Текст книги "Темное солнце"

Автор книги: Валерия Вербинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава десятая,
в которой Мадленка встречается с самой собой, не страдая при этом раздвоением личности, сиречь schisophrenia

– Всемилостивейший князь, я – настоящая Мадленка Соболевская. Та, что пришла к тебе вчера, лгунья и бесстыжая самозванка. Запри ее покрепче, князь, и вели хорошенько пытать, чтобы она выдала своих сообщников, а именно тех, кто на самом деле предал лютой смерти мать-настоятельницу и семнадцать других человек. Ибо, хотя вышеназванная самозванка, не являясь Мадленкой Соболевской, не могла быть на месте преступления, ей все же слишком хорошо известно то, что там произошло, а значит, ей поведал об этом тот, кто там был и все видел, а именно один из убийц. Ты хочешь знать, кто он? Хочешь знать, кто мог совершить подобную гнусность? Посмотри на этого человека, на своего племянника Августа. На щеках его румянец, на губах его улыбка, но я не сомневаюсь, что это он утром 10 мая напал на караван, и я докажу это. У меня остались две стрелы, у меня осталась веревка, несомненно принадлежащая ему. Смотри, ясновельможный пане, как он побледнел, твой дорогой племянник! Одна из стрел извлечена из тела крестоносца, который поведал мне перед смертью, что она пущена оруженосцем князя Августа. Ты спросишь меня, что это за крестоносец? Отвечаю: он вез тебе выкуп за члена их ордена, который является твоим пленником. Ради денег Август, этот волк, прикидывающийся овцой, напал на крестоносцев, ради денег истребил мать Евлалию и ее людей. Молю тебя, князь, не дай свершиться беззаконию! Покарай его так, как он заслужил!»

«Ну да, так я тебе и поверил, – развязно возражал князь, принимая то облик ксендза Соболевских Белецкого (старого и угрюмого), то некоего сурового вида господина с высоким бледным челом и печатью утомленности на породистом княжеском лице. – Ты, сударыня моя, вообще кто такая есть? Как я проверю, что ты именно Мадленка Соболевская, а не какая-нибудь Марыся Голопемпковская? Будь ты даже дочерью Великого князя Литовского, все равно – как ты смеешь вообще, сударыня моя, возводить поклеп и напраслину на моего дорогого племянника, сына моей обожаемой сестры?»

«Действительно, – восклицает розовощекий племянник, – как она смеет! После того как я сам привел ее в этот замок и сделал ей столько добра, между прочим накормив отменным мясным пирогом! Эй, стража, кто там есть, посадить ее на кол!»

«Уберите ее отсюда!» – заключает князь и вальяжно машет ручкой.

«Но как же, – кричит Мадленка, упираясь, – я же все знаю! Я была там! Вы не можете со мной так поступить!»

«Еще как можем, – ухмыляется омерзительный Август, и дюжие стражники вытаскивают несчастную жертву произвола во двор, где у нужника сидит не кто иной, как Дезидерий, и с умным видом, который у него всегда наготове, затачивает под кол одну из загаженных досок».

У Мадленки от волнения вспотели ладони. Битые полчаса, что она наравне с другими провела в большом зале в ожидании князя, она прикидывала и так и эдак, перебирая разные варианты, но ни один не кончался так плохо, как этот. Мадленка даже представила себя на колу и зажмурилась. Нет, не годится, решительно не годится высказывать свои подозрения в такой форме. Более того, следует помнить, что любое неосторожное слово может и впрямь стоить ей жизни. Если эти люди не пощадили двоюродную сестру королевы, то вряд ли будут церемониться с каким-то беглым послушником, если заподозрят, что он знает больше положенного.

Но что она знает?

Ничего. Что она видела? Пока ее спутников убивали, она в глубоком обмороке лежала на дне оврага. Правда, она сохранила стрелы и веревку. Стрелы явно польские, крестоносцы такими не пользуются. Тут все ясно.

Теперь о причинах. И опять-таки Мадленке не давали покоя те двое нищих. За что их убили? Если они сказали ей правду и если убийцы даже не озаботились хорошенько рассмотреть награбленное, то какова была их истинная цель? Чего они добивались, чего хотели, почему не оставили в живых никого, зачем, наконец, направили к князю эту странную самозванку? Взгляд Мадленки обратился на Августа, стоявшего у самого трона. А этот юноша, такой открытый и с виду неиспорченный – он-то зачем напал на крестоносцев?

Мадленка закусила губу. Князь Август ей нравился, и, видит бог, она бы дорого дала, чтобы он никоим образом не был замешан в этом деле. Настоятельница была его крестной матерью. Что это доказывает? Ничего. У него точь-в-точь такие стрелы, как те, что поразили Михала. И опять: что это доказывает? Ничего.

Мадленка встрепенулась.

«Надо выяснить, где он и его люди были утром десятого числа», – внезапно подумала она. Бог мой, как все просто!

Надо найти, кто еще пользуется стрелами, как их назвал крестоносец, каро с тяжелым наконечником. И опять же: подпадут под подозрение только те, кто отлучался утром десятого или немного раньше.

От собственной сообразительности Мадленка повеселела, и на душе у нее сделалось тепло.

Но для. того чтобы вычислить истинного убийцу, надо остаться при дворе. И еще: хорошо бы найти эту Мадленку Соболевскую и втереться к ней в доверие. Дед говорил, что не родилась еще та женщина, которая умеет держать язык за зубами, а дед, что ни говори, разбирался в таких вещах.

Толпа придворных ожила, зашевелилась.

– Князь идет! – послышались голоса.

Мадленка обернулась к дверям. Ей стало любопытно, как же на самом деле выглядит всесильный князь Диковский, которому когда-то отказался присягать ее отец.

Князь появился не один, а в сопровождении маленького чинно семенящего человека, лысого, кругленького, с крючковатым носом и в духовном облачении.

– Епископ Флориан, – дохнул кто-то в ухо Мадленке.

Но не епископ Флориан привлек ее внимание. Мадленка привстала на цыпочки и даже рот раскрыла от изумления. Так вот он, оказывается, каков, князь Доминик!

Угрюмый ксендз, говорите? Господин с постной физией? Ничуть не бывало! На полголовы выше всех присутствующих, широкий в плечах, видный молодец с черными кудрями до плеч, высоким крутым лбом и соболиными бровями, из-под которых весело смотрели искрящиеся зеленые глаза.

Князь рассек толпу (епископ еле-еле поспевал за ним), рассеянно кинул взгляд куда-то вбок, на пустующее место (наверное, здесь всегда стояла мать, догадалась чуткая Мадленка), и сел. На князе было что-то черное поверх чего-то алого, на груди висела массивная золотая цепь, на пальце сверкал, подмигивая, драгоценный перстень. Мадленка оглянулась и увидела, как некоторые сановные паны подтянулись, как по команде, выпятили грудь и втянули животы. Женщины тоже оживились, но несколько иначе: улыбались украдкой, вздыхали и бросали нежные томные взоры на князя. Мадленку это почему-то рассердило. Князь о чем-то вполголоса заговорил с племянником, но тут их прервали: двери неожиданно распахнулись, и в зал вбежала невысокая русоволосая девушка в платье из серого алтабаса. Она обвела придворных отчаянным взором, подбежала к князю и кинулась перед ним на колени.

– Яви милость, ясновельможный князь! – выкрикнула она душераздирающим голосом, – Пожалей несчастную!

Толпа заволновалась, придворные недоуменно переглядывались. «Кто это, кто это?» – перелетало из уст в уста.

Князь Доминик повелительно простер правую руку, и шум тотчас стих.

– Любезные господа, – негромко отчеканил он, – вы видите перед собой Магдалену Соболевскую, единственную, кто уцелел после страшной резни, учиненной крестоносцами. Многие из вас уже слышали о ней.

Девушка в сером рыдала, распростершись на полу. Несколько дам подошли, чтобы поднять ее; но она решительно оттолкнула их.

– На моих глазах, – рыдала она, – их всех… на моих глазах… убили… не щадили никого… Мать Евлалия… она только успела сказать: «Что творите, ироды?» и этот… этот рыцарь…

Мадленка ощущала в душе странную пустоту. Она думала: это я, я должна быть на этом месте… все эти воспоминания должны принадлежать мне… но она не чувствовала ничего, только жгучий и вместе с тем холодный интерес. Ах, какая лицедейка, какая талантливая лицедейка; речь обрывается на полуслове… лицедейка захлебывается рыданьями… и неудивительно, что на всех лицах можно прочесть негодование, что высокий пан напротив с жидкой бородой покраснел, как вареный рак, а вон та немолодая дама в безвкусном коричневом платье утирает слезы уголком вышитого платка.

– Они убили всех! – истошно, в голос завыла самозванка. – Никого не пощадили, никого, даже моего брата, моего… единственного брата! Покарай их!

– Покарай их! – повторило несколько голосов. Мадленка вздрогнула: не мечтала ли она только что о чем-то подобном? И вот ее мечта сбывается, сбывается на глазах – но каким чудовищным, уродливым образом.

Кое-как девушку оторвали от пола, подняли, повели. Она всхлипывала, валилась на бок, голова ее бессильно клонилась вперед, и когда глаза ее случайно на миг встретились с глазами Мадленки, та готова была поклясться, что в очах самозванки застыло выражение самого искреннего горя, а на лице проступила обреченность затравленного зверя.

«Ничего, – в внезапном приступе боговдохновенной ярости подумала Мадленка, – я тебя раскушу, даст бог… И не таких раскусывали».

Прием закончился, не начавшись. Часть придворных отправилась вслед за страдалицей, засвидетельствовать ей свое почтение и предложить свои услуги, часть потянулась вслед за ними из чистого любопытства. В зале осталось не более полутора десятка человек – чернокудрый князь Доминик, его племянник, епископ, писец, Мадленка и несколько дам и благородных шляхтичей. Мадленка поколебалась, отправиться ли ей вслед за самозванкой, чтобы попытаться с ней подружиться, или остаться и все же рискнуть рассказать князю правду о происходящем, но тут она вспомнила о возможном коле, и ей сразу же расхотелось откровенничать с кем бы то ни было.

– Это неразумно, князь, – говорил епископ Флориан, укоризненно качая головою. – Нам не с руки воевать сейчас с крестоносцами.

– Ваше преподобие, – твердо отвечал князь, потирая подбородок рукою, поставленной на подлокотник, – произошло чудовищное преступление, и я обязан разобраться в нем. Вы же слышали, что говорила эта несчастная, вы были вчера, когда она появилась, и сегодня. Настоятельница исчезла, а эта девушка – единственная ниточка, что у нас есть. Что я скажу королю, если он спросит меня, что случилось с его родственницей?

– Королева Ядвига преставилась двадцать один год тому назад, – заметил епископ, как показалось Мадленке, не слишком вежливо.

Князь метнул на прелата огненный взгляд.

– На вашем месте, – упорствовал епископ, – я бы не доверял этой Мадленке, тем более что она из Соболевских, а вам отлично известно, что это за народ и как на него можно положиться. – Мадленка почувствовала, что у нее даже уши загорелись. – Между нами, – епископ понизил голос, – она показалась мне немного не в себе, почти как безумная Эдита.

– Святой отец! – с возмущением воскликнул Август. – Не забываетесь ли вы?

– Ничуть, – осадил юного вельможу Флориан. – Все, что у вас есть, это слова одной девицы. Король, может быть, и поверит вам, но крестоносцы, если вы явитесь к ним с ее рассказом, поднимут вас на смех. Пусть панна Соболевская укажет, где именно произошло это ужасное несчастье. Она все кивает на какой-то лес – так вот, обыщите его, найдите тела, пусть их опознают и похоронят по-человечески. Это ваш долг. Потом уже можно будет говорить о мести, возмездии и прочем, смущать народ и призывать к бунту.

– Кажется, вы не верите этой молодой панне, – мрачно заметил какой-то вельможа в шитом тусклым золотом жупане. – Вы что же, решили, что она выдумала эту историю ради собственного удовольствия?

Епископ протестующе потряс пухлыми руками.

– О, ничего подобного. Но наша панна и впрямь немного не в себе. Сегодня утром, когда она малость оправилась, я счел своим долгом побеседовать с ней.

Она не смогла мне точно сказать, сколько с ней было вещей и какие они, она не помнит, как зовут ее деда, более того, утверждает, что он давно умер, хотя мне доподлинно известно, что он скончался лишь в прошлом году. И еще: сначала она сказала, что у нее три сестры, мать и отец, а потом заявила, что сестер четыре. Что-то тут неладно, и лично я, пока не увижу тело благородной матери-настоятельницы, не поверю ни единому слову этой так называемой очевидицы.

«А ты не так уж глуп, – думала Мадленка, с нескрываемым удовольствием слушая рассуждения епископа. – Вот именно, откуда у меня взялось четыре сестры, когда их пять? И откуда ей знать, что за вещи были при мне, если убийцы разъехались, бросив повозки на дороге, и она их в глаза не видела? Да, теперь все сходится. Нищий не лгал. Ограбление было просто для отвода глаз».

– Преподобный отец, – прервал его Август, – мы не выслушали еще одного свидетеля.

Флориан слегка нахмурился, но тотчас же согнал с чела проступившую на нем досаду. – Да? Кто же это?

– Вон тот юноша. Михал из Кракова. – И, выступив вперед, Август указал на Мадленку.

Глава одиннадцатая,
в которой князя Августа выводят на чистую воду

Глаза всех присутствующих обратились на диковинно одетого юношу с морковными кудрями, и Мадленке, столь неожиданно оказавшейся в центре всеобщего внимания, стало, мягко говоря, малость неуютно. Она застенчиво кашлянула, сняла шапку и поклонилась так низко, как только умела.

– Он сказал, что ему известно нечто о том, что произошло на твоих землях, – донес подлый Август, Брови князя Доминика взметнулись вверх.

– Что ж, юноша, говори. Как тебя зовут?

– Михал, ваша милость.

Вблизи князь гляделся еще краше, чем издали, и на мгновение Мадленка даже ощутила легкий укол ревности. Э-эх, и повезло же покойной жене князя Доминика! Не в том смысле, конечно, что покойная, а в том, что была его женой. Такое счастье выпадает далеко не каждой женщине, ох, не каждой! Вот ее, Мадленку, и вовсе хотели упрятать в монастырь, за птицами приглядывать. Тоже мне, нашли занятие для благородной панны.

– Говори, – велел князь, удивленный странным молчанием рыжего отрока.

Мадленка опомнилась.

– Наверное, ваша милость, я не скажу вам ничего особенного, – Мадленка замялась. – Это не о том, о чем вы думаете. Не о нападении на мать-настоятельницу, упокой господь ее душу, – Мадленка набожно перекрестилась.

– Аминь, – счел нужным вставить епископ Флориан.

– По дороге сюда, – сказала Мадленка, – я видел отряд крестоносцев.

На лице Флориана изобразилось величайшее замешательство. Мадленка же подняла голову и впилась глазами в Августа.

– О, ваша княжеская милость, это был особенный отряд. Они все лежали на дороге мертвые.

Август дернулся, сглотнул слюну и багрово покраснел. «Выдал себя, негодник», – злорадно подумала Мадленка.

Кто-то из вельмож тяжело вздохнул. Мадленка поймала взгляд одной из дам – спокойный и сосредоточенный, ждущий продолжения.

– Я подумал, – спокойно продолжала Мадленка, – что, раз это произошло на вашей земле, князю следует знать об этом, и поспешил сюда. Я не очень много жил на этом свете, но мне хорошо известно, что крестоносцы не из тех людей, что прощают оскорбления. – «И благодеяния тоже», – подумалось ей.

– Это был совсем небольшой отряд, человек восемь-десять, и я не знаю, что им могло понадобиться в этих краях. Я набрел на них по дороге сюда. У них особое знамя – голубое с черным крестом их ордена и изображением солнца. – Теперь Август был бел как полотно. Мадленка развела руками и невинно улыбнулась. – Я совсем не умею рассказывать, милостивые господа. Если вам угодно что-то знать, спрашивайте меня. Я даже не знаю, не зря ли я отнимаю ваше драгоценное время. Я…

– Крест и солнце, – пробормотал епископ. -Господи боже, это комтур фон Мейссен!

– Этот бешеный? – изумился князь Доминик. – Тот, что разорил Белый замок?

– О боже, боже, – повторил епископ. – О, боже! Крестоносцы любят его, они никогда нам не простят его гибели.

– Про него ходит недобрая слава, – с мрачной усмешкой заметил вельможа в жупане. – Говорят, будто сама смерть его боится. Он мертв? Ты и впрямь видел его мертвым? Это очень важно, юноша.

Мадленка съежилась. Сказать: «Нет, я залепил ему раны и впридачу помог сесть в седло», она не могла. Но, в конце концов, вряд ли рыцарь дотянул до Торна, так что ответ «конечно, умер» в данных обстоятельствах вполне уместен. Только надо быть осторожной, а то как бы не попасться на вранье, как эта глупая самозванка. А ну как Августу точно известно, что Боэмунд фон Мейссен живехонек? Мадленка вспомнила бледность рыцаря, пот, катившийся градом по его лицу. «Да нет… он уже мертв. Три раны, две колотые и одна от стрелы…»

– Я не знаю, как он выглядит, – пробормотала Мадленка.

Князь Доминик взглянул на вельмож, которые смущенно потупились. Похоже, никто из них не имел случая взглянуть фон Мейссену в лицо и остаться в живых после этой встречи. Василиск, настоящий василиск, хоть и синеглазый. Забавно, но Мадленка поймала себя на том, что улыбается.

– Он носит темные доспехи с изображением солнца, – нерешительно сказал кто-то из панов – молодой человек с длинным лошадиным лицом и безвольной линией рта. – Ездит на вороном коне, насколько мне известно.

– А-а, – протянула Мадленка, – тогда он точно мертв. Конь еще лежал с перебитым хребтом, и я добил его.

Вельможи заговорили разом.

– Не может быть.

– Надо же!

– Он же неуязвим, я знаю. Он заговорен!

– Однако же умер, как видите.

Тихо! – крикнул князь Доминик. – Но он точно был мертв? Ты уверен в этом, юноша? Иногда раненый кажется мертвым или нарочно притворяется.

– Да как ему притворяться! – фыркнула Мадленка. – Если это тот рыцарь в темных доспехах, у него из бока торчала стрела и вороны уже ему глаза выклевали. Я еще у него кинжал позаимствовал.

Князь властно протянул руку.

– Покажи!

– Это – мое, – проворчала Мадленка упрямо.

– Дай его мне, юноша.

Мадленка, глядя исподлобья, достала из-за отворота куртки мизерикордию и положила ее на ладонь князю. На мгновение она коснулась прохладных пальцев Доминика, и ее вдруг пробила дрожь, но скорее приятная. Это было совсем непонятно, и Мадленка решила, что ей все равно нечего бояться, а раз так, то и дрожать не стоит. Доминик внимательно осмотрел клинок, протянул его Августу – тот не взял. Вельможи придвинулись к трону, чтобы взглянуть на трофей, и даже дамы, до того державшиеся в некотором отдалении, подошли ближе.

– Да, это наверняка его, – заявил тот, что в жупане. – Ей-богу, по такому случаю я напьюсь.

– И я тоже! – подхватил его сосед.

Клинок переходил из рук в руки. Дамы ахали, а одна, скудоумная, даже попробовала сталь пальцем и порезалась, после чего немедленно упала в обморок.

– Панна Анджелика! – метнулся к ней Август. – Вам дурно?

Все-таки на нем лица не было, когда он слушал Мадленку. Она опустила глаза и закусила губу.

– Я могу забрать нож? – сухо спросил лже-Михал у князя.

Князь Доминик метнул на нее быстрый взгляд.

– Можешь, – подтвердил он. – Только это не нож, а мизерикордия. Им врагам глотки режут, чтобы не мучились.

– Я запомню, – вежливо сказала Мадленка и поклонилась в пояс.

Она уже собралась спрятать мизерикордию, когда к ней подскочил тот самый, с длинным лицом, что описал ей доспехи крестоносца.

– Слушай, юноша, – заговорил он, волнуясь. – Сколько ты хочешь за этот нож? Я богат, я хорошо за него заплачу.

– Нисколько, – сказала Мадленка, недоуменно пожимая плечами. – Он не продается.

– Десять золотых флоринов! – крикнул пан. – А? Мадленка поглядела на него укоризненно.

– Говорят тебе, пан, не продается.

– Двадцать флоринов! Тридцать! Хорошо, пятьдесят. Пятьдесят, и кончено. По рукам, да?

Длиннолицый прямо трясся от возбуждения. Мадленке даже стало жаль его.

– Эк тебя лихоманка-то схватила, – сказала она, прицокнув языком. – Да на что тебе этот нож? Я им, слава богу, никого резать не собираюсь.

– Двух моих братьев, – зашептал шляхтич, окончательно потерявший голову, – двух братьев моих окаянный Мейссен этим кинжалом порешил. Как они сошлись с ним в битве, так и разошлись. У них, у братьев моих, мечи были, а у Мейссена меч сломался. Так что ты думаешь – он мизерикордию с боку хвать и на них кинулся. Убил, обоих убил, и броня не помогла. Зверь он, а не человек, и сердце у него было звериное, а я этот ножик хочу перед глазами всегда иметь, чтобы помнить, что и на него нашлась божественная управа. Слава богу, слава святым, он умер. Да будет благословен тот, кто поразил этого треклятого рыцаря!

Шляхтич закрыл лицо руками и разрыдался. Мадленке стало неловко. Она подняла голову и увидела Августа.

– Это я, – молвил он спокойно.

– Что? – живо спросил епископ, оборачиваясь к нему. – Что ты сказал?

– Это я убил его, – повторил Август. – Я сделал это.