Текст книги "ULTRAмарин"

Автор книги: Валерий Зеленогорский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

иНАРОДное тело

Депутат Тихон Хрящиков-Земский был молод и очень активен. Не было ни одной акции, где бы он не засветился со своей особой позицией и жирной мордой.

Человек он был чистый, все волосы на своем теле, в том числе на яичках, удалял без наркоза. Боль любил и за народ пострадать. Он следил за собой и другим спуска не давал: водителю дезодорант купил и освежитель воздуха – боролся за экологию в своем авто.

Его коньком были нравственность и борьба с порнографией. Он в кабинете сидеть не любил и на себе, как Пастер, испытывал пороки общества, а уж потом со знанием предмета бичевал, как бичевали его самого в салоне садо-мазо, куда он захаживал после тяжелых встреч с избирателями.

Пока выборы были, его терпели и обслуживали, но не жаловали – визжал очень. А потом!

Зайдет, бывало, к госпоже и давай лаять и лизать ей обувь, а его гонят: «Пошел вон, у тебя неприкосновенность, мы тебя бить не будем, нельзя Конституцию нарушать».

А он просит, мандатом машет, молит даже со слезами: «На дыбу хочу, за народ помучиться». «Нет, – ему говорят, – иди служи ему в другом заведении. У нас только нравственные уроды и люди с нечистыми помыслами, а ты – слуга электората, пусть он тебя пиздит, а мы не будем».

То же самое с ним бывало, когда он инкогнито выезжал на трассу и девушку брал для изучения проституции в муниципальном округе. Приедет, ему всех построят, кто честно жить не хочет, он долго выбирает, кто похуже, а потом всю ночь спрашивает: «Как ты дошла до жизни такой, почему не работаешь, как первый раз было, кто изнасиловал? Папа? Брат? Или учитель химии?»

У каждой девушки своя история, им выдавали вместе с презервативами листочки – один дядька писал по материалам мировой литературы, адаптировал только на русскую почву – с кем, когда, где. Они заучивали первое время наизусть, а потом многие уже фантазировали, утоляя интересы клиентов, у которых без этого не получалось.

Тихон уже достал всех, все истории выспросил, но пытался дойти до самой сути, как поэт Пастернак. Девушки недоумевали: трогать не трогает, может, книгу собрался написать «Как я стал(а) проституткой»?

Особенно его интересовал социально-экономический аспект: что толкнуло в бездну порока несчастных? На это у тружениц секс-индустрии тоже был ответ. Котировались три истории: мама болеет, брат в тюрьме и дочке на образование копим.

Тихон хотел изучить проблему со всех сторон и особенно напирал на тему анального секса – он не понимал, почему они все поголовно отказываются, в чем эта собака зарыта. Он не считал это худшим, наоборот, но в результате аналитических поисков понял: причина в интуитивном христианстве, которое отрицает содомский грех.

Не понимали они, глупые, что он вопрос изучал, пекся о народе, решил побороть социальное явление к 2020 году, комитет возглавить по борьбе с этим и строку отдельную в бюджете получить с шестью нулями.

Но однажды депутат сильно перебрал и нарвался на сопротивление отдельных граждан во вьетнамском общежитии, куда пришел изучать международный аспект этой проблемы.

Дело было на улице Красной конницы, где в общежитии завода пластмассовых тазов мирно жили вьетнамские граждане, торгующие на рынке. Жили тихо, никого не трогали.

Тихон темной ночью кавалерийским наскоком захватил этот грешный дом – у него была оперативная информация, что здесь, под крышей майора П., скрывается гнездо разврата.

Открыв ногой дверь в притон, он приказал ночному сторожу Трофимычу стать лицом к стене на колени. Трофимыч на колени не встал, не мог – не было у него коленей, оставил их подо Ржевом в 42-м году, не сберег, а протезы, к сожалению, на ночь снял. Тихон слушать объяснения не стал, побежал и выбил своим телом немаленьким дверь в первую попавшуюся на глаза комнату.

Перед взором борца предстала пара: немолодой соратник дядюшки Хо и маленькая женщина. Семья исполняла свой супружеский долг тихо и по-домашнему.

Ветеран вьетнамской войны после вторжения Тихона снова почувствовал себя офицером спецназа, снявшим не один скальп американским летчикам в джунглях на тропе Хо Ши Мина.

Не глядя на мандат русского борца за нравственность, он залудил ему по белому нетренированному телу серию болевых приемов, самый безобидный из которых был ущемление яичек до состояния, близкого к глазунье.

Только звонок Трофимыча в органы спас депутата от суда маленького, но гордого вьетнамского народа. Его унесли на руках орлы из СОБРа, с уважением глядевшие на вьетнамского коллегу. Они тоже не любили депутатов, но его неприкосновенность не позволяла им пока оторвать ему яйца.

Вьетнамец растаял в ту ночь в темной Москве, дело замяли в связи превышением депутатских полномочий, а жертва азиатской агрессии лег на койку в ЦКБ под чужой фамилией.

P.S. Теперь он часто появляется на экране в разных передачах и еще яростнее борется с грехами, не только телесными, но и духовными. Говорят, собирается уйти в отшельники и ебать голову только себе, другим уже не может – нечем.

Аскольд

В 90-е люди валили на Запад рядами и колоннами. После миллениума начался обратный процесс, жить на пособие и на зарплату – не очень большая радость, а новости из России о приподнявшихся бывших согражданах нарушают покой не вовремя уехавших.

Им было бы легче согласиться со своей херовой жизнью, если бы здесь люди дохли как мухи, а новости про сотни тысяч миллионеров раздражали и заставляли действовать.

Лозунг «В Москву! В Москву! В Москву!» обрел свою актуальность. Ехали все – из Саратова, Тель-Авива и Нью-Йорка. Все, у кого там не вышло, надеялись, что здесь пролезет.

Представьте себе молодого человека, уехавшего во времена «Ласкового мая» и успевшего к тридцати годам добиться зарплаты в полторы тысячи долларов, которых хватает на дохлую студию в Бронксе и еду. Три половых акта за эти годы – вот весь накопленный багаж. Ремонт кондиционеров и игра в маленьком театрике с такими же «талантливыми» выпускниками школы искусств – все, что имел Аскольд, принявший решение штурмовать Третий Рим.

На накопленные две с половиной тысячи долларов он купил себе дешевый билет, остальные деньги зашил в трусы и поехал. Жить собирался в Тушино, на проспекте Свободы, у двоюродной тетки, бывшей врачихи детской поликлиники, слушающей с утра до вечера радиостанцию «Свобода» и иногда любимого Сергея Доренко, кумира интеллигентных старушек, не имеющих мужей.

Из внешних данных у Аскольда в арсенале были кроссовки на платформе и мятая панамка из джинсовой ткани. Все остальное требовало большой коррекции – блеклая толстомордая физиономия плюс живот и глаза в очках с такими диоптриями, что в них можно наблюдать за планетами даже днем. Пластическая хирургия в этом случае оказывалась бессильной, необходима была радикальная операция на хромосомном уровне, но наука еще не дошла до таких вершин.

Из русской литературы Аскольд вспомнил, что встречают не по одежке, и приготовился поражать умом и энергией.

У него на руках был красивый диплом Школы искусств и несколько фотографий с «Крепким орешком», когда у того еще были волосы, он работал в баре на Манхэттене и не был звездой. Портфолио со своими ролями он не взял, понимая, что ему это вряд ли поможет. Надеялся на устные предания об успехах на офф-Бродвее.

Тетка встретила племянника с восторгом – все-таки родная душа, да и мужчина в доме в такие лихие времена не помешает. Она отвела ему целую комнату и дала карту москвича для бесплатного проезда.

Прозвонив нескольким своим знакомым, он нашел приятеля, работающего в рекламном агентстве, они встретились. Аскольд провел презентацию своего дарования, и тот пообещал ему роль в рекламе чистящего средства для унитазов – небольшую, но яркую.

На съемку Аскольд пришел с легким волнением, в сценарии была роль веселого сантехника, и он, примерив ее на себя, уже нашел зерно образа. Это была квинтэссенция героя «Крепкого орешка», идущего голыми ногами по осколкам битых стекол, и грустной печали «Таксиста». Но не вышло – ему досталась роль грязного глиста, ползущего из унитаза.

Из его съемки вошло не все, тело ему пришили с помощью компьютерной графики, вошла только морда, но вся. Заплатили двести долларов. Через две недели на всех каналах в жесткой ротации он заблистал, его стали узнавать в лицо – остальное в ролике не поместилось. Он еще демонически хохотал в хоре с другими микробами, особенно ему удался смех почему-то с английским акцентом – по замыслу авторов, намекалось, что средство может чистить любое говно, даже иностранное.

На гребне первого успеха пришла вторая роль – желудка в рекламе вкусной конфеты. Она оказалась поглубже и посложнее, имелись слова. Девушки из модельного агентства играли роли жертв вкусной конфеты, на съемках они были благосклонны, но на контакт с западной звездой шли плохо – мешал шлейф прошлой роли.

После желудка его стали приглашать в ток-шоу и даже номинировали на премию «Лицо года» в разделе сомнительные достижения в искусстве – «Полная жопа».

Жопа у Аскольда всегда была полная, но сдаваться он не собирался.

Предложения в рекламе он временно отклонял, пришла полоса сериалов. На героические роли диверсантов и прочих врагов народа его не брали, рожа была отвратительной настолько, что даже ребенок с первого кадра понимал, кто враг, а его нужно было убивать в третьей серии. Но маленькая роль предателя в картине молодого режиссера, снимающего ранее ролики о диванах и креслах, досталась ему в связи с болезнью актера, утвержденного ранее и снявшегося в основном эпизоде. Доснимали с Аскольдом.

Его расстреляли в спину при попытке к бегству. Бегал он херово, из-за этого пришлось сделать пять дублей. Он убегал как-то неубедительно – знал, что стреляют холостыми.

По знакомству он выгрыз роль в сериале «Зима – Лето», где в 45-й серии сыграл водочного короля. Сценарий ему не давали, он ехал в Самару и в тамбуре искал зерно роли – передний зуб. Он его потерял по пьянке с вечера и нашел утром на полу по счастливой случайности. Его узнала проводница Карина, вспомнила роль глиста, и он даже надеялся на ее взаимность, но она оказалась женщиной чистоплотной и всю ночь провела с милиционером, прикрывающим ее бизнес по торговле паленой водкой и вяленой рыбой.

Его сразу повезли на площадку, где он пять часов лежал в трюме старого баркаса заложником, со связанными назад руками и заклеенным скотчем ртом. Текста не было, пришлось играть лицом. Страдания его от жары были естественными, крупный план с лицом, облитым потом, удался, обещали эпизод со словами в 93-й серии.

В перерывах между съемками он ходил на презентации и дни рождения известных людей – там он питался и заводил связи, пока не половые.

В июне он поехал на «Кинотавр», русские «Канны».

В его арсенале было три роли, а это уже багаж, маленький, конечно, но, как Брюс, он желал найти своего режиссера, а пока собирался поработать на фестивале в баре-кафе на набережной, там он и спал.

Бар ему достался не центровой, звезды до него не доходили, презентаций и вечеринок не проводили, но люди бывали и даже давали чаевые, узнав, что он актер. За его спиной висел портрет Брюса, и после трех стаканов кое-кто признавал его сходство с кумиром.

На третий день фестиваля, после ночи на афтер-пати фильма «Груз-200», он пробился к Балабанову и сказал, что ему не было страшно, и еще успел сказать, что готов на любую роль. Балабанова отвлекли спонсоры, но кассету с клипами он успел ему сунуть. Балабанов испугался непонятного конверта и бросил его под ноги Тиграну Кеосаяну, тот отшвырнул его дальше, и он попал в руки женщины, загорающей на лежаке у самого моря.

Она посмотрела снимки и ошалела – Аскольд был похож на одну тварь, ограбившую ее дом в Конотопе, где она была звездой малого бизнеса.

Два ларька и ритуальный салон давали даме неплохой доход и возможность брать все, что плохо лежит, у мужчин, которых она любила больше Родины.

Она проследила Аскольда до бара и вечером пришла с ребятами, готовыми его порвать за триста рублей от дамы-заказчицы. Один из них подошел к бару и сказал:

– Мы от Балабанова! Он тебя ждет.

«Свершилось!» – решил Аскольд и бросился на улицу. Его посадили в тонированную «девятку» и повезли. Дорога была недолгой, на пустынной улице его выволокли за остатки волос и бросили под ноги заказчице.

Она начала читать приговор, после которого его должны были казнить бейсбольной битой. Он пытался ее остановить, объяснял, что он американский гражданин, просил привезти консула, но его никто не слушал. После приговора заказчица попросила найти у него часы, пропавшие в Конотопе, но их не было. Тогда ей показалось, что он их прячет, как папа Брюса из фильма «Криминальное чтиво». Ему разворотили жопу битой, но часов не нашли, бросили на берегу и уехали на закрытие «Кинотавра», где у них была ложа.

Аскольд очнулся, идти было невозможно, он дополз до дороги и стал голосовать.

Вернувшись в бар, он собрал вещи и в ту же ночь вылетел в Америку. Он направлялся в Голливуд, ему говорили, что лицам нестандартной ориентации там дорога открыта, он надеялся.

Двое под плащом

– Проклятый фантом! – воскликнул Приходько, проснувшись в ДАСе (Доме аспирантов МГУ) и напугав своим криком соседа по комнате, болгарина из Пловдива, мирно лежащего с улыбкой человека, вспомнившего маму.

Он уже вторую неделю проводил в подъезде дома № 8 на Миклухо-Маклая, пытаясь найти источник своего кумулятивного взрыва в органах внутренней секреции.

Полноценный физически и умственно аспирант Приходько возвращался в общагу. Он сел на «Площади Революции» в переполненный вагон метро и попал в вихрь толпы, бросившей его к закрытой двери.

Он был одет в обычные джинсы, тонкий свитер и белоснежный длинный плащ, подчеркивающий его рост и стать волейболиста. Красив, как Бекхэм, он не был, но уродом его могла бы назвать только девушка, которой он отказал, не оценив ее достоинства.

Он знал себе цену, переизбытка гормонов у него не наблюдалось – молодой, успешный аспирант, с хорошей перспективой уехать после защиты за рубеж на стажировку.

Его прижало к спине какой-то девушки с одуряющим запахом духов. Она тоже была в плаще с разрезом от пола до пояса. Приходько не видел ее лица, только одно ушко, маленькое и очень взволнованное. Он попытался создать между ними подобие вакуума – не хотелось, чтобы она подумала, будто он «антенщик» – так на его родине называли мужчин, использующих общественный транспорт для неблаговидных целей. Он даже хотел извиниться за излишнюю близость, но подумал, что глупо говорить человеку в спину о своих недоразумениях.

На «Октябрьской» с ним началось невероятное: он почувствовал, что организм преодолел нравственность и заставил его вести себя как животное. Сначала он лишил его разума, потом дал команду рукам, а те, зная свое дело уже полтора миллиона лет, стали искать дорогу к телу противоположного пола.

Приходько даже вспотел – он не знал, что с ним происходит. Голова перестала что-либо соображать, люди вокруг потеряли свои телесные оболочки. Он забыл, на каком он свете, ослеп, оглох, и только руки куда-то его вели. Он превратился в паука, вяжущего всеми своими восемью парами руко-ног паутину для несчастной мухи, трепещущей в его сетях.

Приходько безотрывно смотрел на ее красное ушко и слышал ее взволнованное дыхание. Понять, что с ней происходит, было невозможно. Он с ужасом ждал крика, удара, истерики, представляя себя в милиции, где его бьют, как извращенца.

Он осознавал, что его успешная жизнь может закончиться в одно мгновение, но остановиться уже не мог – его корабль летел на рифы, и он обреченно ожидал будущую катастрофу.

До «Академической» он доехал в тумане, чуть не перепутав выход – боялся смотреть на белый плащ девушки, стоящей на эскалаторе чуть выше его. На улице он остановился и закурил, девушка в белом повернулась к нему и стала приближаться.

Приходько напрягся – он не хотел неприятностей, и извиняться тоже не хотелось: кому приятно видеть человека, свидетеля твоих, мягко говоря, подвигов. Она приближалась…

Подойдя, девушка остановилась на мгновение и, решительно взяв его за руку, повела, не оборачиваясь. Он плелся сзади, ничего не понимая, его ноги не шли, дурман ее духов туманил его голову. Через пять минут они оказались во дворе девятиэтажки, зашли в лифт. Он не смотрел на нее, прикрыв глаза. Как оказался в квартире, он не помнил.

Ни одного слова не было произнесено, никаких лишних движений не было сделано. Все, что произошло там, в кромешной темноте, заслонило его немаленький опыт.

Он был ведомым, все было в ее руках. Она ввела его в другое измерение, где он стал настоящим, у него открылись жабры, появились дикая шерсть и хвост. Он прошел весь путь эволюции и только в пять часов утра встал на ноги и превратился в человека.

Он ушел в общагу и проспал сутки, пропустив госэкзамен.

Проснувшись вечером на следующий день, Приходько пошел ее искать – ему казалось, что нашел дом, на восьмом этаже три квартиры… Он звонил в них, путаясь, пытался объяснить, что ему нужна девушка в белом плаще, люди недоумевали, отвечали, что здесь девушек нет и никогда не было.

Он обошел еще несколько домов в округе, опять вернулся в тот, первый, и просидел на восьмом этаже несколько дней, пока соседи не вызвали милицию.

Участковый мягко намекнул, что не хочет его больше видеть на подведомственной ему территории, и попросил не беспокоить население своими дикими поисками.

Ее нигде не было.

Много лет эта ночь не давала ему покоя. Сколько раз он терял дорогих ему людей из-за этой призрачной встречи! Он даже потом поверил, что ничего этого не было, но плащ, в котором он до сих пор ездит на рыбалку (уже не белый и потрепанный), всегда возвращает его в то первобытное состояние, которое он испытал на оранжевой ветке Московского метрополитена им. В.И. Ленина.

Не срослось

Мила, девушка после сорока, благополучная и красивая, получила эсэмэс из глубокого прошлого: ее первый муж нашел ее через двадцать лет и попросил позвонить – просто так, уточнить, так сказать, ориентиры.

Ее это сообщение не удивило и не огорчило – все так далеко уплыло и упало в бездну, что даже праздного любопытства не возникло – узнать о судьбе человека, с которым спала три года в одной постели.

С тех времен столько воды утекло, что можно было в ней утопить средний российский город областного уровня, где она с ним жила в несчастливом браке.

Миле было двадцать лет, когда ее мама стала жужжать, что пора выходить замуж, все уже вышли, перед людьми стыдно.

Мила не слушала, но давление нарастало, ее маленькая личная жизнь с таинственными кавалерами имела место – один сделал ее женщиной и растворился в тумане, второй, женатый, сделал человеком – давал книги, отвечал на вопросы и очень нравился, но решительных мер не предпринимал. Так ничего и не случилось.

Летняя практика в чужом городе принесла результаты – появился парень из местных, роман быстро набрал обороты. Парень – красивый, жаркий, в страсти необузданный. Так и замотало Милу от летнего зноя и пристального внимания.

Он в дом позвал, показал родителям и предложил замуж. Ей не очень хотелось, но вроде парень неплохой, родители приличные – вот и пошла на поводу чужих желаний.

Приехали домой, родители захлопали: какой зять, по улице идешь, а он рядом, за плечи обнимает, все завидуют – какая пара. Вот так для людей было принято решение.

Свадьбы не было. Он въехал в ее комнату и сразу занял очень много полок в шкафу и все место в ее жизни и личном пространстве.

Ей даже показалось, что воздуха стало меньше. Рядом с ним она задыхалась, он, словно паук, затягивал ее, как в детской книжке про Муху-Цокотуху, а еще курить запрещал, нудел про здоровье, как санитарный врач, и пугал картинками с легкими в язвах…

Подруги говорили: если в постели крепкий, значит, брак будет нерушимым. Но он достал конкретно. Он тоже слышал, что жену нужно трахать так, чтобы других не хотела. Он и делал это и днем и ночью и замордовал этим до отвращения.

Она и вправду других не хотела, но как только благоверный приближался, озноб бил не любовный, а отвратительный, до пота липкого, как будто в пионерском лагере жабу в кровать бросили.

Все не по нутру было – тюбик в ванной он выдавливал по схеме, до последней капли, каждый вечер рассказывал, что ел на обед, да так подробно: какой гарнир, какой компот.

Потом ванную занимал, как барин, журчал и фыркал, а остальные ждали, когда их величество омоет члены свои и взойдет на ложе любви нечеловеческой.

Талант у него был на это дело, искусен был, затейлив. Другая бы ноги мыла, но не такая наша Мила. Так достал, что поймала себя на том, что, когда муж на рыбалку уезжает, она мечтает, чтобы он не доехал до дома.

С такими мыслями нормальному человеку жить нельзя. Мила пыталась найти в нем что-то человеческое, близкое, надеялась, что он увидит, переменит пластинку, но он так и остался на заезженной старой, только добавил мелочной жадности и делился по ночам своими заветными желаниями, как ее родители купят ему машину и они поедут на Кавказ покорять Эльбрус.

Скрипя зубами она отправилась с ним на Кавказ – пройти тропами хребет и выйти к морю на заслуженный отдых.

Она жестко вела его по маршруту, сама несла свой рюкзак, в конце дня падала с ног, а он смеялся и ночью пел у костра свои козлиные песни про горы и преодоления на пути к вершине. Пару раз ей хотелось прыгнуть в пропасть и пропасть в ней навсегда, закончить путь с этим недоделанным покорителем вершин.

С каждым днем раздражение накапливалось – находить понимание с совершенно чужим человеком не под силу никому.

Потеряв надежду на приведение дроби к общему знаменателю, Мила решила расстаться с ним, объявила, что уходит. Но партнер не понимал, считал, что это ее блажь, бабские штучки, пытался выяснить почему – почему его, красивого и охуительного, она выбрасывает, как наигравшийся ребенок старую игрушку? Он привык к ее дому, ему было удобно, а тут на тебе – пойдите вон! Нет, так не пойдет.

Он вел долгие мучительные разговоры, анализировал, чем нехорош, какие претензии, обещал исправиться, не понимая, что дело не в нем – просто закончился ресурс терпения. «Все кончено», – сказала Мила и перешла спать в проходную комнату, где толклись все члены семьи с утра до вечера.

Еще несколько месяцев он искал квартиру, параллельно пытаясь наладить отношения, но Мила нетерпеливо ждала, когда этот козел покинет ее территорию, и он ушел внезапно, не попрощавшись с ней и, что особенно возмутительно, не сказав спасибо ее родителям, которые были в этом конфликте на его стороне.

В комнате сразу стало больше света, аура поменяла знак, и чакры очистились. Она купила новый диван, и жизнь потекла, как река во время ледохода – мощно, ярко и стремительно.

Редкие новости долетали до нее о его новых женах, он заводил детей и бросал их – что-то сломалось в нем после неудачного брака с Милой. Потом она уехала в Москву, жила в новом браке, где все было по-другому – новый муж образцом красоты и силы не был, на руках не носил, картошку не чистил, но с ним ей хотелось быть. Он жил с ней немножко отдельно, у него всегда была отдельная территория, где ей не было места, она плакала, дралась с ним, но он твердо стоял на своем рубеже и позиций не сдавал.

Когда он уходил в пятницу к своим мужикам, с которыми пил и мерился письками, она не находила себе места – ее, красавицу и умницу, он меняет на каких-то старых уебней, тратит их общее время на посторонних людей. Но пришлось привыкнуть – такая у них была жизнь.

Он не ездил с ней отдыхать, не сочувствовал в болячках и недомоганиях, но он был свой, родной человек, с похмельной рожей и мрачный. Она бежала к двери снимать с него ботинки, кормить, рассказывать, слушать всякую ерунду и заходить ночью к нему в спальню, уложив ребенка, чтобы послушать, как он дышит.

За многие годы совместной жизни между ними было всякое, но она точно знала, что эти двадцать лет, прожитые вместе, она не поменяет ни на какие коврижки. Ей, конечно, хотелось больше женских игрушек, но она бы бросила их в мусорный бак, если бы он больше времени бывал с ней: весь этот антураж с бутиками и салонами – не более чем зал ожидания, когда он приедет в ее жизнь, позабыв о своей отдельной.

Выпив утром кофе и покурив, она задумалась, как ей поступить – стоит ли звонить в прошлое, где заблудился человек, случайно зашедший в ее жизнь?

Что ему надо, о чем он будет говорить, какие слова окажутся уместными для такого разговора?

Легкое чувство вины за его неудавшуюся жизнь у нее было – ее незрелость, уступка тогдашним обстоятельствам испортили человеку жизнь. Поступи она в ту пору по чувству, не на авось, он бы нашел другую женщину, принявшую его таким, каким он был, и жизнь его пошла бы по другому сценарию.

Еще несколько минут она думала о далеком прошлом, но звонок в дверь поднял ее с места – с ночного приключения вернулось настоящее исчадие ада, тварь, которая выключила телефон вчера в два часа ночи. До утра она не спала, замирая от каждого шороха лифта, самые темные сценарии нарисовались в ее голове. Ну, сука! Сейчас ты получишь!

Он зашел как ни в чем не бывало, с мордой, совершенно отстраненной, и сказал, что хочет спать. Все слова застряли в горле – живой, и слава Богу. Она сняла с него ботинки и стала ждать, когда их величество проснется и попросит супу, который был готов в пять часов утра.