания прервали его слова.

Шмальфельд плакал без слез. Страшный плач! Моряк снова со стоном упал:

– Больше не могу… Не могу…

И откуда только взялись силы у Кунерта! Он с большим трудом приподнялся, встал на колени, чтобы исполнить желание своего последнего оставшегося в живых товарища.

– Счастливого плавания, моряк! – эти торжественные слова прозвучали так, будто Кунерт говорил: «Скоро и мы пойдем за тобой».

Семнадцатый день!

– Эй, Юрген! Ты не мог бы меня сменить? – крикнул Кунерт своему товарищу.

От усталости и истощения он едва держался на ногах. Но Шмальфельд еще больше ослаб, он уже не мог подняться.

– Воды… Воды… – стонал он почти беспрерывно.

Восемнадцатый день!

Навалившись всем телом на румпель, низко опустив голову, Кунерт пытался держать хотя бы примерный курс. Все еще безветренно. Парус бессильно повис. С носа шлюпки едва слышны стоны Шмальфельда:

– Воды… Воды…

Но что вдруг случилось со Шмальфельдом?

Он встал, неподвижными стеклянными глазами уставился на море:

– Что, если я… морскую воду… несколько капель…

Кунерт очнулся:

– Только попробуй! – Он бросил румпель, подполз к товарищу и на ухо ему прорычал: – Выпьешь морской воды – конец!

Двадцатый день!

Кунерт спит лишь урывками. Он сам удивляется, как у него еще хватает сил, как ему вообще удалось сохранить ясность мыслей. «Могу поклясться, что сегодня уже двадцать третий день. Когда-то я читал, – вспоминал Кунерт, – что человек без пищи, а особенно без воды, не может прожить больше двадцати дней». Несколько дней назад он нашел живую рыбу, каким-то образом оказавшуюся в яле, и сразу же проглотил, предварительно оторвав кусочек для Шмальфельда. Но тот даже не раскрыл рта.

«Без пищи, – думал Кунерт, – я еще смогу прожить несколько дней». Третий и пятый дни были днями кризиса. Тогда протестовали кишки, желудок и мозг, дико билось сердце, к горлу то и дело подступала мучительная тошнота, затмевающая сознание. Но с тех пор все прошло, и теперь все его мысли были заняты одним: выдержать! Тогда, после пятого дня, он оторвал от своей тужурки пуговицу и сунул ее в рот.

Теперь он сосал ее все время. Пользы от нее, конечно, никакой, но все же во рту что-то есть. Кунерт заставлял себя не думать о воде. Слизистая оболочка рта стала как пергамент, глотать было мучительно больно. Но пить морскую воду? Нет!

Шмальфельд лежал в полной апатии. «Бедняга», – думал Кунерт, глядя на него.

Двадцать первый день!

Со Шмальфельдом случилось что-то непонятное. Он стал невероятно оживленным. В глазах появился блеск, восторг, экстаз. На его губах застыла блаженная, счастливая улыбка. Кунерта это очень испугало. Такая улыбка может быть только у ангела или у сумасшедшего. Шмальфельд начал бредить. Он звал свою невесту, называя имена людей, которые Кунерт впервые слышал. Потом приподнялся, попытался запеть, но тут же упал на дно яла. Его тело несколько раз содрогнулось, а затем замерло. Широко раскрытыми глазами он неподвижно смотрел на небо. Кунерт нагнулся над ним и сразу все понял:

– Юрген! Ты напился морской воды!

Ужас застыл в глазах Кунерта. Он тряс своего последнего товарища, все время называя его по имени. Но Шмальфельд не отвечал. Кунерт понял, что остался один.

Под вечер пошел дождь. Встав на колени, Кунерт подполз к мачте и, с величайшим трудом отвязав парус, расстелил его. Когда дождь усилился и на парусине появилась вода, Кунерт с жадностью начал пить. Он пил, пил и пил. Его вырвало, но он опять пил… Пил он долго, пока его высохшее тело не впитало нужное количество живительной влаги. Напившись, Кунерт опустил голову в скопившуюся в парусе воду, сполоснул лицо, шею, грудь. Он фыркал, плескался, радостно вскрикивая, как ребенок, барахтающийся в ванне.

Затем Кунерт подполз к своему мертвому товарищу и заглянул ему в лицо. Тот все еще лежал с открытым ртом. Осторожно и нежно Кунерт приподнял его безжизненное тело и плавно, не глядя, опустил за борт.

На следующее утро Кунерт лежал на дне яла так же неподвижно, как накануне Шмальфельд. Сознание возвращалось к нему редко и лишь на короткие мгновения. Маленький японский ял, никем не управляемый, одиноко покачивался на волнах Атлантического океана.

Над морем послышался какой-то шум. Тук– тук-тук-тук. Слух Кунерта уловил его, но сознание не воспринимало ничего. Потом он почувствовал, как его подняли и понесли…

* * *

Капитан португальского танкера «Компоамор» Гомес сделал в вахтенном журнале следующую запись: «30° северной широты, 21° западной долготы, взят на борт человек в бессознательном состоянии, национальность не известна. Шлюпка, вероятно, японского или китайского, возможно, и индонезийского происхождения также принята на борт».

Танкер «Компоамор» шел в один из портов Вест-Индии.

Тяжелое стальное тело танкера, разрезая волны, прокладывало себе путь через океан. Огромные водяные валы, гонимые ветром, набегали так быстро, что, казалось, старый танкер идет со скоростью не менее сорока узлов. На самом же деле он почти стоял на месте.

Кунерт без сознания лежал в каюте старшего помощника капитана. Когда-то очень сильный человек, он казался сейчас совсем маленьким под ветхим шерстяным одеялом. Тихо, почти неподвижно сидел около него боцман-испанец и неотрывно смотрел на ставшее похожим на маску лицо с впавшими щеками, ввалившимися глазами и спутавшейся бородой.

– Боже! – бормотал испанец, уже несколько лет плавающий на португальском танкере. – Боже милостивый, сохрани жизнь этому несчастному!

Очень медленно он поднес ко рту Кунерта чашку с мясным бульоном. Испанец осторожно приподнял голову моряка и влил ему в рот немного теплой жидкости. Кунерт сделал два слабых глотка, но после третьего поперхнулся, и бульон оказался на одеяле.

Боцман бережно опустил голову Кунерта на подушку и пошел доложить капитану о неудавшемся опыте. Врача на судне не было.

– Как бы нам не сделать ошибки, – сказал капитан. – В таком состоянии малейшая оплошность может стоить ему жизни.

Затем капитан решил, что сейчас самое лучшее– это дать пострадавшему немного коньяку.

Когда боцман с коньяком вошел в каюту старшего помощника, Кунерт все еще лежал с закрытыми глазами. Но боцману показалось, что это было уже не бессознательное состояние, а глубокий сон, который, возможно, вернет человека к жизни.

* * *

Время шло. Все теснее сжимались клещи вокруг гитлеровской Германии, все нервознее становилась работа немецких штабов, все больше и больше неудач терпела германская армия на фронте.

Командующий подводными силами переместился вместе со своим штабом в убежище. Обстановка в Париже стала очень опасной, и командующий не хотел рисковать собственной жизнью.

В кабинете начальника оперативного отдела уже несколько часов шло совещание. Двадцать минут назад по приказу командующего для доклада прибыл командир подводной лодки «U-43» капитан-лейтенант Тен Бринк. В совещании участвовали все начальники отделов и служб. За письменным столом сидел адмирал. Капитан-лейтенанту Тен Бринку предложили занять место напротив начальника оперативного отдела. Смущенно и даже растерянно начал Тен Бринк свой доклад. Собравшиеся очень внимательно слушали его, время от времени одобрительно кивая. Перед их глазами оживала картина нападения подводной лодки «U-43» на английский транспорт. Тен Бринк подробно описал также характерные особенности потопленного судна. Каждому из присутствовавших было ясно, что за потопление английского транспорта Тен Бринк заслуживает высокой награды.

Начальник оперативного отдела порывисто встал. Поправив очки и многозначительно откашлявшись, он торжественно произнес:

– Атаку, господин капитан-лейтенант, вы провели блестяще! Только жаль, что потеряли фенриха. Видно, была очень большая волна!

Тен Бринк, поднявшийся одновременно с адмиралом, вытянулся и с окаменевшим лицом ответил:

– Так точно, господин адмирал! Страшное волнение! Никакой возможности не было его спасти. Кроме того, акустик услышал шум винтов корабля противника. Ожидалось появление самолетов… Очень жаль, господин адмирал!

– Я, конечно, понимаю. Фенрих был отличным парнем. Как вы считаете?

– Так точно, господин адмирал! Отличный моряк! Из него вышел бы блестящий офицер.

– Гм, так… – адмирал с минуту раздумывал, потом сказал: – Я думаю, мы наградим фенриха Вильдхагена посмертно. Нужно наградить. Он из хорошей семьи. Его отец занимает высокий пост в министерстве иностранных дел, близок к Риббентропу.

Достав из стола маленькую коробочку и обежав семенящими шажками огромный письменный стол, адмирал подошел к Тен Бринку:

– А вас, мой дорогой Тен Бринк, от имени фюрера и верховного главнокомандующего награждаю германским золотым крестом. – С этими словами начальник оперативного отдела прикрепил орден на грудь Тен Бринку.

Адмирал пожал капитан-лейтенанту руку и обвел взглядом присутствующих, давая понять, что церемония окончена. Затем он вышел через предупредительно распахнутую адъютантом дверь. В конце коридора адмирала догнал молодой офицер из его штаба:

– Извините, господин адмирал. Покорнейше прошу разрешения задать один вопрос. Как быть с «Хорнсрифом»?

– Ах, не приставайте ко мне с этим «Хорнсрифом»! Ничего не делать, ждать! – прервал его адмирал. – Вам что-нибудь известно о потоплении? Нет? Ну вот! Завтра все это дело будет выглядеть совсем иначе! – с этими словами начальник оперативного отдела повернулся и пошел дальше, оставив молодого офицера в недоумении.

Приняв поздравления офицеров штаба, Тен Бринк тоже вышел из комнаты. На улице его догнал капитан 1 ранга, бывший командир подводной лодки, теперь служивший в штабе командующего подводными силами:

– Послушайте, Тен Бринк. Не делайте так больше. Никогда не подходите близко к атакованному вами судну. Это может вам дорога обойтись!

– Так точно, господин капитан первого ранга! Впредь я буду уходить от них.

Тен Бринк, получив отпуск, решил провести его в Гамбурге, в доме своего тестя консула Хуземана. Дом, в котором родилась его Ютта, был одним из лучших домов города.

В зимнем саду, лениво развалившись в кресле, сидел консул Хуземан, перед ним – его зять командир подводной лодки капитан-лейтенант Тен Бринк.

Хуземан был не в духе. Приходится отпустить Анни, которая хозяйничала у него, пока Ютта была в деревне. Теперь дочь вернулась в город. В деревне, хотя и скучно, но зато безопаснее – нет таких страшных бомбардировок. Но все-таки консул был озадачен не только этим. Что же произошло?

Власти узнали, что у консула есть служанка и заставили Анни пойти работать на военный завод, где изготовляли снаряды. Еще год назад консул использовал бы все знакомства и, будучи владельцем нескольких работающих на военную промышленность фирм, не допустил бы, чтобы его оставили без прислуги.

Но теперь… Теперь, пожалуй, лучше не показывать лишний раз своих связей с этим режимом. Ибо… Вот это-то «ибо» и было той черной кошкой, которая пробежала между консулом и его зятем. Хуземан считал, что теперь лучше всего смотреть на вещи и события трезво и реально.

Недавно – это было в первый день отпуска Тен Бринка, – открывая бутылку своего излюбленного вина, консул сказал:

– Видишь, мальчик, вот этого они еще не могут нас лишить.

– Это замечательно, папа, что ты так говоришь. Раньше…

– Ну да, да, – рассмеялся Хуземан, – мы ведь все же взрослые люди. Никого не обманываем, но и не допустим, чтобы нас провели. Или при той обстановке, какая сложилась сейчас, ты еще веришь в победу? Ну хорошо, я не хочу ставить тебя в неловкое положение. Но что касается меня, то я считаю, что пора уже перестраиваться на иной лад.

«Крысы бегут с тонущего корабля», – подумал капитан-лейтенант, а вслух сказал:

– Значит, ты готовишься к чему-то новому, папа? Интересно знать, как ты себе представляешь это новое?

– Бог его знает! Ведь в мире нет ничего вечного, все меняется. Будь здоров!

– Ну, хорошо. Ты же был всегда там, где бывает наш господь бог, – у сильных мира сего. Интересно, пригодятся ли новым представителям сильных мира сего твои заслуги перед фюрером?

– Об этом уж позабочусь я сам, – недовольно пробурчал консул.

– Сам! Сам! – вспылил моряк. – Тогда, по– твоему, пусть государство летит к черту? У тебя и тебе подобных одна забота – нажиться, набить карман!

– Позволь, позволь! – вскочил старик. – Как ты смеешь со мной так разговаривать?

– Я говорю, как солдат, который за таких вот, как ты, идет на смерть!

Услышав громкий спор, из соседней комнаты вышла растерянная Ютта:

– Не хватало еще, чтоб вы поссорились! Ведь, в конце концов, папа думает о нашем счастье.

– Ах вот как! Счастье Хуземанов! – вырвалось у Тен Бринка.

Ютта обиделась, и это сбило с толку Тен Бринка. Сейчас, да, и потом, он ломал себе голову, стараясь найти ответ на вопрос: «На чьей стороне Ютта – мужа или отца?»

С Краусом он так ни до чего и не договорился. Тен Бринк мог понять его. После разговора с первым помощником, беседы с Вильдхагеном и Геммелем командир много размышлял. Как же должен вести себя человек в этой ситуации? Как ему действовать, как поступать? В сущности, он завидовал Геммелю, который был духовно богаче его, Тена Бринка.

После первой ссоры с тестем Тен Бринк с нетерпением ждал конца отпуска. Серьезные разговоры больше не велись. Да и о чем говорить! С женой Тен Бринк разговаривал только о незначительных вещах.

Ютта, лежа в своей комнате, отдыхала. Ее тоже больше не радовал отпуск мужа. Анни просунула голову в дверь и сказала:

– Я иду в кино. Господин Хуземан разрешил.

По дороге в кино Анни бросила в почтовый ящик письмо, адресованное старшему унтер– офицеру Георгу Геллеру, служившему в штабе командующего подводными силами. Они переписывались, но эта переписка не была похожа на любовную. Сохрани боже! В такое-то время! Кроме того, Анни было уже за тридцать. Они познакомились на набережной Альстера, и каждый почувствовал, что встретил хорошего, порядочного человека. У них завязалась переписка.

Анни писала, что ее, как и многих женщин, посылают работать на военный завод и что если он ей ответит, то его добрые слова будут значить много больше, чем до сих пор. «Хорошо, что он служит в штабе, – думала Анни, – это не так опасно. По крайней мере, сидит на берегу, не то что его брат, который ушел на «Хорнсрифе», и о нем уже давно ничего не слышно».

* * *

Шторм наконец утих. Лишь изредка набежавшая волна разобьется о нос танкера, и ее брызги с шумом упадут на палубу. Человек, закутанный в дождевик, шел на бак, пригибаясь от встречного ветра. Это был капитан Гомес, которого беспокоило состояние подобранного моряка, лежавшего в каюте старшего помощника. Он шел туда еще и затем, чтобы посмотреть, как боцман ухаживает за больным. Когда капитан вошел, Кунерт уже проснулся. По его глазам было видно, что он начинает различать людей и предметы, окружающие его. Гомес собрал весь свой запас слов пяти языков, пытаясь хоть что-нибудь узнать об этом человеке. Делая невероятные усилия, Кунерт несколько раз безуспешно пытался говорить, но, кроме нечленораздельных звуков, ничего произнести не смог.

«Что же делать?» – думал Гомес. Боцман рассказал, что больной не ест и не пьет. Коньяк давать опять опасно: кто знает, какое действие может оказать алкоголь на внутренности, превратившиеся в сплошную рану. Капитан хорошо все понимал, но надо же, наконец, что-то делать.

Гомес направился в радиорубку, где сидел смуглый радист с наушниками на голове. Он пытался связаться с каким-нибудь судном, находящимся– поблизости. Наконец ему удалось установить связь с судном, проходившим на расстоянии семидесяти – ста миль. Как потом выяснилось, это был пароход одной из нейтральных стран, направлявшийся в Южную Америку. Гомес приказал радисту узнать, нет ли там врача.

«Говорит танкер «Компоамор»… – отбивал ключом радист. – Есть ли у вас на борту врач?.. Вопрос… Что давать потерпевшему кораблекрушение?.. Пищу желудок не принимает… Прием.»

С нейтрального судна ответили: «Растирать тело… Массировать… Горячий бульон с яйцом… Прием…»

Гомес покачал головой.

Радист отстучал: «Его рвет».

«Ром… Коньяк… По чайной ложке…» – посоветовали с нейтрального судна.

– Ну, что! – весело сказал капитан и быстро вышел из радиорубки, сильно хлопнув дверью.

Гомес решил лично проделать процедуру, рекомендованную врачом. С волнением смотрел боцман, как его капитан влил в рот Кунерта чайную ложку коньяку.

Мучительно морщась и давясь, Кунерт проглотил обжигающую жидкость. Через некоторое время лицо больного ожило, и он произнес первые слова: «Gott sei Dank!» («Слава богу!»).