Текст книги "ULTRAмарин"

Автор книги: Валерий Зеленогорский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

В День Победы

Иван Денисович встал рано – дел накопилось много, и с одной ногой, оставшейся после ранения, их с ходу не переделаешь.

Он жил один, ветеран Великой Отечественной, жена умерла давно, у него остались одна нога, двадцать медалей, пенсия, самая большая в деревне, и все.

Газа не было, вода – в колодце на краю деревни. Триста шагов по тропинке на костылях с ведром давались ему так же тяжело, как и шестьдесят пять лет назад, когда ему оторвало ногу. Тогда он дошел и упал без сознания, а потом привык и сознания не терял, ходил два раза в день, триста туда, триста обратно вместо физкультуры – так он убеждал себя, чтобы не отчаиваться. Зато подъем тарифов ЖКХ его не трогал – он не платил, не за что было.

Деревня была около Химок, недалеко, три километра от памятника защитникам Москвы. Он им и был, примерно в этом месте защищал столицу без винтовки – не хватило в суматохе. Там ему и оторвало ногу. Так он попал в свою деревню, там и остался, женившись на девочке, выходившей его.

Дороги до трассы никогда не было, домов мало, денег мало, все ушло на памятник защитникам. Иван Денисович не сетовал, он знал: «Родина слышит! Родина знает!» Был доволен, что жив остался, другие вообще не дожили, а он, слава Богу, еще скрипит.

Он сходил за водой, дополз, если точнее, растопил печку, потом побрился старой, наполовину сточенной бруском бритвой – давно нужно было купить новую, но он решил, что на его век и этой хватит.

Достал из шкафа свой пиджак с медалями, осмотрел его – вроде неплохо, надевал его он всего сорок раз – только на День Победы и один раз на похороны своей жены, голубушки, которая была для него второй ногой и всем остальным. Повесил пиджак в шкаф и принялся за завтрак.

Он собирался на рынок, слышал от людей, что в Химках-Ховрино есть рынок, который все называли «просрочка» – товара навалом, цены умеренные. Хотел колбаски подкупить, сырку твердого, если повезет, то и тушеночки. Собрался и побрел на трассу, всего три километра по бездорожью. Дорога была знакомой, пятьдесят лет на нее не ступала нога дорожного рабочего, только трактор раз в месяц притаскивал автолавку, где двадцать старух и Иван Денисович покупали, как всегда, хлеб, сахар и кое-что по мелочи – крупы, соль да спички.

Добрел до трассы. Удачно пришел – автобус приехал скоро, ему помогли влезть в него, и даже нашлось местечко возле окошка. Он ехал и дивился новой жизни. Последний раз он выезжал из деревни в поликлинику на комиссию пять лет назад, когда его вызвали выяснить, не выросла ли у него новая нога. «Не выросла», – констатировали врачи и отправили его обратно.

Через пять прошедших лет за окном он увидел новую страну – по дороге ехали диковинные машины, сияли огнями города-магазины, на обочинах стояли веселые девушки, приветствующие проезжающих. Иван Денисович радовался: встает страна с колен, сосредоточивается.

Вспомнил, как на прошлой неделе на лакированном тракторе-джипе к ним в деревню приехало телевидение снимать репортаж по жалобе старух на отсутствие колонки в их деревне. Бабки выставили его с медалями у дальнего колодца. Корреспондент пытался вытянуть из Ивана Денисовича общенародное возмущение, но Иван Денисович дураком не был, власть ругать не стал, сказал: «Все хорошо, спасибо за заботу».

«Почему не жалуетесь, не судитесь, не отстаиваете свои права?» – верещал юркий с микрофоном. Иван Денисович послал провокатора на хуй и пошел домой с ведром, наполовину полным. Он был оптимист, полное ведро на костылях донести не мог.

Возле рынка он вышел, прошел к рядам. Весь рынок был заполнен тухлой колбасой, сливками за прошлый месяц, сыром с натуральной плесенью и запахом помойного ведра и покупателями – старыми людьми, покупающими этот товар для поддержания своей никому не нужной жизни.

Иван Денисович оторопел, увидев столько людей, копающихся в том, что когда-то было едой.

Он подумал, что после войны он не стал бы есть такую тухлятину, не смог бы. Жена держала огород, было голодно, но есть падаль – это уже слишком.

Он повернул назад, чтобы этого не видеть и не слышать рецепты, как из гнилого мяса, вымоченного в уксусе и марганцовке, сделать чудесный фарш, чем протереть сосиски, чтобы они не воняли, и сколько варить говядину для борща, если ее еще не успели съесть черви.

Рядом с рынком он купил себе чекушку «Московской» и выпил тут же, около крыльца. Выпил за Победу и поехал к себе, на рубеж обороны. Возле памятника он вышел и приготовился ползти в деревню, где жил вместе со своим народом.

Из Москвы слышался лязг гусениц могучей боевой техники – шли колонны возвращающихся с парада войск, могучей лавиной двигались танки и ракеты.

Иван Денисович стоял на обочине, как когда-то в далеком 41-м году, и плакал от счастья. Он верил, что они и в этот раз Москву не сдадут, отстоят и оставят себе и внукам своим.

Единая и неделимая

В пятницу в садовом кооперативе «Родник» собирались за столом близкие люди.

Собирались уже много лет, каждую пятницу зимой и летом. В тот июльский вечер черед накрывать выпал Петровичу – потомственному строителю и ценителю русских самоваров. Уже стоял накрытый стол, все свое: огурчики, помидорчики, редис, лучок и сало. Мясо он замариновал еще вчера.

В гости к нему пришли Динар – преподаватель сопромата из автодорожного с вяленой кониной, Лева – виолончелист камерного оркестра с жареным карпом и селедкой, и еще были военный, которого привел Динар, и Коллья, сын народа финно-угорской группы – зять Левы, не музыкант, но человек отменный.

Ждали Тамаза, главного тамаду и врача с золотыми руками. Он ничего не принес, только хинкали, лобио, сациви, овощей и немножко сулугуни, специй и аджики.

Водка уже мерзла в ведре, но тут встал военный и сказал:

– Я гость, позвольте мне предложить высокому собранию мою долю. – Он выставил на стол четыре бутылки с заклеенными этикетками, на которых маркером стояли номера. – Давайте по гамбургскому счету определим, ху из ху. Как говорят у нас в войсках, проведем наземные испытания.

Все одобрительно приняли игру – и началось.

Подоспевший Тамаз, как всегда, говорил смачно и ярко и закончил тост традиционно:

– За дружбу народов.

Никто не спорил. Выпили и закусили плодами суши, морей и рек, не остывая, выпили по второй, потом по третьей.

За столом пошла беседа, обстоятельная и взрослая. Размялись новыми анекдотами, потом Петрович затянул бодягу:

– Хорошо сидим, давайте за здоровье!

За здоровье пили из № 1.

И тут случилось невероятное – все что-то почувствовали, каждый свое.

Петрович крикнул в дом жене, она вышла в сад с ворчливым видом и сказала:

– Ну что, опять квасите?!

Петрович встал в церемонную позу и прочитал ей на память стишок Есенина про розового коня. Она чуть не упала – последний раз он делал это в стройотряде двадцать лет назад. Она подошла к столу, отведала № 1 и засмеялась, как тогда.

– Эту можно, сейчас грибочков принесу, – сказала она улыбаясь.

У Динара после рюмки в глазах побежал табун, на котором он в детстве гонял у бабушки в деревне. Надо поехать туда с сыном, пусть не забывает зов предков.

Лева сложно переживал новое состояние: ему захотелось домой к жене, припасть к ее тугой груди и заснуть на ней, как когда еще дети были маленькими. Но, уважая компанию, он не ушел, решил копить мужскую силу и по новой налил всем № 1.

Зять Коллья пожарил мясо и подал на стол. Его реакция стала динамичнее, все начали лучше его понимать, как будто его поставили на быструю перемотку. Лева обрадовался – значит, внуки его имеют шанс не замерзнуть при папином темпе жизни.

Военный тоже ощутил прилив силы в области погон. Ему показалось, что очередная звездочка упала ему на погоны, и он мысленно уже примерял папаху. После третьей ему показалось, что на брюках даже появились лампасы.

Тамаз запел про виноградную косточку, и все подхватили. Пел даже Петрович, кроме матерных частушек про тещу, никакой музыки не признающий. Пел даже Лева, которому музыка с пяти лет била серпом по яйцам. Пел Коллья, попадая в темп и такт.

Во двор пришли взволнованные жены и дети, побросавшие велосипеды. Такого они еще не видели за двадцать лет садового товарищества – их родители запели после пяти рюмок. Пели ровно и не пьяно. Жены стали им подпевать, дети смеялись, прыская в ладошки.

Подали чай, разговор вернулся к подведению итогов. Первой отклеили этикетку с № 1.

На бутылке блистал золотом фонтан «Дружба народов» на ВДНХ, и золотом сияла надпись «Единая».

– Наша водка, – сказали все и выпили еще по рюмочке за всех присутствующих.

Но по правде оказалось, что мало, и началось…

Так написал и закончил концепцию легенды для новой водки журналист Хрящиков. Ему было тяжело, пришлось печатать одной рукой, так как вторую ему сломали вчера на «дружеской» пьянке у соседа Петровича. Один гость из военных сначала вел себя достойно, но потом, после сверхзвукового перехода литрового барьера, его заклинило, он стал орать:

– Вы все, тыловые крысы, водку жрали, когда я конституционный порядок и целостность страны защищал на Кавказе! Вам насрать было, недра, падлы, приватизировали!

За столом не было ни одного нефтетрейдера и чиновника «Газпрома», собрались интеллигентные люди, не допущенные к недрам и ко всему остальному.

Все посмотрели на Динара: это он привел военкома – отплатить за отсрочку сына от армии. Деньги дал давно, а сегодня тот привез белый билет, и Динар пригласил его в компанию приличных людей, а он всех лает и портит вечер. Однако ему перед военкомом было неудобно.

Тогда Хрящиков, как тайный диссидент и представитель демократической печати, взялся поставить грядущего хама на место. Он давно собирался написать современную версию одноименной книги Мережковского и собирал материал. Он хотел заклеймить вылезших из всех щелей хамов, считающих себя новыми хозяевами новой жизни.

Хрящиков напомнил ему о дедовщине, коррупции в генеральской среде и жертвах в войну по вине маршала Жукова, за которого поднимал многословный тост военный спец. Потом Хрящиков добавил еще водки и пару нелестных фактов о цене Победы. Военный обиду не проглотил – он знал, что Победа цены не имеет. Он опрокинул в себя наркомовский стакан, то есть полный фужер для запивки, и без аргументов о роли армии в жизни страны просто ударил Хрящикова табуреткой.

Метил офицер в голову, но Хрящиков инстинктивно закрыл свой рабочий орган рукой, и поэтому ему сломали только руку, голова осталась цела – она была нужна, чтобы закончить концепцию-легенду новой водки, которую нужно было сдать в понедельник кровь из носу.

Кровь из носа ему пустил тот же военный. Его держали за руки, но он ногой достал упавшего после встречи с табуреткой Хрящикова – активного агента НАТО и пятой колонны, по твердому мнению армейца.

Военкома проводили до машины. Хотя по-хорошему он все испортил, Динар смотрел умоляюще и просил не трогать его, пожалеть сына. Отпустили суку, пусть живет.

Вечер набирал обороты и уже не казался томным.

После нервного потрясения выпили еще. Ждали футбола. Весь народ жил в предвкушении победы. Уже две недели страна вставала с колен – в далекой Швейцарии русские богатыри под руководством голландского варяга валили врагов на футбольном поле европейского чемпионата. Радовались все. Даже сын Петровича, студент со свастикой на плече, тоже пришел поболеть за русских.

Петрович шепнул, чтобы он надел футболку с длинным рукавом, а то перед Левой неудобно, все-таки давний сосед и сидит за столом.

Лева видел сына Петровича на станции с этой красотой и сказал на правах старшего товарища:

– Что же ты, сука, родителей позоришь? Ты разве не понимаешь, что это значит?

– Да не парьтесь, дядя Лева, это арийский символ, – ответил с ангельской улыбкой студент и поехал в университет сдавать зачет по римскому праву.

До футбола еще было время, но экран включили. Шла программа «Время», существующая в желаемом времени новых часовщиков из Спасской башни. Казалось, что время остановилось. Если бы не сочный цвет картинки чужого телевизора и рекламные ролики, можно было бы вернуться в прошлое, слушая текст и глядя на постные, застегнутые рожи ведущих, которые смотрели вдаль мимо зрителей. Куда обращен был их взгляд, знали все – телесуфлер из Кремля подсказывал им слова и давал сигналы.

Лениво стали смотреть.

Первая новость была о Грузии – кто-то там кого-то не хотел. Разбираться, что там у нерусских, никому неохота, но Петрович назидательно спросил у Тамаза:

– Что там твои борзеют?

Тамаз – московский грузин – попытался в очередной раз объяснить, что и как, кто свои, кто чужие, но слушать его никто не стал, только Петрович сказал строго:

– Знаешь, надоели вы! Сталина на вас нет. Ну чего вы в залупу лезете, куда прете? Американцы – засранцы, вы в зоне нашего влияния, мы не позволим, чтобы американский сапог топтал холмы Грузии.

Тамазу стало не по себе, он и так устал от этих разговоров и родственников, бежавших из Сухуми. Он устал от геополитической риторики Петровича и послал того на хуй. Петрович, как старший брат, великодушно засмеялся и не обиделся.

Вторая новость, с Ближнего Востока, напрягла только Леву – у него там были родственники, и он всегда напрягался, когда говорили о терактах.

Петрович сказал, глядя на Динара:

– А твои-то Левиных тоже кусают слегка.

Татарин не понимал, почему палестинцы «его», он дружил с Левой на даче уже тридцать лет и не мог взять в толк, о чем говорит Петрович.

Петрович тоже не понимал, чего они обижаются. Ну все же друзья, хер поймешь этих нерусских, кто их разберет! Он хотел им рассказать, что на сайте, ссылку на который ему бросил сынок-студент, написано, что теперь для простоты и лаконичности всех нерусских патриоты в Сети зовут «жидохачами». Петровичу понравилось яркое, сочное слово, точно описывающее демографическую ситуацию, но он не стал с ними дискутировать по поводу его этимологии, отложил на десерт после футбола.

Через каждый новостной блок шел анонс футбола, группы фанатов кричали: «Россия, вперед!»

Люди от Москвы до Бреста, пьяные от водки и любви к Родине, сливались в едином порыве. Этот порыв мог сокрушить любые реки, горы и долины. Даже бабушка, которая спит на вокзале, сказала корреспонденту, что ей стало лучше жить после наших побед на Евро-08. Ей после очередной победы досталось два флага. Жизнь ее налаживалась, и теперь на лавочке стало спать теплее. Она укрывается стягами, и ей никакой черт не страшен, даже милиционер.

Все желали победы, надеялись на чудо, только зять Левы, чухонец, не понимал, чего так убиваться. Выиграли – не выиграли… Это игра – и все. Игра в мяч, и даже не руками (он любил баскетбол).

Он робко шепнул своему тестю Леве:

– С чего такой накал? А если проиграют, войны не будет?

Представитель маленькой страны нутром понимал: если будет, то опять придется под кого-то ложиться, а так надоело, когда тебя имеют с двух сторон. Его бурчание заметил Петрович и спросил:

– Чем недоволен? Зачем памятник Бронзовому солдату снес? Ответите, суки, за все! Где дедушка служил – в «Люфтваффе»? Или в СС?

Лева сказал Петровичу:

– Отстань от парня, его дедушка был большевик, его именем названа улица.

– Тоже мне довод! – рубанул Петрович. – Значит, казаков казнил, расстреливал белую гвардию, царя свергнул, – продолжил он и подвел итог: – Все они твари неблагодарные, Бога забыли!

Петрович разорялся, пока Лева не налил всем и не перевел стрелки на футбол. Сделали ставки.

Новости больше не смотрели, чтобы не истребить в себе последние остатки добрых чувств. Решили, пока суть да дело, обсудить, кто же в Америке победит – черный или белый? Лева с Динаром встали за черного кандидата – оба были демократами, а вот Петрович с Тамазом за белого.

– Чем он вам приглянулся? – недоумевали демократы.

– Видимо, цветом, – сказал Лева, но со своей репликой услышан не был: музыкант – какая он опора режима? Да и татарин тоже не совсем русский. Свой, конечно, но татаро-монгольское иго не забыто. Триста лет не выбросишь. Иго есть иго, не хрен собачий – так Петрович реагировал на выпады доморощенных либералов.

Решили сыграть в домино и таким способом определить русскую позицию на выборах в Америке.

Вышла «рыба», ничья. Кстати подали карпа, выпили, чтобы щука не спала и карась не дремал. Отложили до ноября. «Будем ждать, – решили все, – кто кого в Америке натянет в финале».

Начался футбол. Студент-ариец успел, сел с флагом, обернулся им, как банным полотенцем, и стал орать кричалки про то, что «всех порвем или умрем» – рифма не очень, но орал громко.

Все закончилось во втором тайме, чуда не случилось, после второго гола в родные ворота студент понял – враг у ворот.

Он встал, подошел к чухонцу и со всей дури вломил ему за все: за потерянную победу, за Родину, за Сталина.

Тут началась общая свалка: старые били молодых, целый день гроза гуляла вокруг дачи, и молния ударила в самое слабое место – в голову финно-угорского зятя, хотя после удара студента молния ему показалась физиотерапевтической процедурой.

Прибежали жены и дети, разлили водой дружный коллектив.

На следующей неделе будут собираться у Левы. Конечно, они соберутся, и Коллья придет – любит он все-таки загадочного русского медведя. А кто не любит?

С чего начинается Родина?

Мне безразлично, широка ли страна и много ли в ней полей и рек.

Я не горжусь своей принадлежностью к богоизбранному народу, но маму с папой люблю.

Если бы я родился в племени массаев на юге Африки без трусов и с копьем, мне бы не понравилось.

Я прошу прощения у тех народов, которые живут рядом со мной, я не виноват, что мой папа по иронии судьбы полюбил маму на одной шестой части суши. А если бы их занесло в Гренландию, пингвины мне были бы братьями?

Размер не имеет значения – это аксиома. Последний раз я слышал это от девушки легкого поведения в Одессе, и смысл ее утверждения показался мне геополитическим.

Жить в великой стране, наверное, здорово, житель Андорры считает свою страну великой, оспорить это невозможно.

Вопрос, который меня мучит давно, с пятницы, когда я узнал тему «круглого стола»: «Что лучше – жить в маленькой стране хорошо или в большой плохо?»

Какая плата за величие имеет смысл? Если цена великой державы стоит гражданам лет лишений и крушений, то кому это надо? На чью мельницу мы льем кровь, пот и слезы?

Я никогда не был на Байкале, не был я и в деревне Сырки Коломенского района. Почему я должен плакать по Крыму, где я был один раз в советское время? Там меня, гражданина великой страны, на автовокзале города Симферополя в очереди за квасом обозвала по национальному признаку – кто бы вы думали? – заслуженная учительница с зятем и деверем.

Была мода когда-то ездить в Среднюю Азию: Бухара, Ургенч, Самарканд, Улугбек, Авиценна. Ну был я там – антисанитария и бездуховность, еще в самолете говном несет. На рынке местные стоят насмерть, торговаться бесполезно, дыни прешь в Москву, а они неспелые.

Человеку Земли много не надо, двушку в Коптево и магазин шаговой доступности с аптекой обеспечьте, а потом уже сами идите и мойте грязные ноги в Индийском океане.

Когда-то поэт сказал: «Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать».

Чем это закончилось, вы все знаете – не надо экспансии, хватит. Бывшие этруски и эллины живут на задворках своих империй и не плачут о Карфагенах и заморских территориях.

Те, кто кричит: «Не отдадим ни пяди родной земли», – как правило, живут на ПМЖ в Лондоне, они не поедут в Евпаторию защищать детский санаторий, и в одесских катакомбах их тоже в рядах инсургентов не встретишь.

С чего начинается Родина – праздный вопрос, я так думаю.

Алекс и сантехник

В 93-м году Алекс был уже в порядке – купил огромную квартиру на Ваське (Васильевском острове) и жил там один, отдыхая от первого брака.

В доходном доме XIX века, где до прихода Шариковых жили приличные люди, все квартиры были коммунальные, и только Алекс жил в отдельных хоромам. Его люто ненавидели, просто так, без мотивов, из отвращения к любому успеху. Человек, у которого что-то было, вызывал подозрение: а как вам, мил человек, это досталось, за какие-такие заслуги? Не академик, не герой, а хата отдельная, и потолок не ледяной, и дверь не скрипучая… Спиздил, наверное, у трудового народа.

Сказать, что совсем мотивов не было, – погрешить против истины, мотив был.

Каждую неделю после ремонта он в подъезде ставил финские батареи, их постоянно срезали, он опять ставил и так далее. Еще Алекс поставил видеонаблюдение. По результатам слежки охрана била аборигенов, иногда не тех – камеры плохого качества, давали сбои. Алекс их бил, они срезали, это сводило его с ума. Огромный вопрос «Почему?» торчал в спине и мозге, как арматура.

Он не часто ночевал в новой квартире – шестиметровый потолок в восьмидесятиметровой кухне и капающий кран давили на мозг больше, чем все правоохранительные органы Питера, которые тоже были не подарок.

Алекс им активно не нравился, за державу им было обидно и немножко за себя, хотелось им его закрыть, как когда-то в 83-м, посмотреть ему в жопу через микроскоп, поставить раком, но время еще не пришло, они решили подождать. Отложенный спрос давит не только на рынок, но и на носителей закона и порядка, давит, как удавка. Почему? Они же оборзели! Так дальше жить нельзя!

Скрип их зубов и дыхание за плечами Алекс слышал всегда, но кран тоже достал.

Как-то он приехал на Ваську и решил лечь спать. Кран стучал, как дятел, в мозг. Алекс положил полотенце – стало тише. Он ушел в спальню за пятьдесят метров от кухни – дятел-кран долбил, как долото в десну в период карательной стоматологии. Боясь сойти с ума, Алекс встал, вызвал охрану и приказал: «Сантехника сюда!»

Через пятнадцать минут сантехник нарисовался. Местного Афоню звали Колян, его знал на Ваське каждый, и он знал всех.

– Значит, так, – сказал Алекс. – Мужчина, вы делаете кран, а я вам плачу, сколько скажете.

Колян посмотрел, поставил диагноз и молвил:

– Нужна прокладка, завтра в одиннадцать я приду и сделаю, а сейчас мне пора, рабочий день кирдык (то есть пиздец рабочему времени).

Алекс еще раз спокойно повторил свою просьбу и даже назвал сумму в пятьсот американских долларов, чтобы сразу сломить волю Коляна.

Взять Коляна на такой дешевый приемчик оказалось пустой затеей, тот вежливо ответил, что дело не в деньгах, эта работа стоит сто двадцать три рубля и завтра в одиннадцать часов он все сделает непременно. Капли обжигали мозг Алекса, как в древней истории про китайскую казнь. Он не выдержал и обрисовал сантехнику свое решение: Алексовы ребята берут его и везут за город, потом закапывают его в землю и через два дня откапывают живого или мертвого, как повезет.

Колян засмеялся зловеще и сказал, что его на Ваське всякий знает и он видал и не таких фраеров. Любой на Ваське скажет, что Колян правильный пацан, а на сегодня у него для Алекса новостей больше нет, и собрался уходить, как Иван Демидов в передаче о музыке.

От капающего крана и наглости сантехника у Алекса чуть не случился удар, но он хотел понять, почему этот лошара так стоит на своем, что им движет, где лежит игла, где яйцо, за которое можно было ухватить этого Кощея – не Бессмертного, но наглого как танк.

Он встал из-за стола, где шли переговоры, и открыл холодильник: появились бутылка, сало и стаканы, начался следующий раунд.

Выпили по стакану, по второму. Алекс попробовал еще раз смутить Коляна гонораром, тот был непреклонен. Алекс мягко стал выяснять, не является ли Колян борцом за права, антиглобалистом. Может, классовая борьба против власть имущих бродит в жилах этого титана разводных ключей и короля вантуза?

Оказалось, нет, по барабану были Коле эти вещи – просто закончился рабочий день. Ему нужно было заехать за рассадой к шурину в Купчино, он долго рассказывал Алексу про свои мичуринские успехи, объяснял, что в том году редис завял, свекла не уродила. Капли из крана стучали в мозг, как пушечные ядра, он недоумевал.

Перед ним сидел человек – не идиот, не враг, обещанный гонорар перекрывал его урожай на порядок, но он не сдавался, а мягко втолковывал дуреющему от водки и непонимания мотивов Алексу, что у него все свое – на зиму закатали двести банок и обеспечены по самое не могу.

Алекс со своими немаленькими бабосами о себе так сказать не мог, и это еще больше раздражало.

Выпили еще бутылку, кран стал капать реже. Алекс уже подумал, что произошло чудо, но просто водка притупила слух.

В двенадцать ночи Колян встал и сказал, что поедет в жэк. Он знает, где лежит ключ, и отправился с охраной Алекса на секретный объект ЖКХ.

Через час прокладка стояла, кран затих неожиданно, как бывает с малым ребенком, уставшим мучить родителей.

Алекс был счастлив. Он достал из бумажника тысячу долларов и отдал Коляну не за кран, а за твердость его жизненной позиции.

Колян деньги не взял, засмеялся и сказал:

– Не обижай, засунь себе их в жопу, я не за бабки. Ты мне друг теперь, я с друзей не получаю. – И ушел в свою жизнь на нетвердых ногах.

Алекс заснул пьяным сном. Он спал счастливо и спокойно. Тишина в квартире стояла такая, что он слышал сливной бачок на два этажа выше, но этот звук казался музыкой. Под такой водопад он спал в далекой Родезии, где бил слона с группой экологов из разных силовых структур прошлым летом.

Утром он был бодр и свеж, пил кофе на своей кухне, когда услышал новый звук. Он удивился: это был шорох метлы во дворе, который он не слышал уже три года. Никто не убирал в их доме, не мел, не бил сосульки, не скреб асфальт ото льда.

Он собрался на работу, вышел во двор, залюбовался умелыми движениями дворника, подошел и спросил:

– Кто вы?

Женщина ответила, не переставая мести, послала Алекса далеко по дороге, ведущей на х…й.

Образность речи добавила симпатии, и Алекс предложил ей мести его двор каждый день за отдельную плату. Он был эстет и хотел до машины идти по метеной дорожке. Женщина сказала:

– Мне ничего не надо.

Он догнал ее и продолжил:

– Вам не надо – отдайте детям.

Она ответила, не сбавляя темпа:

– Я их ненавижу.

Алекс оторопел: второй раз за сутки его удивили.