Текст книги "И будем живы"

Автор книги: Валерий Горбань

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Ушедшей осенью деревья, как обычно, уснули, оцепенели от начавшихся холодов и впали в полное забытье. А весной, проснувшись, заплакали. Страшные машины, грохочущие и плюющиеся огнем, проломили в их рядах новые просеки, устелив под гусеницы тех, кто стоял на пути, и изодрав угловатыми бронированными бортами кору и тела других. Сотни тысяч стальных, дюралевых и чугунных осколков; десятки тысяч пуль: свинцовых, одетых в латунные оболочки, со стальными или вольфрамовыми сердечниками – изранили, искорежили их когда-то стройные и гладкие стволы. И когда от очнувшихся после спячки корней по древесным сосудам к кронам вновь потек живительный сок, он слезами горечи и незаслуженной обиды хлынул по обугленной коре из отмеченных желтоватой щепой пробоин.

Шла весна. Надо было жить. И деревья принялись затягивать смолой, заращивать легким лубом свои раны и ушибы. Но, объезжая изрытое, разбитое тяжелой техникой полотно бывшей дороги, все новые и новые бездушные железные машины убивали и калечили все новые, стоящие вплотную к обочине живые зеленые существа.

Вот и этот «Урал», раздраженно рыча, продирался сквозь полумертвые и измочаленные ветви обступивших дорогу деревьев. Словно желая отомстить за свою боль, они наотмашь хлестали по стойкам тента, растопыренными корявыми пальцами хватались за брезент, в бессильной ярости скребли по крыльям и бортам грузовика.

Иногда какой-нибудь особенно сердитый сук с треском проходился вдоль брезента, вгибая его вовнутрь. И тогда сидевшие на скамейках у борта бойцы инстинктивно наклоняли головы в титановых шлемах. Пушной, стоявший у брезентового окошка в передней части кузова, и наблюдавший за дорогой поверх кабины «Урала», тоже время от времени отшатывался то вправо, то влево. Шлепающие по его окошку гибкие ветки так и норовили выстегнуть незваному гостю глаза.

Деревья ярились напрасно. Находившихся в машине людей практически не беспокоили их бессильные атаки.

Тем не менее и под брезентовым тентом, и в кабине грузовика, которым управлял опытный, бывавший уже в различных переделках боец, висело тяжелое, физически ощутимое напряжение.

Люди опасались людей. Тех, для которых кудрявая пышная зелень местных, привычных для них с детства лесов стала домом и надежным укрытием. Тех, кто в любую секунду мог кинжальным огнем практически в упор прошить и брезентовую ткань, и деревянные борта, и стальную кабину автомобиля, и прикрытую титановыми пластинами человеческую плоть. Или вообще, распылить этот «Урал» с его экипажем и грузом на молекулы. Не потому, что у боевиков появилось какое-то новейшее, особо мощное оружие. Просто в данном конкретном случае, такой результат могло вызвать попадание даже одной-единственной, наипростейшей пули из обыкновенного автомата Калашникова.

Новый начальник штаба комендатуры, тоже решивший поехать с омоновцами, чтобы познакомиться с окружающей обстановкой, ощущал эту неприятную возможность наиболее остро. Прямо возле его ног подпрыгивал на ухабах и постоянно норовил врезать по голени зеленый ящик из-под снарядов. Полчаса назад на полевом складе у морских пехотинцев НШ лично помогал Пушному сложить в него около полусотни стограммовых и сорок двухсотграммовых тротиловых шашек, каждой из которых можно разнести вдребезги легковой автомобиль.

А за этим ящиком стоял другой, огромный, как сундук деревенского богатея, в который прапорщик-морпех и помогавшие ему веселые ребята в выцветших тельняшках высыпали с десяток ведер самых разных гранат.

– Двести штук как одна копеечка, – гордо сказал при этом хозяин склада и, ухмыльнувшись, спросил: Пересчитывать будем?

Гранаты, правда, были без запалов. Серебристые «карандаши» с элегантными предохранительными скобами ехали отдельно, в запаянных банках. Но какое это имело значение в данной ситуации? Ведь за этим «сундуком» громоздились ящики с гранатометными выстрелами. А еще дальше, постукивая Пушного сзади под коленки, поленницей лежали упакованные в полиэтилен «Шмели», «Мухи» и прочие одноразовые реактивные изделия, способные превратить в обугленную консервную банку бронетранспортер и даже танк.

НШ пытался отвлечься от неприятных мыслей тем, что стал про себя подсчитывать количество взрывчатки, в окружении которой он возвращался в комендатуру.

– Так, начнем с тротиловых шашек. Двести граммов на сорок, это будет восемь кило. Плюс сто граммов на пятьдесят, это – еще пять. Итого – тринадцать. Число-то какое нехорошее…

Но вот, наконец, и первый блокпост на въезде в город. Как сигнал «отбой тревоги», дружно прозвучали щелчки предохранителей на автоматах. До этого, несмотря на тряску, все ехали именно так: патрон в патроннике, предохранитель снят. Чтобы в случае чего оставалось только нажать спусковой крючок…

Омоновцы с блока, узнав коллег, проверять машину и груз не стали. Но перекурить с братишками, поболтать и обменяться новостями – дело святое.

Этот пост, на котором вместе несли службу военнослужащие внутренних войск и сотрудники ОМОН, по праву считался одним из самых опасных в городе. За спиной – полукруг выгоревших при штурме города многоэтажек, пустых днем, но оживающих и мстительно плюющихся автоматными очередями каждую ночь. Слева от дороги – изрезанная просеками, нашпигованная минами лесополоса. Любимая позиция для снайперов, хладнокровно пробиравшихся через смертоносные ловушки, чтобы сделать один-два выстрела по федералам с верной дистанции. А справа – высокие, покрытые сплошной зеленью холмы, с которых по блоку в любое время суток могли неожиданно ударить минометы или крупнокалиберные пулеметы боевиков. Не было недели, чтобы с этого блока кто-нибудь не отправлялся в госпиталь или прямиком на родину, в сопровождении угрюмо молчащих у заколоченного ящика товарищей. Те, кто нес здесь службу, чувствовали себя смертниками, живыми мишенями, постоянно гуляющими из одной сетки вражеского прицела в другую. Слабые скисали мгновенно, впадая в истерики, или просто сходя с ума. Сильные быстро усваивали сложившуюся на блоке залихватскую, лихорадочно-жизнерадостную манеру поведения камикадзе. Только вместо саке для поддержания сил они использовали более привычные напитки. Благо машины с пивом и водкой проходили через пост регулярно. Поскольку не думающие о завтрашнем дне бойцы лишнего не брали, запасов не делали, и торговлю добычей не устраивали, снующие туда-сюда торгаши к этому оброку относились как к должному. Они даже регулярно подбрасывали на пост разные продукты и выполняли мелкие заказы парней, которым некогда было мотаться по рынкам. Так что этот блок был одним из немногих, на который никто не жаловался и бойцов с которого в мародерстве никогда не обвиняли. В конце концов, чеченцы тоже регулярно получали с него свою дань, кровью.

Братья-федералы, проезжая через этот КПП, в знак уважения к своим отчаянным товарищам обычно старались сделать для ребят что-нибудь доброе: поделиться информацией, подарить что-то полезное.

Пушной не стал нарушать традицию. С видом мецената, навестившего подшефный театр, и сияя от собственного великодушия, он подарил братишкам новенький, в упаковке, «Шмель», понятное дело, не удержавшись от армейского каламбура:

– На этом «Шмеле» еще и муха не… сидела!

– Хорошо эт-живете, – с завистью проговорил голый по пояс, до черноты обугленный солнцем, весь в потных дорожках на запыленном теле омоновец. – Ну, эт-спасибо! На сколько он ептит? На шестьсот?! Ну, эт-епть, класс! Вон с той пятиэтажки, эт-епть, козлы бородатые каждую ночь по нам ептят. Вот я им седня уептю! Бороденки эт-поджарю! Вам, эт-епть, через Минутку ехать? Вы, эт-епть, осторожно там. Лазят, суки, эт-епть каждый день. Про собрят эт-слыхали?

Пушной кивнул головой. Веселое настроение, вызванное собственной щедростью, угасло, вновь уступив место настороженности.

Да, Змей вчера, приехав с очередного совещания, рассказал о том, как группа собровцев, слегка опередившая на уазике свой БТР прикрытия, была расстреляна в бетонном коридоре под мостом на площади Минутка. Услышав стрельбу, их товарищи немедленно рванули на помощь. Но все уже было кончено. Стрелявших и след простыл, а под мостом парил пробитым радиатором изрешеченный УАЗ. Всего лишь несколько секунд! Несколько точных прицельных очередей с высоты бетонных бортов. И один из отважных, опытных, прекрасно вооруженных и не раз выходивших из самых горячих переделок парней поедет домой в цинке. А еще двоих, истекающих кровью, их друзья уложили на броню бэтээра и отвезли в госпиталь.

Запрыгнув в кузов и постучав по кабине, Пушной крикнул высунувшемуся из дверцы водителю:

– Поехали! Ты не забыл: что бы ни случилось – не останавливаться?!

А затем повернулся к бойцам. В сопровождение он взял четверых своих старых товарищей, с которыми когда-то, еще до создания ОМОНа, вместе работал в патрульно-постовой службе.

– Расстановку помните?

Те молча покивали головами. К чему вопрос, если всю дорогу сюда ехали, «держа» каждый свой сектор: право-вверх, право-вниз, лево-вверх, лево-вниз?… Но раз спрашивает, значит – неспроста. И вторым ответом, вслух, прозвучали щелчки вновь снимаемых предохранителей на автоматах.

Волчок, сидевший на самом конце левой скамейки, удовлетворенно улыбнулся. Еще перед выездом из комендатуры он заменил магазин своего автомата с обычными патронами на другой, набитый «трассерами». Вдруг, и в самом деле, придется на полном ходу стрелять из машины. Хоть видно будет, куда пули летят.

Дорога в этом районе города была относительно неплохой. И «Урал» шел с максимально возможной скоростью, прыгая на выбоинах в асфальте, обдавая грязной водой редкие встречные легковые автомобили чеченцев.

Пушной, перед тем как отъехать от блокпоста, отстегнул переднюю часть тента и закрепил ее на верхней дуге каркаса. Теперь перед ним – не маленькое овальное окно, а широкая полоса обзора. Положив на кабину ствол автомата, он напряженно смотрит вперед и по сторонам.

Вот и Минутка. Под мостом после недавнего ливня – огромная глубокая лужа. В ней застряли красные «жигули» – «копейка». Их хозяин, молодой, крепкий парень, упершись руками в багажник и из-под руки поглядывая на приближающийся «Урал», пытается толкать свою машину вперед.

Но почему вперед, в глубину лужи? А не назад, на сухой участок всего в двух метрах от него?

– Внимание! Слева на дороге «жигули»… Сектора! Держите сектора!

Вздымая перед собой грязную волну, «Урал» врезался в воду. Прошел мимо «жигулей»… Парень, по-прежнему стоя у машины, вдруг сдвинул правую руку на никелированную кнопку багажника и, нажав ее, попытался приоткрыть крышку.

– Руки, падла! – Сидевший справа Пастор рявкнул так, что чеченец, еще до грохота предупредительной автоматной очереди, упал в лужу на колени и, закрыв голову руками, спрятался за своей «копейкой».

В тот же момент, на крыше одного из зданий у въезда в западню появилась черная фигурка. В руках у нее заблестел, задергался автомат.

Волчок заорал: «Крыша слева!» – и, не целясь, от пояса, ударил короткой очередью. Злые огоньки трассеров клюнули в стену дома метра на два ниже этой фигурки и разлетелись по сторонам. Волчок чуть приподнял ствол и врезал еще раз. Огненные пчелы высекли белые дымки по самому верху окаймляющего крышу бетонного бордюра. И стрелявший то ли упал, то ли быстро присел за него.

– А-а-а! Очко-то не железное! – торжествующе завопил Волчок, впившись глазами и стреляя-стреляя-стреляя туда, откуда мог снова появиться враг. Прямо над его ухом, разрывая перепонки, хлестал и автомат отследившего его трассеры Коли-один. Охваченные боевым пылом напарники не видели и не слышали, как с противоположной скамейки, также вперехлест, били, давили боевика, появившегося на другой стороне, автоматы их товарищей. Как кричал: «Гони, не останавливайся!!!» – и колотил по крыше «Урала» Пушной. Как дико ревел двигатель летящей с немыслимой для нее скоростью тяжеленной, груженной машины…

И вдруг все кончилось.

«Урал», завизжав тормозными колодками, клюнул носом вперед и осел на рессорах. Вылетевший из штабеля «Шмель» стукнул Пушного под коленки, и тот повис, зацепившись рукой за верхушку переднего борта.

Блокпост. Наш блокпост!

Бледный, вцепившийся побелевшими руками в скамейку НШ остановившимися глазами смотрел на ящик у своих ног. За недолгие секунды этой бешеной гонки под пулями он успел так вспотеть, будто пробежал хороший марш-бросок с полной выкладкой. Со своего места в глубине кузова он не мог никуда стрелять, не опасаясь зацепить омоновцев. И, к счастью, не стал этого делать. Так что участь его была незавидной: бездействуя и глядя на прыгающие перед лицом ящики со смертью, ждать, чем все это закончится, Он был профессиональным военным и хорошо знал вес взрывчатки в каждом из лежащих в ящиках «изделий». Продолжая свою умственную гимнастику, за несколько секунд до обстрела он уже пытался приплюсовать к общей сумме вес зарядов к РПГ. И сейчас, как будто это было действительно очень важно, судорожно пытался вспомнить, на какой же цифре он остановился.

– Пятьдесят шесть. Да, пятьдесят шесть, – произнес он вслух.

– Чего пятьдесят шесть? Боевиков? – медленно остывая и потряхивая звенящей головой, недоуменно спросил Волчок.

– Пятьдесят шесть килограммов тротила. Это без «Мух» и «Шмелей». Пятьдесят шесть!

Магадан

Серый рассеянный свет. Серые стены. Серые одеяла. Серые нездоровые тела. Серые дни. Серые мысли.

Теперь Князь хорошо понимал, почему люди из СИЗО так рвутся поскорей попасть в зону, пусть даже ценой тяжкого приговора. В зоне – закрытая, но жизнь. Короткие, но перемещения. Отряд – промзона – столовая – промзона – отряд. А здесь на двадцати квадратных метрах сосредоточено все. И вонючие, несмотря на все дезинфекции, матрацы на двухъярусных железных шконках{Шконка – койка (жарг.)}. И исцарапанный, впитавший в себя запахи немудреной зэковской пищи да прокисших тряпок, стол. И отгороженная лишь тонкой переборкой сбоку, но открытая спереди и сверху «параша». Благо хоть вонючие бачки тридцатых годов в свое время заменили на обычные унитазы армейского образца.

Романтика…

Князь скосил глаза к окну. У пыльного стекла, закрытого «намордником» – своеобразными жалюзи из толстых стальных полос, разглядывая в узкие щели кусочек белесого неба, блестел потными сутулыми плечами Ватин. Его бывший кореш и наставник. Тот, кто когда-то объяснял им с Чудиком законы «правильной» жизни. Тот, кто регулярно подбрасывал им идеи и клиентуру, а потом охотно принимал свою долю «заработанных» бабок. Ватин и сейчас не оставлял надежды «поправить» свихнувшегося, по его понятиям, отгородившегося от него стеной молчаливого отчуждения Князя. Он регулярно подкатывал к Саньке с разговорами о воле, о делах оставшихся на свободе корешков, о будущих планах и перспективах.

Но у Князя после того черного дня, когда вызвавший его в кабинет «кума» Виталич рассказал о судьбе Чудика, все внутри словно застыло. Или, наоборот, выгорело. Дотла. До окалины. Осталась угольно-черная, беспросветная, мрачная пустота. И шепелявый голос Ватина, который раньше смешил его (удивительно похож был на голос карманника Кирпича из фильма «Место встречи изменить нельзя»), и его бегающие, беспокойные глазки, и лживо-участливое лицо теперь только невыносимо раздражали. Как гнусение комара над ухом в ночной тишине. Как чесоточный зуд.

Все осточертело. Все.

Хоть на день бы вырваться отсюда. Хоть в зону, хоть к черту в зубы.

Но Саньку в зону не отправят. Какой смысл возить туда-сюда человека, которому оставалось отсидеть всего ничего. Смешной срок, тихая зависть сокамерников. Адвокат был прав. Судья влепил ему шесть месяцев – законный максимум за «самоуправство», только для того чтобы оправдать двухмесячное содержание Князя в СИЗО по ходу судебной волокиты. Что ж, поделом. Не хватило у него, у дурака, ума тихо-мирно сидеть в родном городе на подписке о невыезде да скармливать своим ненасытным защитничкам деньги, заработанные мордобоем на разборках. Свободы захотелось. Свежего ветерка Находкинской бухты. Веселых гулек без неусыпных глаз убоповцев за спиной. Новых подвигов, на пару с Чудиком…

Эх, Чудик, Чудик…

Тяжелый, похожий на плоскую грушу язычок глазка проворачивается на своей оси практически бесшумно.

Лениво-внимательный глаз контролера пару-тройку секунд разглядывает равнодушно-презрительные лица, нейтральные позы арестантов, нехитрую обстановку камеры. Все ли в порядке, все ли спокойно?

Обитателям этой «хаты» нечего бояться. Они не затевают побега. Среди них нет особо крутых авторитетов. Народ подобрался довольно спокойный. А раз нет лишних конфликтов, то нет и причин опасаться внеочередного «шмона».

И дело, казалось бы, обычное. Контролер просто обязан регулярно посматривать в глазки, работа у него такая.

Но тесен тюремный мир. Замкнут. Любое отклонение от обычного порядка вызывает интерес. Любое мельчайшее событие дает пищу для бесконечных разговоров. А недостаток информации – для построения многочисленных, зачастую фантастических версий.

Вот и сейчас не один живой компьютер мгновенно выбросил на перетирку в извилины целый пакет вводных. Сегодня воскресенье. Отдыхают адвокаты. Без крайней нужды не придут следаки, не прискачут пронырливые опера. Не будет дергать на профилактические разговоры ненадежных арестантов и на задушевные беседы своих агентов «кум». Отдыхает и остальное тюремное начальство. Дежурный контролер сегодня – Серёга. Лодырь несусветный, вечно спит на ходу и лишний раз задницу от своего стула, стоящего в конце коридора, не оторвет. Так с чего бы ему вдруг приспичило проявлять бдительность?

Можно ставить рупь за сто: сейчас введут новенького.

К такому выводу пришел не один человек. Полкамеры. Почти все, не считая спящих. И любопытные лица одно за другим стали поворачиваться в сторону входной двери.

Так и есть. Загремели-зазвенели традиционно здоровенные тюремные ключи. Массивная, обитая металлом дверь удивительно бесшумно провернулась на мощных петлях. И через порог ступил, настороженно помаргивая длинными пушистыми ресницами над красивыми карими миндалевидными глазами, невысокий черноволосый парень.

– О-опаньки! Кто к нам присол! – шепелявый голос Ватина был полон веселого удивления, смешанного с ехидным удовольствием, – Джабраил! Наш черный брат!

Да. Это был чеченец Джабраил, более известный в городе под кличкой Джаба или еще проще – Жаба.

Года полтора назад он появился в Магадане вместе с небольшой группой своих то ли приятелей, то ли родственников. Их было немного, человек пять. И были они в городе практически незаметны. Но потом подтянулось еще столько же. И вот уже эти энергичные, веселые, жизнерадостные парни стали светиться в делах совсем не веселых. В дерзких делах.

Как-то раз узкие магаданские дорожки свели Жабу и с Князем. Местный ларечник, обратившийся за защитой к Саньке, как к бывшему однокласснику, пожаловался на угрозы со стороны якобы выкупившего какие-то его долги Джабраила. Для ларечника этот сначала до смерти напугавший его наезд закончился веселой пьянкой с Санькой и Чудиком в ресторане «Магадан», естественно, за счет спасенного. А для Жабы – несколькими очень неприятными минутами общения с бесстрашной и неукротимой парочкой. Джабраил, не рискнув схватиться с ними открыто, поклялся потом при свидетелях, что настанет день, когда он сам или его земляки выпустят кишки обоим приятелям.

Эта угроза со стороны приезжих бандитов вполне могла оказаться не пустой. Все чаще стали они переходить дорогу местным ребятишкам, выросшим на промерзшей колымской земле и на этом основании считавшим ее только своей. Все чаще стали нарушать неписаные, но действенные законы, ограничивавшие криминальный беспредел и часто предотвращавшие бессмысленные жестокости в маленьком, перевязанном-перевитом дружескими, земляческими и родственными связями городке. И, в конце концов, настал момент, когда чужакам ясно дали понять, что они в этом городе лишние.

На ультиматум пришельцы ответили нагло и жестко.

На разборку приехали с оружием.

Но они не учли, что их бесчеловечная злоба и полная чужеродность в этом своеобразном регионе, отгороженном от остального мира Белым Безмолвием, объединила против них даже тех, кто испокон веку противостоял друг другу в вечной игре в «сыщики-разбойники».

Вспыхнувшую на заснеженном пустыре беспощадную драку, в ходе которой уже были обнажены стволы и прозвучали первые выстрелы, прекратили-размели внезапно обрушившиеся, словно из ниоткуда, собровцы и ОМОН. Но получилось так, что основной удар пришелся не на местных «спортсменов» и воров, которых и городской розыск и убоповцы уже не раз, приятельски похлопывая по плечу, отправляли на очередную отсидку. И не на магаданских уличных забияк и хулиганов, которым прежде частенько оглаживали бока омоновские дубинки на темных зимних улицах или под рассеянным светом летних белых ночей. Разлетелись местные, рассосались, исчезли кто куда. А вот недальновидные чужаки, попытавшиеся в беспримерной наглости своей оказать сопротивление людям в масках и камуфляже, получили урок хорошего тона по полной программе.

Такой урок, что сочли за лучшее покинуть этот город и поискать счастья в других краях.

Но не все.

Маленький, обманчиво спокойный и симпатичный Джабраил, как-то избежавший участия в той разборке и не попавший под последовавшие за ней репрессии, тихо пересидел смутные времена. А потом с троицей земляков-подручных попытался уже по-другому, тихой сапой все же отхватить делянку-другую в магаданском криминальном мирке. Тщетно. Местные уже сделали надлежащие выводы из недавних событий и попытки эти на корню пресекли. Жаба отправился за подмогой во Владивосток и Находку. Но, как немедленно сообщил беспроволочный криминальный телеграф, лидеры мощных, наводящих ужас на весь Дальний Восток чеченских группировок прямо сказали Джабраилу: «Ты нам не брат!» То ли такую оценку получила его трусливая позиция в ходе конфликта с магаданскими «братками», то ли где-то еще он нагрешил против своих, но факт оставался фактом: Жаба получил от ворот поворот. После этого он окончательно утих и потихоньку занимался мелким вымогательством и мошенническими делишками под прикрытием липового кооператива.

Много воды утекло с тех пор, как Жаба обещал выпустить кишки Князю и Чудику. И не только воды. Крови много утекло. Но все это время удавалось ему больше не встречаться с двумя Саньками.

А вот тут пришлось.

Хоть с одним, да пришлось.

Князя словно смело со шконки.

Он возник перед лицом Жабы напружиненный, как полярный волк перед мордой застигнутой врасплох опасной и сильной, но при этом подлой, вороватой, вечно таскающей чужую добычу росомахи.

– Ну, привет! Долазился по чужим делам, красавец?!

– По каким чужим делам? – глаза Жабы закосили, залживили. Он растерянно топтался на месте, не зная как освободить руки от замотанных в бесформенный узел, распотрошенных контролерами вещей.

– А ты не помнишь наш разговор, когда ты сначала пальцы веером перед нами гнул, а потом обосрался? Ты, говорят, потом при людях обещал нам с Чудиком кишки выпустить. Ты ведь знаешь про Чудика?! Не твоя работа, часом? Не твоя, так таких же уродов, как ты. Нет больше Чудика… А я – вот он! Не хочешь за свои слова ответить?! – Князь одним ударом ноги разрешил все Джабраиловы проблемы. Шмотье из узла разлетелось во все стороны. Жаба попытался отшагнуть назад, но не успел. Второй удар пришелся точно ему в пах. Он упал на колени и бессильно уткнулся лбом в бетонный, зашарканный сальными тапочками пол. Третий удар должен быть расколоть ему голову. Но подскочивший Ватин и другие сокамерники оттащили от него белого, как мел, готового к убийству Князя.

Немедленно узнавший об инциденте «кум» просто схватился за голову. Это был стопроцентно его промах. Уж кому-кому, а умудренному пятнадцатилетней службой старому оперу, знающему своих подопечных лучше, чем собственных детей, надо было повнимательней отнестись к «заезду на хату» столь одиозного клиента. Что бы ни писали в криминальных романах, какие бы страсти-мордасти ни показывали в кинодетективах, но убийство в камере тюрьмы – это дело нечастое. Исключительно редкое. Это – второе по бедоносности ЧП после побега. И отвечать за такие дела виновным: недосмотревшим, не предотвратившим – приходится не по мелочи.

В тот же день Жабу перевели в другую камеру. Ватин, пытаясь развеселить угрюмо молчащего Князя и все еще надеясь подобрать новый ключик к его душе, не преминул сопроводить уход Джабраила язвительными шуточками-прибауточками и обещаниями похлопотать, чтобы тому и в новой «хате» не было скучно.

Джабраил долго отмалчивался. Но почти у порога неожиданно развернулся и, обведя камеру мстительно блестящими глазами, спросил:

– Что вы на меня наезжаете? Чем вы лучше нас? Мы хоть чужих режем и грабим. А вы за что здесь сидите? У своих стариков воруете. Своих девушек позорите. Своих земляков бьете и грабите.

И, презрительно усмехнувшись, вышел.

Ватин хмыкнул, затейливо выругался ему вслед и обернулся к Князю.

Санька, закинув осунувшееся, усталое лицо к серому потолку камеры, лежал на кровати молча, неподвижно, как неживой. И непонятно было: дремлет ли он с открытыми глазами или обдумывает новые планы несостоявшейся пока мести. Но, если бы кто-то смог заглянуть в его глаза, то увидел бы в них не бушевавшую несколько часов назад злобу, не убийственную ненависть.

А жгучий стыд.

И смертную тоску.