Текст книги "Отдай свое сердце"

Автор книги: Валерий Роньшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава VII
ГРОБ НА КОЛЕСИКАХ

И сразу же Самокатова окутала темнота. Да такая густая, что хоть ножом ее режь. Генка зажег фонарик. Яркий луч выхватил из мрака настенное зеркало, тумбочку для обуви… Сердце продолжало тревожно колотиться. Оно и понятно – Самокатову ведь никогда не приходилось лазить по чужим квартирам. А что, если его сейчас милиция накроет?.. Поди объясняй им, что ты не вор. Да они и слушать не станут.

Надо, конечно, скорее осматривать квартиру и линять отсюда.

Генка двинулся по узкому коридорчику. Шел-шел, шел-шел… А коридорчик все не кончается и не кончается. То направо свернет, то налево… «Что за фигня?» – недоумевает Самокатов. Он точно помнил: у старухи Красавцевой крохотная однокомнатная квартирка. Причем без коридора.

Может, ему опять сон снится?.. Генка больно ущипнул себя за руку. Да нет, вроде не сон.

Наконец коридор закончился дверью. Заглянув в щелку, Самокатов увидел знакомую комнату Красавцевой с обшарпанной мебелью. Генка открыл дверь и вошел. И чуть было не споткнулся о черный открытый гроб, стоявший на полу.

В гробу лежала Рита Курочкина.

– Ой! – испуганно ойкнул Самокатов.

– Ай! – хихикнула в ответ Курочкина.

Генка глядел на девочку выпученными от страха глазами.

– Приветик, – сказала Рита, поднимаясь из гроба. – Ну что ты на меня, Геночка, уставился? Мертвецов никогда не видел?

Самокатов в ужасе отступил.

– Куда же ты? – пошла на него Курочкина. – Давай поцелуемся.

Генка продолжал отступать. А Рита наступать. Все повторялось, как тогда – на платформе.

– Иди ко мне, Генчик, – манила его девочка. – Ты же хотел меня поцеловать.

– Я… пе-передумал, – с трудом выдавил Самокатов.

– Нет, дурачок, – погрозила ему Курочкина пальцем. – Первое слово дороже второго.

Генка уперся спиной в книжный шкаф. Рита обхватила его шею холодными руками. Самокатов весь напрягся.

– Расслабься, я не кусаюсь, – прошептала Курочкина и тут же укусила Генку за верхнюю губу.

Вскрикнув от боли, Самокатов чисто инстинктивно оттолкнул Риту. Та, споткнувшись о крышку гроба, грохнулась на пол.

– Ну, ты сейчас за это заплатишь! – пронзительно завизжала Курочкина, поднимаясь с пола. – Жизнью заплатишь!.. Эй, где ты, мой сладкий монстр?! – крикнула она еще пронзительней.

В коридоре раздались тяжелые шаги, дверь отворилась, и в комнату вошел Купоросов.

– Я здесь, госпожа, – произнес он с кривой ухмылкой.

– Убей его! – показала Курочкина на Самокатова.

– С удовольствием. – В руке директора блеснула старинная бритва с перламутровой ручкой.

Генку охватил панический страх. Бежать! Скорей бежать!..

Сам не зная как, Самокатов очутился в коридоре. И помчался со всех ног. Позади него слышался громкий топот. Генка на бегу обернулся и чуть было не завопил от ужаса. Потому что его преследовала целая толпа скелетов.

Самокатов размахнулся и кинул в них фонарик. БАБАХ! – рванул фонарь, будто граната. И скелеты превратились в груду костей.

А Самокатов понесся дальше. Но теперь за ним катился гроб на колесиках.

КЛАЦ-КЛАЦ-КЛАЦ… – клацала на ходу гробовая крышка.

ВЗЖ-Ж… ВЗЖ-Ж… ВЗЖ-Ж… – визжали несмазанные колесики.

С перекошенным от страха лицом Генка влетел в какую-то комнату. И это оказалась та самая комната, из которой он только что убежал. Помимо Курочкиной и Купоросова, тут была еще и Нестерова. С петлей на шее.

– Самокатов, – строго обратилась она к Генке, – ты когда собираешься двойку по русскому исправлять? Имей в виду, если ты ее не исправишь, за год у тебя будет тройка. И папа не купит тебе видеокамеру.

– А зачем покойнику видеокамера? – мерзко оскалился Купоросов и, помахивая бритвой, направился к Самокатову.

– Ой, только, пожалуйста, не здесь, Агафон Евлампиевич, – сморщила носик Курочкина. – Я не переношу вида крови. Отведите его в ванную.

Внезапно в руках у Генки появился… автомат. Удивляться было некогда. Самокатов передернул затвор и – тра-та-та-та-тата-та-та… в директора.

Генка жал на спуск, пока не расстрелял весь рожок. Он буквально изрешетил Купоросова. А тому хоть бы хны.

– Ха-ха-ха! – хохотал директор. – Меня так просто не убьешь, дружок. Меня вот как можно убить… – И, резко взмахнув бритвой, Купоросов перерезал себе горло. Послышался булькающий звук, и из горла директора хлынула… нет, не кровь, а ядовито-зеленая жидкость.

Липкий ужас сковал все Генкино тело. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни языком. Как сквозь вату, Самокатов услышал слова Риты Курочкиной:

– Агафон Евлампиевич, достаньте мне его сердце.

– Позвольте, я достану, – вызвалась Нестерова.

Генка почувствовал, как ледяные пальцы учительницы вошли в его грудь, словно в воду, и обхватили сердце, будто клещами…

– Прошу, Ритуля, – сказала Екатерина Васильевна.

И вот уже трепещущее Генкино сердце лежит на ладонях у Риты Курочкиной.

Все поплыло у Самокатова перед глазами и под ногами. И он… проснулся.

Генка сидел у себя дома в кресле. В окно светило солнце.

Первым делом Самокатов дотронулся до груди. Сердце было на месте. «Тук-тук-тук…» – стучало оно под рукой. Генка испытал огромную радость. Но вслед за тем почувствовал острую боль на верхней губе. Подскочив к зеркалу, он увидел, что губа распухла от укуса. Именно от укуса, потому что на ней ясно виднелись следы зубов. «Чьих зубов?» – спросил себя Самокатов. Одно из двух. Либо он сам случайно прикусил губу во сне. Либо… Либо это сделала Курочкина. Но тогда это был никакой не сон. Как же не сон, если он проснулся?.. «Спокойно, парень, – сказал себе Генка. – Давай разберемся по порядку».

И стал разбираться.

Значит, так. Утром он пошел в школу. Из школы они с Максом поехали на Фарфоровскую. С Фарфоровской отправились на собачье кладбище. Оттуда Генка начал слежку за типом в черном, и тот привел его в квартиру старухи Красавцевой. Затем пришел Горох, придумал трюк с бомбой и вызвал милицию. Потом они хотели проверить квартиру Красавцевой, но Макса замели, и пришлось действовать одному Генке… Ну и с какого момента начинается сон?.. Вот как узнать?..

Самокатов понял – как. У дяди Феди спросить.

Генка выскочил на улицу. Дворник подметал двор.

– Здрасте, дядь Федь, – поздоровался Самокатов.

– Да уж здоровкались сегодня, – по своему обыкновению проворчал дядя Федя.

«Ага-а, – подумал Генка, – выходит, разговор с дворником – не сон. Идем дальше…»

– Дядя Федя, а вы не знаете, кто в тринадцатой квартире живет?

Дворник окинул Самокатова хмурым взглядом.

– Ты, паря, видать, белены объелся.

– А что такое? – прикинулся Генка дурачком.

– Ты ж десять минут назад меня об этом спрашивал.

– Да-а? А я и забыл… Ну ладно, дядь Федь, не буду вам мешать.

Самокатов вернулся в квартиру. «Десять минут назад… десять минут назад…» – стучало у него в голове. Значит, после разговора с дворником он пришел домой, бухнулся в кресло и незаметно для себя уснул. И все, что было потом, – приход Макса, звонок в милицию… и так далее, вплоть до того момента, когда Нестерова вынула из Генкиной груди сердце, – был сон…

Или не сон?.. Генка осторожно потрогал языком укушенную губу. Вот блин! Все так запуталось-перепуталось, что ни фига не понять: где сон?.. где явь?..

Зазвонил телефон. Самокатов снял трубку.

– Слушаю.

– Я-а-а тебя-а-а убью-у-у… – раздался в трубке замогильный голос.

Генка ни капельки не испугался.

– Эй, Горох… – сказал он.

– Я-а не-е Горо-о-х, – продолжал дурачиться Макс. – Я-а Ри-ита Ку-у-рочкина.

– Кончай стебаться. Ты откуда звонишь?

– Из дома, – своим обычным голосом ответил Горохов. – Только что с Фарфоровской приехал и решил тебе звякнуть.

– Давай гони ко мне. Я тебе кое-что расскажу.

– Про мужика в черном?

– Про все. Тут такая шизуха!

– Шизуха?

– Ага. Полная.

Через пять минут (ребята жили на соседних улицах) Макс был у Генки.

– Что это у тебя, Самокат, за блямба на губе? – сразу заметил он.

– Курочкина укусила.

– Чего?! – вытаращился Горохов на друга.

– Того… Айда в комнату.

Они прошли в комнату, и Генка рассказал все с самого начала и до самого конца.

– Вот так фишечка! – присвистнул Макс. – Значит, я тебе во сне говорил, что тип в черном каждый день на кладбище мотается?..

– Ага. А что?

– А то, что так оно и есть: мужик приходит на кладбище каждый день. А то и два раза в день.

– М-да-а… – со вздохом протянул Самокатов. – Чем дальше в лес, тем больше дров.

– Зато интересно, Самокат! – с жаром воскликнул Горохов.

– Кому интересно, а кому и не очень, – буркнул Генка. – Как вспомню свое сердце на ладонях у Курочкиной… Бр-р-р… – Самокатова передернуло.

– Да, это круто, – согласился Макс. – А кстати, я тебе дельную мысль во сне подкинул.

– Когда предложил в милицию позвонить?

– Нет, когда говорил, что твоим сознанием из соседней квартиры управляют.

– Секретное оружие и все такое… – хмыкнул Генка.

– Ну, может, конечно, там и не секретное оружие. Но какая-то фишка определенно имеется.

– Какая фишка?

– С помощью которой тобой… как это… – Горохов наморщил лоб. – Блин, слово забыл… О, вспомнил! «Манипулируют». Тобой манипулируют, Самокат!

– А что это значит?

– Ну, управляют твоими действиями и твоим сознанием.

– Кто управляет?

– Возможно, этот тип в черном.

– А зачем? – не понимал Генка.

– Черт его знает… Слушай, а у тебя, в самом деле, есть ключ от той квартиры?

– Да, есть.

– Так давай залезем. Глядишь, чего-нибудь надыбаем.

– Давай. А когда?

– Завтра. Как только мужик на Фарфоровскую умотает.

– А если он неожиданно вернется? – выдвинул Самокатов тот же довод, что выдвигал и Горохов в его сне.

– А я за ним до вокзала прослежу, – сказал Макс, – пока он в электричку не сядет. А ты в это время в его квартире пошуруешь. А если он повернет назад, я прибегу и предупрежу тебя. Годится?

– Годится, – кивнул Генка. – Только лучше я за ним прослежу. А ты в квартире пошуруешь. А то мне, как-то не в кайф опять туда лезть.

Глава VIII
ПЕРВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА

И вот на следующий день Самокатов снова сел на хвост подозрительному типу. Мужчина, как и вчера, был во всем черном, а в руке держал букет белых гвоздик. Похоже, что он и правда собрался на кладбище.

Генка довел объект до вокзала, посадил в электричку и дождался, когда электричка отвалит. Потом Самокатов вернулся домой и условным стуком постучал в квартиру старухи Красавцевой.

– Самокат, ты?! – настороженно спросил Горохов из-за двери (Красавцева так до самой смерти и не собралась врезать дверной «глазок»).

– Я. Открывай.

Макс открыл.

– Заваливай!.. Ну что, уехал?

– Ага. А у тебя что?

Горохов скорчил кислую гримасу.

– Полный голяк.

Мальчишки прошли в комнату. Здесь все было точь-в-точь, как в Генкином сне. Только без гроба на полу.

– Вот тут он стоял, – указал Генка ногой.

– Кто? – не понял Макс.

– Гроб с Курочкиной… А вон там Купоросов с Нестеровой, – показал он уже рукой.

– Я всю квартиру перерыл, – сообщил Горохов. – Ничего подозрительного. Вот разве что тетрадка… – Макс протянул Генке ученическую тетрадь.

Самокатов ее полистал.

Все двенадцать листов заполняли стихотворные строчки. Это была поэма под названием «На смерть любимой Риты».

– Хм, странно, – сказал Самокатов, пробежав поэму глазами. – Как будто он не про собаку пишет, а про свою невесту.

– Я тоже так подумал, – кивнул Горохов.

Генка подошел к книжному шкафу. И обратил внимание на небольшую фотографию в рамке. Он взял фото с полки.

– Горох, смотри.

На фотографии был снят мужчина в черном. Вернее, на снимке он был в белом. В белой рубашке и белых брюках. Рядом с ним стояла пожилая женщина. Они улыбались.

– Это ж Марья Сергеевна! – воскликнул Макс.

– Точно!

И действительно, с фотоснимка на ребят глядела их первая учительница – Мария Сергеевна Афонькина. Она учила их с первого по четвертый класс.

– Гляди, как он на нее похож, – заметил Генка. – Нос такой же и глаза.

– Да, да, – поддакнул Макс.

Ребята озадаченно переглянулись. До этого момента мужчина в черном представлялся им фигурой таинственной и мрачной. И вдруг он в одну минуту предстал в совершенно ином свете. А именно – сыном их первой учительницы.

– Слушай, Самокат, а что, если мы не туда заехали? – сказал Горохов.

– В каком смысле?

– Ну, все гораздо проще. И тобой никто не манипулирует.

– Насчет манипуляции, между прочим, ты говорил, – напомнил другу Генка.

– Да, говорил! – запальчиво ответил Макс. – Потому что ты стал вопить: «Я не врубаюсь – сны это или не сны!»

– Я и до сих пор не врубаюсь, – сказал Самокатов.

Но в душе у Генки уже начали зарождаться сомнения. Может, и впрямь, все гораздо проще?.. Ну, например, он элементарно перезанимался. А что?.. Конец года. По всем предметам то контроша, то зачет… Опять же у него сейчас переходный возраст, во время которого всякие психические отклонения бывают… Вот потому-то ему кошмары и снятся… А царапины, шишка и укус?.. Да мало ли где он мог себя незаметно оцарапать, ударить или укусить.

«В общем, – решил Генка, – все это полнейшая…»

Самокатов не успел додумать. Потому что вдруг увидел… фонарик.

И все Генкины доводы рухнули, как карточный дом.

– Горох, это же мой фонарь, – медленно произнес Генка. – Я его здесь оставил. Во сне…

– С чего ты взял, что он твой?

– Видишь, изолентой замотано, – показал Самокатов. – Это я замотал.

Горохов попытался найти логическое объяснение:

– А что, если твоя мать сюда приходила? Или отец.

– Зачем им сюда приходить? – пожал плечами Генка.

– Ну мало ли, – тоже пожал плечами Макс.

– Даже если они и приходили, то не стали бы брать мой фонарик. У них свой есть.

В Генкиной голове снова роем закружились ставшие уже такими привычными вопросы: значит, это был не сон?.. или сон?.. или не сон?.. или сон?..

– Вот блин! – угрюмо буркнул Самокатов.

– Да все нормально, Самокат! – бодренько откликнулся Горохов. – У нас же теперь зацепка имеется…

– Зацепка?

– Ну да! Марья Сергевна. Надо ее расспросить о сыне.

Генка тут же ухватился за эту идею.

– Так погнали в школу, Горох! Афонькина, наверное, сейчас там.

– Погнали, – сказал Макс. – Заодно и на уроки сходим.

– Ой, мне ж надо еще двойбан исправлять, – вспомнил Самокатов. – Так в лом к этой Нестеровой подходить…

Но Генка все же пересилил себя и подошел к учительнице. Та выглядела еще более мрачно, чем обычно. Раньше у нее хоть заколка для волос была коричневого цвета. Сейчас же на Нестеровой все сплошь было черным. Даже серьги в ушах.

– Екатерина Васильна, а можно двойку по русскому исправить? – спросил Самокатов.

– Надо не исправлять двойки, а не получать их, – холодно ответила учительница.

– Да я случа-а-йно ее получил, – притворно заныл Генка.

Нестерова молча буравила Самокатова своими глазами-ледышками. Генке неприятно стало от ее взгляда. Вдобавок он еще вспомнил, как учительница вынимала у него из груди сердце. От этих воспоминаний Самокатова прямо в дрожь бросило.

– Ладно, – сказала Нестерова. – Приходи послезавтра к часу в учительскую. У меня будет «окно», и я тебя поспрашиваю.

– А сегодня нельзя? – сразу начал торговаться Самокатов. Ему хотелось поскорее избавиться и от Нестеровой, и от двойки.

– Нет, – отрезала учительница. – Сегодня я уезжаю в Москву. На похороны. Вернусь только послезавтра.

Самокатов спустился на первый этаж, где располагались начальные классы, и где его ждал Горохов.

– Ну что, договорился? – спросил Макс.

– Ага.

– Когда?

– Послезавтра.

– А чего не сегодня?

– Сегодня она в Москву уезжает. На свадьбу.

– Нестерова – на свадьбу?! – не поверил своим ушам Горохов.

– Ой, то есть на похороны.

– А, ну это другое дело, – сказал Макс. – А я сейчас Купоросова встретил. Приколись, Самокат, у него шея шарфом обмотана.

– Ни фига себе! – воскликнул Генка, мигом вспомнив, как директор перерезал себе горло бритвой.

– Химичка к нему подвалила, – продолжал Макс, – и говорит: «Что это с вами, Агафон Евлампиевич?» А он ей: «Да вот, горло простудил».

– Видали мы, как он горло простудил, – пробурчал Самокатов, мысленно видя, как из горла директора хлещет ядовито-зеленая жидкость.

Прозвенел звонок на перемену, и друзья направились к первому «А». Навстречу им из дверей класса, с писком и визгом, повалила толпа первоклашек.

– А ну, брызнули, мелюзга! – гаркнул на них Горохов. – Крутой Макс рулит!

Первоклашки испуганно посторонились.

Мальчишки вошли в класс, но вместо старенькой и худенькой Афонькиной увидели другую учительницу. Молоденькую и полненькую.

Она вопросительно посмотрела на ребят.

– Что вы хотите, мальчики?

– Нам нужна Марья Сергевна, – сказал Самокатов.

– Она уже полгода как на пенсии, – сообщила учительница.

– Да-а? – разочарованно протянул Генка. – А мы хотели с ней поговорить.

– Мы у нее раньше учились, – добавил Макс.

– Ну так сходите к ней в гости, – посоветовала учительница. – Я думаю, Марии Сергеевне будет приятно увидеть своих бывших учеников.

– А где она живет? – спросил Горохов.

– Тут, неподалеку. Дать вам адрес?

– Ага, – сказали ребята.

Глава IX
БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ ВЛАДИМИРА АФОНЬКИНА

Марию Сергеевну мальчишки встретили на улице. Она возвращалась из магазина. В одной руке у нее была сумка, в другой – авоська.

– Здрасьте, Марья Сергевна! – подскочили к ней Генка с Максом.

– Здравствуйте, мальчики. – Учительница подслеповато прищурилась. – Максим и Геннадий?

– Они самые! – бойко ответил Горохов.

– Давайте мы вам поможем, – предложил Самокатов.

– Спасибо, мальчики, я уже почти пришла. Вон мой подъезд.

– Мы вам до квартиры дотащим. – Макс забрал у учительницы сумку.

А Генка взял авоську.

Афонькина жила на первом этаже.

– Раз уж вы мне помогли, то заходите в гости, – пригласила она ребят.

А мальчишкам только того было и надо. Но для виду они стали наперебой отказываться.

– Да нет, Марья Сергевна.

– Мы в другой раз, Марья Сергевна.

– Заходите, заходите, – открыла дверь учительница. – Я вас пельменями угощу. Любите пельмени?

– Любим, – сказали друзья.

Едва Генка с Максом вошли в квартиру, как сразу же увидели знакомую фотографию – Афонькина со своим сыном. Ребята понимающе переглянулись.

Через несколько минут Мария Сергеевна позвала их к столу. В тарелках аппетитно дымились пельмени.

– Берите сметанки, – радушно предлагала учительница. – А вот кетчуп…

– Спасибо, Марья Сергевна…

Самокатов густо полил свою порцию сметаной, а Горохов, столь же густо, кетчупом.

И мальчишки принялись с аппетитом уплетать пельмени.

– Марья Сергевна, а вы что, на пенсии? – интересовался с набитым ртом Макс.

– Да, Максим, я теперь пенсионерка.

– А зачем вы на пенсию ушли? – спросил Генка и тоже с набитым ртом. – Поработали бы еще.

Афонькина помешивала ложечкой сахар в своей чашке с чаем.

– Я и так, Гена, сорок лет школе отдала.

– Сорок лет?! – изумились ребята. – Круто!

– Да, круто, – улыбнулась учительница. – У моих первых учеников уже внуки подрастают.

– А у вас внуки есть? – спросил Горохов.

– Нет, – покачала седой головой Афонькина. – Мой сын еще не женат.

– А чего он не женится?

Мария Сергеевна заметно погрустнела.

– Вовочка хотел жениться. И девушку себе нашел. Они уже и заявление в загс отнесли. А потом… потом Рита погибла.

– Рита?! – чуть не подавился Генка.

– Да, ее Маргаритой звали. Очень хорошая была девушка. – Афонькина вздохнула. – И вот погибла в автокатастрофе. В самом начале зимы. И вместо того, чтобы вести Риту в загс, Вовочка повез ее на кладбище.

– На собачье? – брякнул Макс.

Самокатов пнул друга под столом. А Горохов уже и сам понял, что сморозил глупость. Но слово – не воробей, вылетит – не поймаешь.

К счастью, учительница не расслышала.

– Риточка хотела стать врачом, – с грустью продолжала она. – Училась на третьем курсе мединститута.

– А какая у нее была фамилия? – вкрадчиво осведомился Генка.

– Курочкина.

«Ни фига себе!» – подумал Самокатов.

«Вот это фишечка!» – подумал Горохов.

А Афонькина вся ушла в воспоминания:

– Вовочка ее так любил, так любил! Прямо души в ней не чаял… И сейчас любит. Каждый день к ней на могилку ходит. Я ему говорю: «Вовочка, ну что поделаешь. Надо жить дальше. Найди себе другую девушку». А он мне отвечает: «Нет, мамочка, мне никто не нужен. Только Рита». Бедный мальчик… – Мария Сергеевна всхлипнула.

Кап – капнула в ее чашку слезинка.

– …Они уж и квартиру себе купили. И решили: если у них родится девочка – Машенькой назвать. В мою честь. И вот все пошло прахом. Ритули больше нет. А Вовочка так тоскует…

Кап – капнула в чашку еще одна слезинка.

Конечно, нехорошо продолжать столь печальный для учительницы разговор. Но ребята должны были все выяснить до конца.

Поэтому Макс осторожно произнес:

– А вы бы, Марья Сергевна, посоветовали ему собаку завести.

– Чтоб не тосковал, – прибавил Генка.

– Ну что вы, мальчики, – махнула морщинистой ручкой Афонькина. – Вовочку в четыре годика укусила овчарка. С тех пор он не любит собак.

«Собак не любит, а каждый день на собачье кладбище ходит», – отметил про себя Самокатов. А вслух спросил:

– А вы были на Ритиных похоронах?

– Нет, не была. Вовочка мне не позволил. Он сказал: «Я хочу, мамочка, чтобы ты запомнила Риту живой».

– А после на кладбище ходили? – поинтересовался Горохов.

– Нет, не ходила. Вовочка мне сказал: «Я, мамочка, за двоих буду на могилку ходить».

«Знала бы она, на какую могилку ходит ее Вовочка, – подумал Макс. – Точно бы офонарела».

– Ой, что же я на вас, мальчики, тоску-то нагоняю, – спохватилась Афонькина. – Расскажите лучше о себе. Как вы учитесь?..

Мальчишки рассказали Марии Сергеевне о себе, доели пельмени и, попрощавшись, вышли на улицу.

И сразу же принялись горячо обсуждать услышанное.

– Ни фига себе! – восклицал Генка. – Выходит, Курочкина существует на самом деле!

– Существовала, – поправил его Макс. – Она же погибла.

– Я в этом не уверен.

– Так ведь Марья Сергевна сказала.

– Мало ли что она сказала.

– Ты думаешь, Вовочка ей лапшу на уши навешал?

– Вполне возможно… Да-а. Я смотрю, тут сплошные загадки.

– А до разгадки нам, как до луны, – добавил Горохов. – Хотя… – Он в раздумье потер лоб.

– Что «хотя»?

– Постой, постой, Самокат, – Макс продолжал усиленно тереть лоб. – Марья Сергевна говорила, что они заявление в загс подавали. Так?

– Ну, так.

– А в это заявление вносятся все данные о женихе и невесте.

– Откуда ты знаешь?

– У меня же мамаша в загсе работает.

– Ты хочешь сказать – в заявлении есть адрес Курочкиной?

– Вот именно!

– А если заявление уже выкинули?

– А если не выкинули?

– Они же его еще в начале зимы подавали.

– Ну и что? Мать говорила, что в загсах ничего просто так не выкидывается.

– Надо бы, конечно, проверить, – сказал Генка. – Вот только в какой загс они подавали заявление?

– Заявления подаются в районные загсы по месту прописки, – со знанием дела объяснил Горохов. – Значит, скорее всего, Афонькин и Курочкина подали заявление в загс нашего района.

– Почему нашего?

– Да потому что Афонькин купил квартиру Красавцевой. И наверняка в ней прописался.

– Точно, Горох! А где здесь загс?

– На Фонтанке. Как раз там моя мать и работает.

– Класс! Ну что, гребем на Фонтанку?!

– Гребем!

У входа в загс стояло множество машин с разноцветными ленточками и куклами на капотах. В дверь то и дело входили женихи с невестами, а выходили уже мужья с женами.

– Ты меня, Самокат, тут подожди, – сказал Горохов. – Я сейчас все узнаю.

И Макс скрылся за дверью загса.

Генка отошел к парапету и, облокотясь, начал глядеть на мутную воду Фонтанки. В голове у него закрутилась дурацкая песенка: «Чижик-пыжик, где ты был?» – «На Фонтанке водку пил…»

Вскоре появился Горохов. С улыбкой до ушей. В руке он держал «Заявление о вступлении в брак» Афонькина и Курочкиной. Оно представляло собой стандартный бланк-вопросник.

Из письменных ответов Курочкиной мальчишки узнали, что Рита родилась в Питере, в браке ранее не состояла и – самое главное! – жила по адресу: Поганый тупик, 9.

– Это чистейшая залепуха! – убежденно воскликнул Самокатов. – Такого названия быть не может!

– А вот и может, – возразил Горохов. – Я по карте смотрел.

– По какой карте?

– У матери на работе телефонный справочник есть, и там, в самом конце – карта города. Поганый тупик находится недалеко от Витебского вокзала.

– Ни фига себе, – сказал Генка.

– Странно только, что Курочкина номер квартиры не указала.

– Наверное, это частный дом.

– Откуда у Витебского вокзала частные дома? Там же почти центр.

– М-да. И правда, странно.

Макс сплюнул в Фонтанку.

– Ну что, Самокат, рулим в Поганый тупик?

– Рулим, Горох.