Текст книги "Служили два товарища"

Автор книги: Валерий Фрид

Соавторы: Юлий Дунский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

По звонкой дороге скакал верховой. В том году осень была сухая, холодная. От сухости и холода степь, лежавшая по обе стороны шляха, покрылась паутиной трещин. На краю степи стояло село. Туда и направлялся верховой.

Село это было маленькое и обиженное войной: обгорелый ветряк, церквушка с отбитой головою. Возле ветряка взвод пехотинцев проводил учения.

Бойцы штурмовали колючую проволоку, натянутую в три ряда: кромсали её садовыми ножницами, рубили лопатами, закидывали сверху соломенными тюфяками, чтобы по ним перелезть на ту сторону.

Верховой подъехал к командиру взвода и спросил, не нагибаясь с седла:

– Боец Некрасов – имеется у тебя такой?

Командир качнул головой – нету.

Всадник понаблюдал немного за пехотинцами, посмотрел, как они дерут и без того никудышные гимнастёрки об колючки проволоки.

– Не жалей портков, пехота! – крикнул он поощрительно. Сам верховой одеждой сильно отличался от замурзанных пехотинцев и был доволен этим. Папаху-кубанку он добыл смушковую, галифе – малинового сукна.

Комвзвода стерпел насмешку. У него был свой интерес.

– Слушай, товарищ… Как там насчёт наступления? Чего у вас в штабе болтают?

– А у нас в штабе не болтают, – кинул верховой через плечо и пустил коня рысью.

В селе, во всех его мазаных хатках, размещались бойцы 61-й дивизии. На белых каменных заборчиках сушились гимнастёрки и нательные рубахи.

Верховой остановился у церковного двора. Там заботливый к людям политработник проводил занятия по ликбезу. Аспидных досок взять было, конечно, неоткуда, бумаги тоже. Ученики – кто с усами, а кто и в бороде – выводили корявые буквы мелом на лопатах.

Всадник придержал коня и спросил:

– Эй, земляки… У вас бойца Некрасова нема?

– Некрасова нету. Пушкин есть! – крикнул боец в лаптях.

– Смотри, какай грамотей, – удивился верховой и сплюнул. – Прямо профэссор. И чего это тебя азбуке учат?

– Штабной!.. А штабной! – загалдели неграмотные. – Ты скажи там в штабе – наступать пора!

Но штабной не захотел разговаривать и поехал дальше.

Он остановился посреди базарной площади. Площадь была заставлена обозными телегами, тачанками пулемётной команды.

На одной телеге стоял курчавый молодой человек в пенсне и кожаной фуражке. Он вдохновенно декламировал:

 
Раз однажды у солдата
Еремеева Кондрата,
По невежеству-незнанью
Не слыхавшего про баню,
Завелися вши да гниды…
 

Бойцы, столпившиеся вокруг телеги, уважительно слушали. Послушал и вестовой из штаба. Потом тронул чьё-то плечо нагайкой и тихонько спросил:

– Это кто? Артист?

– Доктор, Семён Маркович… Всё сам сочиняет.

– Голова! – одобрил вестовой. – Слушай, тут Некрасова-бойца нету?

– Был, да куры склевали, – сердито сказал кто-то, кому разговор мешал слушать.

Вестовой отъехал. Вслед ему летело:

 
Вши бывают головные,
А бывают платяные —
Где какая вошь живёт,
То и кличку ту несёт!
 

Посреди площади стоял венский стул. На нём, широко расставив ноги в латаных сапогах, сидел комполка. Боец-татарин брил ему голову.

– Доброго здоровьичка, товарищ Приходько! – сказал вестовой. – Я бойца Некрасова шукаю… Не знаете такого?

Командир полка сдул с усов мыльную пену и ответил:

– Почему «не знаю»? Он со второй роты… Вон он, у колодца.

Вестовой глянул, но мало что увидел. Боец Некрасов нагнулся в колодец так глубоко, что наружу торчала только его казённая часть, обтянутая самодельными штанами из мешковины.

Подъехав поближе, вестовой прочитал на мешковине, на самом неподходящем месте: «и сынъ». (Отец, глава фирмы, достался, видимо, владельцу других штанов.)

– Некрасов! – сказал штанам вестовой. Из колодца гулко раздалось:

– Ну что?

– Сей минут отправляйся в штаб дивизии. Начдив тебя требует.

Недалеко от колодца дымила полевая кухня. Повар, услышав про штаб, насторожился.

– А я его не пущу! Нехай он мою ведёрку поймает… Он ведёрку упустил!

– Ты не командовай… Ишь, наел пузо, толстобрюх! – сказал вестовой злобно и несправедливо, потому что повар был нетолстый, скорее даже худой. Но это уж так с покон веков полагалось – попрекать поваров толстым пузом.

Боец Некрасов разогнулся. Был он очень большой, даже сутулился от своего высокого роста. Он положил багор, которым думал выудить ведёрко, и осторожно спросил у вестового:

– А зачем в штаб?

– Там скажут. Давай быстро.

Лошадь вестового перебирала тонкими ногами, тянула морду к колодцу, откуда пахло водой. Повар вздохнул и подобрал багор.

– В штаб – так в штаб… А чего там про наступление слыхать? Скоро?

– Покамест неизвестно.

– Это тебе неизвестно, – ехидно сказал повар. – А им, кто повыше, – очень хорошо известно…

Полевой штаб дивизии
4 ноября 1920 года

Карта Украины и Крыма.

– Дорогие товарищи! – слышится хрипловатый голос. – Вот вы смотрите на карту, и смотреть вам на неё – одно удовольствие. Всю Россию мы очистили от белой заразы, и осталась эта зараза только в одном Крыму А что такое Крым во всероссийском масштабе? Так, кое-что, пупочка. Вот я её ладошкой прихлопнул – и нет её на виду… Но так может рассуждать совсем глупый дурак. А мы с вами оценим боевую обстановку с умной точки зрения!..

Около карты стоял начдив. Комната была полна военных – в кожаных тужурках, во френчах, в гимнастёрках.

– И вы, товарищи политработники, – продолжал начдив, – должны вникнуть сами и довести до каждого бойца… Крым является последним оплотом для белых гадов. Мы их туда со всей России согнали – офицерья невпроворот, погон к погону стоят. Цельные полки из одних офицеров… и драться они будут озверело, имея против нас броневики, аэропланы и артиллерию всякого калибра… Вы меня спросите: зачем же нам переть против броневиков и артиллерии? Раз они всё равно заперты в Крыму и не высовываются…

Отвечаю: потому что они могут высунуться в любой момент, а их кусючее жало мы все, конечно, помним… Между прочим, Врангель ведёт спешные переговоры с Англией и Францией и если успеет заключить согласие о полной военной помощи, то наше дело будет швах. Но мы этого не смеем допустить. Вся советская Россия стоит у нас за спиной и просит раздавить этот змеючник… Теперь вы меня спросите: а как нам его раздавить, если Крым укреплён неприступно? Тут тебе Турецкий вал, тут Сивашские болота – всюду рвы, стены, колючая проволока, всюду сплошь пушки и пулемёты… Могу ответить: не знаю как, но только Крым будет наш. Потому что душа не может больше терпеть. Надо кончать войну и начинать мирную жизнь, которую все ждут, но никак не дождутся!.. И это будет радость и полная победа революции!..

Когда начдив говорил про мирную жизнь, в комнату протиснулся ординарец. Он дождался передышки и доложил:

– Товарищ начдив, к вам боец Некрасов. Который по срочному вызову.

– Пускай подождёт, – сказал начдив.

Боец Некрасов прохаживался взад-вперёд у входа в штаб. Помещался штаб в доме богатого колониста – полутораэтажном, крытом черепицей.

В своём ожидании Некрасов размышлял, вернётся ли весною аист в лохматое гнездо над крышей, к чему здесь, у штаба, стоит полевое орудие и зачем его, незаметного бойца Некрасова, потребовали к начальству Размышляя, он напевал себе под нос довольно бессмысленную песенку:

 
Служили два товарища… ага…
Служили два товарища… ага…
Служили два товарища в одном и тем полке…
 

На лавочке возле крыльца сидели рядком три кавалериста и лузгали тыквенные семечки. Были они, наверное, ординарцы или вестовые – балованный народ.

– «и сынъ»… – прочитал один из них на штанах Некрасова. – Эх, землячок, мало ты написал на своих галифях!..

– У него сиделка широкая, – сказал другой. – Туда всех можно напечатать: и сына, и отца, и святого духа.

Некрасов к таким шуткам давно привык и продолжал гулять своей дорожкой. Третий кавалерист – человек, видимо, злой и самолюбивый – крикнул:

– Ты отвечай, когда к тебе разговаривают! А то сдерём твои расписные – и ходи, свети кормой!

Некрасов опять ничего не сказал. Тогда третий кавалерист, будто не нарочно, сунул ему в ноги конец шашки. Некрасов споткнулся, но устоял. По-прежнему молча он протянул длинную руку и сорвал с кавалериста фуражку.

Затем нагнулся к станине пушки, приподнял её плечом и сунул фуражку под колесо.

– Ах, зараза! – закричал кавалерист и вскочил драться. Но тут с крыльца строго позвали:

– Некрасов! К начдиву По-быстрому!

Некрасов без торопливости двинулся к дверям.

Кавалерист погрозил его спине кулаком и пошёл выручать свою фуражку. Но, как он ни тужился, приподнять пушку не смог. На подмогу пришёл второй кавалерист, но пушка всё равно не поддавалась. Только втроём они исхитрились стронуть её и достать фуражку.

– Здоров бугай! – сказал, переводя дух, один из кавалеристов. И все трое уважительно поглядели на дверь, за которой скрылся Некрасов.

Совещание политработников кончилось. Теперь кроме начдива в комнате были только Некрасов и ещё один военный в летах – начальник штаба дивизии.

– Точно, – сказал начдив, глядя в какую-то бумажку. – Некрасов Андрей Филиппович. Всё сходится… Да ты садись, Некрасов.

Андрей сел, удивляясь неожиданному почёту. Начдив между тем говорил:

– Вот, черти, надымили!.. И махорка у них злая, хуже иприта… А я табак вообще презираю. – Он смущённо улыбнулся и постучал себя пальцем по груди. – Силикоз у меня… Но это присказка, а сказка вот какая: ты ведь в мирное время был фотограф?

– Так точно.

– Это хорошо. Это прямо замечательно. Сейчас мы тебя приладим к твоему родному делу… Трофимов! – крикнул он в сторону закрытой дверцы. – Волоки эту дуру сюда!

Дверь распахнулась, и ординарец внёс в комнату глазастый и ушастый аппарат на трёхногом штативе.

– Во!.. Боевой трофей, – объяснил начдив и закашлялся. А начштаба поднял голову от своих важных бумаг, чтобы добавить:

– Камера «Пате» и к ней плёнка, две тысячи футов.

– Так это же для киносъёмки, – разочарованно сказал Андрей.

А начдив продолжал радоваться:

– То-то и оно! Будет у нас теперь своя киносъёмка… А тебя назначаю съёмщиком.

– Не могу, товарищ начдив, – сказал Андрей в смущении. – Тут нужен специалист. Я с этой аппаратурой не знаком, у меня другая профессия…

Начдив перестал улыбаться. На скулах у него обозначились красные пятаки.

– Вот ты как заговорил!.. А у меня какая профессия? Я что, всю жизнь дивизией командовал?.. Я вот кем командовал! – Он выставил перед Андреем две тяжёлые ладони. – Да к ним кайло. Вот и вся аппаратура! Что это за «не могу»?! Я таких людей не люблю. Сказано тебе быть съёмщиком – значит, будешь! И кругом марш!

Андрей не первый день служил в армии. Спорить с начальством он не стал, а вытянулся и гаркнул:

– Есть!

Тогда начдив смягчился:

– Чудила-крокодила… Кино – это ж большое дело, кино! «В лохмотьях сердце», «Сказка любви роковой»… Сидишь – обмираешь! Или возьми видовые: «Приезд Пуанкаре в Алжирию», «Коронация короля Георга»…

Он перегнулся к Андрею и сказал хитро, как сообщнику:

– Но мы с тобой будем сымать совсем другое… У меня какая идея? Заснять наших красных героев, ихнюю революционную доблесть и славу!..

Начштаба слушал эту речь с плохо скрытым нетерпением. У него тоже были идеи.

– Меня это предприятие интересует в чисто военном аспекте, – сказал ой, едва начдив закрыл рот. – Вы, товарищ, наладите мне воздушную разведку В связи с предстоящим наступлением… Будете снимать с аэроплана перекопские укрепления белых. Ясно?

Седые усики у начштаба топорщились, два верхних зуба торчали вперёд, и был он похож на злую умную крысу. Андрей покосился на него и осторожно ответил:

– Постараюсь…

– Да, вы уж постарайтесь, – попросил начштаба своим интеллигентным голосом. – А то ведь пойдёте под трибунал.

Некрасов неприязненно поглядел на растопырившийся посреди комнаты аппарат и стал свинчивать камеру со штатива.

Севастополь
4 ноября 1920 года

В севастопольских ресторанах пили и шумели, пожалуй, больше, чем в мирное время. Ели, правда, поменьше. При гостинице «Париж» тоже был ресторанчик, и на зеркальных его стёклах многократно повторялось в золоте название гостиницы. Только изнутри оно читалось по-другому: «ЖИРАП».

За столиками сидели офицеры и штатские – офицеры с офицерами, штатские со штатскими.

– Почему «на бочке с порохом»? – говорили за одним столиком. – Генерал Врангель гарантирует, что в ближайшие двадцать лет Крым они не возьмут!

– Эка хватил – двадцать лет… Ну год, ну два, ну три…

За другим столиком офицер жаловался товарищу:

– Пара сапог – восемьдесят тысяч, портупея – двадцать тысяч. Гимнастёрка, дерьмо – тридцать тысяч. Откуда я возьму? У меня фамильных брилльянтов нету…

Неподалёку, под зелёными перьями пальмы, сидели два пожилых респектабельно одетых господина. Один из них, совсем лысый, волнуясь, говорил:

– Я это слышал от самого Василия Витальевича… Будем действовать на манер крымского хана. Перекоп неприступен. Отсидимся пока за крепостным валом, а там, глядишь, и набеги станем делать на Красную Русь!..

Сзади к нему подошёл молоденький прапорщик, пьяный до полного неприличия, с маленьким пистолетом в руке.

– Руки вверх! – гаркнул прапорщик.

Штатские вздрогнули, разговор сломался на полуслове.

Пистолет прапорщика на самом деле был зажигалкой, сделанной в виде браунинга. Но сидевшие за столиком этого не знали.

А прапорщик щёлкнул зажигалкой, вызвав к жизни жёлтый огонёк, и сказал:

– Прошу!

Господин с сигарой брезгливо отодвинулся:

– Идите… Идите спать, молодой человек.

Прапорщик, не обидевшись, отошёл.

– Да, так я говорю… Будем набеги делать, – продолжал свою мысль лысый. – За хлебом, за углём, за пленниками, наконец!

– Набеги, набеги, – разозлился господин с сигарой, и сумочки под его глазами задрожали. – Хватит, набегались!.. За Перекоп нам и носу казать на надо. А надо бы тут, в Крыму, развить земледелие, коммерцию… Показать наглядно: вон у большевиков мужик с голоду пухнет, а у нас благоденствует. Смотри, Россия, и выбирай!..

Прапорщик между тем успел пнуть своей игрушкой ещё кого-то из ресторанных посетителей и теперь вернулся к столику, где решались судьбы России.

– Р-руки вверх! – приказал прапорщик, забыв, что этих двух уже пугал.

Лысый вышел из себя:

– Ну что это, господи! Уберите же его. Это омерзительно!

На прапорщика закричали с других столиков:

– Лукашевич!.. Хватит тебе!.. Надоел!..

– А где Брусенцов?.. – вспомнил вдруг прапорщик. – Где мой Саша Брусенцов?

– Вот это правильно. Иди к нему… Он у себя в номере.

Прапорщик Лукашевич, ушибаясь о столы, пошёл к выходу Официант распахнул двери и выпустил его в вестибюль гостиницы.

Пройдя по тёмному гостиничному коридору, прапорщик отыскал нужный ему номер. Нацелившись зажигалкой, он толкнул ногой дверь и скомандовал:

– Руки вверх!

В ответ из тёмной комнаты ударило узкое пламя, грохнул выстрел. Прапорщик постоял секунду и упал головой вперёд…

В номере зажёгся свет. На кровати у стены сидел голый до пояса человек с пистолетом «манлихер» в руке. Рядом с ним лежала, зарывшись лицом в подушку, женщина. Видны были только спутанные длинные волосы.

Человек поглядел на того, кого только что застрелил, увидел погоны на узеньких плечах, светлый стриженый затылок и растерянно сказал:

– Так… Очень мило.

Из коридора слышалось хлопанье дверей, быстрый топот каблуков – соседи бежали узнать, в чём дело. Маленький номер сразу заполнился людьми, по большей части офицерами.

– Кого это?.. Что случилось? – спрашивали они друг у друга.

Стрелявший объяснил:

– Это Серёжка Лукашевич… Я в темноте не узнал.

В номер торопливо вошёл загорелый плечистый полковник. За ним шла девушка – сестра милосердия.

– Поручик Брусенцов! Что здесь происходит? – недовольно спросил полковник. – Кто стрелял?

Брусенцов встал было с постели, потянув за собой простыню, которой прикрывался. Но простыня была одна на двоих. Ойкнув, женщина рванула её на себя, и Брусенцову пришлось снова сесть. Так, сидя, он и отвечал полковнику:

– Стрелял, естественно, я… – Он со злобой поглядел на тяжёлый австрийский пистолет. – В комнату кто-то ворвался и заорал: руки вверх!.. А у меня под подушкой пистолет. Я и выстрелил… А это, оказывается, Лукашевич, адъютант Миронова… Что, зачем – понять не могу!..

– Попрошу имя и фамилию вашей дамы, – сказал полковник.

Брусенцов, несколько смутившись, повернулся к женщине:

– Как тебя зовут?

Та подняла на полковника испуганные глаза:

– Ксана… Нестеренко Ксения.

– Вы подтверждаете слова поручика?

– Да. Всё так точно и было, как они рассказали. Тот с револьвером зайшол, а они…

– Да не револьвер это, – с досадой перебил кто-то из офицеров. – Зажигалка… Он пошутить хотел.

– Вот и пошутил, – сухо сказал полковник. И велел женщине: – Одевайся и можешь идти… А вам, поручик, тоже советую одеться. И, пожалуйста, сдайте мне оружие. Вы под домашним арестом.

Брусенцов молча отдал полковнику пистолет.

Сестра за это время успела с помощью двух офицеров перевернуть Лукашевича на спину и расстегнуть на нём китель. Теперь она поднялась с колен и сказала:

– По-моему, он умер… Пульса нет.

Никто не перекрестился, не снял фуражку – как-то обстановка не располагала.

– Сестра, – попросил полковник. – Может быть, вы побудете с ним? До прихода врача?

Сестра покорно кивнула.

…Прапорщик лежал уже не на полу, а на постели Брусенцова. Рядом сидела сестра милосердия. Сам Брусенцов, в английском френче и бриджах, шагал по комнате, скрипя сапогами. Больше в номере никого не было.

– Ну что вы на меня смотрите, как… как сова из дупла, – раздражённо сказал Брусенцов. Сестра, действительно, смотрела на него с непониманием и страхом. – Молчим?.. Понятно. Убить мерзавца презрением.

Тогда сестра отвела глаза и сказала:

– Может быть, вы уйдёте? Вы уже своё сделали.

– Куда это я уйду? Я здесь под домашним арестом… Мой дом – моя крепость.

– Такие люди, как вы… – сказала сестра дрожащим голо» сом, – опозорили белое дело… Из-за таких нас ненавидят.

Поручик поглядел на её милое расстроенное лицо и буркнул:

– Много вы понимаете…

Он, видимо, хотел этим ограничиться, но не выдержал и заговорил снова:

– Да, по-идиотски убил приятеля… Так ведь время идиотское!.. Все с ума посходили! – Он вдруг усмехнулся. – И вы тоже сумасшедшая. Тут покойник лежал, вам бы плакать или молиться, а вы про белое дело рассуждаете… Ну что ж, очень мило. Давайте про белое дело…

Брусенцов поглядел на неё опять, и она в первый раз заметила, что глаза у поручика серо-синие, цвета сабельной стали.

– А вы знаете, – сказал он, – что через месяц ни вас, ни меня и вообще никого из наших тут не будет?.. Против нас стотысячная армия. Сто тысяч голодных и злых пролетариев. Да они эти неприступные укрепления зубами прогрызут!..

Сестра подняла к лицу дрожащую ладошку, будто загораживаясь от Брусенцова.

– Какой вы всё-таки скверный человек… Вы боитесь – и вам надо, чтобы все боялись. Чтобы потеряли надежду… Зачем? Что я вам сделала?

– Вы мне? Ничего.

Поручик взял из вазы на подоконнике виноградинку, положил в рот. Потом спохватился и переставил вазу поближе к сестре.

– Ешьте виноград.

Она молча отпихнула вазу. Но Брусенцов, занятый своими мыслями, даже не заметил этого.

– Люди готовы поверить в любую чушь. Только правде никто не верит… У вас у всех одна надежда – Крым. Отберут его, и куда вы денетесь?.. Господа офицеры пойдут в дворники, дамы – на панель… Присутствующие исключаются.

Дверь распахнулась, и вошёл офицер, тоже поручик, в черкеске. За ним шли двое солдат. Офицер поклонился сестре, а Брусенцову сказал:

– Саша, поздравляю. Ты под следствием.

Он глянул на покойника и сочувственно поцокал языком.

– Жалко, жалко мальчишку… А?.. Во цвете лет… Ну, пошли.

Бруснецов снял с вешалки шинель и полевую сумку. Потом спросил поручика:

– У вас на конюшне стоит мой Абрек. Скажи Петренке, чтоб смотрел за ним. И пускай проезжает каждый день.

– Слушаю и повинуюсь… Гляди, что у меня есть. Улыбка Антанты.

Поручик в черкеске показал на свои газыри. В них были напиханы сигары. Одну штуку он вытянул и предложил Брусенцову:

– Бери… На губе пригодится.

Сестра спросила:

– Простите, а где же доктор?

Офицер не знал, но галантно ответил:

– Мадемуазель, он будет с минуты на минуту.

Уже в дверях Брусенцов остановился.

– Да! Ещё одно дело… Милосердная сестрица, где я вас найду? По какому адресу?.. Мы с вами не доспорили.

Сестра закусила губу и промолчала.

– Нет уж, вы ответьте. А то ведь я не уйду – Брусенцов уселся на стул посреди комнаты. – Будет грандиозный скандал.

– Будет, – с готовностью подтвердил поручик в черкеске. – Он не пойдёт. Нижние чины откроют огонь… К чему лишние жертвы?

– Хорошо, – сказала сестра и почему-то улыбнулась. – Я живу на Корабельной улице. Адмиральский переулок, крайний дом.

– Не знаю, но отыщу.

И Брусенцов двинулся к двери.