Текст книги "Десять лет спустя"

Автор книги: Валерий Сегаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Совершенно верно, – подтвердил Горький.

– Да-да, теперь и я припоминаю, – сказал Федор. – Я бы с удовольствием, ребята, но я в ближайшие дни сильно загружен. Вот если бы недельки через две-три!

– Идет! – согласился Ульянов. – Будет настоящая зимняя охота! Значит решено! Разгружайся со своими делами, Федор, и махнем в Бернгардовку на лося… Нам предстоит такой кайф, Бени, а ты собираешься удрать в свой сраный Неаполь.

– Если вы хотите уехать из этой страны, молодой человек, – очень серьезно сказал Шаляпин, – я вполне одобряю ваше решение. Володька очень хорош в своих теориях, но, между нами говоря, я не хотел бы принимать личное участие в практическом осуществлении этих теорий.

– Но мы стоим за справедливость! – пламенно воскликнул Бени.

– За справедливость! – усмехнулся Шаляпин. – Вы ведь каждый божий день видите эту публику, – этих бездельников в соболях и бриллиантах, разъезжающих по Невскому в дорогих каретах; вы видите грязных невежественных попов, нанятых этими бездельниками, чтобы дурманить народ. Неужто вы думаете, что эти кровопийцы уступят вам хотя бы кусочек своего пирога из чувства справедливости?! Неужели вы еще не поняли, что самое большое наслаждение для человека – наблюдать страдания своего ближнего, особенно если этот ближний принадлежит к другому классу общества! Все эти люди удавятся из-за мельчайшей крупинки своего богатства и своих незаслуженных привилегий. Володька мог бы быть среди них, но он встал по другую сторону баррикады. У меня на это никогда не хватит мужества. Максимум на что я способен – это соблюдать известный нейтралитет. Я понимаю, что Россия в один прекрасный день неизбежно пройдет через кровь, но лично я надеюсь провести этот день в Париже.

– Вы рассуждаете малодушно, – возмутился Бени. – Такие люди, как вы, губят страну!

– Зато они не гибнут вместе со страной! – хладнокровно возразил Шаляпин. – Подумайте, Бенито! Настанет день, когда все вы пойдете против них. Вы будете голодные и оборванные, в слезах и соплях, с детьми на плечах, с обрезами за пазухой и кухонными ножами в зубах; они же – холеные и жирные, воняющие французским одеколоном и до зубов вооруженные, а все же бессильные против вас. В тот день они ответят за все!

Не на шутку распалившийся Федор налил себе полный стакан водки, никого не приглашая, выпил и налил опять. В эту минуту он пил водку, как пьет воду человек, которого мучит жажда.

Все молчали, причем Ульянов выглядел слегка удивленным. Выпив, Федор заговорил вновь.

– Они стращают вас Страшным судом, хотя сами, разумеется, в него не верят. Но Страшный суд – это не сказки! В тот день они сами в этом убедятся! Собственной шкурой почувствуют!

Осветилась узкая щель между полом и дверью спальни: Федор стучал могучими кулаками по столу и орал так, что разбудил трезвую, мирно спавшую Надю. Ульянов решил, что пришла пора вмешаться.

– Ты хорошо излагаешь, Федя, – сказал он, – но какое это имеет отношение к зимней охоте и рождественским празднествам?

– Никакого, – ответил Шаляпин. Он имел сейчас вид человека, который очень быстро куда-то бежал, а затем внезапно сменил направление на прямо противоположное и, естественно, потерял при этом скорость. После некоторой паузы он растерянно спросил: – но причем тут рождественские праздники?

– А при том, – ответил Ульянов, – что в свое время Бени вернется в Италию, но зачем это делать перед Рождеством?!

– Потому что мне здесь скучно, – вставил свое слово Бени.

– Осенью в Петербурге всегда скучновато, – заметил Федор. – Особенно поздней осенью. Зима в этом году задерживается, но она уже не за горами. Поначалу я неправильно понял Володю. Я думал, что он уговаривает вас остаться в России на постоянное место жительства. Против этого я возражал. Но провести в Питере рождественские каникулы – это совсем другое дело. Конечно же не стоит покидать Санкт-Петербург сейчас! Рождество и Новый год – главные зимние праздники, которые лучше всего встречать на севере, а вы как раз и находитесь в самой северной столице мира, – севернее не бывает! Вы замечательно встретите здесь Новый год, Бенито! Вдарят крещенские морозцы; бабы оденутся в шубки и начнут страстно выдыхать пар изо рта, требуя, чтобы их согрели; а мы будем целыми днями пить водку, играть в снежки и съезжать на санках с самых высоких в Европе ледяных гор. Верьте мне и особенно верьте Володьке, молодой человек. Володька порой слегка надоедлив со своими теориями, но по части отмечания праздников он незаменимый человек. Новый год в Санкт-Петербурге! Что может быть прекраснее?! «Мороз и солнце; день чудесный!..» Как там дальше, Володька?

Ульянов с пьяным чувством продекламировал:

Мороз и солнце; день чудесный!

Еще ты дремлешь, друг прелестный – Пора, красавица, проснись:

Открой сомкнуты негой взоры Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись!

– Володька у нас мастак по части всяческой словесности! – добродушно прогремел Федор и дружески хлопнул Ульянова по спине с такой силой, что у менее крепкого, чем наш герой, человека, вероятно уже сломался бы позвоночник. – Друзья мои, давайте выпьем за Володьку по целому стаканчику водки!

… А потом пел Шаляпин. Пел щедро, много, выбирая то, что особенно любил Ульянов. Тут были и величавая, по-военному строгая баллада «В двенадцать часов по ночам…», и зловещий «Трепак» Мусоргского, и многое, многое другое. Если бы Крупская разбиралась в пении и узнала этот голос, разносившийся по всему дому, она непременно напустила бы на себя восторженный вид и выскочила бы в гостиную, а потом еще долго бы всем рассказывала, что принимала у себя «самого» Федора Шаляпина. Увы, добрая и глуповатая Надя ни о чем не догадывалась и только мысленно чертыхалась, негодуя, что какой-то очередной алкоголик из числа ульяновских друзей мешает ей спать.

7 декабря 1905 года

В семь часов вечера великий князь Михаил Александрович Романов сидел за столом в уже знакомой нам гостиной князя Путятина и читал один из последних выпусков нелегальной газеты «Рабочее дело».

Вероятно, его царственный брат был бы весьма удивлен, если бы узнал, что Михаил, вместо того чтобы торчать в казарме вверенного ему кирасирского эскадрона, уютно сидит в теплой гостиной и читает большевистскую пропаганду. Справедливости ради отметим, что газету эту Михаил видел впервые и листал ее от нечего делать, коротая время в ожидании своего друга Сергея Николаевича Путятина.

Михаил уже подумывал, не выпить ли ему в одиночестве, но как только огромные стенные часы отбили семь ударов, на пороге гостиной появился Черный Князь. Вместо приветствия Сергей Николаевич совершенно бесстрастно произнес:

– Если наследник престола читает «Рабочее дело», значит дни Российской империи действительно сочтены.

– Ну, во-первых, я больше не наследник престола, – без особой грусти заметил Михаил.

– Потенциально вы все-таки наследник. А что во-вторых?

– А во-вторых, это ваша газета; я ее просматривал из чистого любопытства. Весьма опасная, кстати сказать, газетка! Интересно, куда смотрит мой брат?

– Она уже закрыта; третьего или четвертого дня.

– Я думаю, это Витте его надоумил, – предположил Михаил.

– Большевики сами закрыли газету, опасаясь преследований, – объяснил Путятин.

– Я всегда поражался вашей осведомленности, князь. Откуда вы все это знаете?

– Имею полезные связи, ваше высочество, или вернее сказать: располагаю ценными собутыльниками.

– Странно, – задумчиво произнес Михаил. – Мне всегда казалось, что ваш круг общения крайне узок.

– Узок, зато подобран со вкусом, – цинично ответил Путятин.

– Интересно, – печально спросил принц, – я, как брат императора, также являюсь полезным знакомым?

– Да нет, – усмехнулся Астролог. – Говоря откровенно, ваше высочество, пользы от вас немного. Просто я питаю к вам слабость.

– Благодарю вас, князь, и за любовь, и за откровенность.

Путятин поклонился.

– А кто же, позвольте полюбопытствовать, ваш самый ценный собутыльник? – спросил Михаил.

– Несомненно, начальник Петербургского охранного отделения.

– Как!? – удивился Михаил. – Вы близки с Барсукевичем?

– Благодаря ему, я и в курсе всех новостей.

– Неужели Барсукевич по пьянке выбалтывает вам свои секреты?

– Ну, это слишком сильно сказано. Просто есть немало вещей, которые генерал – неглупый, но не слишком усердный служака – не считает нужным от меня скрывать. Другими словами, он прекрасно понимает, что через меня до императора ничего не дойдет, а на пользу дела ему попросту наплевать… Или почти наплевать.

– Так это его общество вы вчера вечером предпочли моему? – беззлобно спросил Михаил.

– Что поделаешь, ваше высочество, – дела.

– Узнали много ценного?

– Да, пожалуй. Впрочем, для вас ничего особо интересного.

– Ну, а все-таки?

– Нет, право, ничего особенного… Расскажите лучше, что именно вы читали в этой газете?

– Да вот эту статейку… Какой-то Н. Ленин.

– Этот «какой-то» Н. Ленин – в высшей степени примечательная личность, – сказал Путятин.

– Вы и его знаете? – удивился Михаил.

– Я знаю этого парня уже лет двенадцать.

– Ах да, вы же старый социалист.

– Я настолько старый социалист, что перестал быть таковым, еще когда Н. Ленин пешком ходил под стол. Кстати, почему вы не пьете? Распорядиться, чтобы подали портвейн?

– Да нет. Сегодня как-то промозгло и хочется водки, но водку я один не пью; вот и ждал вас.

Путятин позвонил, отдал необходимые распоряжения и отправился переодеваться.

Четверть часа спустя, эти странные друзья уже сидели друг против друга, причем перед каждым из них на огромной чугунной сковороде шипела и пузырилась яичница с салом, а между этими сковородами отлично разместились пузатая бутылка водки и миска с солеными огурцами.

– Вы кажется начали мне рассказывать про г-на Ленина, князь, – возобновил беседу Михаил. – Статью, с которой я ознакомился, мог написать разве что неудачник, человек неудовлетворенный своим положением в обществе.

– Вы ошибаетесь, ваше высочество, – холодно сказал Путятин. – Ленин – подлинный русский интеллектуал, блестящий адвокат, человек всесторонне развитый и образованный. Кроме того, он вполне обеспечен материально, и его ни в коем случае нельзя назвать неудачником.

– Откуда же такое недовольство?

– Просто существует определенная категория людей, понятия которых о престиже и о своей роли в обществе отличаются от представлений об этом большинства обывателей.

– Выходит так, князь, что меня вы считаете обывателем, а некоего г-на Ленина… Кстати, это настоящее имя?

– Его настоящее имя – Владимир Ильич Ульянов, – все также бесстрастно ответил Черный Князь, не обращая внимания на упрек, прозвучавший в словах принца крови.

– Вы определенно сочувствуете социал-демократам, князь, – печально сказал Михаил.

– Я скорее интересуюсь их идеологией, – уточнил Путятин. – А что до сочувствия, то у г-на Ульянова столь блестящий гороскоп, что мне просто боязно вставать ему поперек дороги.

– Впервые слышу, что вы чего-то боитесь, князь.

– Я ничего не боюсь, кроме гороскопа г-на Ульянова.

– А что в этом гороскопе особенного?

– Распространяться на сей счет не позволяет мне мой собственный гороскоп, – ответил Путятин, и трудно было понять,

– говорит он всерьез или просто уклоняется от ответа.

– А что ваш гороскоп?..

– Он советует мне быть скромным, ваше высочество.

– Ну, а все-таки?

– А все-таки, давайте выпьем, мой принц! – и Сергей Николаевич Путятин наполнил рюмки.

19-20 декабря 1905 года

Дело было незадолго до Рождества, а точнее в понедельник, 19 декабря 1905 года, ровно в девять часов тридцать минут утра, в одном из просторных кабинетов Зимнего дворца.

В это время полковник Бздилевич всегда приходил на службу. Он, вообще, императорствовал как какой-то канцелярский работник. Ежедневно приходил, как на службу, в половине десятого, заканчивал – в два часа пополудни. В течение этого времени он иногда вызывал министров или председательствовал на собраниях, но чаще всего просто давал аудиенции лицам, записавшимся к нему на прием. Этому распорядку полковник изменял крайне редко, а зимой – практически никогда.

Заметим попутно, что зима, наконец, наступила. В тот год она пришла в Петербург гораздо позже обычного, лишь в начале второй декады декабря, и сразу, как по волшебству, земля и крыши домов укрылись белым, пока еще чистым покрывалом, Нева встала, каналы и небольшие речки также замерзли, синие от инея деревья стояли голые и некрасивые, и, вероятно, город имел бы совсем унылый вид, если бы не рождественские декорации и не предпраздничная веселость добрых горожан.

Однако всенародное радостное оживление по поводу приближения двух самых любимых празников – Рождества и Нового года – никак не задело вечно угрюмого полковника Бздилевича. Последнему русскому императору постоянно сопутствовали какие-то мелкие неприятности, да и сам он любил создавать себе препятствия, чтобы затем их преодолевать.

В то утро, явившись на «службу», император просмотрел список записавшихся на прием, удовлетворенно хмыкнул, увидев там нужное имя, и приказал немедленно просить генерала Барсукевича.

Генерал вошел с самодовольным, даже слегка напыщенным видом, что однако не мешало ему усердно и униженно кланяться по мере приближения к императорскому столу. Противоречие это объяснялось тем, что с одной стороны Адольф Арнольдович успешно выполнил возложенное на него императором поручение, но с другой

– стал в результате этого обладателем некой страшной тайны, само владение которой грозило разрушить его холуйское благополучие.

– Входите, входите, генерал, – нетерпеливо произнес полковник Бздилевич. – Портвейна? – император жестом указал на инкрустированный столик, на котором стояли две бутылки «Рубина» и несколько стаканов.

Генерал послушно откупорил бутылку, наполнил стаканы, и вдруг, словно повинуясь некой колдовской силе, рубиновое вино, бывшее таким темным и безликим в запыленной зеленой бутылке, ожило, заиграло и заискрилось, смешавшись с дорогим богемским хрусталем. «Рубин» оживает в хорошем хрустале, как старый рубиновый камень – в новой дорогой оправе», – подумал полковник Бздилевич. Он наблюдал это таинство почти ежедневно, и почти ежедневно, наблюдая его, становился поэтом. Вот и сейчас полковник зажмурил глаза и с наслаждением выпил стакан этой излюбленной им красненькой и вонюченькой жидкости.

Не без сожаления вернувшись к прозаической действительности, типичным голосом человека, только что принявшего стакан, император произнес:

– Ну-с, что новенького, генерал? Узнали что-либо про нового полковника Бздилевича?

– Ничего конкретного установить не удалось, и я по-прежнему придерживаюсь того мнения, что личность эта мифическая, и ваше величество напрасно беспокоится по сему ничтожному поводу.

Настоящий полковник Бздилевич с сомнением покачал головой и задал новый вопрос:

– Ну а как у вас с генеалогией, Адольф Арнольдович? Да вы присаживайтесь! Что это вы сегодня такой робкий?

Барсукевич и впрямь был в этот день явно не в своей тарелке, видимо от того, что знал то, что было для него весьма опасно знать, а также от того, что он прекрасно понимал как опасно демонстрировать эти свои знания самому императору. Неуверенно потоптавшись на месте и выпив при этом полстакана вина, он сел, наконец, напротив Бздилевича и положил перед собой черную кожаную папку.

– Что в этой папке? – нетерпеливо спросил царь.

– Здесь то, что вы просили, ваше величество, – ответил начальник охранного отделения и извлек из папки сложенный вдвое лист бумаги довольно большого формата.

Николай взял бумагу из рук генерала и развернул ее.

– Что это такое? – спросил он.

– Генеалогическое древо рода Ульяновых.

– И родоначальник его?

– Федор Кошка, ваше величество.

– Федор Кошка! – воскликнул полковник Бздилевич. – И эти Ульяновы являются потомками Петра III и графини Воронцовой?

– Да, ваше величество.

– Кто-нибудь посвящен в эту тайну?

– Ни одна живая душа, ваша величество! Я собственноручно копался в архивах, сопоставлял факты, выискивал необходимые доказательства; мне пришлось даже ненадолго отлучиться из Санкт-Петербурга, но я все сделал самостоятельно.

– Хорошо, – сказал Бздилевич и углубился в изучение генеалогии. – Как явствует из составленного вами документа, – сказал он после непродолжительного молчания, – истинным главой дома Романовых на сегодняшний день является некий Владимир Ильич Ульянов.

– Именно так, ваше величество.

– Знает ли он об этом? – задумчиво спросил Николай, и непонятно было, адресуется этот вопрос генералу, или император просто размышляет вслух.

– Уверен, что он ничего не знает, ваше величество, – высказал свое мнение Барсукевич.

– Откуда может быть такая уверенность, Адольф Арнольдович? Люди ведь обычно интересуются своими предками.

– Обычно – да, но в данном случае мы имеем дело с не совсем обычным человеком. Я давно его знаю.

– Вот как?

– Дело в том, ваше величество, что этот Владимир Ульянов довольно-таки известная личность, и у нас в отделении на его имя имеется весьма объемистое досье.

– Кто же он?

– Адвокат по образованию и крайне опасный социалист.

– Ne nos inducas in tentationem, et libera nos ab advocatis, – тихо произнес полковник Бздилевич.

Не знавший латыни Барсукевич счел за благо промолчать.

– А известно ли вам, генерал, где сейчас находится этот г-н Ульянов, и чем он занимается?

– Повторяю, ваше величество, этот человек – крайне опасный социалист. Десять лет назад он проходил у нас по делу о «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса». Кстати, он возглавлял тогда эту организацию. Был арестован, провел в тюрьме четырнадцать месяцев, затем отправился в ссылку. После истечения срока ссылки Владимир Ульянов несколько лет прожил за границей, но сейчас он вновь в Петербурге. Время от времени в большевистских газетах появляются крайне вредные и опасные статьи, подписанные именем Николай Ленин. У меня есть подозрение, ваше величество, что Владимир Ульянов и Николай Ленин – это одно и тоже лицо.

– А нет ли у вас подозрения, – спросил император, – что этот Ульянов и новоявленный полковник Бздилевич – одно и тоже лицо?

– Убежден, что это не так, ваше величество. Владимир Ульянов – непримиримый противник монархии. Его совершенно не интересует ни свое, ни чье-либо аристократическое происхождение. Это крайне опасный враг, но он безусловно не самозванец.

Император несколько успокоился.

– Для нас, генерал, главное, чтобы этот Ульянов ничего не знал и не заявлял о своих правах.

– Думаю, что на этот счет ваше величество может не беспокоиться, но Ульянов опасен по другим причинам.

– Это уже совсем другая проблема, Адольф Арнольдович. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что революция на дворе, и я окружен массой врагов, но то, что одного из них зовут Владимир Ульянов, в сущности, ничего не меняет.

В известной логике императору нельзя было отказать. Он заметно оживился, выпил еще один стакан портвейна, и, уже совсем успокоившись, осведомился разве что из чистого любопытства:

– Раз у вас имеется досье на этого человека, то у вас, вероятно, найдется и его фотография, генерал? Любопытно было бы взглянуть на отпрыска столь благородных кровей.

– Я захватил с собой фотографию, ваше величество, – сказал Барсукевич и извлек карточку из той же черной кожаной папки.

– Любопытно! – воскликнул полковник Бздилевич и взял фотокарточку из рук генерала.

Внезапно выражение его лица изменилось, и ужасное богохульство сорвалось с его губ.

– Ебаны в рот! – заорал полковник. – Опять этот педераст на мою голову!

– Разве вы знаете этого человека, государь? – удивился Барсукевич.

Император позвонил и приказал камердинеру принести новую бутылку портвейна, да желательно покрепче.

– Вы правы, генерал! – с искаженным от злобы лицом произнес Бздилевич. – Это очень опасный человек… От него следует избавиться.

– Забрать и уничтожить этого человека в сегодняшней политической ситуации не совсем безопасно, – сказал начальник охранного отделения. – Взять его конечно можно, но расстрелять…

Генерал с сомнением покачал головой.

– Есть ведь и другие, менее легальные, зато более надежные способы, – сказал Николай. – Действуйте, генерал!

Барсукевич поклонился.

– И внимательно следите за появлением того полковника Бздилевича, – добавил император. – Вся жандармерия должна быть предупреждена.

Барсукевич еще раз поклонился.

– Давайте еще по стаканчику, генерал, – сказал Бздилевич, – и за работу!

* * *

Пока узурпатор строил свои злобные планы, истинный наследник престола, даже не подозревавший о своих правах и вообще чихавший на всяческую геральдику, собирался с друзьями на зимнюю охоту.

Последний поезд в сторону Ладоги отправлялся с Финляндского вокзала ровно в полночь. Охотники спланировали переночевать в трактире неподалеку от станции Бернгардовка и перед рассветом выйти на поиски лося, так как именно в такой час встреча с исполином северных лесов представлялась наиболее вероятной. По возвращении с охоты друзьям (всем, кроме Шаляпина) предстояло принять участие в заседании ЦК РСДРП, поэтому добыть свеженького мясца представлялось крайне заманчивым.

Итак, вечером, 19 декабря подготовка к охоте шла полным ходом: Пятница начищал обрезы и тесаки, Федор методично набивал свой видавший виды рюкзак разнообразной снедью, Леха старательно намывал старые объемистые фляги, а Ульянов с Бени отправились к Каскаду, дабы было чем эти фляги наполнить.

– Я никогда тебя не спрашивал, Бени, – обратился к приятелю Ульянов, едва они вышли на Невский, – а случалось ли тебе в жизни охотиться?

– Никогда, – признался итальянец.

– Так я и думал. Тебе, конечно, невдомек, что главное на охоте – это фляга!

– Фляга? – удивился Бени.

– Да, да, именно фляга! Я часто охотился в Сибири, когда был в ссылке, так что можешь мне поверить. Чего только не случается на охоте! Порой добрый глоток из фляги пуще ружья пригождается.

– А что может случиться? – встревожился Бени.

– Да все, что угодно! Один мой знакомый барон как-то встретил в лесу волка. Страшный такой волчище, а барон, как назло, не вооружен и беспомощен. Что делать? К счастью, мой барон решителен, находчив и смел. Он засунул кулак волку в пасть, захватил его внутренности, крепко рванул и вывернул зверя, как рукавицу, наизнанку!

– Кажется, я читал про этого барона, – неуверенно произнес Бени.

– Да, конечно, – улыбнулся Ульянов. – Разумеется, я шучу.

Беседуя подобным образом, друзья бодро шагали по вечернему Невскому, а к Льву Абрамовичу тем временем заглянул Гришка Распутин, которого полковник Бздилевич отправил за портвейном.

Случайно ли, или то были происки князя Путятина, но не успел Распутин упаковать бутылки в суму, как в магазин вломились два брата-атлета – негр и еврей. Скорчив зверскую рожу, еврей железной ручищей схватил Гришку за шиворот, оторвал от пола и заорал:

– Этот!?

Подпортив воздух, Распутин висел, болтая ногами и жалобно скуля. Негр подошел к нему вплотную, улыбнулся насмешливо (Гришке показалось – дьявольски) и на довольно приличном русском языке осведомился:

– Последний раз вас спрашиваем: будете работать?

– Буду, – быстро сказал Распутин, чтоб хоть что-то сказать.

Тотчас могучая рука еврея опустила беднягу на пол.

Лев Абрамович стоял за прилавком и молча наблюдал за этой сценой, благоразумно ни во что не вмешиваясь. В ту самую минуту, когда Гришка обрел свободу и начал, пятясь, продвигаться к выходу, в магазин вошли Ульянов и Бени.

– Лева! – воскликнул наследник престола. – Ты, я вижу, опять на мели и пытаешься отобрать бухло у этого бедняги… Это пижонство, Лев Давидович, чистой воды пижонство!

– Ульянов заговорил шутливо-наставительным тоном. – Культурный молодой человек из хорошей еврейской семьи стремится отнять последний стакан пива у своего ближнего!..

– Рад тебя видеть, Володя, – сердечно сказал Лев Бронштейн, как только Распутин вышел из магазина. – Мы тут разыгрывали небольшой спектакль с целью оказать маленькую любезность одному моему старинному знакомому.

– Вот как!?

– Да. Жаль только, что ты неосторожно произнес вслух мое имя.

– Неужели ты стал таким серьезным революционером, Лева, что даже упомянуть твое имя в присутствии какого-то вонючего оборванца небезопасно!?

– Этот вонючий оборванец не так прост, как ты думаешь,

– задумчиво произнес Лева. – Особа, приближенная к императору! Ладно, черт с ним!.. Кстати, это мой друг Иван Абрамыч Ганнибал! – сказал он уже совсем другим тоном. – Прошу любить и жаловать.

– Вот как!? – улыбнулся Ульянов. – Бени, познакомься, это арап Петра Великого!

– Вы хотите сказать..? – начал Бени, но не закончил.

– Лева, конечно, шутит, – сказал негр. – Меня зовут Абрагам.

– Очень приятно, – сказал Ульянов и пожал арапу руку.

– Давай, Абраша, выпьем за знакомство… Лев Абрамович, упакуйте нам, пожалуйста, пять бутылок водки и две «Ерофеича», а одну бутылочку водочки откройте сейчас.

* * *

Вернувшись в Зимний дворец, Распутин занес узурпатору сумку с портвейном и, сославшись на нездоровье, уединился в отведенной ему комнате. Было от чего почувствовать себя нездоровым!

Гришкина комната была, вообще говоря, очень большая, но для Зимнего дворца – маленькая. По просьбе самого Гришки, не привычного к роскоши, обставили его комнату простой и грубоватой мебелишкой. Впрочем, стол был массивный и устойчивый, четыре дубовых стула – под стать столу, а огромная кровать с клопами и тараканами вполне могла бы служить предметом гордости какого-нибудь уездного дворянчика.

Какое-то время Гришка посидел за столом, нервно постукивая по нему жилистым кулачком, затем походил взад-вперед по комнате и, наконец, не выдержав, сбегал к полковнику Бздилевичу и попросил у него пару бутылок портвейна. Полковник, хоть и был скупердяй изрядный, одну бутылочку выделил. Вернувшись к себе, Распутин выпил два больших стакана темно-багрового вина и, обхватив руками свою лохматую башку, принялся думать.

Положение было не из легких. Князь Путятин отнюдь не выглядел шутником, а мавр и, особенно, жид произвели на Гришку такое же ужасное впечатление, какое в эпоху великих географических открытий производили на голых и безобидных индейцев горячие испанские жеребцы и бледнолицые головорезы в тяжелых стальных доспехах. Индейцы при виде этих страшилищ, несмотря на свое численное превосходство, обычно теряли разум от страха и позорно покидали поле боя, оставляя завоевателям свои земли и богатства. Так и простой сибирский мужик Григорий Распутин, недавно столь успешно начавший свою карьеру при императорском дворе, теперь от страха готов был вступить в заговор против своего благодетеля.

Задача не представлялась Гришке особенно сложной. Торча с проститутками в питерских кабаках, он постоянно слышал разглагольствования окосевших террористов-антимонархистов и даже бывало выпивал с некоторыми из них «на брудершафт». Выманить императора под каким-либо предлогом в город и подставить его там казалось Распутину делом вполне исполнимым. Проблема состояла не в этом. Страх! Животный страх мучил несчастного возжигателя царских лампад. Страх со всех сторон – вот что было самым страшным в его теперешнем положении. Гришке и не хотелось участвовать в этом заговоре, он панически боялся его возможных последствий, но Путятина и его ужасных сподручных (особенно еврея!) он боялся еще больше.

Распутин выпил еще один стакан, но в тот вечер алкоголь не помогал ему привести в порядок расстроенные нервы. Он решил попытаться заснуть, так как по опыту знал, что утром люди обычно смотрят на жизнь гораздо оптимистичнее. Гришка допил портвейн, задул свечи и лег в постель. В темноте комната его стала как будто просторнее, она словно бы расширилась, и в каждом углу ее как будто бы сидело по еврею. Бедный Гришка уже жалел, что загасил свечи, но вставать боялся. Ему казалось, что стоит ему подняться, как ужасный еврей каким-то непостижимым способом возникнет у него за спиной. Несчастный понимал всю абсурдность своих страхов, но побороть их все равно не мог. Спокойнее всего ему было лежать на спине. В этом положении он промучился около часа прежде чем, наконец, задремал.

Однако стоило бедняге заснуть, как тяжелые шторы бесшумно раздвинулись, окно медленно растворилось, и в комнату влез еврей. Одним прыжком он пересек комнату и очутился возле кровати. В следующее мгновенье железная рука схватила несчастного Гришку за волосы, вытащила из постели, и громовый голос вопросил:

– Этот!?

Где-то далеко часы мерно отбивали полночь…

* * *

Ровно в полночь с Финляндского вокзала отходил последний поезд в сторону Ладожского озера. Возглавляемые Ульяновым охотники прибыли на вокзал лишь в последнюю минуту. У них не оставалось времени даже на то, чтобы приобрести билеты. Пробормотав что-то типа: «Какие, в пизду, билеты?», наследник престола решительно влез в поезд, и друзья последовали его примеру.

Заняв удобные места и разложив вещи, охотники вышли в тамбур покурить. Ульянов прихватил с собой рюкзак с запасами спиртного и предложил прямо в тамбуре наполнить фляги, чтобы потом не тратить на это драгоценное время. Ульянов, Шаляпин и Бени наполнили свои фляги водкой, а Максим Горький и Осип Пятницкий – «Ерофеичем». После этого остались еще две бутылки водки, и наследник престола предложил «раздавить» их, чтобы не таскать с собой.

Едва они успели принять по стакану, как в тамбур вышел контролер – степенный мужичек лет пятидесяти – и потребовал предъявить проездные билеты.

– Примите-ка лучше стаканчик, папаша, – дружелюбно предложил Ульянов, – да объясните нам заодно: почему вы тут въебываете, когда вся страна бастует!

– Я тебе покажу – «папаша»! – взвился контролер.

– Вы мне не тычьте! – строго сказал Ульянов и выдал контролеру увесистый подзатыльник.

Как назло, именно в этот момент в тамбур вышли четверо жандармов во главе с ротмистром. Это был полицейский ночной патруль. Ротмистр предъявил удостоверение и сказал:

– Железнодорожная полиция. Прошу всех предъявить документы.

Это уже было серьезно.

Бени мысленно поклялся, что если он выберется из этой передряги, то еще до Нового года обязательно уедет в Неаполь. Леха и Пятница почувствовали, что вновь «запахло» Петропавловкой, а то и вообще Сибирью, поскольку в Петропавловке Леха уже сидел. От перспективы очутиться в Сибири в самом начале зимы у Горького даже расстроился желудок. Федору не грозило ничего особенного, но излишне говорить, что арест в столь подозрительной компании мог неблагоприятно отразиться на карьере знаменитого певца.

Ульянов – единственный из друзей, не потерявший в этот момент присутствия духа – прекрасно понимал, что столкновение с представителями властей не сулит ему ничего хорошего: революция в стране достигла апогея, а его имя достаточно широко известно. Перед лицом несомненной опасности Ульянов принял решение действовать смело и нахально.