Текст книги "Цветы на асфальте"

Автор книги: Валерий Меньшиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

СЧЕТЫ С ЖИЗНЬЮ

Дежурный по райотделу старший лейтенант Ветлугин, увидев Алексея, поднялся. Коротков протянул руку.

– Вам звонили из управления.

– Сообщили, что я у Лабудинского?

– Передал...

– Что нового?

Ничего серьезного Алексей не ждал, иначе бы разбудили ночью по телефону. По этой же причине, зная привычку прокурора появляться на работе на час-полтора раньше обычного, он заехал сначала к нему, чтобы проинформировать о событиях последних дней и, если удастся, получить санкцию на арест Остаповича. И сейчас на утреннем оперативном совещании он доложит об этом руководству райотдела.

– Значит, нового ничего?

Ветлугин привычно протянул журнал.

– Переночевали нормально. Вечером из Дома культуры механического завода поступил сигнал. С девчонки в курительной комнате сняли часы-кулон. Сахаров с дружками «отличились». Кулон изъят. Вся троица находится здесь. Развели их по разным кабинетам, чтобы не сговорились. От универмага угнан автомобиль ЗИЛ-130. Обнаружен около общежития курсантов ДОСААФ. Без сомнения, кто-то из них «прокатился». Автобусы после полуночи не ходят, на такси денег нет, а пешком идти в другой конец города после танцулек желания нет. Там сейчас ваш работник устанавливает, кто в то время в общежитие возвратился. Машина исправна, а заводили женской шпилькой. Ну и несчастный случай. Старичок один, в пьяном виде, газ закрыть забыл. Соседка унюхала, шум подняла. Приехали, а изнутри закрыто. Пришлось дверь взламывать. Старичка я в морг отправил, а дверь опечатал, родственников искать будем. Дежурный следователь отказной материал подготовил.

Слушал Алексей привычную информацию, не тревожился. Сутки прочь, нашим легче. Можно на сегодня силенок подбросить на раскрытие разбойного нападения и убийства Синцова. А насчет Сахарова на оперативке подскажет, пускай инспектора по делам несовершеннолетних им и его дружками займутся. Серьезная подобралась компания. Должны грешки за ними быть, если в открытую пошли на грабеж.

Алексей раскрыл прошнурованный журнал, читал свежие записи. Красной вязью выделялись слова: грабеж, угон, несчастный случай. А ниже – аккуратный строй каллиграфических букв. События прошедшей ночи уместились всего на двух страничках. Но, чтобы город спал спокойно, здесь, в дежурной части, на табло оператора перемигивались разноцветные глазки лампочек, зуммерили телефоны, уходили в ночь быстрые «помоги» – так кто-то любовно назвал желтые милицейские машины «ПМГ». Нет, видимый покой даже у таких «легких» ночей.

Пожалуй, скорее машинально, чем из любопытства, задержал Алексей взгляд на последней записи. Бросилась в глаза фамилия: Остапович. Ему стало жарко, он ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу у рубашки.

Постановление на арест Остаповича пока без движения лежит в папке. А его самого уже нет в живых. Возможно, очень серьезного свидетеля, а верней всего, конкретного участника бандитского нападения. И чем вызвана эта смерть? Только вчера состоялась их встреча. Расставшись с Верти Углом, Алексей оставил ребят понаблюдать за домом, и в своих рапортах они указали, что никто не покидал квартиру Остаповича и не входил туда. Неужели в визите Короткова хитрый Гнат почувствовал неминуемую развязку, и это подтолкнуло его к трагическим действиям.

Без сомнения, обстоятельства завели Остаповича в тупик, из которого даже он, при своем огромном опыте, не нашел выхода.

Значит, Алексей прав в своей догадке. Верти Угол – звенышко в преступной цепи, один из участников дерзкого ограбления. А коли так, надо срочно искать в его квартире инструмент и деньги. Без крупной доли Остапович рисковать не будет. Тут уж принцип его известен.

– Кто из следователей дежурил ночью? – спросил Алексей дежурного.

– Фирсова.

Коротков взглянул на часы. До начала оперативки оставалось двадцать пять минут.

– Если будут искать, я у нее.

Александра Степановна Фирсова находилась в своем кабинете, на втором этаже. Вид у нее был утомленный. Что говорить, не очень освежают сутки, проведенные на дежурстве.

– Заходи, Леша.

Она дружески улыбнулась. А сама как-то по-женски быстро и деловито прибирала на столе многочисленные бумаги, одни – в папку, другие – в стол, и тут же поправляла прическу, ладонью оглаживала костюм.

– Александра Степановна, меня интересует Гнат Остапович.

– Остапович?

Она на мгновение задумалась. За годы совместной работы они привыкли понимать друг друга с полуслова. Да и просто так начальник уголовного розыска не стал бы интересоваться каким-то Остаповичем. Раз спрашивает, значит надо.

– Вот отказной материал. Правда, кое-что у меня вызывает сомнение.

– Что именно? – пожалуй, слишком нетерпеливо спросил Алексей.

– Знаешь, Леша, мы, женщины, хотя и носим мундиры, все равно остаемся теми, кем сделала нас природа. Простыми бабами. Возможно, потому мы чуточку жалостливей, мягче даже к тем, кого закон называет преступником. Я вот читала его предсмертную записку. То, что она написана его рукой, не вызывает сомнения. Но вот что интересно. В записи всего три слова: «Будьте все прокляты!» Что скрыто за этой фразой? Ведь это вопль отчаяния. Ожидание чего-то ужасного, возможно, даже смерти. Но почему? Какова причина? У Остаповича язва желудка. Находясь на учете в онкологическом диспансере, бывая там и слушая разговоры о неминуемых раковых последствиях, он мог упасть духом, потерять веру в свое выздоровление. Ведь на его жизненном балансе длинный перечень нелегких лет, преклонный возраст. Если не так, то... Этот предсмертный крик мог прозвучать и в наш адрес. Как же, особо опасный рецидивист, из шестидесяти двух лет половину провел в колониях. Мог ли он питать симпатии к административным органам? Конечно, нет. А если послание адресовано не нам. Тогда остаются те, с кем он делил вынужденные лишения, отбывая наказание, и кто толкал его на различные дела и делишки. Сейчас, на старческой грани, увидев финал своей неудавшейся жизни, Остапович понял: лучшая половина лет прошла впустую, на холостых оборотах, будто и не было ее. А по чьей вине? Бывших дружков? Полной уверенности нет и в этом варианте. Я выбрала другое: психологическая усталость постаревшего человека, полная внутренняя опустошенность. Зачем существовать в ожидании смерти? Лучше вот так, сразу.

Убежденность и логика были заложены в рассуждениях Фирсовой.

– Александра Степановна, покажи мне записку.

Фирсова раскрыла тонкую синюю папку, аккуратно прошитую толстыми нитками. Между двумя чистыми стандартными листами Алексей увидел небольшой квадратик бумаги, видимо, вырванный из школьной тетради, и на нем вразброс – три слова. Синим карандашом. Специалист в области почерковедения сказал бы об этой записке многое. Буквы были невыписаны, слова разорваны на части. Уже по этому Алексей понял, что Остапович писал в сильном волнении или спешил, очень спешил.

Он вдруг представил, как Верти Угол торопливо пишет эти слова, ставит жирную точку. Последнюю точку за последними в своей жизни словами. Затем идет на кухню, пригоршней толкает в рот выпотрошенные из блестящей обертки горьковатые таблетки, судорожно пьет из-под крана противно-теплую воду. Затем смотрит в окно, на желтеющий листовник акаций. И лишь почувствовав липучую усталость век, щелкает черным переключателем газовой плиты, подрагивающими ноздрями ловит острый запах газа и уходит в комнату. Чтобы прилечь на диван – свое последнее осознанное земное пристанище. Может, все так и было...

Коротков с таким вниманием читал записку, что Фирсова не выдержала:

– За ним что-то есть?

– Понимаешь, Александра Степановна, меня преследует мысль, что Остапович замешан в этом деле с сейфом. Его почерк, его инструмент. По крайней мере идентичный тому, что применял Остапович при ограблении «Самоцветов». Ребята с ЭКО установили это. Напрашивается вопрос: сам вскрывал или доверил кому-то свое «железо»? Вернее всего, без него тут не обошлось. Вчера я был у Остаповича. К сожалению, тогда я еще не знал о заключении экспертов и надеялся – с этим и отправлялся на встречу, – что он проявит себя, выдаст поведением, жестом, словом или взглядом. Этого не случилось, видно, не дорос я пока до той высоты, когда можно с подобными Остаповичами бороться на равных. И если я бродил в потемках, то он-то понял: ему наступили на хвост. Злобы много, а укусить – зубы не достают. И вот исход. Только так я расцениваю его счеты с собственной жизнью.

– Значит, все-таки самоубийство?

– Я уверен в этом.

– Что будем докладывать руководству?

– Время терпит с отказным материалом. После планерки я еду на обыск квартиры Остаповича. Если не устала, едем вместе. Прокурор дал свое «добро». Без веских улик мои предположения – пустое сотрясение воздуха. Мне нужен инструмент и похищенные из сейфа деньги.

– А если не найдешь, Леша?

– Остапович все тайны унес с собой, оборвал и без того ненадежную ниточку. Не скрою, на сегодня он был главным звенышком в цепочке нашего поиска. Может случиться и так, что обыск окажется безрезультатным. Пока еще никто не видел инструмента Верти Угла. Ну что ж, не первый раз судьба нас щелкает по носу. – Он грустно улыбнулся. – Будем проверять другие версии, разрабатывать новые.

Требовательно зазвонил телефон. Фирсова подняла трубку.

– Слушаю. Да, у меня. Сейчас будем. – Она еще раз оправила на себе китель. – Пойдем, начальство требует.

ОБЫСК

Слава Гната Остаповича покатилась золотым колечком по здешним и нездешним местам в годы нэпа. Был он тогда в подручных у оборотистого «медвежатника» Аполлинария Студнева, бывшего ломового извозчика, по кличке Жерёбый. Не передав всей науки понятливому ученику, Жерёбый подловил пулю, когда сгребал из разверстой железной кассы в брезентовую суму увесистое золотое рукоделье и различные поделки из сиянья-камушков в ювелирной лавке одного из новоявленных хозяйчиков-нэпманов.

Со временем Остапович превзошел в мастерстве своего наставника, потому как считался мужиком мыслящим, был неравнодушен к технике, почитывал, если случалось свободное время, технические журналы, сам конструировал винтовые замки-неоткрывашки. Другому с такой сноровкой цены не было бы во дворе, любая хозяйка при встрече приветливо бы склоняла голову...

По возвращении из колонии Остапович обычно жил тихо и неприметно и большую часть времени проводил в сарайке, где у него стоял простенький верстак с тисами, а все углы были завалены разным металлическим хламом. Из этих отходов и рождала его фантазия инструмент, пригодный для необычной, как правило, ночной работы.

В последний раз отбыл наказание Верти Угол на отдаленных воркутинских широтах, вернулся сутулый, с облысевшей головой, но еще мосласто крепкий, прокаленный полярными ветрами и морозами. Но не вечно молодцу дробить чечетку – кралась старость и по пятам Гната.

Метил к нему накануне Алексей на деловой разговор не только потому, что растревожили его возникшие подозрения, больше надеялся на вскользь оброненную подсказку. В старости всегда пофилософствовать тянет, пускай и со случайным собеседником.

Долго носило Остаповича преступное половодье, а потому знал он своего брата-взломщика не хуже, чем какой-нибудь сельский поп свою немногочисленную паству. Родило, скажем время, новую категорию преступлений, определенных в законе, как угон автомототранспортных средств. Как светлячки на огне, пацанва на тех делах обжигается, жизни себе калечит. От дурости, излишеств, от избытка сытой энергии. Таким и в колонии горе мыкать, по первому взгляду старожила стрелой летать. А вот их, взломщиков старой школы, остались единицы. Отмирает «профессия», столь прославленная когда-то в преступной среде. Ум, хитрость, риск, умелые руки – вот что значила, по мнению Остаповича, его виртуозная «работа». Не каждому она в руки дается...

Такие мысли одолевали Короткова, когда он входил в квартиру старого взломщика. Пришел, а постановление на обыск и предъявить некому. Сейчас, когда кое-что прояснилось, потолковать бы с Гнатом, растопить ледяшки в его глазах... Опоздал сделать это.

Суток еще не прошло, как хозяин квартиры произвел свой расчет с жизнью. Кажется, выйдет сейчас он из-за кухонной занавески, укажет костлявой ладонью: «Садись, начальник».

В затхлом пропыленном воздухе чудился Короткову запах тлена. Шевельнул ноздрями, понял: пахнет газом. Не посвежел воздух от сквозняков.

Следователь Фирсова села к круглому, скрытому под желтой плюшевой скатертью, столу, раскладывала чистые бланки, писать готовилась. Рядом стояли понятые: седенький старичок-пенсионер и краснощекая от смущения девушка-студентка. У старичка в глазах было недоумение. Видно, не мог понять, какие ценности собрались здесь искать сотрудники милиции.

– Такой тихий, услужливый и в домино всегда играл, – задумчиво сказал он.

Квартира была небольшой, комната да кухня, но нагромождение всякой рухляди затрудняло поиск. И все-таки Алексей надеялся, что у такого опытного в воровских делах человека должны быть под рукой потайные места. Очень даже должны быть, как без этого.

В институте преподаватели по криминалистике учили не торопиться с проведением обыска, тщательно все проанализировать, разбить площадь на условные участки, предусмотреть места возможных тайников. И пока Фирсова записывала в протокол данные понятых, Алексей мысленно разделил квартиру на зоны поиска, распределил людей: наиболее опытного капитана Ковачева с экспертом оставил в комнате, инспектора Гринько направил в ванную, себе взял кухню.

– Ну что, Александра Степановна, приступим?

– Начинайте.

Алексей прошел на кухню, остановился в коротком раздумье. Прежде всего интересовали две вещи: инструмент и деньги. Он огляделся. Трудно различимой давности двустворчатый стол, кухонный шкаф, холодильник «Бирюса», два обшарпанных табурета, газовая плита. На некогда коричневом полу краска выкрошилась, обнажив белесые от шпаклевки доски.

Тщательно осмотрев подоконник, Алексей открыл стол, полки которого были заставлены бутылками. «А Верти Угол, оказывается, не был трезвенником, да и, по всей видимости, жил в невеликой нужде. За счет чего?

Коротков осторожно – два пальца сверху горлышка, два – под донышко – вынимал каждую бутылку, ставил на подоконник. Часть их пришлось составить в угол кухни. Шло время. Алексей слышал, что и его товарищи передвигают мебель, простукивают пол и стены. Неужели осторожный Остапович не оставил улик? Тогда его смерть – еще не факт виновности и не поможет следствию сдвинуться с места.

Алексей снял со стола клеенку и расстелил ее на полу. Коричневое хозяйственное ведро с мусором он умышленно оставил на конец поиска. Случалось, что именно в таких местах находились вещественные доказательства, уличающие преступника.

Он высыпал на клеенку мусор и ложкой стал медленно сортировать его на кучки. Внимание привлекли седоватые хлопья, прикосновение к которым обращало их в пепел. Они как бы наслаивались друг на друга. И он про себя отметил, что такой оттенок и массу может иметь только обработанная специальными растворами бумага.

Кучка пепла была приличной, Алексей сложил ее в стеклянную банку и позвал эксперта.

В кухне появился Степанчук, и в ней сразу стало тесно.

– Как результаты? – спросил Коротков.

– Пока ничего, молчат приборы. А может, и нет здесь ничего, напрасно утруждаем себя?

Он почмокал полными губами, разглядывая на полу кучки мусора.

– У тебя что-нибудь есть?

– Надо обработать стаканы и пустые бутылки. В некоторых сохранились капли жидкости. Может, кроме Остаповича, еще кто пальчики оставил, не пил же он в одиночку. А вот это, – он поднял банку с пеплом, – надо занести в протокол, прихватим на экспертизу. Слишком много жженой бумаги, кажется, не совсем обычной.

– Думаешь, деньги? Алексей улыбнулся.

– На то и голова, чтобы думать. Но думы – еще не доказательства. Надеюсь на ваш отдел. Хотя, подтверди ЭКО, что это сожженные деньги, мне легче не будет. Как докажешь, что именно они лежали в ограбленном сейфе? Но я о чем? Вот ты, Юрий Николаевич, часто дома устраиваешь костры, да еще тратишь на них бумагу в таком количестве?

– Да нет, вроде не случалось такого. Зачем?

– Вот и со мной не случалось. Не любитель я пожары устраивать. А здесь с килограмм, а может, и больше макулатуры испорчено, и сделано это Верти Углом незадолго до того, как он приговорил себя к смерти.

– Логично. Над этим надо подумать.

– А коли так, забирай пепел, мне еще плиту разобрать надо.

Алексей ссыпал оставшийся мусор в ведро, накрыл сверху клеенкой.

– Нашел! – раздался вдруг звонкий голос Гринько. Все столпились в узком коридорчике, и Коротков увидел сияющее лицо инспектора, на ладонях у него отсвечивали небольшие ломики, отвертки, зубила...

– Под ванной прятал. Я уж уходить хотел, пол чистый, проверил его, а днище у ванны не догадаюсь пощупать. А они, железяки, на дно прилеплены. Оторвал насилу, там у него пластина какая-то магнитная прилажена, хитро так. Подсунул ломик, а он прилип и пол чистенький, не увидишь,

Находка взволновала и Алексея, он завороженно смотрел на отливающий синью инструмент, на подрагивающие ладони Гринько.

– Давайте сюда понятых, пусть собственными глазами увидят тайник. Заносите в протокол, Александра Степановна.

«Значит, все-таки Остапович? – думал Алексей. – Его работа. А если нет? Инструмент, да не тот? Нет! Наверняка тот. Эксперты это докажут. А коли так... Нет в живых Гната, но отыщутся его связи, и ниточка должна к кому-то потянуться. Даже мертвый Остапович доказанной причастностью к преступлению обязан помогать следствию...

ЗДРАВСТВУЙ, ЛИЗКА!

Первой утренней мыслью Пашки, едва он очнулся от сна, было уехать. Он рывком поднялся. Забрать припрятанную долю и... на юг, в Среднюю Азию, к археологам землю сеять, в любой омут, чтобы не выудила милиция, не коснулся любопытный глаз, Прожигал изнутри чужой голос: «Убийца! Убийца!» И зримо приходило вчерашнее: мост, заросшие тальником берега, тихо журчащая вода. Все поглотила река. И обмякшее тело милиционера, и угнанную им, Пашкой, автомашину...

От моста они возвратились к поселку, миновали несколько улиц, а потом Крест приказал вернуться и сбросить машину в реку. И никто не возразил ему ни единым словом.

Все пугало Пашку. И прежде всего сидящие рядом люди. Один из них, похожий на татарина, с лицом, будто подчерненным сажей, был молчалив. В машину он сел вместе с Крестом на одной из улиц, и потому, как он во всем слаженно действовал с братом, Пашка понял – давний его друг.

Второй, старичок, в шляпе и с чемоданчиком, тоже не встречался ему раньше. Леха был с ним отменно предупредителен, и это говорило о том, что «шляпа» – человек из «воровской знати», а такие, как Пашка, рядом с ним – мелкота.

Крест играл в порядочность. Стоя на коленях, он небрежно доставал из раскрытого баула пачки денег и разбрасывал на четыре кучки. Но и здесь Пашка уловил какую-то закономерность, наверное, обусловленную раньше, при сговоре. Примерно равные кучки образовались перед стариком и Лехой, чуть поменьше – рядом с «татарином», и еще меньше – около Пашки. Он обиженно зажевал губами, но никто не подал голоса, и он смирился. Значит, так надо. Кто-то шел под заряд картечи, а он отсиживался за кустами в машине.

Все торопливо рассовывали добычу по карманам, и лишь старичок деловито укладывал деньги в тонкую матерчатую сумку.

«Предусмотрительный, черт», – подумал Пашка. Сам он спрятал свою долю на животе, под сетчатой майкой. Баул Крест закинул на середину реки.

– Все, – шепотом произнес он. – И еще помните, отныне кровью повязаны. Кто вздумает пикнуть, жив не буду, прихлопну, как занудливого комара.

Почему-то Пашка решил, что эти слова относятся только к нему. А Леха уже стоял поодаль рядом с чернолицым парнем и о чем-то тихо говорил с ним. Долетали лишь редкие слова: сядешь, телеграмма, в ажуре...

Там, на берегу, они и расстались. Исчез сначала старичок, потом этот, черный. Они же вдвоем – спереди Пашка, а сзади Крест – еще долго шли улицами и переулками, выбирая места потемнее, пока не пробрались к своему дому. Будь готовы документы, Леха сразу бы покинул свое неуютное, а теперь втройне опасное пристанище. Но предстояло ждать еще сутки, и он про себя вовсю костерил Хардина.

Ночь отступала, сумеречь начинала таять, четче проявились очертания построек. В сарае, послушав тишину, Крест за рукав притянул к себе Пашку, зашептал с придыхом:

– Помни мои слова. И не вздумай сорить деньгами раньше времени, наследишь. К Хардину заглянешь утром, вдруг уже сготовил. Если нет, жду тебя вечером. Попутно купишь рюкзак, фуфайку, пожрать что на первое время. К ночи уйду...

И сейчас, с трудом отзоревав несколько часов, Пашка осязаемо ощущал прикосновение Лехиной руки, слышал его обжигающе леденящий шепот. Верил: прихлопнет, коли будет в том нужда, не пощадит и брата. Не впервой, видно, кровь пускать, а к нему вот тошнота подкатывает.

Часом позже, с предосторожностями передав Лехе еду, Пашка уехал на вокзал. Заглянул к Хардину, надеясь на его сноровку, но тот был неумолим.

– Сказал к вечеру, значит, не мельтешись.

Видно, были к тому причины, и Пашка убито согласился. Ждать придется, коротать где-то время. Он невольно вдруг сжался, представив, как мечется в неприютной землянке брат, чутко сторожит лаз. Страх отгонял думы о доме, возвращаться туда не хотелось, да и зачем? Ежеминутно ощущать опасное соседство Лехи? Нет, только не это.

Через полчаса электричка мчала его из города. Споро уплывали назад окраинные дома, ветхие, почерневшие, теснимые бетонным монолитом многоэтажных домов и потому доживающие свой век. Пашка на мгновение забывался, ему чудилось, навсегда покидает город. Но опять приходило вчерашнее, наполняло липучим страхом, и он невольно косил глазами на подрагивающие в металлических салазках двери: не войдет ли кто по его душу.

А спешил он в изношенном скрипучем вагоне к давней подружке Лизке Мозер. Хотелось забыться до вечера, стряхнуть с себя непроходящее оцепенение.

Жила Лизка с полуслепой бабкой в источенном короедом и присевшем к земле несуразно длинном пятистеннике на краю небольшого поселка. А езды туда и часа не набиралось, совсем под боком у города. Наезжал Пашка а заветный домик с дружками и в одиночку, пил, куражился, играл в карты, пока были деньги. Потом Лизка невинно заглядывала ему в глаза и говорила: «Все, Пашенька, дружок, пожил, обогрелся, теперь катись до мамки. Я нахлебников содержать не могу».

И Пашка нехотя покидал полюбившуюся ему горенку: и сам знал – в кармане свищет ветер. Не без Лизкиной помощи уплывала монета. Под стать молодой хозяйке собирались здесь ее подруги, готовые на все, лишь бы нашлось что повкуснее поесть и выпить.

Знал Пашка, много братвы бывает в этом доме, ревновал Лизку страшно, сердце сжимало, будто прессом, чудились ему на Лизкином теле другие липкие руки. Пьяный грозился как-то зарезать, но та лишь рассмеялась в ответ: «Не венчаны, Паша. Дружков я сама выбираю. Ты вот сегодня люб, так как сияешь весь от удачи. А отгорит душа, дуну – и забудешь сюда дорогу. Вашего брата на бабий век хватит».

Вот к этой беспутной Лизке и рвался сейчас для успокоения Пашка. Не удержался от соблазна, обошел братанов наказ, притаил в нагрудном кармане тонкую пачечку согнутых пополам зеленых полусотенок, еще не зная, как распорядиться ими. Разве гульнуть до вечера, ослепить Лизке глаза шальной деньгой? Знай фартовых. Не мелкий барахольщик Пашка Огонь. А коль в удаче, с лихвой оплатит сладкие минутки. И пускай Лизка видит: для него деньги – пустой звук. Всегда этого добра достанет, захотелось бы только...

Отзвенела на входном рельсовом многопутье электричка, а потом растаяла за дальним светофором. От станции узкой тропой, усыпанной палой листвой и хвоей, метил Пашка на тихую поселковую улицу. Домик Лизки в самом ее конце, и смотрит на улицу в три подслеповатых оконца. Прямо за двором и небольшим огородом качались стройные сосны, и среди них змеились тропы и тропки, по которым часто уходили ночами Лизкины гости.

Толкнул Пашка дощатую калитку, услышал голоса в доме, ругнулся: «Устроила базар, ночи ей мало. Ну, да ладно, сегодня он банкует, а кто лишний, подсказать можно, чтобы к обратной электричке спровадила».

– Какими ветрами? – из-за стола поднялась Лизка, пьяненькая и все такая же влекущая, что Пашка невольно сглотнул слюну.

– Пашенька, горе ты мое девяносто шестой пробы.

Она почти упала ему на грудь. – Давно не залетал сюда, забыл, за-был, а я тебя сейчас вспоминала. Верно, парни?

Лизка разомкнула руки на Пашкиной шее, обернулась, и он разглядел Лизкино застолье. С края стола трое парней играли в карты и между ними мятой кучкой лежали бумажные деньги. На диване полулежал с гитарой, тиха перебирая струны, Ванька Крупнов, вор, отсидевший в колониях десять лет. Рядом с ним мостилась (из квартирных воровок) Верка по кличке «Кобра». При появлении Пашки она подняла утяжеленные тушью ресницы, черные сливы глаз стрельнули в сторону нового гостя, прицениваясь. Крупнов что-то мурлыкал тихо, для себя, чтобы не мешать игрокам. Было еще тут двое подростков, которых, видимо, пристраивали к делу, а пока в избе держали из милости, для разных поручений.

– Дать, Огонь, карту или на мели сидишь?

Промолчать бы Пашке, не искушать сидевшего в нем беса. Но он презрительно (Лизка стояла рядом!) глянул на мятые трешницы и пятерки и, не садясь, протянул ладонь.

– На банк.

Приняв две карты, осторожно раздвинул их пальцами. «Казна» – туз и шестерка. Посмотрел на банкомета, известного среди воров под кличкой «Медовый», карманника Веньку Сидорова.

– Пытай свое счастье, Медовый.

Венька скинул на лежащую перед ним карту еще две, резко перевернул их. С минуту пристально смотрел на Пашку.

– Двадцать. Ваши не пляшут.

Пашка небрежно, за уголок, вытянул из кармана пятидесятирублевую купюру, пришлепнул сверху банк.

– Еще желаешь?

И снова что-то ощутимо шевельнулось в Пашкиной груди.

– Мечи...

Он смотрел на нервные пальцы Медового: не передернул бы карту, он на таких делах зубы съел. А Пашка еще не той масти для старого вора, чтобы уличать его в нечестной игре.

Еще две зеленые бумажки легли на захламленный стол. Перебрал на этот раз Пашка, как говорят, «два туза и дамочка вразрез». Не стал в третий раз пытать судьбу, подошел к Лизке.

– Выпить хочется, посылай пацанов в магазин.

– Да ты никак разбогател, Пашенька. – Лизка опять прильнула к нему. – Наследство получил от какой-нибудь тетки?

– По случаю напрокат приобрел. – Пашка удовлетворенно заметил, как загорелись глаза у Лизки.

За столом азартнее пошла игра. Ванька Крупнов монотонно тянул свою бесконечную песню, пригрелась у него под боком Верка Кобра. А Пашке хотелось одного: напиться, припасть к гибкому Лизкиному телу и больше не возвращаться домой...