Текст книги "Власть и свобода журналистики"

Автор книги: Валерий Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 2. Власть и свобода: смысловые объемы этих понятий в русской культуре

Власть Господня и власть земная. – Власть и безвластие. – Три смысловых спектра понятия «власть». – Хорошо знакомый нам семантический диапазон «свободы».

Власть Господня и власть земная

Чтобы точнее и выразительнее представить себе соотнесение понятий «власть», «свобода» и «СМИ», попытаемся в первую очередь определить семантические горизонты власти и свободы в русской национально-культурной традиции. Феномены власти и свободы из числа таких ключевых архетипических универсалий, таких укорененных бытийных констант, как род, жизнь, смерть, человек, мир, война, любовь и немногие другие, без которых немыслимо целостное представление человека о себе и об окружающем.

Наша цель – очертить пределы этих понятий в нечеткой множественности их отечественных фольклорных и профессионально-литературных семантических проявлений. Почти каждый художественно-образный «пример» мог бы стать достаточным поводом для самостоятельного филологического, культурологического, социально-психологического усмотрения той или иной «властной» и «вольной» версии. Но нас интересует в первую очередь очевидный и неоглядный в своей центростремительной обширности смысловой разброс понятий «власть» и «свобода».

Вопреки всем известным словарным толкованиям, власть в русской духовной культуре, в сложнейшей системе устойчивых обыденно-речевых и поэтических смыслов – это прежде всего Бог, воля Божья, милость Божья. Понятию «власть» с давних времен на Руси задана безусловная и беспредельная высота[9]9
  Духовная власть, по мысли В.С. Соловьева, «высшая власть в мире»: «И мирская государственная власть, добровольно признавая высший, чисто нравственный авторитет власти духовной и опираясь на него, сама получала нравственное значение и внутреннюю силу» (Соловьев В.С. О духовной власти в России // Соч.: в 2 т. Т. 1. Философская публицистика. М., 1989. С. 48, 46).


[Закрыть].

В сборнике В.И. Даля «Пословицы, поговорки и прибаутки русского народа» (впервые издан в 1862 г.) читаем: «Власть Господня»; «Божья рука – владыка»; «С Богом не поспоришь»; «Под Богом ходишь – Божью волю носишь» (у Пушкина: «Веленью Божию, о муза, будь послушна…»); «Один воин тысячи водит, а Бог и тысячи и воина водит»; «Бог не захочет, и пузырь не вскочит»; «Господня воля – наша доля» (ср. у Лермонтова в стихотворении «Бородино»: «Когда б на то не Божья воля, не отдали б Москвы»); «Суда Божьего околицей не объедешь».

Власть – неземная, справедливо и неотвратимо карающая инстанция: «От Божьей власти (кары) не уйдешь»; «Бог всякую неправду сыщет»; у Лермонтова: «но есть и Божий суд, наперсники разврата…». Даже в атеистически сформированном речевом пространстве отношение к сверхвласти нередко определяется исстари известными, традиционными словосочетаниями «Бог тебе судья», «Бог тебя накажет», «все под Богом ходим», «слава Богу»…

В разговорной, фольклорной и профессионально-литературной практике в значении неисповедимо-высшей, надчеловеческой, не зависящей от воли людей власти часто употребляются также понятия «судьба», «судьбина», «рок», «жребий», «удел», «планида» и т. п.: «от судьбы не уйдешь», «видно, так на роду написано», «так уж суждено», «ничего не поделаешь: судьба такая», «так рок судил» (вспомним финал лермонтовского «Фаталиста»).

Земная власть воспринимается в первую очередь как строгое начальствование, безусловное (нередко – добровольное) подчинение, жесткое принуждение, «наведение порядка» и т. д.[10]10
  «Россия никогда не была сильна организованными институтами общественного мнения. Отношения власти с управляемыми напоминали улицу с односторонним движением. Горстка людей в столице принимала решения, а народ лишь внимал им, в то же время пытаясь вдали от высокой политики устроить жизнь по-своему» (Захаров А.В. Народные образы власти // Политические исследования. 1998. № 1). См. Также: Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. (Материалы и исследования по истории русской культуры. Вып. 8). М., 2002. Т. 1: От Петра Великого до смерти Николая I.


[Закрыть].

Власть – надзор, присмотр, пригляд за подданными; власть – страх; власть – тайна (часто зловещая): «Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор»… Эту фразу трудно перевести, скажем, на английский, чтобы сохранить и передать эффект внезапно разорвавшейся бомбы. Ну, едет и едет себе господин инспектор должностные полномочия свои исполнять! Работа у него такая. Приедет – поглядим на него. При чем тут обязательный страх и другие пренеприятные ощущения?!

Власть и безвластие

Власть всегда, в нашем понимании, признак силы, повеления, господствования. Слабая власть – не власть, а кисель без берегов; один из щедринских помпадуров, Митенька Козелков, называет такую власть «государственной слякотью». Необычайно устойчиво и неистребимо, как известно, убеждение: крепкая власть – «сильная рука» – настоящий порядок (ср. в поэме Н.А. Некрасова «Современники» рассуждения «искателей концессий»: «Вся беда России // В недостатке власти! – говорят витии // По сословной части /…/»).

Понять роль власти в человеческом общежитии можно только через противоположное представление о безвластии. Безвластие – почти во всех смыслах и отношениях пагубно. Известна басенная мораль у Крылова: «/…/там речей не тратить по-пустому, // Где нужно власть употребить». Власть – превращение дезорганизации в надежный порядок, в безопасность для подопечных; власть – предотвращение анархии и гарантия относительного социального равновесия и стабильности. Власть правит миром: «без пастуха овцы не стадо». Символичен глас народа в пушкинском «Борисе Годунове»: «О Боже мой, кто будет нами править? О горе нам!».

Понятие «власть» почти всегда содержит указание на преодоление энтропии, хаоса. Продукты властного воздействия – разного рода ограничения, запреты, табу, своды предписаний, инструкции, табель о рангах и т. п. Более того, словосочетание «неограниченная власть» как раз и дает отчетливое представление о крайне жестких, удушливых пределах, которыми эта самая власть регулирует жизнь подданных.

Неизбывна русская надежда на заступничество со стороны верховной власти. У Некрасова в стихотворении «Забытая деревня»: «Вот приедет барин – барин нас рассудит…». И столь же вечна глухая безответность власти, от которой веет мертвенным холодом: «На дрогах высоких гроб стоит дубовый, // А в гробу-то барин; а за гробом – новый…». Как говорится, «до Бога высоко, до царя далеко». Есть и такое в народе расхожее мнение: «кто палку взял, тот и капрал». У власти преимущества в любой, казалось бы, самой незавидной ситуации; власть всегда о себе, любимой, успеет подумать: «лучше быть молотом, чем наковальней».

Иногда сказывают, что всякий народ заслуживает своей власти («По Сеньке и шапка»), но есть и такая мудрая пословица: «Каков царь, таков и народ». Бесспорная обратная связь. Власть – это и постоянная, строгая обязанность и ответственность: «первый в совете – первый в ответе» или, по другой русской солдатской пословице, «старшему первая чарка и первая палка». Еще добавляют: «нога споткнется, а голове достается»…

Сатирическая энциклопедия власти, морфология бюрократического жизнеотправления, неписаные кодексы начальствобоязни и начальствообожания находят свое уникальное воплощение в художественно-публицистическом мире М.Е. Салтыкова-Щедрина. Трагикомическим символом «законно-властного» произвола стали бессмертные собирательные образы помпадуров и помпадурш, господ ташкентцев, пустоплясов, ненавистников, медведей на воеводстве, орлов-меценатов, галерея градоначальников из «Истории одного города». Саркастический апофеоз бюрократического своеволия – знаменитая сцена явления молодого помпадура «в некоторое присутственное место», когда новый главный начальник губернии «спросил книгу, подложил ее под себя и затем, бия себя в грудь, сказал предстоящим:

– Я вам книга, милостивые государи! Я – книга, и больше никаких книг вам не нужно!».

Вспомним и воспроизведенные Салтыковым-Щедриным откровения молодого начальника либерального покроя: «Для того чтобы хорошо вести дела, нужно только всех удовлетворять. А для того чтобы всех удовлетворять, нужно всех очаровать, а для того чтобы всех очаровать, нужно – не то чтобы лгать, а так объясняться, чтобы никто ничего не понимал, а всякий бы облизывался». Кстати, этот блистательный иронический пассаж проливает свет и на технологии современной нам хитроумной политической журналистики, на лукавые пиар-технологии, на универсальные рецепты составления псевдорекламы и т. п.

В расширительном смысле властными полномочиями наделяются и молниеносно распространяющаяся молва, и общественное мнение[11]11
  Ср. у Ф.М. Достоевского: «Общественное мнение у нас дрянное, кто в лес, кто по дрова, но его кое-где боятся, стало быть, оно своего рода сила, а стало быть, и годиться может» (Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 27. Л., 1984. С. 47).


[Закрыть], и господствующая идеология, и правящая бал мода и еще многое другое. Власть старшего над младшим, родителей над детьми, учителя над учениками, начальника над подчиненными, режиссера над актерами, врача над пациентами (см. многочисленные чеховские юмористические рассказы), автора над читателями, исполнителя над слушателями и зрителями… Властный – качественный признак, указывающий на мощную энергию эмоционально-интеллектуальных, психофизических состояний и свойств, на проявления этих свойств, на особенности натуры человека, на черты характера, на поведение, на способы мышления, на методы исследовательской рефлексии и т. д.

У Достоевского властность как существенное свойство личности синонимична сложным представлениям о надменности, «гордой развязности», «самоуверенности», но и «смелой, благородной энергии и какой-то ясной, могучей вере в себя» («Братья Карамазовы». Часть первая. Книга третья. Глава IX).

Парадоксально-текучий и всякий раз абсолютно, с его точки зрения, истинный, согретый высшим нравственным чувством, подход к категории власти предлагал Л.Н. Толстой. Всякая власть, полагал он, «чует, что она существует только благодаря невежеству народа, и потому инстинктивно и верно боится просвещения и ненавидит его. Есть, однако, условия, при которых власть волей-неволей должна делать уступки просвещению; тогда она делает вид, что покровительствует ему, берет его в свои руки и извращает». Настоящая власть, по Толстому, не во внешних проявлениях силы, не в насилии и угнетении, а во внутреннем, духовно-нравственном одолении внешнего гнета. Сокровенная мысль Толстого заключается в том, что любое проявление власти только тогда может быть благодатно, когда согрето любовью к другим.

В традиционном фольклорном и профессионально-литературном миропонимании (в самых разных его вариациях) отчетливо различима оппозиция: власть – народ, власть над народом, власть без народа, народ и власть. Стремление политически и лингвистически преодолеть почти роковое противостояние «народа» и «власти» обнаруживается в амбивалентных словоформах «народовластие», «демократия», «местное самоуправление», «саморегулирование» и др.

Горестно оценивая в начале XXI в. политическую обстановку в России, А.И. Солженицын говорил о «бесконтрольности и непроницаемости решений и действий властей» и ставил неутешительный диагноз: «власти боятся услышать народное мнение, оно опасно для властей»; истинная же демократия, по мысли автора «Красного колеса», – это «когда народ реально направляет свою судьбу через органы самоуправления, когда народные представители не подменяются представителями пристрастных партий, а бюрократия и ее решения не скрыты за непробиваемыми, непроглядными барьерами»…[12]12
  Солженицын А. XXI век будет жесток и драматичен. Эксклюзивное интервью писателя Приволжской лиге журналистов // Саратовские вести. 2002. 26 октября. С. 2.


[Закрыть].

Три смысловых спектра понятия «власть»

Понятие «власть» предполагает:

указание на источник средоточия властной энергии (основанный на вере, на предрассудках, на знании, на праве или бесправии);

непременного безличного или персонифицированного субъекта воздействия (властвующего);

некую разнокачественную направленность (на кого-то, на что-то).

Обязателен, разумеется, и объект (необходимый, желанный, невольный, случайный) влияния, приложения сил. Вот почему «власть» и «сила» («энергия», «мощь», «давление», «слабость» и т. п.) обычно выступают в одной семантической упряжке. Они характеризуют и того, кто распоряжается принадлежащей ему властью, и сам эффект ее осуществления, сказывающийся прежде всего на тех, кто ей «подвластен».

В отечественном ценностно-семантическом пространстве различаются, по крайней мере, три обширных и взаимопроникающих смысловых спектра универсального (все равно – реального или иллюзорного по своим проявлениям и последствиям) понятия «власть»:

это, во-первых, власть в нравственно-психологическом смысле – как многообразие внутриличностных и межличностных связей и отношений (власть Бога; самоотвержение, самообладание; власть предрассудков; власть памяти; родительская власть; власть морали, закона, авторитета; уважение к власти, упование на власть, упоение властью, независимость от властей);

во-вторых, власть в общественно-политическом, социально-структурированном смысле – как управление государством, как обозначение правящих институтов, их действующих лиц, историческая трансформация этих институтов и др.; сравните словосочетания типа «концентрация власти», «преемственность власти», «кредит доверия к власти», «кризис власти», «падение власти» и т. п.);

в-третьих, власть как сложнейшая совокупность метафорически явленных признаков и функций, присущих самым разным жизненным (природным и социальным) явлениям и объектам; власть как наиболее существенные, постоянно реализуемые ключевые свойства разнонаправленных явлений, источников и средств коммуникации (власть природы, власть свободы, власть слова, власть капитала и др.).

Многое из того, что характеризует человеческие готовности и возможности, влияния и воздействия на человека, на людское сообщество, с метафорическим постоянством определяется как власть и властность. Мы говорим о властном взгляде, жесте, тоне, о властном характере, о власти стихии, о власти знаний, ума, красоты (ср. у Пушкина: «Пред мощной властью красоты» и т. п.).

Говоря о власти слова[13]13
  Верно, однако, и то, что проницательно отмечается современными исследователями-гуманитариями: во всем мире к концу XX в. произошла «девальвация слова как носителя власти» (Берг М. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М., 2000. С. 75).


[Закрыть] или о власти денег в этом мире, мы уже почти не ощущаем здесь метафорической энергии. Метафорический задор едва ли не целиком поглощается плотным и привычным здравомыслием предложенных суждений.

Отдельного внимания заслуживает соотношение понятий «власть» и «закон», «власть» и «право» («правда»).

Исстари на Руси преобладает убежденность в том, что сам по себе закон не может быть гарантией справедливости. Случается же такая напасть оттого, что «про нужду закон не писан», что сам закон несовершенен («Закон – дышло: куда захочешь, туда и воротишь»). Да и служители закона, как правило, бесчестны («Судья суди, да и за судьей гляди!»; «на деле прав, а на бумаге виноват»), и кроме как обиды и беды нечего от них дожидаться: «Законы святы, да судьи супостаты»; «Законы – миротворцы, да законники – крючкотворцы»; «Закон, что паутина; шмель проскочит, а муха увязнет». С другой стороны, в почете, в уверенной безнаказанности тот, кто умеет закон лукаво обойти: «Что мне законы, коли судьи знакомы». Тем более известно ведь, «кто законы пишет, тот их и ломает». Замкнутый круг!

Есть, однако, в русской пословично-поговорочной массе и такое грозное предзнаменование: «недолго той земле стоять, где учнут уставы ломать». Выход есть, но он вне предустановленного людьми закона. Выход – жить по правде, всем и каждому: «Хоть бы все законы пропали, только бы люди правдой жили»; «За правду Бог и добрые люди»; «Кто правду хранит, того Бог наградит». В глубокой горести рождается и такое умозаключение: «И твоя правда, и моя правда, и везде правда – а нигде ее нет». Но ведь и то верно: «Не ищи правды в других, коли ее в тебе нет»; «Кривая рожа от зеркала отворачивается». Вспоминается и пословичный эпиграф к комедии Н.В. Гоголя «Ревизор»: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива».

Очевидно верховенство нравственных заповедей, верховенство неписаной этики над писаным законом: «Как ни хитри, а правды не перехитришь»; «Правда, что шило в мешке – не утаишь»; «С правдой шутить, что с огнем».

Хорошо знакомый нам семантический диапазон «свободы»

Понятие «свобода» в русской национально-культурной традиции, естественно, соотносится с таким невероятно широким семантическим диапазоном категорий, как «воля», «вольность», «вольнодумие», «вольномыслие», «независимость», «беспрепятственность», «непринужденность», «непосредственность», «досуг», «простор», «приволье», «раздолье», «возможность и осуществление выбора», «отсутствие стеснений и ограничений в чем-либо», «произвол», «распущенность», «безответственность» и др.

«“Свобода”, – отмечает В.И. Даль в “Толковом словаре живого великорусского словаря”, – понятие сравнительное; она может относиться до простора частного, ограниченного, к известному делу относящегося, или к разным степеням этого простора, и, наконец, к полному, необузданному произволу или самовольству». Знаменательно, что в «Указателе по содержанию и смыслу пословиц» к уникальному собранию русского фольклора – сборнику В.И. Даля «Пословицы, поговорки и прибаутки русского народа» нет понятия «свобода». Нет его, разумеется, и в обозначении основных тематических пословично-поговорочных гнезд. Есть «воля» (в паре «воля – неволя»). Смысл сразу же отсылает нас к началу Божественному: «Воля Божья», «Божьей воли не переволишь», «Как ни толкуй, а Бог всех больше».

В зафиксированных В.И. Далем пословицах и поговорках «воля» навек обручена с разного рода жесткими ограничениями: «Глаз видит, да зуб неймет»; «На солнышко не гляди – ослепнешь»; «Не по зубам мне эти орешки» и т. п. Неволя жестока и безысходна: «Наступя на горло, да по доброй воле»; «Чья сила, того и воля»; «Кто кого сможет, тот того и гложет»; «Неволя бьет Ермола: Ермол и не виноват, да нельзя миновать».

Воля, в свою очередь, сближается с представлением о власти: Тихон Кабанов из «Грозы» А.Н. Островского смиренно ответствует Марфе Игнатьевне: «Я, кажется, маменька, из вашей воли ни на шаг». То же слово-понятие «воля» в значении «власть» – в реплике Катерины: «кабы моя воля, каталась бы я теперь по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке на хорошей, обнявшись…».

Если и возмечтаешь о жизни достойной, так нет ее и быть не может без воли: «И была бы доля, да нет воли»; «Воля велика, да тюрьма крепка»; «Трудно противу рожна прати»; «Неволя холопу, воля господину».

Воля почти постоянно обусловливается иными факторами: «Хороша воля с умом да с деньгами». Над собственной волей мужик подтрунивает: «Взяли волю: едем по всему полю (насмешка мужика над самим собой)». Воля недолговечна: «неволя волю одолевает». Неволя даже по-своему привлекательна и прибыльна: «неволя песням учит (птицу)», «неволя учит и ума дает», «не привязан медведь – не пляшет».

Но и то правда, что без воли нет настоящей жизни русскому человеку: «Белый свет на волю дан»; «Вольность всего дороже»; «Хорошо птичке в золотой клетке, а того лучше на зеленой ветке»; «Куда хочешь, туда и скачешь»; «никто мне не указ». И воля эта очень часто не знает предела, не знает меры: «Как хочу, так и ворочу (так и кручу, молочу и пр.)». Отсутствием необходимой культуры объяснял историк и публицист К.Д. Кавелин такие качества нашего национального характера, как «молодечество, безграничную удаль, разгул, стремление к безграничной свободе, которая манит человека из гражданской обстановки в поля и леса, на приволье»[14]14
  Кавелин К. Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989. С. 202.


[Закрыть].

Воля горда собой и самодостаточна: «Своя воля: хочу смеюсь, хочу плачу. Не любо – не смейся»; «Свое добро – хоть в печь, хоть в коробейку». Но с другой стороны: «Круто погнешь – переломишь (лопнет)»; «Своя волюшка доводит до горькой долюшки»; «Дай себе волю, заведет тебя в лихую долю».

Свобода как высшая ценность человеческого бытия впервые с неповторимой драматической силой воспета в русской культуре Пушкиным («Свободы буря подымалась», «Иная, лучшая потребна мне свобода», «Темницы рухнут – и свобода //Вас примет радостно у входа…», «Свободы сеятель пустынный // Я вышел рано, до звезды», «в мой жестокий век восславил я Свободу»…), провозгласившим зависимость свободы от просвещения.

«Строгое определение свободы, – напишет в 1931 г. русский религиозный мыслитель Г.П. Федотов, – встречает большие философские трудности /…/. Существенно не содержание свободы, а вера в свободу или пафос свободы». Истинно духовной свободе, а также свободе политической и экономической противостоит «порядок» деспотической власти, противостоит «государство-вампир, эксплуатирующее нищих рабов» (Г.П. Федотов)[15]15
  Федотов Г.П. Социальный вопрос и свобода // Судьба и грехи России: в 2 т. Т. 1. СПб.; София, 1991. С. 289, 298. «Одно из главных силовых напряжений пушкинского творчества: Империя и Свобода. /…/ Пушкину легко дался этот синтез, который был почти неосуществим после него» (Там же. Т. 2. С. 142, 149).


[Закрыть]: вспомним пушкинское «К чему стадам дары свободы?».

О безграничной силе и масштабах духовной свободы – знаменитый эпизод из «Войны и мира» Л.Н. Толстого. Пьеру Безухову в плену французский часовой не позволил пройти за определенную черту-границу: «Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. “И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер, – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!” Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам».

По проницательному определению И.А. Ильина, «свобода есть воздух, которым дышит вера и молитва. Свобода есть способ жизни, присущий любви. Отвергать это может лишь тот, кто никогда не веровал, не молился, не любил и не творил; но именно поэтому вся жизнь его была мраком, и проповедуемое им искоренение свободы служит не Богу, а бесу. Не потому ли таких людей называют “мракобесами”?»

Законные гарантии свободы всегда связаны с добровольным отказом от некоторой ее части-доли: «Освободить себя не значит стать независимым от других людей, но значит стать господином своих страстей». Ясно и то, что всегда остается возможность для злоупотребления свободой (тому примеров много и в истории, и в нашей современности), но абсолютно прав И.А. Ильин (запомним его слова: они имеют отношение и к общим, размашистым, лихим оценкам, которые мы часто даем журналистике, рекламе, связям с общественностью и т. д.): «Злоупотреблять можно всем, и в злоупотреблении виноват злоупотребляющий, а не злоупотребляемая ценность»[16]16
  Ильин И.А. Собр. соч.: в 10 т. Т. 1. М., 1993. С. 94.


[Закрыть]. Вредна не реклама как род деятельности, но прибегающие к недостойным, ложным приемам ее «хитроумные» создатели. Плох не пиар сам по себе, а подличающие пиар-ремесленники…

Понятие свободы прежде всего связано с философскими, политическими, культурно-историческими размышлениями. Понятие воли (в известной степени как антитезы цивилизации) – с народным (фольклорным) мировидением. Воля ближе к притягательной и непосредственной природной первооснове человека.

Свободе и воле противостоят рабство, неволя (у Пушкина в «Цыганах»: «неволя душных городов»), кабала, притеснение. Свободный человек противополагается рабу, невольнику, крепостному, холопу, смерду, т. е. человеку, как отмечает В.И. Даль, обращенному в собственность ближнего своего, состоящего в полной власти его.

Власть и свобода могут восприниматься и как синонимы, и как антонимы. При самом различном сближении этих понятий происходит непрестанное перекрестное семантическое их опыление, рождающее новые дополнительные смыслы. Чрезмерная, бесконтрольная власть (как социально-политический институт) губительна для желанной свободы личности. Свобода хрупка и беззащитна под натиском разгулявшейся, удержу не знающей власти, исповедующей испытанный принцип «Всяк сверчок знай свой шесток».

Носители идеологии свободы – либералы – в русской транскрипции и в сменяющих друг друга разных исторических обстоятельствах нашей жизни почти всегда выступают нарушителями вожделенного покоя, это личности подозрительные, неприкаянные, непоследовательные (вспомните щедринскую сказку «Либерал»), «проклятые» (в терминологии городничего Сквозника-Дмухановского из «Ревизора» Н.В. Гоголя), обдаваемые презрением, те, кому «больше всего и больше всех надо» и т. п.

Свобода добродетельно (и вполне резонно) шествует лишь в паре с Ответственностью[17]17
  См.: Прохоров Е.П. Журналист в демократическом обществе: творческая свобода и социальная ответственность // Социальная ответственность журналиста: опыт современного прочтения проблемы: в 2 ч. Ч. 1 / под ред. Ю.В. Казакова. М., 2003. С. 145–166.


[Закрыть]. Свобода – способность брать на себя ответственные ограничения, оставаясь вместе с тем самим собой. Иначе – личностная деградация (мол, «уши выше лба не растут»!). Власть человека над собой открывает ему новые горизонты свободы…

Свобода без границ – устрашающее нас опустошительное безвластие, анархическая вакханалия. Избыточная, ничем не контролируемая свобода, в свою очередь, ведет к распущенности, одолеть которую дано только власти (власти как институту и власти над собой). Однако мы чаще всего свободе предпочитаем властный порядок, от которого всякий раз ждем не дождемся гарантий нашей безопасности… Ау, свобода!?

Контрольные вопросы и задания

1. Припомните ставшие хрестоматийными строки из произведений А.С. Пушкина, посвященные феномену власти и свободы (стихотворения разных лет, «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Капитанская дочка», «Медный всадник» и др.).

2. Объясните смысл пушкинских слов: «Власть и свободу сочетать должно на взаимную пользу».

3. В чем проявляется своеобразие отношения к феномену власти у М.Е. Салтыкова-Щедрина и Л.Н. Толстого (сравните суждения обоих писателей, приведенные во 2-й главе)?

4. Попробуйте смоделировать жизненные и житейские ситуации, при которых «власть» и «свобода» воспринимались бы в одних случаях как синонимы, а в других – как антонимы.