355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валерий Сенин » Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка» » Текст книги (страница 3)
Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка»
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 03:00

Текст книги "Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка»"


Автор книги: Валерий Сенин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Я возвращаюсь на свое рабочее место, но вскоре снова начинаю нервничать: как бы не спер кто-нибудь мое богатство. И зачем я притащил с собой этот дипломат? Только такой идиот, как я, способен припереться на работу с двумя миллионами долларов. И в нем не просто миллионы, в нем – будущее моих детей, и благополучие моих женщин – двух Александр и мамы... Да и мое собственное благополучие. Какой же я баран!

Через полчаса снова бегу в раздевалку, открываю шкафчик: все в порядке. Вскоре на меня уже начинают коситься, а начальник цеха Кац говорит:

– У тебя что-то с животом? Ты все время куда-то убегаешь.

Тогда я приношу дипломат в цех и ставлю рядом со своим станком, чтобы он все время был на глазах. Поработаю – гляну: стоит. О, господи, судьба оказалась щедрой ко мне, нищему скромному петербуржцу, это похоже на сказку, но это явь: я обладатель выигрышного билета на два миллиона долларов. Как-то я выиграл у игрового автомата у метро восемь тысяч рублей, и мне этот выигрыш показался огромным, потому что я никогда не выигрывал в своей жизни больше червонца. Когда я отдал потом четыре тысячи жене, она позволила мне трахнуть ее сзади, хотя прежде считала это бесстыдством. А младшая Александра, получив от меня на следующий день оставшиеся четыре тысячи, полчаса читала вслух стихи Александра Блока (он ее любимый поэт), а потом сделала мне минет, хотя раньше стыдилась орального секса. Интересно, а что же они разрешат мне вытворять с собой теперь, когда узнают о двух миллионах долларов?...

Я заканчиваю очередную деталь, поворачиваю голову, и у меня возникает ощущение, как будто мой кот Жуков впился мне когтями в грудь: дипломата нет. Вместо него – какой-то ободранный потертый чемоданчик какашечного цвета. Открываю этот сраный чемоданишко: внутри отвертки, кусачки, мотки провода, лампочки и початый шкалик с водкой. Да это же инвентарь Кузьмича!

– Электрик здесь был? – подскакиваю я к Власову.

– Был минуты три назад.

Как же я его не заметил? Хотя Кузьмича трудно заметить, потому что он – человек-тень. Только Власов и мог его заметить.

– А куда пошел, не знаешь? – допытываюсь я.

– Кто его знает? Он по всему заводу шастает.

Я хватаю чемоданчик электрика и бегу в соседний цех. Там мужики сидят за столом и режутся в домино. В момент моего появления проигравший забирается под стол и начинает кукарекать.

– Кузьмич у вас не появлялся? – выкрикиваю я.

Мужики досчитывают до сорока и только после этого поворачиваются ко мне:

– А кто его знает, может, и появлялся.

Бегу дальше. В следующем цехе рабочие играют в жмурки: один с завязанными глазами бегает за остальными, которые толпой от него удирают, запрыгивая иногда на станки.

– Кузьмича не видели? – кричу я громко, но они меня не слышат.

Наконец в третьем цехе вижу стоящего на коленях самого Кузьмича, он колотит о бетонный пол моим драгоценным дипломатом и матерится.

– Отдай! Мать твою! – выкрикивает он. – Отдай, сука!

Я неторопливо подхожу к электрику, беру из его рук дипломат, вставляю в его кулак ручку чемоданчика и успокоенный иду прочь. И слышу за спиной радостное:

– Вот ты где, родимая!

Обернувшись я вижу, как Кузьмич, сидя на коленях, любовно поглаживает шкалик.

Верно говорит моя мама: пьяница – это мужчина, который никогда не изменяет своей избраннице – бутылке.

Придя в цех, я незаметно засовываю дипломат под станок и присыпаю металлической стружкой. Как я сразу не догадался это сделать? Мог бы не волноваться столько времени понапрасну.

Перед обедом я подметаю цех, но свою кучу стружки под станком, естественно, не трогаю.

А потом мы идем на обед и когда возвращаемся, я заглядываю под свой станок... Твою мать! Под станком – чисто: стружек нет, дипломата тоже и ни единой соринки.

– Кто убирал стружки?! – кричу я.

– Власов, кто же еще. Он страшно ругался, что у тебя под станком беспорядок, – отвечают мне.

Я больше ни о чем не спрашиваю, а сразу бегу во двор, где у нас стоит большой контейнер, в который сваливают мусор из всех цехов. Но контейнера на месте нет, а в воротах я вижу выезжающий за пределы завода «Камаз» с кузовом-контейнером. Я рысью мчусь за ним, но автоматические железные ворота смыкаются перед самым моим носом. Все, твою мать! Два миллиона баксов упорхнули! Судьба повернулась ко мне задом. Господи, и почему я такой невезучий? Нет, я не невезучий, я дурак, сорокалетний дурак, точнее мудак, который размечтался о шикарном будущем. Как же мне теперь узнать, на какую свалку повезли этот контейнер? И где его там вывалят? И мыслимо ли мне в Джомолунгмах и Монбланах мусора найти одинокий крохотный дипломатик? Скорее всего, его отроют бомжи, которые живут на свалках и перебирают-сортируют их содержимое. А может, стружку сразу отправляют на переплавку, и тогда вообще не остается никаких шансов...

Я уныло бреду в цех, но не доходя до его, захожу в туалет и с полчаса сижу на унитазе, потому что мне никого не хочется видеть. Родился уродом – уродом и помру. Хорошо, что мама о случившемся не знает, она бы меня не похвалила, она бы в лучшем случае отвесила бы мне пару подзатыльников, потому что мама должна учить своего непутевого ребенка жизни. Маме я скажу, что алмазы у меня отобрали вооруженные бандиты (хоть врать маме и нехорошо).

Меньше всего мне хочется сейчас видеть Власова. Чертов любитель чистоты! Будь тебе неладно. Но, войдя в цех, я первым делом вижу довольного Власова за его станком. Он как будто стал повыше. Зайдя сзади, я понимаю, в чем дело: коротышка стоит на возвышении, а это возвышение – мой заветный кейс.

– Гляди, какую хреновину себе приспособил! – улыбается бригадир. – В мусоре нашел. Для кого-то это был просто ящик, а для меня – постамент!

Я выдергиваю из-под коротышки его постамент, несу его опять в раздевалку и запираю в своем шкафчике. Хватит мне бегать с этим дипломатом с места на место, как старухе с корытом, вернее, как Арине Родионовне с маленьким Сашенькой...

И вообще, в раздевалке у нас не воруют, если не считать сигарет, носовых платков, расчесок и денежной мелочи из карманов, но это воровством не назовешь.

Но вот и конец рабочего дня, я уж думал, он никогда не завершится. Я выключаю станок, обметаю его щеткой, закуриваю, иду в раздевалку, открываю шкафчик... Мама родная! Твою мать! Какой-то урод все же спер мои драгоценности...

Я обшариваю шкафчик, заглядываю под него, за него, под другие шкафчики – нету. Господи, какой я кретин, поперся на эту сраную работу с кучей алмазов, ведь я мог бы оставить их у младшей Александры. Да и вообще мог бы сам не ходить на работу, владельцу алмазов на два миллиона долларов можно и не работать. Правда, утром я еще не знал, что там алмазы. Мои женщины очень расстроятся, а моя мама назовет меня безмозглым головастиком, она всегда меня так называет, когда я совершаю глупые поступки, а глупее того, что я вышел сегодня на работу, не придумаешь.

Что я теперь скажу Александрам? Они же до конца жизни теперь будут мне напоминать, как я прошляпил целое состояние и какой я после этого олух. А я это и без них знаю.

Как любит приговаривать моя мама, были у Наполеона наполеоновские планы – мечтал обогнуть земной шар за восемьдесят дней, да застрял на острове Святой Елены.

Я выхожу из проходной и бреду пешком, с пустыми руками. Не быть мне богатым, да я, наверное, и не рожден для этого. Я рожден ежедневно ходить на завод (кроме выходных, разумеется), вытачивать детали, подметать цех, получать нищенскую зарплату, выслушивать ворчание жены и подколки любовницы, зависеть от мамы...

В этих мрачных размышлениях я спускаюсь в метро, доезжаю до нужной станции, бреду к дому, вхожу в подъезд, звоню. Александра открывает дверь, и... в прихожей под вешалкой я вижу его – мой злополучный дипломат. Наверное, вид у меня очень глупый, потому что Александра говорит:

– Ты похож на крокодила Гену, над которым поиздевался Чебурашка. Это Слава Ершов принес. Говорит, старик Ильич решил над тобой подшутить и спрятал дипломат в туалете – затолкал в сливной бачок, а Славик вытащил и хотел сразу тебе вернуть, но ты уже ушел. Вот он и принес сюда. Ты должен его отблагодарить, он всегда о тебе заботится.

– Хорошо, я подарю ему горсть алмазов, когда откроем этот портативный сейф, я теперь знаю точно, что там алмазы. А сейчас я повезу этот сейф на мамину дачу в Пери.

Не раздеваясь, я беру дипломат и отправляюсь к Александре-любовнице и к ее соседу Сидорову.

Дверь мне открывает сонная пухленькая Александра.

– А что, уже вечер, что ли? – спрашивает она. – А я не выспалась и прилегла после работы на минутку.

Я закрываю дверь, ставлю дипломат на пол, целую мягкую, пахнущую постелью женщину в щечку, вручаю ей купленную по дороге розу и говорю:

– Да, уже вечер, ты проспала, наверное, часа два, я принес шампанское, будем отмечать нашу удачу, потому что я знаю теперь, что в этом чертовом дипломате. Но сначала я должен съездить в Пери с твоим соседом Сидоровым. А здесь... – я потряс тяжелой поклажей, – здесь алмазы на два миллиона долларов!

Глаза Александры хищно блестят:

– Так ты открыл его, да?!

– Пока нет.

– Но тогда за что же мы будем пить?

– За то, что внутри.

Сашенька улыбается:

– Вот когда откроешь, тогда и будем пить шампанское. А сосед Сидоров пять раз уже приходил, говорит, срочное дело к тебе, загляни к нему, вид у него очень, очень болезненный.

Я иду в кухню и говорю:

– Да знаю я, что с ним такое: срочно нужно опохмелиться, а денег нет, вот он и ищет, а меня он может припугнуть трупом и получить нужную сумму. Знаешь, если труп обнаружат и возьмутся за Сидорова, он все тут же расскажет. Так что надо бы увезти его поскорее на мамину дачу в Пери. Пусть он пилит там дрова, как в прошлом году, там, кстати, можно и дипломат вскрыть на станке.

Шура ставит розу в высокую вазу и восклицает:

– Какая прелесть, Игоречек, ты меня балуешь, у нас и так мало денег... А с Сидоровым ты все неплохо придумал, увези его от греха подальше.

– Это моя мама придумала, – уточняю я.

– Твоя мама – гениальная женщина, – говорит Александра, и я не могу с ней не согласиться.

Я выхожу на лестничную площадку и звоню в квартиру Сидорова. Тот сразу же открывает дверь (не то, что вчера), впускает меня к себе в квартиру и хватает за руку:

– Сосед, блин, выручай, помираю, начинаются судороги, если срочно не выпью, то начнет меня корежить и трясти... В прошлый раз в больнице еле откачали, блин, ничего не помогало, пока врач, блин, не дал мне сто граммов спирта.

Вид у Сидорова действительно нездоровый, лицо бледно-серое, белки глаз красные, весь трясет, словно внутри работает отбойный молоток, так что рассказ о судорогах звучит правдоподобно. Известно: по земле ходит около семи процентов алкоголиков, у которых начинаются судороги при нехватке необходимой дозы алкоголя в крови.

Я убегаю к себе, быстро обрисовываю ситуацию Александре, забираю бутылку шампанского и спешу к Сидорову. Тот жадно хватает бутылку, торопливо дрожащими руками ее открывает. Брызги с пеной летят в лицо, он жадно пьет шипящий напиток из горлышка. Через минуту ставит пустую бутылку на пол, заставленный десятком других пустых бутылок, и говорит:

– Спасибо, сосед, блин, выручил в последний момент, я уже думал, что каюк Сидорову, но еще не каюк, еще поживем, блин, потопчем землю кривыми ногами!

Увидев, что он уже не умирает, я говорю:

– Слава, у меня к тебе дело: нужно, как и в прошлом году, распилить дрова у моей мамы на даче.

Сосед улыбается, чешет свою лохматую белобрысую голову и говорит:

– Игорь, блин, если ты будешь ставить, как в тот раз, литр водки с закуской каждый день, то я согласен работать у вас на зоне, то бишь на даче, круглый год, блин, а если надо, то и дольше.

– Дольше не надо, там работы на две недели, ну, если управишься за три, то договорились.

– Договорились, – радуется сосед, – управлюсь за три, а когда едем?

– Сейчас одеваемся и едем.

– Хорошо, я одеваюсь и жду тебя, не забудь взять денег.

Я ухожу.

Александра жарит на кухне картошку, воздух пропитан вкусными запахами, я шлепаю ее по полненькой попке, целую в щеку и говорю:

– Милая, в общем я везу соседа на дачу, когда вернусь – займемся сексом в душе.

Сашенька морщит свой носик и ворчит:

– Игорек, я буду за тебя волноваться, покушай картошки с колбасой и езжай скорее, а то не успеешь вернуться.

– Успею, если все будет нормально, то я приеду на последней электричке. Сашенька, ты не переживай, если не приеду сегодня... последнюю электричку часто отменяют.

– Я знаю, – говорит Александра, задирает халатик, показывает свою чудесную голенькую попочку, опускает халатик и смеется. О, какая соблазнительная попка у моей славной любовницы, соблазнительная и моя – могу поласкать ее в любое время.

Александра ставит на стол тарелку с дымящейся картошкой и говорит:

– Мой господин, кушайте картофель, кстати, постарайся открыть на даче дипломат, мне не терпится взглянуть на его содержимое, я алмазов настоящих еще никогда не видела. А что мы будем делать с этими алмазами?

– Продадим их за полцены, нам хватит и миллиона баксов.

– Игоречек, а кому мы их продадим? Нас же могут и убить за такие бешеные деньги, из-за этого дипломата уже многие погибли. Может, не будем вскрывать и выкинем его.

Я возмущаюсь:

– Александра, вначале я его открою и если там алмазы, то я поеду к Фельдману, он крутится вокруг депутатов, и Фельдман пристроит алмазы.

Александра не соглашается:

– Игоречек, но Фельдман же негодяй, он продаст нас и за меньшую сумму, не зря же он общается с депутатами.

– Ну хорошо, – соглашаюсь я. – К Фельдману я не пойду, вскрою дипломат, а потом мама обещала подумать, что нам с его содержимым делать. Мама обязательно что-нибудь придумает.

– Игорек, а если нас поймает милиция, то за содержимое дипломата мы получим по нескольку лет тюрьмы, ты о дочках подумал? – спрашивает посерьезневшая Александра.

– Нет, – растерянно отвечаю я. – О тюрьме я особо не думал и меньше всего хочу туда попасть, но менты нас не будут искать, пока Сидоров сидит на даче, значит, у нас будет три недели, чтобы решить, куда пристроить алмазы, ну, а потом, если ничего не получится, я сам отнесу их на помойку, хорошо?

– Хорошо, Игорек, тогда три недели будем шевелить мозгами. Неужели там на два миллиона?... Трудно поверить в такое богатство... ни фига себе, у нас в руках два миллиона долларов! – Александра улыбается, щеки ее краснеют, а глаза блестят. – Игоречек, неужели мы разбогатели? Два нищих инженера вдруг станут миллионерами... В это трудно поверить. Без дипломата жилось легче, у нас не было проблем, мы любили друг друга, растили девчонок, гуляли по Петербургу, и никто нам не мешал жить. А если кто-нибудь узнает о дипломате, то все, конец покою, весь Петербург ополчится против нас, и мы обязательно проиграем. Ах, Игоречек, если все пройдет хорошо, то поедем сначала в Париж, а потом уже в Венецию.

Я тоже улыбаюсь:

– Сашенька, мы объедем все великие города мира и на самых выдающихся памятниках оставим надписи: «Шура и Игореша были здесь». А потом мы купим яхту с белыми парусами и поплывем вокруг света, вместе с девочками.

– Я согласна, – говорит Александра.

Я доедаю картошку с колбасой, выпиваю стакан теплого чая, одеваюсь, беру в руку дипломат, чмокаю аппетитную женщину в щечку и говорю:

– Чтобы наши мечты стали реальностью, я должен ехать.

Я звоню Сидорову в дверь. Через минуту мы на улице. Дует сильный ветер, летит снег. Мы быстро доходим до проспекта Просвещения, садимся на трамвай и минут через пятнадцать уже стоим на железнодорожной платформе «Мурино». Электричка должна появиться через десять минут. Сидоров спрашивает:

– Игорь, блин, будем считать, что я начал работать, так?

– Так, – соглашаюсь я.

– Тогда купи водки, блин, а то от твоего шампанского ни в голове, ни в жопе. Купи «Сибирскую», давно ее не пробовал, соскучился.

Я покупаю в киоске литровую бутылку водки, два пластиковых стакана, хлеба, колбасы и банку маринованных огурцов.

Подходит электричка, и мы садимся в полупустой вагон, двери с шипением закрываются, и поезд трогается. Мы выбираем два пустых сиденья, садимся у окна друг напротив друга, Сидоров начинает откупоривать бутылку водки, я ставлю дипломат под окно, вытаскиваю складной ножик, нарезаю хлеб, колбасу и открываю банку с огурцами. Сидоров разливает по стаканам водку, беззвучно чокается со мной пластиковым стаканчиком и говорит:

– Давай выпьем за мою удачную работу на твоей-маминой даче, блин, мне очень повезло с твоим предложением, я не знал, что и делать, блин: денег нет, работы тоже, а выпить необходимо. Пить или не жить– вот единственная формула моей жизни, без алкоголя я умру, блин, а тебя мне сам бог послал, давай выпьем.

Мы выпиваем, закусываем, Сидоров снимает черную кроличью шапку, бросает ее на сиденье рядом с собой, видок у него неважнецкий: опухшее лицо с недельной щетиной, мешки под глазами, крупные морщины и глаза с красными белками создают впечатление, будто ему за шестьдесят лет.

Я спрашиваю:

– Слава, а сколько тебе лет?

– А сколько дашь?

Я знаю, что он немного моложе меня, но все равно отвечаю:

– Шестьдесят три.

Сидоров улыбается, показав крупные редкие желтые зубы и говорит:

– Двадцать восемь, блин, месяц назад исполнилось. У алкоголиков год идет за три, значит, мне уже семьдесят, но я не переживаю, потому что в жизни все успел попробовать, блин: и в тюрьме три года сидел, и наемником в Чечне служил, три раза был женат, блин, два раза на женщинах и один – на мужчине, с Эйфелевой башни вниз головой прыгал, удачно грабил банк, но все деньги проиграл в карты, лес валил, землю пахал, три дома построил, двух сыновей родил, блин, книгу стихов написал.

Я удивляюсь:

– А я не знал, что ты пишешь стихи, может быть, что-нибудь прочтешь.

Поезд останавливается на станции Кузьмолово. Сидоров говорит:

– Давай еще по одной выпьем, а потом я почитаю свои стихи.

– Давай, – соглашаюсь я.

Сидоров разливает водку по стаканам, мы выпиваем, от вторых ста пятидесяти граммов я уже заметно плыву, а по Сидорову не скажешь, что он выпил алкоголь. Но это и понятно: если он пьет каждый день литрами, то такая маленькая доза для него, как комару в жопу дробина, тьфу, перепутал, как слону в жопу комар, и я рядом со слоном Сидоровым – если не комар, то воробей. Я уже под хмельком. Интересно послушать его стихи. Люблю слушать стихи, особенно после стопочки водки.

Поезд трогается, а Сидоров закрывает глаза и начинает громко и с завыванием читать:

 
Я по первому снегу бреду, блин,
В сердце ландыши вспыхнувших сил, блин,
Вечер синею свечкой звезду, блин,
Над дорогой моей засветил, блин...
 

Он читает минут пять, потом открывает глаза и спрашивает:

– Ну, и как?

– Хорошо, только ведь это Есенин.

– Я знаю, что Есенин, блин, но мне так не написать и поэтому мне мои стихи читать не хочется.

В Токсово в вагон заходят контролеры: две крупных женщины и еще более крупный мужчина. Они неторопливо доходят до нас, я лезу за билетами в карман куртки и не нахожу, я обыскиваю все свои карманы и опять не нахожу. Я смотрю на Сидорова и спрашиваю:

– Слава, может быть, билеты у тебя?

Он удивляется:

– Да ты что, Игорь, у меня их никогда не было, ты же их покупал, блин, и я видел, как ты засунул их у кассы в карман, может быть, блин, у водочного киоска обронил, когда деньги доставал.

– Может быть, – соглашаюсь я и говорю контролерам: – А у нас билетов нет. Я, кажется, их выронил в Мурино.

Застывшие лица контролеров оживляются, женщины улыбаются, а мужчина говорит басом:

– Платите штраф за себя, за жену и за багаж, итого пятьсот.

Я хочу отдать деньги, но меня опережает Сидоров своим криком:

– Какие пятьсот, блин, ведь за человека штраф сто рублей, и в сумме получается двести, а багажа у нас нет!

– А дипломат у окна разве не ваш? – спрашивает контролер-мужчина.

– Мой, – отвечаю я.

А Сидоров продолжает:

– А дипломат, блин, это ручная кладь, за нее платить не надо!

– Как это не надо? – удивляется контролер-мужчина. – Дипломат стоит на полу, значит, это багаж, вот если бы он стоял у вас на коленях, тогда он был бы ручной кладью. А так он стоит на полу, значит, это багаж, платите за него рублики.

Сидоров не унимается:

– Но штраф за багаж, блин, пятьдесят рублей, а вы просите двести пятьдесят за один багаж.

Контролер-мужчина опять удивляется:

– Кто?! Я прошу двести пятьдесят за один багаж? Да не может этого быть, я прошу за один багаж – пятьдесят, за два – сто, за три – сто пятьдесят. У вас шесть багажей, значит, в сумме вы мне должны триста рублей, за мужа и жену – двести и плюс триста за шесть багажей. Платите.

Сидоров возмущается такими вычислениями и спрашивает:

– Да где же вы увидели шесть багажей, блин?! Один дипломат и все!

Мужчина-контролер добродушно улыбается:

– Да вот же еще четыре багажа – это бутылка водки, два стакана и банка с огурцами. Это все ваше?

– Наше, – отвечаю я, а озверевший Сидоров вопит:

– Тогда полбуханки хлеба тоже багаж, штрафуйте и за нее, блин!

Мужчина-контролер согласно кивает головой:

– А вы, девушка, правы, я действительно не заметил седьмого багажа, значит с вас пятьсот пятьдесят рубликов. Платите или пройдем в отделение милиции в Токсово, там вас научат правильно ездить на электричках.

Я достаю деньги, отдаю их контролеру, потому что мне совсем не интересно оказаться в милиции со своим дипломатом.

– Знаете, уважаемый, – объясняет контролер, – у нас закончились штрафные квитанции, я честный человек, я заполню их потом, но если вы мне не доверяете, то тогда пойдем разбираться в Токсовское отделение.

Идти разбираться в отделение я по-прежнему не желаю, поэтому говорю:

– Мы вам верим, можете сами заполнить потом штрафные квитанции.

Контролеры уходят, а Сидоров разливает по стаканам водку и говорит:

– Игорек, зря ты им столько много отдал, ты же не миллионер, блин, дал бы двадцать рублей, и они бы отвязались.

– Но у меня не было мелких денег. К тому же я не люблю скандалы.

Сидоров хвастается:

– А я бы мог их убить голыми руками, блин, но не стал, потому что не убиваю за такие маленькие деньги.

Я удивляюсь и спрашиваю:

– А за большие ты убиваешь?

– В Чечне убивал, но это все в прошлом. Один индусский атолла, который хотел обратить меня в иудейскую веру, сказал, блин, что бог меня за все простил, но я думаю, что атолла врет, потому что боль в моей душе не проходит, блин, поэтому я и не довожу себя до трезвого состояния, давай выпьем.

Мы опять беззвучно чокаемся и выпиваем. Поезд в это время проходит мимо заснеженного Кавголовского озера. Сидоров спрашивает:

– А ты знаешь, что Кавголовское озеро, блин, самое глубокое в мире?

– Нет.

– Теперь знаешь, блин. Его глубина тыща сто двадцать метров.

– А я и не знал, что озера бывают такими глубокими.

– Теперь знаешь.

Мы выпиваем еще по стаканчику, и бутылка заканчивается.

Наконец поезд подходит к станции Пери. Я подхватываю дипломат, и мы выгружаемся из вагона. Платформа немного раскачивается, но не потому, что от нее отходит поезд, а потому, что я сильно пьян, я пьян в стельку или в доску, или в дупель, меня штормит, я держу Сидорова под руку и что-то пою о горькой лаванде. Сидоров подводит меня к магазину и требует:

– Арбатов, возьми, блин, еще пару литров водки, а потом пойдем к тебе на дачу.

Я соглашаюсь, мы заходим в магазин и покупаем два литра водки. А еще через пять минут я пытаюсь открыть входную дверь небольшого домика. Ключ не хочет попадать в замок или замок уворачивается от ключа. И зачем я так много выпил? Сидоров ждет три минуты, отбирает у меня ключ и легко открывает дверь. Мы входим в дом, я ставлю дипломат на пол и вдруг спрашиваю Сидорова:

– Слава, а ты не хочешь заработать миллион?

– Хочу, – отвечает Сидоров. – За лимон я убью и президента... какой-нибудь компании, голыми руками, блин.

Я включаю свет, а Сидоров подходит к столу, ставит на него бутылки, потом вытаскивает из шкафчика стаканы, а из холодильника тушенку, квашеную капусту и говорит:

– Банкет продолжается, господа присяжные заседатели, блин, но командовать парадом буду не я.

– А кто будет? – спрашиваю я.

– Ты, потому что ты хозяин. Или замхозяина.

Сидоров наливает по полстакана водки, берет свой, теперь уже звонко чокается с моим и говорит:

– Арбатов, ты хороший мужик, блин, но за такую маленькую зарплату я не буду пилить твои дрова.

Я улыбаюсь:

– Слава, ты тоже отличный человек, и я заплачу тебе полмиллиона баксов.

Сидоров тоже улыбается:

– Арбатов, да ты совсем кривой, блин, полмиллиона баксов ты заплатишь ключнику Петру за пропуск в рай, блин, а мне хватит двух литров водки в сутки. С закуской, конечно. Надо затопить печь, у тебя тут не Африка.

Сидоров кажется мне прекрасным человеком, так что почему бы с ним не поделиться? Я говорю:

– Слава, у меня в дипломате алмазы на два миллиона долларов – случайно повезло, – и если их удачно продать, то хватит на четверых.

Сидоров интересуется:

– А кто третий и четвертый?

– Моя жена Александра и любовница Александра. Да! И еще мама пятая.

– Арбатов, ты, пьяный, смешнее, блин, чем мой отец: он после второго стакана предлагает издать мои стихи в Америке и сделать из меня второго Бродского.

– А кто твой отец?

– Да никто, пенсионер нищий, получит пенсию, блин, пропьет ее за четыре дня, а потом ходит и собирает пустые бутылки. Давай-ка лучше выпьем, миллионер хренов.

Мы чокаемся, выпиваем, закусываем, и я говорю:

– Слава, ты не обращай внимания на то, что я выпил лишнего, я не брежу и говорю совершенно серьезно: у меня в дипломате алмазы из Сибири, и именно за них бились бандиты тогда перед домом, а один из них с дипломатом ухитрился прыгнуть на мой балкон и там умер, ну, а его труп ты помогал мне перетаскивать на балкон Галкина.

Сидоров перестает улыбаться и спрашивает:

– И что же, этот дипломат сейчас здесь?

– Да, – радостно отвечаю я. – Я об этом тебе и толкую, мне ужасно повезло, а ты прекрасный человек, и я хочу с тобой поделиться, и ты сможешь издать свои стихи в Америке.

Абсолютно трезвый Сидоров говорит:

– Арбатов, это не похоже на розыгрыш, блин. Два лимона баксов – это такая охеренная сумма, за которую и Христос бы продался, но ему столько никто не предлагал. Давай-ка выпьем за эту тему, а потом откроем дипломат и посмотрим на алмазы. Я никогда их не видел, блин, два лимона баксов – это же суперсумма.

– Давай, – соглашаюсь я.

Сидоров наливает по полному стакану, как-то странно смотрит на меня и спрашивает:

– А ты, блин, не боишься, что я тебя убью?

Взгляд Сидорова становится пронзительным, он пригибает меня к земле. Маленький и щуплый Сидоров вдруг преображается в большого и грозного мужчину-зверя, в леопарда, готового прыгнуть на меня, прыгнуть и убить. Ощутив опасность, я перестаю улыбаться и отвечаю:

– Боюсь и поэтому отдаю дипломат тебе, а мне, если честно, деньги не нужны, мне вполне хватает зарплаты токаря, и мои Александры не привычны к большим деньгам.

Взгляд Сидорова смягчается, и он спрашивает:

– Арбатов, а ты что, альтруист, блин, что ли?

– Наверное, – пожимаю я плечами.

Сидоров окончательно становится прежним и говорит:

– Тогда я не буду тебя трогать, блин, и дам тебе десять тысяч баксов. Арбатов, это же огромная сумма, и ты сможешь не работать, а я, блин, поеду в Египет, не люблю я морозов России. Арбатов, пьем до дна за удачу, которая подставилась мне, блин, чтобы я ее поимел. Ха-ха-ха! Это колоссально, блин!

Мы чокаемся, выпиваем до дна (я впервые пью водку полными двухсотграммовыми стаканами), закусываем квашеной капустой, и Сидоров идет затапливать печку, потому что не любит морозов России. Вообще-то я тоже не очень люблю промерзлые помещения, где во время разговора изо рта идет пар, а у нас этот пар идет постоянно. Но я сейчас не способен на какие-либо действия, поэтому затапливает Сидоров. Он заталкивает в печь пачку старых газет, набивает до отказа дровами (с прошлого года осталось еще немного колотых дров), так что некоторые поленья торчат наполовину, и пытается поджечь, но у него ничего не выходит.

– Хреновая печка, блин! – ругается он.

Вообще-то эту печку я клал своими руками. Пять лет назад мама попросила меня найти хорошего печника, чтобы тот сложил печку в ее новом дачном домике, я нашел, привез его к месту работы, но допустил маленькую оплошность – налил ему стакан водки не после работы, как положено у всех печников – за первый дымок, а перед, потому что у Гаврилова (печника) так сильно тряслись руки, что он не попадал мастерком с глиной на кирпич. Гаврилов водку выпил, и руки его через минуту перестали трястись, зато стали подгибаться ноги, так что он сел на пол и сообщил, что в ближайшие четыре часа его тело не сможет работать, зато будет работать его умнейшая головушка, где скрыта вся ценная информация о печном деле. Короче, Гаврилов руководил, а я делал небольшую печь и к вечеру ее закончил и выпил сто пятьдесят граммов за первый дымок. Вместе с Гавриловым, конечно, который отказался даже от денег за информацию о печном деле.

В общем, Сидоров возится с печью, громко матерясь, а я незаметно для себя начинаю дремать.

Мою сладкую пьяную дрему нарушает чей-то занудный и противный кашель. Прислушавшись, я вскоре устанавливаю, что кашляю я сам, и кашляю я от дыма, которым заполнена вся комната. Я окончательно просыпаюсь, мгновенно трезвею и выскакиваю наружу. На небе светит луна, а из дверей маминого дома валит клубами дым. Твою мать! Пожара мне только не хватало! Представляю, как расстроится мама, если не удастся спасти ее славную дачку.

И тут я вспоминаю, что мы были в доме вдвоем с Сидоровым. О горе!.. Я набираю в легкие побольше воздуха и снова бросаюсь в дом. Из-за дыма ничего не видно, хотя где-то горят лампочки, дышать невозможно, из моих глаз текут слезы, глаза жжет, и они сами собой закрываются. Сидорова обнаружить не удается. Обратно я выползаю на четвереньках, кашляя, хрипя и обливаясь слезами. Отдышавшись, я встаю и принимаюсь бегать вокруг дачи с криками: «Слава! Сидоров! Слава!». Никто не отзывается. Тогда я мчусь к соседям, у которых имеется телефон, и они сразу же начинают звонить по 01, а старик Иван Степаныч говорит:

– Приедут минимум через два часа, потому что до ближайшей пожарной части тридцать километров, а пожарники быстрее, чем пятнадцать километров в час, не ездят, потому что хотят дожить до пенсии. В прошлый раз, когда горели Хохловы, они приехали через три часа сорок минут, когда и тушить-то уже было нечего. Так что нужно рассчитывать только на свои силы и вытаскивать из дома все ценные вещи, а мы поможем.

– Какие вещи?! – кричу я. – Там человек горит!

Соседи быстро одеваются, мы выскакиваем на улицу и видим... пять подъезжающих к маминой даче пожарных машин с мигающими синими фонарями на кабинах. Они останавливаются недалеко от дома, освещая его фарами, и почти сразу же вслед за ними к участку подлетают три легковушки и микроавтобус, из которых выскакивает не меньше десяти мужчин и женщин с микрофонами и телекамерами в руках. Одни снимают дом, из которого дым валит уже не только из дверей, но изо всех щелей и даже из-под крыши, другие подходят к пожарным машинам. Из них появляются крепкие мужчины в блестящих огнестойких костюмах, и женщина-репортер говорит в микрофон:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю