Текст книги "Нэнуни-четырехглазый"

Автор книги: Валерий Янковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

ДОКТОР ДЫБОВСКИЙ

Летом 1883 года Михаил Иванович получил письмо от Дыбовского. Доктор завершил экспедицию на Камчатку и получил разрешение вернуться на родину. Вскоре он прибудет во Владивосток, а перед отъездом в Европу осязательно посетит пана Михала в его новом гнезде.

Через несколько дней, туманным июльским утром, Янковский встречал гостей в бухте Гека. Лодка доставила с парохода трех участников экспедиции, и давние друзья крепко обнялись.

Среднего роста сухощавый Дыбовский мало изменился с тех пор, как они в последний раз виделись на Аскольде восемь лет назад. В темно-русой бороде и волосах почти не проглядывала седина, и только чуть глубже запали голубые, проницательные глаза.

Познакомившись с помощниками доктора, Михаил Иванович повел гостей домой. Оставив справа, неподалеку от берега, белую усадьбу Фридольфа Гека, они ступили на широкую прямую дорогу, ведущую к невысокому перевалу, С обеих сторон тянулись посаженные вдоль всего пути стройные деревца маньчжурского ореха. На некоторых, среди ажурных лапчатых листьев, проглядывали первые, в мягкой зеленой кожуре, плоды, размером в некрупное куриное яйцо. Натуралист Дыбовский довольно улыбнулся.

– Узнаю вашу энергию. Через несколько лет это будет великолепная аллея. Если бы все хозяева умели так украшать землю!

Но вот показался белый дом-форт, конюшни, коровник, птичник с небольшим круглым прудом. На нем плавали утки и гуси, в воздухе вились голуби. Гости вошли во двор усадьбы и остановились, осматриваясь и слушая пояснения хозяина. Дыбовский качал головой.

– Да, трудно поверить, что все это создано на голом месте всего за четыре года. Еще раз убеждаюсь, что не напрасно рекомендовал вас в управляющие Аскольда и не удивлен, что Кустер никак не хотел с вами расстаться…

В большой столовой обедали все вместе: гости, хозяева, рабочие. Ольга успевала всюду. Разлила борщ, на второе подала жаркое из мяса косули и отварную кету. Потом кисель из ревеня.

Дыбовский расспрашивал, часто обращаясь к хозяйке:

– Как вы, пани Ольга, чувствовали себя здесь в первое время? Мне кажется, далеко не каждая женщина могла бы свыкнуться с такой… не женской обстановкой. Я и сейчас вижу в вашем доме готовое к бою оружие в каждом углу. Неужели вы в самом деле ничего не боитесь?

– Что вы, Бенедикт Иванович! По первости очень боялась, потом привыкла. С разбойниками, вроде, справились, зато теперь больше хлопот с тиграми. Сколько они уже задрали лошадей, коров, чушек, собак – счету нет!..

После обеда Янковский повел гостей в свой фруктовый сад. Там уже зрели первые привитые европейскими сортами грунта, вишни, абрикосы. Показал пасеку, где проводил опыты над привозными итальянскими и дикими уссурийскими пчелами. Провел через огород, занятый аккуратными делянками картофеля и овощей. Ивовый плетень вокруг всего участка вытянулся и густо переплелся, ограждая посадки. Отсюда, через домашнее стрельбище, поднялись на каменистую горку-обсерваторию, где был сооружен метеорологический пункт.

Остановились на вершине. Утренний туман рассеялся, хозяйство отсюда открывалось, как на ладони. На лугу паслись козы и овцы, несколько пестрых коров. Пастухи вели на водопой жеребят, прогнали разномастный косяк лошадей.

Дыбовский оглянулся на метеорологические приборы.

– Что, ведете систематические наблюдения?

– Да, хоть это и отнимает время. Я задался целью составить климатическую карту Посьетского района.

– Похвально. Должен вам сказать, что постоянно слежу за вашими публикациями в альманахе «Известия». И хотя не археолог, но с большим интересом прочел статью «Кухонные остатки», о стоянке доисторического человека. Думаю, это большой вклад в науку об Уссурийском крае. Но больше всего, конечно, обрадовала ваша имбириза – «овсянка Янковского». Вы знаете, это открытие произвело фурор среди орнитологов: мне пишут, что ее считают «жемчужиной» дальневосточных коллекций.

– Да, занимательная птичка. И что интересно: я нашел ее около Посьета и больше нигде не встречал. Видимо, ареал этого вида очень ограничен.

– Знаете, наш первый орнитолог профессор Тачановский писал мне, что благодаря вашим сборам на Аскольде, составленный им список птиц Восточной Сибири вырос на одиннадцать единиц! Что у вас еще нового в этой области?

– Пока почти ничего. Честно говоря, хозяйство отнимает слишком много времени и сил. Для птиц не остается досуга. Вот жуки и бабочки, замечаю, встречаются отличные от аскольдинских, но с ними тоже придемся повременить, – нет помощников, Ольга с головой ушла в детей и хозяйственные дела. Жду, когда подрастут ребята, начну натаскивать их.

На следующий день объехали верхом весь – полуостров, и Янковскому удалось добыть для доктора великолепного, редчайшего филина. Когда вечером они остались вдвоем, Дыбовский как бы подвел итог своим впечатлениям:

– Ферма у вас образцовая, пан Михал. Объехав всю Сибирь и Приамурье, нигде ничего подобного не встречал. Тем удивительнее, что все создано за такой короткий срок.

Михаил Иванович горько улыбнулся и покачал головой.

– Всё это так, дорогой доктор, но поймите, я, очевидно, пожизненный ссыльный. Мать хлопотала за меня перед царем, но напрасно. Все мои тринадцать братьев и сестер разбрелись теперь по свету – кто куда. Сейчас мне пишут только двое: любимый брат Казимир да старший Войцех. Остальные, видимо, просто боятся связи со мной. Я не изменял своей родине, но постепенно обрел вторую. А для наших детей она станет и единственной. Хочу, чтобы они выросли тружениками и честными людьми, это считаю главным.

– Хорошо, а польский? Вы не ответили на главный вопрос.

– Ольга не знает польского. Если я начну учить детей своему языку, он отдалит их от матери. Получится государство в государстве. А вот подрастут, проявят такое желание – буду учить, тогда это уже не повредит.

Доктор сокрушенно потупился. Он оставался при своем мнении и его глубоко огорчали все обрусевшие поляки.

Дыбовский вернулся на родину, стал профессором Львовского университета. И, несмотря на разногласия, они остались друзьями на всю жизнь. Доктор издал на польском языке свою книгу «Воспоминания о Сибири и Камчатке», посвятив в ней дружбе с Янковским, их путешествию на лодке «Надежда» и своему визиту на Сидеми много теплых страниц.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ДЕТИ

Зима – лето, зима – лето. Заботы, тревоги – некогда оглянуться. Так промчались на Сидеми восьмидесятые годы. У Янковских появилось еще четверо детей: Анна, Ян, Сергей и Павлик. У Геков – три дочери. Сына мореход так и не дождался. Теперь он уходил все дальше на север, на более длительные сроки. Из Японского перекочевал в Охотское, оттуда в Берингово море. Охотился на китов, на ведомственном судне «Сторож» охранял лежбища котиков, боролся с иностранными браконьерами. Описывал берега, составлял лоции. [2]2
  Лоциями капитана Гека пользуются и поныне. Много мысов, проливов и бухт русского Северо-Востока, унаследовало его имя. (Прим. автора).


[Закрыть]

А на Сидеми обе семьи трудились от зари до зари, жили очень скромно. Обувались в самодельные сыромятные моршни и ичиги, питались в основном тем, что давала охота, рыбалка, домашнее хозяйство. Белый хлеб бывал большой редкостью, сладости – тем более.

Длинными зимними вечерами при свете тихо поющей керосиновой лампы Михаил Иванович обучал детей грамоте, арифметике, истории, географии, немецкому и латыни. Флегматичный Александр и подвижные, как ртуть, дети Ольги Лукиничны: Елизавета, Юрий и Анна, сопя, скрипели перьями, Ян и Сергей то слушали, то возились. Павлик еще ползал в ногах у матери, занятой шитьем.

Летом отец тренировал старших в стрельбе, плавании, верховой езде. Учил, как различать, как ловить и препарировать зверьков, птиц, бабочек…

Жарким июньским днем на безлесую Лысую гору в северной части долины карабкалась группа. Отец вывел на практику свой заметно подросший «выводок».

– Папа, смотрите, какая гадюка! – самая маленькая, но шустрая и зоркая Анна первой заметила змею.

– Ага, вижу. Молодец, Нютка, – Михаил Иванович больше всех любил младшую, энергичную и смелую дочь. – Смотрите, как ее нужно брать…

Он быстро и ловко прижал гадюку палкой к земле, защемил шею расщепленным концом палки. Потом взял змею пальцами позади головы и дал обмотаться вокруг руки. Она в ярости раскрывала пасть, показывая зубы, но повернуть голову не могла.

– А ну дай ей схватить твою палочку!

Анна приблизила к ощеренной пасти тростинку. Щелк! Острые зубы оставили на ней заметные вмятины, наполненные сверкающими на солнце прозрачными каплями яда. При следующем укусе капли стали меньше, а после третьего и вовсе иссякли.

– Теперь яд накопится не скоро, можете перехватить шею и нести гадюку домой. Мама посадит ее в спирт. Таким образом мы соберем для музея все обитающие здесь виды щитомордников. На Сидеми я насчитал их семь.

Он рассказал детям, что в первые годы гадюки встречались очень часто, постоянно кусали собак и лошадей. Одну кобылу, ужаленную на лежке в область сердца, не смотря на все усилия, спасти не удалось. Однако теперь табуны вытоптали змей.

Лиза широко раскрыла ясные голубые глаза:

– Значит, если она все-таки ужалит, можно умереть?

– Наша гадюка не так опасна, как кобра, гюрза или гремучая змея, но – особенно в жаркий день – действие ее яда очень сильно. Если нет ранки во рту, не потресканы губы, сразу же постарайся высосать яд. Еще надежнее сделать надрез, так, чтобы поглубже захватить следы зубов. Кровь вымоет яд. Но все равно нужно перехватить чем-то: веревочкой, лентой, шнуром повыше укушенного места, поставить уксусный компресс. У нас здесь встречается «змеиная трава», я вам ее покажу, она похожа на коноплю. Компресс из нее хорошо вытягивает яд. А собаки, я сколько раз видел, бродят после укуса, выискивают и едят целебную для них травку, хотя этому их никто не учит…

В следующее воскресенье Михаил Иванович повел ребят на сопку напротив усадьбы. За десятилетие на полуострове не произошло ни одного пожара и сохранившиеся в земле корни могучих когда-то лесов начали буйный рост. Сопка густо ощетинилась почти всеми породами дальневосточных широколиственных деревьев. Для наблюдений за зверьем от ее вершины до подножья прорубили широкую полосу, назвав гору «Просека». Вместе с лесом здесь, естественно, появились разнообразные лесные жуки, бабочки, птицы. «Просека» стала ближайшим к дому заповедником.

Группа углубилась в заросли, добралась до первой террасы. Здесь сильно пахло лесной сыростью, грибами, прелым листом. Михаил Иванович огляделся, заметил обомшелый камень, положил на него несколько сухих веток, сел. Малыши в простеньких, материнской работы рубашках, штанишках и платьицах, расселись вокруг, затихли: они знали – сейчас отец расскажет что-то интересное.

– Видите, среди кустов и опавших листьев чуть заметные тропинки? Это – прогулочные «аллеи» редких лесных жуков. Они, как и самые красивые бабочки, предпочитают гулять и летать по ночам. Но бабочек мы будем ловить ночью на свет фонаря, а жуков… Ну-ка, Шурка, вынь из мешка одну из банок, что мы с тобой подготовили вчера. А ты, Юрка, бери лопату, копай поперек тропинки ямку.

Он отметил концом палки – где копать, потому что так называемые «аллеи» нужно было рассматривать почти в микроскоп. Шустрый Юра быстро подготовил место для банки.

– Так, теперь ставьте ловушку вровень с землей, заравнивайте и маскируйте подходы, чтобы «гуляющие» не заметили нашу хитрость.

Дети трудились споро, с удовольствием, вкопали в указанных местах еще несколько банок.

– Все, папа, а дальше что?

– Ночью жуки выйдут на прогулку, побегут по своим тропам и – бух в ловушку. Вылезти оттуда по гладким стенкам они не смогут, будут сидеть на дне. А чтобы пленники могли спрятаться от птиц, давайте бросим в каждую банку по нескольку листиков.

Утром ребята с рассветом убежали в лес, а к завтраку с гамом ворвались в столовую:

– Папа, мама, смотрите, сколько нападало! Есть огромные усатые, а есть – как радуга!..

За лето в банки попали сотни то отливающих рубином, то изумрудом, то бронзой редких карабусов, капталябрусов и других ценных для коллекций насекомых.

Часть сборов Михаил Иванович отправлял в Гамбург, энтомологической фирме «Штаудингер и Бангхаас». Фирма присылала ему прекрасные альбомы и каталоги, в которых насекомые всего света изображены в красках, в натуральную величину. Отец требовал, чтобы дети учились самостоятельно находить, сличать и определять всех пойманных бабочек и жуков. Таким образом их латинские названия врезались в детскую память на всю жизнь…

Старшие быстро освоили латынь и с увлечением читали замысловатые названия, особенно гордясь своими «однофамильцами», открытыми отцом на Аскольде. Таких насчитали семнадцать!

Темными летними ночами на поляне у склона горы ставили специальную, в виде открытого пенала, белую палатку. В ней подвешивали сильную керосиновую лампу, и, пикируя с горы на притягательный свет, в палатку с волнующим шорохом влетали бабочки необыкновенной раскраски и рисунка.

Не поврежденных – годных для коллекции – ловили и сразу усыпляли в морилках. Ценных производительниц привязывали на ниточку к наружной стенке палатки для получения потомства. Дождавшись яичек, клали их в марлевый мешок и надевали на ветку «съедобного» для этого семейства дерева. Вылупившихся крохотных червячков вскармливали до полной зрелости. По мере роста они становились настолько прожорливыми, что уничтожали все листья за два-три дня. Если опоздать с переноской мешка на свежую ветвь, семья погибнет поголовно, пропадет труд всего лета, будет потерян год. А таких семеек нужно было успеть вырастить за сезон десятки.

В конце лета гусеницы – желтые, зеленые, бордовые, коричневые – становились большими, порою величиной с палец. Готовые окуклиться, сваливались с ветки, и их собирали в ящик с землей. Обитые цинком, чтобы не проникли мыши, эти ящики хранились до весны в подвале или омшанике.

Это была трудная, требующая неослабного внимания работа, но дети ее любили. Весной откинет дежурный-наблюдатель обитую сеткой крышку и вдруг увидит: сидит и тихо трепещет прекрасными, девственно нетронутыми крылышками необыкновенной красоты бабочка! И ошеломит дом::

– Вылупилась первая сатурния!

Вот из таких, не пойманных, а выращенных в течение целого года экземпляров, распяленных на пробковых дощечках, получались первоклассные коллекции. И отплывали они за тридевять земель и морей: в Петербург, Гамбург, Варшаву, Париж и Лондон.

ПЛАТОН

На заднее, ведущее в кухню крыльцо дома взбежал Платон Федоров – правая рука Михаила Ивановича. Отставной бомбардир и мастер на все руки: кузнец, плотник, шорник и отличный наездник, староста над всеми табунами и пастухами, любимец детворы.

– Здравия желаю, Ольга Лукинична!

– Добрый день, Платон. Чего это ты сёдни так рано вернулся? Правда, видела – уехал на заре, – в общении с сибиряками и забайкальцами она охотно переходила на родной сибирский говорок.

– Я и правда торопился: надо заложить телегу, вывезти зверька.

– Какого зверька? Я же заметила, давеча ты без ружья собрался, с одной нагайкой в седло прыгнул. Или собаки козленка загнали?

– Не козленка. Понимаете, Ольга Лукинична, какое дело получилось, и смех и грех. Подъезжаю к табуну молодняка в Длинной пади, – что-то двухлетки мечутся. Пастуха не видно, а их медведь гоняет! Сам, видать, тоже молодой, шустрый: успел поободрать одного жеребчика. Издали видно кровь на лопатке…

– Ах ты, батюшки, этого еще не хватало! А собаки что?

– Собаки – орлы. Подхватились, да ну на него лаять, от табуна-то сразу отбили. То одна, то другая хвать за «штаны» – и в сторону. Так закружили, что он уж и на коней не смотрит, озлился, все норовит поймать которую. А я как на грех, и впрямь ружья-то не прихватил. Тетка твоя подкурятина, что делать? Уйдет, а ночью воротится – обязательно задавит раненого. И такое меня зло взяло. Оглянулся по сторонам, а на опушке заготовленные ясеневые оглобли сохнут. Эх, думаю, куда ни шло, медведь-то не шибко большой, управлюсь. Соскочил, привязал коня, выбрал оглоблю потяжелее и по-за кустами, по-за кустами подобрался супротив ветра. Мишка-то занят, по сторонам глядеть некогда. Я прыг из-за дуба, подскочил вплоть, да ка-ак огрел по башке, он и обмяк, повалился на бок. Ну, тут уж я скорехонько ножиком ему кишки и выпустил.

– Ну, ты ж и молодчина, Платон! Какой медведь-то?

– Ничего, вроде сытый. Дайте чайку испить, Ольга Лукинична, в горле пересохло. Глотну, да побегу запрягать, а то вороны поклюют, второпях-то не прикрыл его толком…

Под вечер Федоров привез, ободрал и разделал тушу, накормил медвежатиной собак. Растянул на стене амбара шкуру и пошел париться.

Большой любитель чаепития, Платон после напряженной работы и бани запросто опорожнял два десятка стаканов. Сейчас, после ужина, он сидел за столом в окружении обожавших его ребят.

– Платон, расскажи нам, как ты его, а?

Польщенный общим вниманием, он пил чай с удовольствием, не торопясь. Лицо после парной розовое, пышная русая борода расчесана, ворот новой сатиновой рубахи расстегнут. Платон похлопал себя по крепкому животу:

– О! По сытому брюху хоть обухом бей! – И принялся описывать свою охоту. – Да как. Вижу – оглобли сохнут. Ну, выбрал, какая половчее… Попроси-ка, Лиза, что бы мама налила еще стакан!

Он вытянул из кармана красный в белую горошину платок и вытер усыпанные каплями пота лоб и шею.

Даже после этой рукопашной с медведем Платон редко брал с собой ружье. Отличный кузнец, он отковал себе длинное копье, наточил, насадил на прочное древко я стал постоянно возить у седла, вполне полагаясь на свою ловкость и силу. Почти каждый день, в жару или под дождем, скакал по горам, проверяя разбросанные табуны, бдительность пастухов.

Между тем лошадей становилось все больше. Конюшен и пригонов не хватало, сено и овес экономили, поэтому большинство коней почти круглый год выпасали в поле. Помимо экономии этот режим отлично закалял молодняк, делал лошадей крепкими и выносливыми.

Сидеминское коневодство велось на свой особый лад. Этому способствовал сильно пересеченный рельеф полуострова. Дело в том, что за каждым жеребцом-производителем закреплялось до полутора десятка маток с сосунками и ему отводился отдельный распадок. Там, под наблюдением пастухов, предводитель становился полным хозяином. Хребет служил границей между соседствующими табунами, и соседи к этому быстро привыкали. Вожаки – Атаман, Саиб, Осман, Муромец, Грозный, Золотой – надежно охраняли свои косяки от серых и красных волков и более мелких хищников. При появлении врага собирали маток, загоняли в круг малышей и до прибытия пастухов так отбивались зубами и копытами, что даже стае никак не удавалось выхватить неопытного жеребенка.

Однако против главного врага животноводства – тигра – самые могучие копыта были бессильны. Бороться с ним без огнестрельного оружия немыслимо.

Морозным ноябрьским утром во двор заимки влетел верховой пастух, бросил коня и побежал к дому.

– Хозяин, беда! Тигры нашу Желну задавили! Других коней мы дальше отогнали, только он все равно табун не оставит. Надо его стрелять!

Желна была одной из лучших кобылиц косяка, кочевавшего на западном берегу Лебяжьей лагуны. Гибель ее наносила тяжелый урон хозяйству и боль всей семье. Кроме того, конюх был прав: завтра же могут быть новые жертвы. Следовало мчаться к месту катастрофы немедленно. Однако нужно было так случиться, что кроме Михаила Ивановича, Ольги Лукиничны и детей, дома никого не оказалось. И ни одного подходящего для мальчиков ружья. А преследовать одному в густых приозерных камышах только что отведавшего крови тигра – слишком рискованное предприятие.

Зажав между большим и указательным пальцами бороду и чуть выпятив нижнюю губу, отец на некоторое время задумался, что-то взвешивал.

– Знаешь, Оля, я возьму с собой Юрку. Он у нас шустрый, смелый парень. Если тигр вдруг насядет, сын не подведет, я уверен. Но берданы для него тяжелы. Дадим ему копье Платона, жаль, самого дома нет…

Внешне спокойная, Ольга Лукинична принесла длинную, но не тяжелую пику и подала ее сыну.

– Держи, будешь охранять папу. – Она перекрестила и поцеловала кудрявую голову Юрия.

Охотники сели в сани и вскоре уже мчались по льду замерзшей лагуны. В версте от западного берега отпустили возницу и пошли пешком. Одиннадцатилетний Юрий был страшно горд доверием родителей, крепко сжимал рукоятку знаменитого оружия дядьки Платона, Однако, увидев среди помятого камыша изуродованную любимицу Желну, мальчик едва сдержался, чтобы не заплакать. Еще недавно доверчиво ласкавшаяся к нему кобыла застыла в нелепой позе. Шея свернута, бок вырван, стегно выедено. На мелком снегу ветер трепал примерзшие к кровавым пятнам клочки шерсти.

Потрясенный, он невольно посмотрел по сторонам, но вокруг лишь загадочно колыхалось море раскачивающих пушистыми головками желтых стеблей камыша. Опустил глаза и на припорошенной земле увидел крупные, в тарелку, кошачьи следы. Стало ясно – при их приближении хищник отошел и притаился где-то. Юра почувствовал озноб и поднял глаза на отца. Михаил Иванович внимательно изучал картину нападения.

– Смотри и запоминай. Видишь, он подкрадывался к Желне отсюда, против ветра, она и не учуяла. На скаку не смог бы ее догнать, потому и подбирался на верный прыжок с трех сажен. Погляди, прыгая, он не заметил в бурьяне ветку этой ольхи и налетел на нее грудью. Но при его силе и весе она ему ничуть не помешала.

Действительно, между внезапно оборвавшимся следом зверя и мертвой лошадью на снегу лежала свежепереломленная мерзлая ветка корявой болотной ольхи толщиной в руку. Но она не смогла удержать рокового прыжка.

Отец шел по следу не торопясь. Часто останавливался, пригибался, оглядывался по сторонам, стараясь вовремя засечь притаившегося хищника. А тот начал хитрить и злиться. Неразличимый сквозь густую сетку камыша, тигр, несомненно, уже видел людей и, распушив усы и нервно подергивая кончиком хвоста, отступал к горам материка. Но уходил не прямо, а описывая петли. Прячась среди пожелтевших трав, кустов и коряг, готовился напасть, но никак не мог отважиться подпустить людей на нужное для прыжка расстояние.

Все время начеку, со взведенным курком крупнокалиберного винчестера, отец временами незаметно оборачивался, оценивающе посматривая на сына. И одобрительно усмехался в бороду: тот держал копье наперевес, наготове, взгляд напряженный, но страха в глазах не заметно.

Юрий хорошо запомнил странной формы обгорелый пень, мимо которого уже проходили. И вот они снова поровнялись с ним. Мальчик только сейчас обратил внимание на сдвоенный след: тигр во второй раз вел их по одному и тому же кругу! Где же он: впереди или уже позади них?

Он тронул отца за рукав и в недоумении показал, что они и зверь топчут собственные следы. На его вопрошающий взгляд, отец наклонился к уху и шепнул:

– Что, непонятно? Мы за ним, а он – за нами. Это его манера. Ничего, только почаще оглядывайся и не зевай…

Но тигру так и не хватило смелости сблизиться для верного прыжка. В конце концов он прекратил свою игру в охоту и размашистым шагом двинулся в сторону Синего Хребта.

Михаил Иванович облегченно вздохнул: прогнали!

Надвигались ранние ноябрьские сумерки, дальнейший риск становился неразумным, и они повернули к дому. Возвращались при звездах, напрямик через горы. Добрались поздно, но мать, в ожидании, конечно, не спала.

Расспрашивая мужа, она помогла раздеться и стянула ичиги с ног маленького тигрятника, который едва шевелил языком, но уверял, что совсем не устал. А отец, набивая трубку, рассказывал:

– Тигра не взяли, но напугали как следует. Думаю, скоро не вернется. Однако для меня сегодня главное не в этом. Юра, пойди, умойся…

И когда сын босиком пошлепал на кухню умываться, вполголоса добавил:

– Знаешь, я доволен Юрьем, – Михаил Иванович прекрасно говорил по-русски, но в некоторых звукосочетаниях на всю жизнь сохранил легкий польский акцент. – Незаметно наблюдал за ним и теперь уверен – на него можно положиться. Сбей меня тигр неожиданно с ног, убежден – Юрка всадил бы ему в бок копье. Чувствую, он будет настоящим мужчиной!..