Текст книги "Рублевка: Player’s handbook"

Автор книги: Валерий Панюшкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Да, и поосторожней с фейерверками. За шумом фейерверков легко ведь спрятать и нешуточные взрывы. ФСО беспокоится. Вот сенатор Изместьев любил на дни рождения сына Марика устраивать фейерверки, больше похожие на артподготовку. Так и посадили сенатора Изместьева. Формально, разумеется, не за шуточные взрывы на Рублевке. Нашли за что. Но вся Рублевка знает: Изместьев сидит за фейерверки. И целый квартал вокруг расселили, чтобы никому не повадно было.

13. Сами сотрудники ФСО в свободное от работы время и в дружественной обстановке рассказывают про себя вот какую байку. Дескать, однажды поехал Владимир Путин в бытность свою премьером к тогдашнему министру по чрезвычайным ситуациям Сергею Шойгу на родину в Тыву. В отпуск. Порыбачить, поохотиться, искупаться в холодных речках, у костра посидеть… Эта поездка памятна российскому электорату женского пола. Во время этой поездки премьер, готовясь стать президентом в третий раз, мужественно позировал фотографам: с голым торсом, верхом на лошади, в волнах, выгребая мощным баттерфляем… Поплавал, порыбачил, попозировал фотокамерам, да и уехал, оставив несколько сотрудников ФСО собирать по окрестным кустам специальную аппаратуру и сворачивать закамуфлированные под скальную породу наблюдательные пункты.

Разумеется, сворачивать аппаратуру сотрудники ФСО не спешили. Место путинского пикника и впрямь было хорошее, река и впрямь рыбная, шашлыка заготовленного осталось на целую роту, да и напитков – на взвод. Любуясь родным пейзажем, фэсэошники сидели, жарили шашлык и выпивали водку, как вдруг из тайги вышел к ним охотник. По виду судя, профессиональный: хорошая амуниция, полный ягдташ дичи, а за плечами – очень приличная винтовка с оптическим прицелом. Думали уж пригласить к костру, но тот с ходу спросил:

– Мужики, тут что, Путин, что ль, был?

– Какой Путин? – принялись темнить фэсэошники по профессиональному обыкновению. – Ты что? Какой Путин? Здесь?

– Ну да, – не унимался охотник. – Я же вижу! Путин!

– Как это ты видишь? Откуда? – рассмеялись парни, представляющие себе диаметр оцепления.

– Ну, – охотник снял винтовку с плеча. – В прицел! Я же вижу – Путин!

И тут повисла пауза. Говорят, потом целый месяц происходили в ФСО «разборы полетов» о том, кто виноват да как получилось, что допустили к Путину на расстояние выстрела человека, который, слава богу, оказался не террористом, не анархистом и не диверсантом, а добропорядочным и законопослушным охотником, использовавшим оптический прицел исключительно с целью поглазеть издали на главу государства.

Эта байка вполне может показаться неправдоподобной. Но совершеннейший факт тот, что фэсэошники эту байку о себе рассказывают. Зачем рассказывают?

Легко предположить, что профессиональные эти телохранители повествуют о курьезной своей ошибке именно по причине уязвленной профессиональной гордости. Именно потому, что на Рублевке принято использовать ФСО не столько для охраны, сколько как атрибут могущества и власти охраняемого лица – ради понтов, одним словом, а не безопасности.

Если говорить всерьез, то дыра на дыре у нас в охране первых лиц государства, проблема на проблеме. У миллиардеров же и так называемых олигархов – только одно слово, что охрана. Нету охраны, чистая профанация.

Отставной подполковник спецназа «Вымпел» Анатолий Ермолин говорит, что еще в 90-е годы, когда он служил, ФСО часто привлекала их, профессиональных диверсантов, проверять эффективность охранных мер. По условиям военных игр считалось, что охраняемое лицо убито, если бойцам «Вымпела» удавалось высокого чиновника сфотографировать – все равно ведь, на кнопку фотоаппарата нажимать или на спусковой крючок снайперской винтовки. Так вот, по словам Ермолина, они перефотографировали всех: президента, премьер-министра, министров силового блока, главу Центробанка – до единого.

И всей эшелонированной охране если не грош цена, то два гроша, все по той же причине: телохранители не столько хранят тело, сколько являются атрибутом в большой рублевской Игре.

Как ни быстро движется кортеж, сколько снайперов ни рассыпь по маршруту движения, все равно ведь маршрут длинный, определенный, единственно возможный, и тысячу огневых точек может подготовить хороший диверсант по дороге. Куда безопаснее было бы первым лицам государства давно уж летать на работу вертолетом: и быстрее, и маршруты можно менять, и незаметнее. Но именно незаметность вертолетных перемещений, похоже, и не устраивала главного рублевского Игрока. Вертолет всего лишь доставляет до места работы, тогда как кортеж приводит все окрестное население в оцепенение, чтобы покорно застывали на сорок минут. И ради этой покорности до самого последнего времени пренебрегали безопасностью.

На взгляд профессионала, если ею пренебрегать, то лучше уж как американский президент – идти в толпе. Странным образом в толпе безопаснее, чем по пустой дороге. В толпе обязательно рассыпаны агенты в штатском. Возможный злоумышленник не видит агентов, считает агентом каждого прохожего, не знает, от кого прятаться. Тогда как на пустой дороге прячется он лишь от заметных в форме дорожной полиции фэсэошников да от пары кустов в лесу, подающих признаки человеческой жизни. Эти подробности, эти дискредитирующие байки про себя же офицеры охраны рассказывают с горечью, потому что их профессиональная честь уязвлена. Даже не привыкшие задумываться прикрепленные плюются желчно, вспоминая, как приходилось идти с полными руками цветов и подарков, а автомат-чемоданчик нести подмышкой. И если пришлось бы стрелять, то сколько драгоценных мгновений ушло бы, пока бросишь цветы и подарки. Неразумно? Да, если охрана нужна только для охраны. Но если охрана есть атрибут власти, тогда естественно: властитель к телохранителям своим относится пренебрежительно, унижая тех, от кого зависит жизнь.

Есть еще частные охранные структуры. Формально они никакой властью не обладают на Рублевке. Телохранители любого олигарха при столкновении с ФСО должны безусловно уступить – сойти с дороги, сдаться, сложить оружие, позволить арестовать клиента. И так бывало: государственные силовые структуры клали лицом на землю и охрану Березовского, и охрану Гусинского. И телохранители Ходорковского не препятствовали аресту шефа.

Но не все же отношения формальны. И на Рублевке принято охрану себе набирать из государственных структур. Не потому что там люди лучше обучены. Не потому, что нельзя вымуштровать телохранителей под руководством лучших американских или израильских специалистов. Но именно ради неформальных связей: чтобы государственные охранники по старой дружбе подсказали частным, как лучше разъехаться. Чтобы закрыли глаза на нарушение режима. Чтобы предупредили о возможном аресте или обыске. Чтобы не заметили взлетающего из Внукова частного самолета. Для этого олигарх Гусинский нанимал себе главой службы безопасности генерала КГБ Филиппа Бобкова, расходуя на безопасность до шестидесяти процентов оборота компании. Для этого же Михаил Ходорковский нанимал главой своих охранников Михаила Шестопалова, начальника управления по борьбе с экономическими преступлениями ГУВД Москвы, да еще и афганского ветерана со спецслужбистскими ветеранскими связами.

Формально нет никого на Рублевке сильнее главы государства с его ФСО. Но на самом деле лишь на миг пролета кортежа замирают почтительно другие силовые структуры. А пролетел кортеж, можно и шалить, как несносные дети, стоит лишь отвернуться родителям.

И охрана государственная видит, насколько меньше у частной обязательств и больше денег. Потому время от времени появляются у частных охранных предприятий от государственной ФСО документы и другой компромат на первых лиц государства. Пленки, говорят, продают за пару миллионов долларов заинтересованным людям, но не публикуют, а прячут до поры – на случай то ли опалы, то ли заговора.

14. Кроме охраны, самой простой и самой понятной реликвией на Рублевке является одежда. Но не какая попало, а одежда-пароль, одежда-пропуск. Дело даже не в том, чтобы модная, и не в том, чтобы дорогая. Дело в том, чтобы наметанный глаз рублевского жителя с первого взгляда признавал по ней своего. Бог знает, по каким приметам.

Между пятницей и субботой бедные девушки из провинции толпятся у входа в ночные клубы, потому что фейс-контроль не пускает их внутрь. Цель этих девушек проста – прорваться. Прорваться случайно, воспользовавшись замешательством охраны, затесавшись в большую компанию, – как угодно. А там, внутри, прельстить серьезного мужчину своей безусловной доступностью. Поехать с ним, куда скажет. На следующее утро надо же ему будет как-то избавиться от случайной провинциалки, выпроводить ее без грубости из квартиры, специально предназначенной для свиданий, или из загородного дома, или из гостиничного номера. И чтобы не выглядеть совсем уж мерзавцем, предложить: «Пойдем купим тебе платье». Этого-то девушка и ждет, потому что случайный любовник не только заплатит за платье, но и выберет. И так, чтобы оно стало пропуском на вечеринки. Чтобы через неделю фейс-контроль уже без проблем пропускал бедняжечку, а она проходила бы в клуб, находила нового мужчину, соблазняла доступностью, ехала, куда скажет, а наутро получала бы подарок – и так неделя за неделей собирала бы реликвии, каждая из которых делает ее сильнее.

Часами напролет рублевский обыватель и особенно рублевская обывательница способны обсуждать одежду. Потому только, что многие предметы здесь сродни священным реликвиям. Все эти туфельки Manolo Blahnik, все эти сумки Birkin, все эти «шопарики» (то есть ювелирные изделия компании Chopard) суть то же самое, что волшебные доспехи и заколдованные мечи в «Моровинде» – их надо собирать и накапливать.

Точно так же долго, как простые обыватели на Рублевке способны разговаривать об одежде, люди посерьезнее способны разговаривать о своем пренебрежении к одежде.

Вот ресторан «Веранда у дачи». 2004 год. Несколько уже месяцев олигарх и владелец компании ЮКОС Михаил Ходорковский сидит в тюрьме. А мы сидим за столиком с адвокатом Ходорковского Антоном Дрелем, и Антон обстоятельно рассказывает мне историю про то, как Ходорковский выкидывал смокинг.

Эта история, скорее всего, недостоверна, скорее всего, байка, неизвестно кем, когда и зачем придуманная. Но Антон рассказывает ее, потому что…

Потому что однажды Ходорковский, дескать, был приглашен на прием к английской королеве. Это мифологема такая. Еще с советских времен. «На прием к английской королеве» – это высшая степень мирового признания, которой может добиться советский человек. Гагарин был приглашен на прием к английской королеве. Первый человек в космосе. А потом Ходорковский был приглашен – значит, он почти Гагарин, почти первый и почти в космосе. Для похода на прием к английской королеве, дескать, не хватало Ходорковскому только смокинга. Он купил смокинг, посетил Ее Величество, а вернувшись из дворца в гостиницу, немедленно смокинг снял и выбросил в мусорную корзину. На том основании, что предпочитает ходить в джинсах и свитере и уж смокинг-то ему точно никогда в жизни не понадобится, а если понадобится, так новый купит.

Выкинул смокинг в мусорную корзину, уехал в аэропорт и улетел из Англии.

А потом, рассказывает Антон Дрель, гостиничная обнаружила в мусорной корзине президентского люкса новенький смокинг. Сдала, дескать, в химчистку, отутюжила, упаковала в конверт и заказной почтой отправила Ходорковскому в Москву.

А он, дескать, вскрыл конверт, обнаружил смокинг и выкинул в мусорную корзину уже дома. Но и домашняя прислуга, обнаружив в мусорном ведре совершенно новый смокинг, подумала, что Михаил Борисович случайно его выкинул, снесла в химчистку, отутюжила и повесила в шкаф.

И так, дескать, все не мог Ходорковский выкинуть смокинг. Все возвращался он, как в старинном анекдоте к австралийскому аборигену возвращался тщетно и неоднократно выброшенный бумеранг.

Антон рассказывал. Я жевал суши, смотрел на Антона и не пытался возражать. Фактологически история малоправдоподобная: скорее всего, и Ходорковский не стал бы выбрасывать новую вещь, и уж гостиничная прислуга не стала бы высылать постояльцу что бы то ни было, выброшенное оным в мусорное ведро. Но Антон рассказывал, а я сидел и кивал.

Мы оба понимали: история не про то, как Ходорковский выкидывал смокинг, а про то, что Ходорковскому не нужны реликвии – не тот уровень. И в этом никаких сомнений. С этим я согласен.

15. Главная же реликвия у рублевского обывателя – дом. Понятно, что дом на Рублевке должен быть как-то по-особенному устроен. Но как – неизвестно. Нет никакого рецепта, чтобы дом на Рублевке делал хозяина сильнее.

Чаще наоборот. Рублевские дома отталкивают, создают хозяину дурную репутацию.

Вот доктор Анри, например, работает в Жуковской клинике, лечит людей: днем – богатых за деньги, ночью – бедных бесплатно. Всех этих бабушек, с незапамятных времен живущих в покосившихся домиках вдоль дороги и не понимающих, что только домик их мешает участку стоить миллионы долларов. Или понимающих, но все равно не продающих миллионного участка: кто по сентиментальным соображениям, потому что тут родина и зарыта под яблоней плацента родившегося в этой избушке и сгинувшего на афганской войне сына, а кто из страха, потому что множество совершалось мошеннических сделок с этой землей и множество раз обманывали наивных аборигенов черные нотариусы. Так и живут: торгуют колотыми дровами, лечатся по ночам у доктора Анри.

Главный врач намекает доктору, что, дескать, догадывается о его ночной филантропии. Поосторожнее, дескать, с филантропией, богатый пациент вряд ли ведь захочет лечиться в тех же кабинетах и теми же инструментами, которыми пользуют по ночам бедняков. «Понимаю, – говорит главврач, – клятва Гиппократа. Но поосторожней все-таки». А сам надеется, что постепенно остепенится доктор, обзаведется частной практикой, бросит вредное для медицинского бизнеса хождение в народ. Да так и случается. Постепенно сдруживается доктор Анри с богатыми дневными пациентами, настолько, что однажды получает от одного из них приглашение на именины. И едет по указанному адресу.

А там – что за чудо: дома нет, а стоит православная церковь. Доктор звонит имениннику, говорит, что заблудился. Но нет, не заблудился: церковь – это и есть дом, въезжай, доктор. Ворота открываются, доктор въезжает в церковь прямо на машине и не знает, то ли лоб крестить, то ли машину парковать.

А хозяин ведет доктора в надвратную часовню и показывает мощи. Говорит, святого князя Владимира. Говорит, специально отрядил экспедицию профессиональных археологов из головного института Академии наук – искать. Те нашли и даже дали официальный сертификат подлинности из своего научно-исследовательского института, что останки именно князя Владимира, мумифицированные неизвестным науке способом (то есть чудо). И вот лежат теперь мощи в золотой раке, и доктор не знает, прикладываться ли. Из вежливости прикладывается.

Хозяин ведет его дальше по дому. Сразу, как выходишь из часовни, – огромная трапезная, посередине – подиум. А у самого подиума стол накрыт на двоих. Потому что никого, кроме доктора, хозяин на именины не ожидает. И доктор даже начинает понимать почему: кто же поедет к человеку, у которого над воротами дома в золотой раке мощи святого князя Владимира с сертификатом подлинности из археологического института?

Садятся ужинать. Наливают. И при первом же бокале вина принимаются дефилировать по подиуму модели в откровенных платьях последней коллекции Роберто Кавалли. И хозяин спрашивает, не желает ли доктор, чтобы модели платья поснимали. Доктор же не знает, как ноги унести из дома, где над воротами – сертифицированные мощи, в гостиной – показ мод, а людей никого, кроме прислуги да этих самых моделей, которых автобусом привезли и автобусом увезут. Досиживает кое-как до десерта, раскланивается и на следующий же день подает в своей клинике заявление об уходе. Со снижением зарплаты впятеро устраивается в больницу в Москве и навсегда зарекается работать на Рублевке врачом, тем более иметь частную практику. А у давешнего именинника разом пропадают и лечащий врач, и единственный, он же последний гость.

Подобные шутки часто шутят рублевские дома со своими владельцами. Вот, например, Настя Чуковская с подружками бежит привычно по тихим улочкам своего дачного поселка в Жуковке. Бежит, прижимая к груди куклу, и вдруг видит на месте легендарной дачи академика Сахарова бульдозер и подъемный кран. Девочкам интересно, они пробираются сквозь дырку в заборе, лазают по развалинам, которые при других обстоятельствах потянули бы на музейные экспонаты. Особенно занимает девочек широченная, отлитая уже из бетона и покрываемая мрамором лестница к будущему дому, не имеющему даже фундамента. Это какой же будет дом, если такое крыльцо? Это сколько же человек будут жить в таком доме – полк? Или, может, тут поселятся великаны?

Вечером за ужином взрослые обсуждают, что дом академика Сахарова купил и снес Мартин Шаккум[4]4
  Мартин Люцианович Шаккум (р. 1951) – политический деятель, депутат Государственной думы третьего – пятого созывов, кандидат психологических наук, доктор экономических наук. В 1975–1978 годах работал в Институте космических исследований в Москве. Был инженером-наладчиком, главным инженером, заместителем начальника, начальником Управления специальных работ Главмособлстроя. В 1991–1999 годах занимал должности генерального директора, вице-президента, президента Международного фонда экономических и социальных реформ (фонд «Реформа»). В апреле 1996 года создал и возглавил Социалистическую народную партию России (СНПР). В июне 1996 года баллотировался на пост президента Российской Федерации. В 1999 году был избран депутатом Государственной думы третьего созыва по Истринскому одномандатному избирательному округу (Московская область); выдвигался от избирательного блока «Отечество – Вся Россия». В Государственной думе вошел в состав депутатской группы «Регионы России». В апреле 2002 года занял пост председателя Комитета по промышленности, строительству и наукоемким технологиям. С образованием политической партии «Единая Россия» вошел в состав Президиума Генерального совета этой партии (позднее – Высшего совета партии). В 2003 году был избран депутатом Государственной думы четвертого созыва от Истринского одномандатного избирательного округа (Московская область); в Думе вошел в состав фракции «Единая Россия», занимал должности председателя Комитета по промышленности, строительству и наукоемким технологиям и сопредседателя Комиссии по рассмотрению расходов федерального бюджета, направленных на обеспечение обороны и государственной безопасности Российской Федерации. 2 декабря 2007 года был избран депутатом Государственной думы пятого созыва по списку партии «Единая Россия». В думе занял должности председателя Комитета по строительству и земельным отношениям и сопредседателя Комиссии по рассмотрению расходов федерального бюджета, направленных на обеспечение обороны и государственной безопасности Российской Федерации. Прим. ред.


[Закрыть], который только тем и прославился, что однажды баллотировался в президенты России и набрал чуть больше одного процента, а с тех пор избирался депутатом от правящей партии (какая бы ни правила). А может, и не Шаккум – взрослые не знают точно, слухами полнятся рублевские поселки. Знакомиться с соседями и проверять факты не принято. Принято ворчать, что разрушаются, дескать, памятники – вот дом академика Сахарова! Это Настя слышит от взрослых за ужином, но не говорят взрослые, что и сами едва ли знают, как сохранить собственный дом, столь же мемориальный, принадлежавший Настиному дедушке великому композитору Шостаковичу. Трудно его сохранить: обветшалый, с неудобной планировкой, со сталинских времен неудобной и разболтанной мебелью, со старинным железным лифтом, ведущим с первого этажа на второй, который нарочно был пристроен, когда великий композитор одряхлел, – лифтом, в котором гений застревал иногда на полдня, лифтом, которого маленькая Настя боялась, когда Шостакович умер и его лифтовая комната стала Настиной спальней. Особенно трудно сохранить все это, потому что мемориальный дом с лифтом только мешает участку под домом стоить миллионы долларов.

По пальцам можно перечесть случаи, когда даже очень богатому человеку удалось бы сохранить даже очень мемориальный дом. Да и то всегда с потерями. Редчайший случай – дом Петра Авена в Барвихе, в котором жил писатель Алексей Толстой. Государственная дача, выданная для проживания главному в ту пору пролетарскому писателю лично товарищем Сталиным.

Дом оброс легендами, как обрастала легендами в Советском Союзе всякая видимость благополучия.

В воспоминаниях современников Толстого и даже в позднейшей компиляции Адриана Рудомино «Легендарная Барвиха» про этот дом – дифирамбы: какие там устраивались званые обеды, какие там подавались особенные огурцы, засоленные с гвоздем, чтобы гвоздь придавал огурцам хруста… Но нынешний владелец Петр Авен, человек внимательный, дотошный, недоверчивый и потому изучавший свой дом по околотолстовской частной переписке, показывает мне комнаты, отскобленные до чистого дерева, и говорит: прежний именитый хозяин был здесь глубоко несчастен. Мы поднимаемся по лестнице, которая выстроена заново – Толстой по ней уже не поднимался. Массивные ступени еле слышно поскрипывают у Авена под ногами (такая вокруг тишина), и банкир говорит:

– Толстой на старости лет отчего-то хотел жениться. И женился на Людмиле Крестинской-Барщевой. Только она, кажется, совсем его не любила. Он, пока был в силе, все устраивал для жены праздники, но ничто ее не радовало.

– А Рудомино, – перебиваю, – пишет, будто Людмила Ильинична была счастлива, пока жила в Барвихе, а несчастна стала, только когда ее выселили с государственной дачи.

– Не знаю, – Авен пожимает плечами. – Насколько мне известно, когда Толстой одряхлел, жена сдала его тут неподалеку в партийный санаторий. Он все писал оттуда, просился домой, но она не приняла. Там он и умер. Не дома.

Мы поднимаемся на антресоль, где стоит пара детских кроваток, разложены аккуратно детские вещи и косолапятся под креслом тапочки, принадлежавшие прежде няне. Но не слышно ни детских голосов, ни уютного няниного шарканья. И вообще – никого. Гулкая тишина. Семья Авена живет в Англии. Теперешний хозяин тоже, кажется, не слишком-то счастлив в этом доме. Про былое счастье напоминают только редкие фотографии: Авен в обнимку с Гусинским, хохочущий Авен с хохочущим Березовским, Авен под руку с Ельциным – жизнь шла в гору, время, которого не вернешь. Ибо человек счастлив не тогда, когда живет на четырехмиллиардной горе денег, а когда идет в гору, пусть и не столь головокружительную. Я:

– А вот Адриан Рудомино…

– Глупости все пишет ваш Рудомино! – отмахивается Авен без злобы, но и с некоторым раздражением. – Он и сам признал, что глупости.

Адриан Рудомино в книге «Легендарная Барвиха» сообщает, что после смерти Толстого дача его передана была кремлевскими хозяйственниками для пользования министру связи СССР Псурцеву. И Псурцев, дескать, все годы, пока на этой даче жил, бережно сохранял мемориальный кабинет Толстого. Авен же (пишет Рудомино) мемориальный кабинет разрушил, дом весь изнутри перестроил, а сам прогуливается вокруг с женой и охранником, и «на лицах написано полное безразличие и презрительное отчуждение», а «о том, чтобы раскланиваться, как то полагается, с соседями, и речи быть не может». Авен машет рукой: «Рудомино приходил ко мне. Когда надо было какую-то рощу защищать от застройки. И я ему говорю: что же вы пишете, будто я не здороваюсь с соседями? Он засмущался». – «А вы?» – «Ну, помог как-то защитить рощу».

По рассказам Авена, когда он приехал смотреть этот дом, относившийся все еще к кремлевскому хозяйству, тут не было ни толстовского мемориального кабинета, ни старинной мебели, ни даже исправного водопровода.

– Во всех комнатах, – говорит Авен, – кровати стояли, потому что был тут бордель. Я дом выкупил за очень приличные по тем временам деньги. И рабочие долго выносили всю эту дрянь и грязь. Кроме стен, нечего было сохранять.

Так говорит Авен, в то время как с легкой руки Рудомино распространяется по соседям слух: «Хоть и говорят, что он коллекционирует картины мастеров “Голубой розы”[5]5
  «Голубая роза» – художественное объединение, получившее название по выставке 1907 году. В объединении участвовали П. В. Кузнецов, Н. Н. Сапунов, М. С. Сарьян, С. Ю. Судейкин, Н. П. Крымов, А. А. Арапов, А. В. Фонвизин, братья Н. Д. и В. Д. Миллиоти, Н. П. Рябушинский и др. Просуществовало до 1910 года. Прим. ред.


[Закрыть], Алексей Николаевич Толстой ему оказался безразличен».

И вот я стою в этом пустом доме, и на стенах не только мастера «Голубой розы», но и «Бубнового валета»[6]6
  «Бубновый валет» – художественное объединение, получившее название по выставке 1910 года. В объединение входили братья В. Д. и Д. Д. Бурлюки, Н. С. Гончарова, В. В. Кандинский, П. П. Кончаловский, Н. Е. Кузнецов, А. В. Куприн, М. Ф. Ларионов, А. В. Лентулов, К. С. Малевич, И. И. Машков, А. А. Осмеркин и др. Просуществовало до 1917 года. Прим. ред.


[Закрыть], и Врубель, и Серебрякова, и Кустодиев – живопись, в которой Авен разбирается тончайше. Стою и думаю: вот же дом, на стенах которого развешано картин, которых хватит на приличный европейский музей. А у хозяина, тем не менее, репутация варвара, разрушающего памятники культуры, ибо таково свойство домов на Рублевке: в них нужно не просто жить, но еще и объяснять всему миру, почему живешь так, а не иначе.

В конце 90-х, чтобы владельцам легче было совладать с социальной функцией своих рублевских домов, появилась даже отдельная профессия – не архитектор, не декоратор, а что-то вроде домового продюсера. Его задача – строить дом и одновременно легенду о доме.

Одним из таких людей долгое время был мой приятель Григорий Масленников, до тех пор пока не увлекся проектированием некоего механизма, которого не существует в природе. По профессии Григорий горнолыжный инструктор. Это многое объясняет. Он легко относится к жизни, двадцативосьмидневный роман (срок горнолыжной путевки в советское время) кажется ему уже долгими отношениями, а про деньги Григорий не знает, откуда они берутся. Притворяется, конечно. Просто берутся они откуда-то, и все по той зыбкой причине, что «у реального пацана должны же быть на кармане деньги».

Приехав с Кавказа в Москву, свою жизнь на Рублевке Григорий начал с того, что подыскал место, похожее на Домбай, по которому тосковал. В деревне Лайково ландшафт показался Григорию сродным кавказскому – холмы, перелески. А когда встал вопрос, какой дом строить, Григорий выдвинул жизнеспособную легенду: дескать, дом – это просто, у бедного человека должно быть что-то типа шалаша с костром, у состоятельного – плюс-минус шале с камином. И построил шале с камином, ориентируясь на лучшие альпийские образцы.

Теперь трудно представить, какая в 90-х это была архитектурная революция. Тогда главным рублевским декоратором являлся некий Рубашкин[7]7
  Дмитрий Рубашкин, архитектор, дизайнер и декоратор, ныне работающий в Омске. Прим. ред.


[Закрыть]. Он оформлял дома так, чтобы одна зала в древнеегипетском стиле, другая – в древнегреческом, третья – в древнеримском, четвертая – в средневековом[8]8
  Этот принцип декорирования помещений позаимствован автором у архитекторов русского модерна. В этом стиле работал, например, Ф. О. Шехтель. Прим. ред.


[Закрыть]… В целом у человека, идущего по рубашкинскому дому, возникало такое чувство, будто он третьеклассник, которого привели на экскурсию в музей, да не в Эрмитаж, где все подлинное, а в Румянцевский[9]9
  Румянцевский музей ныне известен как ГМИИ им. А. С. Пушкина (Москва). Основу коллекции составляют слепки с известнейших скульптурных произведений, однако в настоящее время на экспозиции и в фондах имеется множество подлинников. Прим. ред.


[Закрыть], где копии. Как только интеллектуальное развитие домовладельца и его гостей преодолевало уровень начальной школы, жить в доме, декорированном Рубашкиным, становилось невозможно.

Тут-то и появились шале с камином по рецепту Григория Масленникова. И несколько лет Григорий с продюсируемыми им домами был нарасхват – ровно до тех пор, пока не застроились холмистые окрестности Лайкова. На равнинной части Рублевки альпийские масленниковские шале смотрелись не менее глупо, чем рубашкинские экзотариумы. Сидя на «Веранде у дачи», глядя в окно на строящееся напротив швейцарское шале, отчетливо понимаешь: с этим шале Жуковка не станет выглядеть Гштаадом. Наоборот, шале подчеркивает, что Жуковка не Гштаад. Российская грязь под колесами роллс-ройсов и ягуаров еще заметнее. А Григорий Масленников сетует на вымирание эксцентричных рублевских фриков, которым то часовню подавай, то шале, то мощи. Все усреднилось, и рублевские домовладельцы выстроились в подобострастную очередь – копировать западные образцы.

16. Одним из первых людей на Рублевке, придумавших образцово-показательную жизнь на европейский манер, был сосед Григория по Лайкову водочный производитель, торговец дорогими напитками и банкир Рустам Тарико. Рустаму чуть ли не первому на Рублевке пришло в голову, что образ жизни (рублевское словечко – лайфстайл), если афишировать его и тиражировать, может стать такой же реликвией, как дом, машина или кремлевский пропуск. То есть может придать человеку могущество. Чуть ли не с Рустама первого начался в России персональный пиар, создание имиджа не для какой-то конкретной цели, а впрок. Имидж, как выяснилось, всегда можно применить для укрепления своего общественного положения, развития своих проектов, роста своего бизнеса, приближения к деньгам и власти – одним словом, применить для «прокачки», как выражаются геймеры, называющие «прокачкой» прохождение уровней игры и совершенствование разных полезных качеств своего игрового персонажа.

«Что ж такого? – как бы говорил Рустам каждым своим поступком, вернее, каждой журнальной заметкой о его поступках, каждым телевизионным сюжетом. – Живу европеец европейцем. Принят в высшем европейском обществе. Дружу с европейской элитой…»

Чуть ли не первым из новых российских богачей Рустам стал всерьез тратиться на создание своего имиджа, причем – надо отдать ему должное – делал это без скупости, с недурным вкусом и некоторой даже изобретательностью. По совету грамотных пиарщиков окружал себя журналистами и деятелями культуры, если культурой называть популярную музыку. Причем не платил им денег прямо, а именно дружил. И правильно делал: деньги – дело опасное, они суть инструмент куда более высокого уровня Игры, нежели тот обывательский уровень, который мы теперь описываем.

Здесь, на обывательском уровне, деньги синонимичны свободе. Получая деньги, человек не чувствует себя обязанным делать что-нибудь сверх указанного в контракте. Не должен сочувствовать, соучаствовать. Закончил работу и ушел. Человеку, оперирующему деньгами, плевать на реликвии. И потому Рустам Тарико расплачивался со своей клиентелой маленькими реликвиями успешной жизни: путешествиями, ночами в дорогих отелях, морскими прогулками. Он снял, а потом и купил виллу на Изумрудном Берегу Сардинии, нанимал самолет, сажал туда веселую компанию журналистов, сотрудников своей фирмы и бывших своих подруг – да и вез их всех на море. Там селились в гостиницах «Порто Черво» и «Кала ди Вольпе», валялись на пляже, пили розовый «Крюг», ели омаров, приготовленных по особому местному рецепту, и катались на быстроходных лодках, до которых Рустам был большой охотник. Разумеется, за все, включая напитки из мини-бара, платил Рустам, а толпы журналистов жили вокруг него паразитами.

Однажды в этой компании веселых и остроумных паразитов оказался и я. Причем в такой момент, когда Рустам устраивал в Порто-Ротондо гонки на быстроходных морских лодках, которых у него к тому времени имелось уже, кажется, три штуки. Я спрашивал его: зачем все это? Зачем покупать лодки, участвовать в гонках, устраивать гонки? Рустам отвечал, что ведь в Европе не принято жить на море и не участвовать в морской жизни. Он говорил об этом, как о чем-то само собой разумеющемся, и так, будто действительно существует какая-то морская жизнь, а не просто богатые люди от нечего делать покупают себе быстроходные катера и гоняют на них между Сардинией и Корсикой.

Съехалось много гостей. Однажды вечером, когда мы пили (куда только влезало?) шампанское перед ужином, за столик к нам подсел познакомиться экс-чемпион мира по этим самым гонкам на катерах Гвидо Капеллини. Оказался симпатичным крепким парнем, который ни про что, кроме катеров, говорить не способен или не хочет. Подсел и пожилой человек, производитель лодок, у которого Рустам – любимый клиент.

А на следующий день состоялись соревнования. И как-то так были придуманы правила, как-то так согласно этим правилам сочетались гонки с навигацией, что победил не Гвидо Капеллини, как ожидалось, а Рустам Тарико. Рустама поздравляли, он скромно принимал поздравления и на радостях устроил большой праздник в Порто-Ротондо с салютом и каким-то проходимцем в красных мокасинах, про которого следовало знать, что он известный артист.

А еще через день за обедом, когда стайка московских журналистов собралась вокруг Рустама и заливала свое подобострастие розовым «Крюгом», помощница банкира принесла главное в Италии спортивное издание Gazzetta dello Sport. Там соревнованиям в Порто Ротондо посвящалась целая страница. Разъяснялись хитроумные правила, описывались ходовые характеристики гоночных лодок, улыбался на фотографии, поднимая кубок над головой, победитель Рустам Тарико, про которого сказано было, что он возрождает забытую на Сардинии морскую жизнь. Журналисты передавали друг другу газету и кивали с пониманием. Каждый готовился написать в свое издание про Рустама Тарико, который здесь, в Средиземноморье, практически свой.