Текст книги "Сент-Ронанские воды"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

– Ты, однако же, ошибаешься, – сурово произнес Моубрей, – если рассчитываешь на большую свободу, чем по моему разумению тебе можно предоставить без вреда для тебя самой. Закон разрешает, а рассудок и даже родственное чувство требуют, чтобы ты находилась под наблюдением ради твоей же безопасности и душевного покоя. Если все, что говорят, правда, ты при жизни отца слишком много бродила одна по лесам.

– Да, это правда, это правда, Моубрей, – плача промолвила Клара. – Да сжалится надо мной бог, и да простит он тебе, что ты попрекнул меня состоянием моего рассудка. Я знаю, что иногда мне нельзя доверяться моему собственному разумению, но тебе ли напоминать мне об этом?

Моубрей и смягчился и немного растерялся.

– Это еще что? – сказал он. – Наговорила мне обидных вещей, заявила, что готова уйти из моего дома, а теперь, когда я потерял терпение и резко ответил, плачешь!

– Скажи, милый брат, что ты говорил не всерьез! – вскричала Клара. – О, скажи, что ты говорил не всерьез! Не отнимай у меня свободы – это все, что у меня осталось, а она – бог свидетель! – слабое утешение в моих горестях. Я стану улыбаться всему и всем, стану ходить на воды, стану наряжаться, как ты пожелаешь, говорить все, что ты захочешь, но, пожалуйста, дай мне здесь, дома, быть одной, дай мне без свидетелей плакать в родном доме и не заставляй ) битую горем сестру покончить с собой у твоей двери. Жить мне осталось недолго, но пусть не твоя рука обрежет нить этой жизни. Не тревожь меня, дай мне спокойно уйти из этого мира. Прошу не столько ради себя, сколько ради тебя самого. Мне так хочется, Моубрей, чтобы ты после моей смерти иногда вспоминал обо мне, вспоминал без угрызений совести, которые неизбежны, если ты будешь со мною жесток. Пожалей меня хотя бы ради себя самого. От тебя я не заслужила ничего, кроме сострадания. Нас только двое близких людей, зачем же нам мучить друг друга?

Слова эти сопровождались целым потоком слез и раздирающими душу рыданиями. Моубрей не знал, на что решиться. С одной стороны, он был связан данным графу обещанием. С другой – сестра его была не в таком состоянии, чтобы принять подобного гостя. Более того – если бы он силою принудил ее к этому, она, весьма вероятно, держала бы себя таким образом, что уже совершенно невозможным оказался бы предполагаемый брачный союз, на котором он построил столько воздушных замков. Встав перед этой дилеммой, он снова прибег к уговорам.

– Клара, – сказал он, – как я уже не раз говорил тебе, я твой единственный родственник и покровитель. Если у тебя есть существенная причина не вести переговоров, которые собирался начать граф Этерингтон, и не дать ему в конце концов какого-то вежливого ответа, то ты просто обязана довериться мне. При жизни отца – во всяком случае, в последние годы его жизни – ты весьма злоупотребляла этой свободой, которую, видимо, так высоко ценишь. Скажи мне, уж не появилось ли у тебя в то время какой-нибудь безрассудной привязанности, которая делает для тебя такой угрозой появление лорда Этерингтона?

– Угрозой! – подхватила мисс Моубрей. – Ты выбрал подходящее выражение, и ничто не может быть для меня ужаснее этой угрозы, разве что ее осуществление.

– Я рад, что ты как будто приходишь в себя, – ответил брат, – но это не ответ на мой вопрос.

– Неужели, – сказала Клара, – для того, чтобы отказываться от замужества или хотя бы от выслушивания докучных предложений, нужно уже быть связанной словом, данным другому, или еще чем-либо? Немало молодых людей уверяют, что до самой смерти останутся холостяками почему же мне нельзя в двадцать три года записаться в старые девы? Дай мне, как любящий брат, сделать это, и когда у тебя появятся дети, никто не будет так ласкать и журить, так нянчить и школить своих племянников, как их тетя Клара.

– Так почему бы не сказать всего этого лорду Этерингтону? – спросил Моубрей. – Прежде чем отказываться от встречи с ним, подожди, пока он не совершит этой страшной вещи – не сделает предложения. Кто знает, может быть, причуда его пройдет: ты говоришь, что он ухаживал за леди Бинкс, а ведь ее милость достаточно ловка и красива.

– Пусть бог поможет им обоим (лишь бы все обошлось по-честному) и она удержит его милость при себе! – сказала Клара.

– Ну что ж, – продолжал брат, – раз дело обстоит так, я не думаю, чтобы милорд доставил тебе много беспокойства самое большее, что тебе, может быть, придется сделать – это вежливо отказать ему. После того как он говорил об этом с человеком моего положения, он не может отступиться, пока ты сама не пособишь ему.

– Если это все, – сказала Клара, – то при первом же удобном случае он получит такой ответ, что сможет обручиться с любой дочерью Евы, кроме Клары Моубрей. Я так хочу отпустить пленника на свободу, что, кажется, жажду теперь этого посещения еще сильнее, чем только что страшилась его.

– Нет, нет, торопиться некуда, – возразил брат. – Ты не можешь отказать, пока он не задаст тебе вопроса.

– Разумеется, – сказала Клара, – но я хорошо знаю, как сделать, чтобы он и вопроса не задал. Я возвращу леди Бинкс ее поклонника, не приняв от него в виде выкупа никакой любезности.

– Это уж никуда не годится, Клара, – ответил Моубрей. – Ты не должна забывать, что он мой друг и гость и что его нельзя оскорблять в моем доме. Пусть все идет само собой. К тому же подумай одну минутку, Клара, не лучше ли тебе все-таки немного поразмыслить. Предложение, которое он намеревается сделать, весьма заманчиво: титул, богатство и, что еще важнее, право широко пользоваться этим богатством.

– Это уже вне рамок нашего молчаливого уговора, – возразила Клара. – Я и так уступила больше, чем считала для себя возможным, согласившись принять этого графа как обычного гостя. А теперь ты одобрительно говоришь о его притязаниях. С твоей стороны это недобросовестно, Моубрей. Берегись, я снова начну упрямиться и совсем откажусь его видеть.

– Делай как хочешь, – ответил Моубрей, который понял, что, лишь играя на ее привязанности к нему, он сможет добиться от нее каких-нибудь уступок, – делай как хочешь, дорогая Клара, но только, ради бога, утри слезы.

– И веди себя, – сказала она, пытаясь улыбнуться и одновременно выполняя его просьбу, – веди себя, хочешь сказать ты, «как все люди на этом свете». Впрочем, моя цитата все равно пропадет впустую – ты ведь не читаешь ни Прайора, ни Шекспира.

– И слава богу! – отозвался Моубрей. – Голова у меня и без того забита. Стану я еще, как ты и леди Пен, перегружать ее лишним хламом – стихами! Пу, пот и отлично: подойди к зеркалу и приведи себя в порядок.

Для того чтобы женщина утратила всякий интерес к своей внешности, надо, чтобы горе и страдание окончательно сломили ее. Даже сумасшедшая в Бедламе плетет себе венок из соломы и носит его не без некоторой претензии на элегантность. Мы знаем некую вдову, которая искренне оплакивала недавнюю утрату, но тем не менее носила траур с известного рода скорбным изяществом, доходившим почти до кокетства. Клара Моубрей, как бы она ни пренебрегала на первый взгляд своей внешностью, тоже сохранила свою манеру одеваться, хотя туалет ее всегда был прост и отнимал очень мало времени. Она сняла с головы шапочку для верховой езды и, распустив золотой шнурок индийской работы, связывавший ее локоны, слегка тряхнула головой, так что они пышной темной блестящей волной рассыпались по ее стройному, гибкому стану, покрыв его до самой талии. И пока брат, стоя, смотрел на нее со смешанным чувством гордости, любви и сострадания, она, вооружившись большим гребнем и без помощи какой-нибудь femme d'atour , сделала себе простую и красивую прическу, какие мы видим на статуях греческих нимф.

– Теперь надо только найти лучшую мою муфту, – сказала она, – и пусть являются принцы и пэры, я готова их встретить.

– Вот еще, муфту! Уже лет двадцать как все позабыли о муфтах! Они вышли из моды до твоего рождения.

– Это не так важно, Джон, – ответила сестра. – Когда у женщины, особенно у такой заядлой старой девы, как я, в руках муфта, – это признак, что она не намерена царапаться. Таким образом, муфта служит своего рода белым флагом и Освобождает от необходимости надевать перчатки, что столь предусмотрительно советует девиз наших родичей Мак-Интошей .

– Пусть будет по-твоему, – сказал Моубрей, – все равно тебя не переупрямишь. – Но что это? Еще письмо? Сегодня утром нас просто засыпают почтой!

– Может быть, небу угодно было, чтобы его милость принял во внимание все опасности, которые ожидают его в этом заколдованном месте, и решил не пускаться на авантюры, – предположила мисс Моубрей.

Брат бросил на нее недовольный взгляд и распечатал письмо, адресованное ему, с припиской: «Срочно и секретно». Содержание письма, весьма изумившее его, будет изложено в начале следующей главы.

Глава 24. С ГЛАЗУ НА ГЛАЗ

..Прочтите, герцог, это вот письмо.

Я нищ,

Но выставлю бойца, который кровью

Докажет все, что сказано в письме.

«Король Лир»

В письме, которое Моубрей получил и прочел в присутствии сестры, содержалось следующее:

«Сэр, У Клары Моубрей друзей не много, – может быть, и ни одного, кроме вас – по праву кровного родства, и пишущего эти строки – по праву самой сердечной, искренней и бескорыстной привязанности, какую мужчина когда-либо питал к женщине. Я пишу об этом с достаточной определенностью, ибо хотя мало вероятно, чтобы мне еще когда-нибудь пришлось видеться или беседовать с вашей сестрой, я хочу, чтобы вы вполне ясно представляли себе причину того интереса ко всему, что ее касается, которого я не утрачу до последнего дыхания.

Лицо, именующее себя лордом Этерингтоном, находится, как мне известно, неподалеку от Шоуз-касла и намеревается свататься к мисс Моубрей. С общепринятой точки зрения легко представить себе, что это лицо может выставить свое предложение в таком свете, который сделает его весьма лестным. Но прежде чем вы окажете этому претенденту поощрение, которого, казалось бы, заслуживают его намерения, наведите, пожалуйста, справки, действительно ли он обладает значительным состоянием, неоспоримо ли положение, занимаемое им в обществе, и не удовлетворяйтесь поверхностными сведениями и о том и о другом. Человек этот может оказаться обладателем состояния и титула, а единственным его правом на них будут алчность и дерзость, с которыми он их присвоил. Если мистер Моубрей, как можно полагать, ревниво блюдет честь своего дома, подобный союз нанесет ему только величайший ущерб. Все сказанное исходит от человека, способного доказать то, что он пишет».

***

После первого беглого ознакомления со столь необычным посланием Моубрей склонен был увидеть в нем злонамеренную выходку кого-либо из тех, кто лечился на водах. Ведь изобилующие на курортах пошляки нередко прибегают к анонимным письмам как безопасному и легкому способу морочить людей, к тому же безошибочно рассчитанному на то, чтобы вызвать как можно больше смятения и доставить как можно больше неприятностей. Но более тщательно обдумав все, он поколебался в своем первоначальном мнении и, внезапно очнувшись от раздумья, в которое был погружен, спросил, где посланец, доставивший письмо. «Кажется, в холле», – ответил слуга, и Моубрей устремился в холл. Нет, посланца там уже не было, но Моубрей мог еще видеть удаляющегося по аллее человека. Он окликнул его, ответа не последовало, и он побежал догонять посланца, по виду – крестьянина. Заметив, что за ним гонятся, человек этот прибавил шагу и, выйдя из аллеи, быстро свернул на одну из боковых тропок, хаотически протоптанных сборщиками орехов или просто гуляющими в зарослях кустарников и деревьев, окружавших замок: из-за этих зарослей последний, без сомнения, и получил свое название – Шоуз, ибо словом этим означается на шотландском наречии такой именно лес.

Раздосадованный явным желанием этого человека избежать встречи, Моубрей преследовал его довольно долго, пока не запыхался. Беглец уже давно скрылся из виду, и Моубрей в конце концов подумал, что предстоящий визит лорда Этерингтона требует его присутствия в замке.

Молодой лорд действительно прибыл в Шоуз-касл спустя лишь несколько минут после ухода Моубрея было странно даже, что они не встретились в аллее. Слуга, к которому он обратился, подумал, что хозяин все равно сейчас возвратится, так как вышел без шляпы, и потому без доклада впустил гостя в столовую, где Клара с книгой в руках сидела у окна, настолько погруженная в чтение или в свои мысли, что даже не подняла головы, пока лорд Этерингтон, подойдя ближе, не произнес: «Мисс Моубрей…» Она вздрогнула и в смертельном испуге громко вскрикнула – сперва один раз, потом другой, когда лорд сделал еще один шаг вперед и уже более твердым голосом сказал:

– Клара!

– Не подходите, не подходите, – вскричала она, – если хотите, чтобы я взглянула на вас и осталась жива!

Лорд Этерингтон остановился, словно колеблясь и не зная, приблизиться ему или отойти она же быстро и неясно забормотала что-то, умоляя его уйти и обращаясь к нему при этом то как к живому человеку, то – еще чаще – словно к призраку, порожденному ее воображением.

– Я знала это, – бормотала она, – я знала, что произойдет, если меня заставят думать об этих вещах. Брат, заговори со мной, заговори со мной, пока у меня еще сохранился разум, и скажи, что передо мною стоит только бесплотная тень! Но это не тень – оно тут, подле меня, во плоти, в облике живого существа!

– Клара, – сказал граф решительным, но более мягким голосом, – соберись с духом и успокойся.

Да, я не тень, я много выстрадавший человек и пришел требовать своих прав на то, чего был несправедливо лишен. Теперь у меня не только право, но и власть, и мои требования должны быть выслушаны.

– Никогда, никогда! – повторила Клара Моубрей. – Раз удел мой – отчаяние, пусть отчаяние и придаст мне мужества. Нет у вас прав – никаких. Я вас не знаю, я не желаю знать вас!

– Не отрекайся от меня, Клара, – ответил граф. Как теперь отличались тон его и манеры от тех, которыми восхищалось в нем светское общество! Сейчас голос и облик его были торжественны, трагичны и почти суровы, как у судьи, произносящего приговор над преступником. – Не отрекайся от меня, – повторил он. – Я – твой рок, и только от тебя зависит, будет он благостным или горьким.

– Как смеете вы это говорить? – сказала Клара, и глаза ее загорелись гневом, хотя побелевшие губы дрожали от страха. – Как смеете вы это говорить, зная, что над нами то же небо, которым вы торжественно поклялись, что никогда больше не увидите меня без моего согласия?

– Клятву я давал на определенном условии: Фрэнсис Тиррел, как он себя именует, клялся в том же самом, а разве он с тобой не виделся? – Граф устремил на нее пронзительный взгляд. – Он виделся с тобой, ты не смеешь этого отрицать. Почему же клятва, которую он разорвал, как паутину, для меня должна быть железной цепью?

– Увы! Мы виделись лишь мгновение, – сказала мисс Моубрей, пав духом и опустив голову.

– Пусть хоть двадцатую долю мгновения, пусть хоть самую ничтожную долю, на какую можно делить время, и все же вы встретились, он видел тебя, ты говорила с ним. Так и меня ты тоже должна увидеть, тоже должна выслушать! Не то я сперва предъявлю свои права на тебя перед лицом всего света, а защитив их, разыщу и уничтожу проклятого соперника, дерзнувшего посягнуть на них.

– Как можете вы это говорить? – повторила Клара. – Как можете вы разрывать эти естественные узы? Есть ли у вас сердце?

– Есть, и оно будет мягче воска, едва ты выкажешь малейшую прихоть – только бы ты согласилась восстановить справедливость. Но даже гранит, даже самое твердое вещество в природе не поспорит с ним в твердости, если ты станешь упорствовать в бесплодном сопротивлении. Клара Моубрей, я – твой рок.

– Нет, гордец, – произнесла Клара, поднимаясь с места. – Бог не даст даже одному черепку разбить другой без своего святого соизволения судьба моя в руках господа, а против его воли даже воробей не упадет на землю. Уйди, я сильна своей верой в помощь божью.

– Ты это искренне говоришь? – спросил граф Этерингтон. – Сперва поразмысли, чего ты можешь ждать. Я не какая-нибудь сомнительная или двусмысленная личность, Тебе предлагается не просто имя мужа, я сулю тебе не убогую участь в безвестности и нужде, с боязнью прошлого и тревогой о будущем. Кроме того, было время, когда ты благосклонно отнеслась бы к подобному сватовству. Сейчас я занимаю высокое положение среди знатных людей страны, я предлагаю тебе, как своей жене, разделить и честь, выпавшую мне на долю, и подобающее богатство. Твой брат мне друг и благосклонно относится к моему сватовству. Я подниму из праха и снова сделаю знаменитым ваш древний род. Жить ты будешь согласно своим желаниям, даже капризам. Моя самоотверженность настолько велика, что я, если ты будешь настаивать на столь суровой мере, позволю тебе поселиться отдельно от меня, жить своим собственным домом и обещаю не вмешиваться в твою жизнь, пока моя преданная любовь и неизменная заботливость не победят твою непреклонность. На все это в будущем я согласен. То же, что между нами происходит, должно быть сокрыто от общества. Но ты станешь моею, Клара Моубрей!

– Никогда, никогда! – ответила она с возрастающей горячностью. – Я могу лишь повторить свой отказ, но он будет обладать всей силой клятвы. Ваше положение для меня – ничто, ваше богатство я презираю. Ни по шотландским законам, ни по законам естества брат мой не имеет права принудить меня к замужеству. Мне ненавистно ваше предательское поведение и мерзки выгоды, которые вы рассчитываете получить благодаря ему. А если бы закон и отдавал вам мою руку, то вы получили бы руку мертвой.

– Увы, Клара, – сказал граф, – ты тщетно бьешься в сетях. Но сейчас я больше не буду настаивать: мне предстоит еще другая встреча.

Он уже собирался уходить, но тут Клара, рванувшись вперед, схватила его за руку и тихим, внушительным голосом повторила заповедь:

– Не убий!

– Не опасайся насилия с моей стороны, – отозвался лорд мягким тоном, пытаясь удержать ее руку, – оно может быть только следствием твоей суровости. Фрэнсису ничто с моей стороны не грозит, разве что ты будешь очень уж неблагоразумна. Дай мне лишь то, в чем ты не можешь отказать ни одному приятелю твоего брата, – возможность видеться с тобой время от времени, сдержи хотя бы немного свое неодолимое отвращение ко мне, и я тоже удержу в границах мой справедливый гнев, который иначе будет неукротим.

Клара освободила свою руку и, отпрянув, ответила:

– Над нами небо, которое рассудит, кто из нас двоих прав. Вы злоупотребляете предательски захваченной властью, вы разбиваете сердце, никогда не сделавшее вам зла, вы ищете брачного союза с несчастной, единственное желание которой – обвенчаться с могилой. Если брат мой приведет вас сюда – ничего не поделаешь, и если появление ваше может предупредить кровавое и противоестественное насилие – пусть будет так. Но моего согласия на ваши посещения нет. И если бы мне дан был выбор, то пусть бы мои глаза ослепли на всю жизнь, только бы им не видеть вас, и пусть бы уши мои засыпала могильная земля, только бы им не слышать ваш голос!

Граф Этерингтон с горделивой улыбкой ответил:

– Даже это, сударыня, я выслушаю без гнева. Как тщательно ни стараетесь вы, чтобы в согласии вашем отсутствовали малейшие признаки любезности и дружественности, я принимаю разрешение посещать вас – ибо так я понимаю ваши слова.

– Нет, не понимайте их так, – ответила она. – Я только терплю ваше присутствие как неотвратимое зло. Беру небо в свидетели, что, если бы речь шла не о предотвращении еще худшего, еще более ужасного зла, я не примирилась бы и с этим.

– Пусть же будет только примиренность, – сказал он. – Я так благодарен вам хотя бы за это, мисс Моубрей, что все это останется между нами впрочем, и вам, наверно, нежелательно, чтобы об этом знали другие. И если только я не буду вынужден прибегнуть к самозащите, то можете быть уверены, что я не предприму каких бы то ни было насильственных действий. А теперь избавляю вас от своего присутствия.

С этими словами он вышел из комнаты.

Глава 25. ОБЪЯСНЕНИЯ

Печать, не обижайся, что сломалась.

Шекспир

В холле Шоуз-касла граф Этерингтон встретился с Моубреем, который возвратился после безуспешного преследования человека, доставившего анонимное письмо, и только сейчас узнал, что граф Этерингтон беседует с его сестрой. Оба были несколько смущены:

Моубрей никак не мог выбросить из головы то, что стояло в анонимном письме а лорд Этерингтон, несмотря на хладнокровие, которое ему удалось сохранить, был все же сильно взволнован своим бурным объяснением с Кларой. Моубрей спросил графа, видел ли он его сестру, и пригласил его вернуться в гостиную. Лорд ответил на это самым безразличным тоном, какой ему удалось принять, что он уже имел честь пробыть несколько минут в обществе молодой леди и не хочет больше докучать мисс Моубрей.

– Полагаю, вы были достаточно любезно приняты, милорд? – спросил Моубрей.

– Надеюсь, что Клара в мое отсутствие достойным образом выполнила обязанности хозяйки дома?

– Мое неожиданное появление, по-видимому, застало мисс Моубрей несколько врасплох, – ответил граф, – слуга ввел меня без доклада. А если первая встреча происходит внезапно и случайно, всегда возникает известная неловкость, особенно когда нет третьего человека, выступающего в роли церемониймейстера. Судя по тому, как держала себя молодая леди, я подозреваю, что вы недостаточно строго хранили нашу тайну, друг мой. Я и сам ощущал некоторое смущение при первой беседе с мисс Моубрей, но теперь это все позади. Раз уж лед сломан, я надеюсь, что мне еще не раз представится благоприятный случай гораздо больше оценить счастье, которым является для меня личное знакомство с вашей прелестной сестрой.

– Будем надеяться, – сказал Моубрей. – Но раз уж вы теперь покидаете нас, я хотел бы обменяться с вашей милостью несколькими словами, а холл место для этого неподходящее.

– Не возражаю, дорогой Джек, – ответил Этерингтон, следуя за ним с ощущением какой-то смутной тревоги: так, может быть, чувствует себя паук, когда он видит, что расставленной им паутине угрожает опасность, и, раскачиваясь в самом центре ее, смотрит во все стороны и не понимает, куда ему раньше всего броситься на защиту. Такова часть – и немалая часть – расплаты, всегда ожидающей тех, кто, пренебрегая «правилами честной игры», добивается своих целей интригами и обманом.

– Милорд, – сказал Моубрей, когда они вошли в комнату, где лэрд хранил свои ружья, рыболовную снасть и другие принадлежности для спорта, – должен признать, вы проявили со мной полную искренность, более того – вы охотно шли мне навстречу. Поэтому когда до меня доходят слухи, порочащие вашу милость, я не могу не довести их тотчас же до вашего сведения. Вот анонимное письмо, которое я только что получил. Может быть, ваша милость узнает почерк и сумеет, таким образом, обнаружить автора.

– Узнаю, чья это рука, – ответил граф, взяв протянутое ему Моубреем письмо, – и должен зам сказать, что это единственная рука, которая посмела бы начертать порочащую меня клевету. Я надеюсь, мистер Моубрей, что для вас просто немыслимо рассматривать эти гнусные выпады иначе, как заведомую ложь?

– То, что я, не наведя предварительно никаких справок, сразу передал письмо вашей милости, ясно говорит о том, что я считаю его содержание ложью, милорд. В то же время я ни на одно мгновение не усомнюсь, что ваша милость имеет полную возможность самым убедительным и очевидным образом опровергнуть столь неискусную клевету.

– Без сомнения, я могу это сделать, мистер Моубрей, – сказал граф. – Не говоря уже о том, что я действительно владею сейчас состоянием и титулом моего отца, покойного графа Этерингтона, я готов представить в подтверждение моих прав брачный контракт моего отца, свидетельство о моем крещении и показания всей округи. Все это и будет представлено мною в кратчайший срок: я полагаю, вы согласитесь, что никто не возит с собой подобных документов в почтовой карете.

– Разумеется, милорд, – сказал Моубрей, – достаточно, если их можно получить, как только они потребуются. Но разрешите мне спросить, милорд, кто писал это письмо и какое злобное чувство рассчитывает он утолить столь наглым и столь легко опровержимым обвинением?

– Он является, – сказал Этерингтон, – или, во всяком случае, по общему мнению, считается близким, к сожалению весьма даже близким моим родственником, в сущности – братом по отцу, но незаконным. Отец мой любил его, я тоже: у него есть необыкновенно привлекательные черты, и он слывет человеком отлично образованным. Но при этом голова у него не совсем в порядке, коротко говоря – он в некотором смысле помешанный, что и проявляется довольно обычным образом: несчастный юноша часто оказывается во власти нелепых фантазий и верит в свое высокое достоинство и величие – это, может быть, наиболее частое следствие безумия, – которые и внушают ему глубочайшую неприязнь к самым близким его родственникам и в особенности ко мне. Внешне, однако, речью, манерами, он производит впечатление вполне нормального человека, настолько, что многие мои друзья усматривают в его выходках скорее злонамеренность, чем помешательство. Но думаю, мне простительно, если я более мягко сужу о том, кто, как полагают, является отпрыском моего отца. И правда, мне очень жаль беднягу Фрэнка, который мог бы показать себя в свете самым достойным образом.

– Могу я спросить, как зовут этого джентльмена? – сказал Моубрей.

– Снисходительность моего отца дошла до того, что он дал ему наше фамильное имя – Тиррел, и назвал Фрэнсисом, как звали его самого. Но единственное имя, на которое он по-настоящему имеет право, – Мартиньи.

– Фрэнсис Тиррел! – вскричал Моубрей. – Но ведь так зовут того человека, который здесь, на водах, всех перебудоражил как раз перед приездом вашей милости. Вы, может быть, видели вывешенное тут объявление.

– Видел, мистер Моубрей, – ответил граф. – Пожалуйста, не будем больше касаться этого предмета: он-то и является причиной, по которой я не хотел упоминать о моем родстве с этим несчастным человеком. Но для людей с повышенной возбудимостью довольно обычная вещь – затевать безо всякого повода ссоры, а затем бесславно уклоняться от последствий.

– Впрочем, – сказал мистер Моубрей, – ему могли и помешать вовремя появиться на месте поединка – это, кажется, было как раз в тот день, когда ваша милость получили рану. А если я не ошибаюсь, вы тоже нанесли удар человеку, который вас ранил.

– Моубрей, – произнес лорд Этерингтон, понизив голос и взяв его за руку, – правда, я это сделал и рад отметить, что, каковы бы ни были последствия этого происшествия, серьезными они быть не могут. После мне пришло в голову, что человек, который на меня таким странным образом напал, имел некоторое сходство с несчастным Тиррелом, но ведь я не видел его много лет. Во всяком случае, он не очень пострадал, если способен сейчас продолжать свои козни с целью оклеветать меня.

– Ваша милость довольно спокойно относитесь к этой истории, – заметил Моубрей, – спокойнее, думается мне, чем отнеслись бы многие люди, едва-едва избежавшие, подобно вам, такой беды.

– Ну, во-первых, я вовсе не уверен, что риск подобного несчастья был так уж велик, – сказал лорд Этерингтон. – Как я вам неоднократно говорил, мне не удалось по-настоящему разглядеть негодяя. Во-вторых, я вполне уверен, что сколько-нибудь длительных последствий для него столкновение наше не имело. Слишком уж я старый охотник на лисиц, чтобы прийти в ужас от прыжка лошади, коли она уж прыгнула, и не похож на героя известного рассказа, потерявшего сознание утром при виде пропасти, по краю которой он полз ночью, будучи пьян. Человек, писавший это, – тут лорд Этерингтон кончиком пальца дотронулся до письма, – жив настолько, что способен угрожать мне, и если он был ранен моей рукой, то это случилось тогда, когда он покушался на мою жизнь: шрам, напоминающий об этом происшествии, останется у меня на всю жизнь.

– Я, разумеется, далек от того, чтобы осуждать вашу милость, – сказал Моубрей, – за то, что вы сделали при самозащите, но обстоятельства могли все же обернуться весьма неприятным образом. Смею я спросить, что намерены вы предпринять в отношении этого злосчастного джентльмена, находящегося, по всей вероятности, где-то неподалеку от нас?

– Прежде всего я должен обнаружить его местопребывание, – ответил лорд Этерингтон, – а потом уж обдумать, что надо сделать для безопасности бедного малого, а заодно и моей. Весьма возможно также, что найдутся стяжатели, способные покуситься на сохранившееся у него имущество: уверяю вас, что средства у него достаточные для того, чтобы соблазнить очень и очень многих, которые преспокойно оберут несчастного, потакая всем его причудам. Могу я просить вас навести, с вашей стороны, справки и известить меня, если вы увидите его или прослышите о нем?

– Непременно сделаю это, милорд, – обещал Моубрей, – но единственное известное мне его обиталище – это старая Клейкемская гостиница, которую он избрал своим местопребыванием. Сейчас его там уже нет, но, может быть, старая ведьма хозяйка что-нибудь и знает о нем.

– Не премину навести справки, – сказал лорд Этерингтон. С этими словами он любезно распрощался с Моубреем, вскочил в седло и поехал по аллее к воротам.

«Хладнокровный молодчик, – подумал Моубрей, глядя ему вслед, – чертовски хладнокровный молодчик мой шурин, то есть будущий шурин: подстрелил сводного брата и ощущает при этом не больше угрызений совести, чем если бы стрелял в тетерева. Как бы он поступил со мной, если бы нам случилось повздорить? Ну что ж, я стреляный воробей и на ногу себе наступить не дам: дело иметь ему придется не с каким-нибудь простофилей, а с самим Джеком Моубреем».

Тем временем граф Этерингтон поспешил возвратиться к себе домой в отель. Не слишком довольный событиями текущего дня, он начал писать своему корреспонденту, агенту и доверенному капитану Джекилу письмо, которое, по счастью, мы имеем возможность представить вниманию читателя.

«Друг Гарри, Говорят, что о беде, грозящей дому, узнают по тому, что из него убегают крысы о беде, грозящей государству, – по отпадению его союзников а о том, что плохи дела у человека, – по тому, что от него отворачиваются друзья. Если это верно, то твое последнее письмо не сулит мне ничего доброго. Думается мне, ты походил и пожил бок о бок со мною вполне достаточно для

того, чтобы обрести некоторое доверие к моему avoir faire и хоть немножко поверить в мои возможности и способности. Какой же упорный дьявол внушил тебе вдруг то, что я, по твоему мнению, должен, видимо, считать разумной осмотрительностью пли щепетильной совестливостью, но что, на мой взгляд, является лишь признаком робости и недружелюбия ко мне? Ты не можешь и помыслить о «поединке между столь близкими родичами», дело представляется тебе «весьма щекотливым и сложным» далее ты утверждаешь, что суть его я тебе никогда полностью не разъяснил и – более того – что если я рассчитываю на твое деятельное участие в нем, то должен почтить тебя своим полным, ничем не ограниченным доверием, без которого ты не можешь оказать мне желаемую поддержку. Таковы твои выражения.