Текст книги "Помор"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 3
БУНТ

Ирландия, дивный зелёный остров, осталась далеко за кормой. Вокруг простёрся океан, без конца и без края, Большая Солёная вода, как индейцы говаривали. Только раз далеко на севере зачернел пароходный дым, но за ночь всё рассеялось, и снова одни лишь обливные валы заполонили весь видимый мир, от горизонта до горизонта. Они катились, как в давние первобытные времена, волнуясь над солёной пучиной. Синее небо, зелёное море и чёрная шхуна. Картинка!

Скучать Фёдору не доводилось – то с парусами возня, то за штурвалом топчешься, а выдастся свободный часок – с револьвером «играешься». Обычно Чуга удалялся, куда было можно на корабле, скажем на бак. Там, прикрытый парусами, он повторял и повторял свои штудии, учился мгновенно выхватывать револьвер. Мушка мешала, цеплялась – Фёдор её спилил напрочь. Бывало, по три часа упражнялся, хватаясь за рукоятку до самого обеда, и потом ещё, пока рука совсем не переставала слушаться упрямого хозяина. И начинало получаться. Однажды, когда Бойд застал его врасплох, Чуга просто в изумление пришёл – «смит-вессон» сам будто прыгнул ему в руку! Одно, неуловимое глазом, слитное движение – и дуло холодно глянуло на Флэгана.

– Ничего себе… – пробормотал Бойд и внимательно посмотрел на Чугу. – А ты делаешь успехи.

– Как учили, – хмыкнул Фёдор, бросая револьвер обратно в кобуру.

На седьмой день пути Лысый Хиггинс превзошёл себя – наловив свежей рыбы, он сварил потрясающую уху. Наваристую, густую, пахучую – объелись все. Еле достояв вахту, Чуга спустился в кубрик и прилёг. После сытного обеда по закону Архимеда полагается поспать…

Часика два он покемарил. Разбудил его резкий звук выстрела, а затем поднялась суматошная, беспорядочная пальба, перебиваемая дикими криками и чернейшими ругательствами.

Сунув руку под тощую подушку, Фёдор сжал рукоятку «смит-вессона» и мягко вскочил. С тем чтобы кидаться на палубу, он решил повременить. Сперва устроим «проверку на вшивость»…

Сдёрнув матрас с верхней койки, Чуга скрутил его валиком и прикрыл своим одеялом. Сунув револьвер за пояс, Фёдор отступил в закуток, куда сваливали рваные снасти. Расчёт его оправдался – от входа донеслись тихие шаги по трапу. Показался Мануэль. Ощерив щербатые зубы, Бака вскинул «кольт» и выпустил три пули, изорвав скатанный матрас. На четвёртый раз боёк клацнул впустую, озвучивая грустный факт – боцман извёл все патроны.

– Не повезло, – хладнокровно заметил Фёдор, выступая из закутка.

Бака выпучил глаза, хватаясь за второй револьвер, торчавший у него из низко подвешенной кобуры, полоской кожи привязанной к бедру. Грохнул выстрел из «смит-вессона», и Мануэля отбросило к трапу. Мыча, боцман сполз на пол, слепо шаря руками по груди, по грязной рубахе, мокнущей кровью.

– Т-ты… – прохрипел он, падая на колени. – Ты…

– Я, – не стал скрывать Чуга.

Надувая розовые пузыри, Бака рухнул лицом на пол. Фёдор поспешил наверх, не обуваясь, и выскользнул на палубу. Он опоздал на долю секунды – в пяти шагах от него прижимался к фок-мачте Флэган Бойд. Тоже босой, без шляпы, но с двумя револьверами в руках, он высматривал кого-то на корме. Вдруг за его спиной шевельнулся брезент, накрывавший носовой трюм, и показался Коттон Тэй. Стоя на коленях, он хищно улыбнулся – и открыл огонь с двух рук, стреляя Флэгану в спину. Бойда бросило на мачту, его тело сильно вздрагивало при каждом попадании.

И лишь теперь Чуга вскинул револьвер, стреляя с бедра, как его учил Флэган, метя Коттону в живот и грудь. 44-й калибр швырнул Тэя к правому борту, да с такой силой, что убийца не удержался на палубе – ударившись о планшир, он перекинулся за борт, нелепо задирая тощие ноги.

Из-под фока-гика вынырнул Хэт, увидал дуло «смит-вессона» – рука помора была недвижима, как длань памятника, – и тут же отбросил оружие, словно оно жгло ему пальцы.

– Я – пас! – прохрипел он.

Чуга бросился к Флэгану.

– Бойд! Как ты?

Затуманенные глаза ганфайтера прояснились.

– А-а, Тео… – Губы Флэгана дрогнули. – Боюсь, уже никак… Возьми мой пояс… Дарю… – Веки у Бойда опустились, словно тот отходил, но вот открылись снова. Взгляд, затуманенный страданием, прояснился. – Жалко-то как…

Вздрогнув, вскинувшись в последний раз, он медленно вытянулся на палубе.

Зарычав от бешенства, Фёдор взял в левую дареный «ремингтон».

– Сидеть и не рыпаться! – сказал он Хэту ледяным тоном, и тот мелко закивал головой.

Чуга оглянулся. На носу никого. В проходе между надстройкой и левым бортом видны были чьи-то ноги. Бунт на корабле? Не о том ли Хэт Сайласа пытал? Надо полагать, Монаган всё и затеял…

Скользнув по стенке, Чуга выглянул. У левого борта лежал, раскинув руки и ноги, Табат Стовел. Труп Табата.

Посмотрев вверх, Фёдор не стал раздумывать – заткнув револьверы за пояс, он полез на верх пристройки, цепляясь за фока-гик и подтягиваясь. Став на карачки, подобрался к самому краю и увидал Эфроима Таггарта.

Матрос подпрыгивал на полусогнутых, будто учёную обезьяну изображал. В руке его плясал «кольт».

Неожиданно он выстрелил. Вслед за этим послышался насмешливый крик Туренина:

– Не попал! Что, трусишка, руки дрожат?

– Выходи! – заорал Эфроим. – Иначе я за себя не отвечаю!

Вместо ответа грохнул выстрел. Пуля 45-го калибра легко продырявила деревянную переборку и засела у Таггарта в плече, разворачивая стрелка. Бранясь, Эфроим нажал на курок – и тут на него пала тень. Резко вскинув голову, он увидел Чугу.

– Привет, – сказал Фёдор и выстрелил.

Пуля вошла Таггарту точно в ключичную ямку, разворачивая грудину. Готов.

Помор соскочил на палубу и крикнул:

– Павел, не стреляй! Марьяна, ты как?

– Жива! – донёсся вздрагивающий голос девушки. – Где Флэган?

– Убит.

Из дверей показался Туренин. Левая нога его была в крови, князь прихрамывал, но улыбался. В руке он сжимал новенький «адамс».[31]31
  Британские револьверы Адамса производились с 1867 года.


[Закрыть]

– Привет! – сказал Павел.

– Здоров, – буркнул Чуга. – Обходишь справа, я слева. Наступаем на шканцы![32]32
  Шканцы – пространство между грот-мачтой и ютом (кормой).


[Закрыть]

– Есть! – осклабился его сиятельство.

На шканцах Фёдору предстала заключительная картина трагедии, разыгравшейся в открытом море. Раненый Вэнкаутер лежал на палубе, опираясь на локоть и прислонясь к кормовой надстройке. Он тяжело и хрипло дышал, не сводя пристального взгляда с Сайласа Монагана. В сторонке, высоко задрав руки, стоял Лысый Хиггинс, бледный и потный.

– Ты мне надоел, Вэн, – торжествующе цедил Сайлас, ещё не ведая, что скоротечный бой на палубе окончился не в его пользу. – Короче, подписываешь бумаги и передаёшь шхуну мне. Лоханку потеряешь, зато живой останешься!

Сделав знак князю, Чуга сказал негромко:

– Погоди подписывать…

Монаган развернулся, как ужаленный, и выстрелил. Левую руку Фёдора будто кто раскалённым шкворнем проткнул. Грохнул «смит-вессон», трижды расходуя патроны. Сайласа отбросило, он с размаху треснулся головой о гик, но ему уже не было больно. Князь медленно опустил свой «адамс».

– Спас-сибо… – выдавил Фокс.

– Не за что, – без улыбки сказал помор.

Чуга помаленьку отходил. Скоротечный бой вспыхнул и угас, разбередив хоть и буйную, но свыкшуюся с законом натуру Фёдора. Бунт на корабле всегда карался по всей строгости, а тут он сам подавил мятеж. Липкая боязнь заскреблась в душе – кабы чего не вышло… Одно дело – драка в портовой таверне и совсем другое – застрелить боцмана со штурманом на пару.

– Марион! – крикнул Туренин. – Можете выходить! Всё кончено!

Девушка вышла в сопровождении Зебони – мисс Дитишэм была бледна, а негр посерел от страха. Поднятые руки кока пали, шлёпая по ляжкам.

– Слава те, Господи! – выдохнул Хиггинс.

– Флэгана жалко… – всхлипнула Марион.

– Миста-ар Бойд хороший человек был. – Зеб сокрушённо покивал курчавой головой.

– Тео, – разлепил губы Вэнкаутер, – принимай командование. Я не жилец…

– Марьяна, – сказал Фёдор, – сможете за раненым поухаживать?

– Конечно! – воскликнула девушка. – Зеб, быстренько принеси жёлтый баул!

Слуга умчался, а Чуга усмехнулся, глядя на Туренина.

– Теперь вы с Зебом, да кок, да Хэт, – сказал он, – вся команда этого корабля.

– Мы справимся, капитан! – осклабился князь.

Ничего не изменилось в мире. По-прежнему катились океанские валы и светило солнце. Как день, как неделю назад, качалась на волнах шхуна, упрямо стремясь к западу.

Равнодушные небеса не заметили убавления душ человеческих, а мёртвые тела вряд ли достигнут дна – погружаясь в мрачные глубины, они насытят сонмы тварей морских и растворятся в вековечном круговороте живой и косной материи.

Да и людям недолго помнить о чужих смертях – минуют считаные дни, и тошные воспоминания сотрутся, оставив в сознании малозначимый след.

Чуга стоял за штурвалом. Хиггинс варил обед вполовину меньше прежнего. Хэт старательно драил палубу. Флэгана Бойда похоронили по морскому обычаю – зашили мёртвое тело в холстину и предали его океану, а Павел почитал из Библии.

– Слишком быстро всё произошло, – призналась Марион. – И слишком много всего нехорошего сразу.

– Так оно и бывает, – нахмурился Чуга, которому выпало взять на себя ответственность за корабль, за его пассажиров и нести её.

Слава богу, что гафельная шхуна не требовала большой команды. Не нужно лазать по мачтам, ставя или убирая паруса, всё делается с палубы. И всё же пятерых маловато. Особенно если учесть, что большая часть из них – «сухопутные крысы», которым не скомандуешь: «Поворот оверштаг!» – и всё на этом. Нет, надо будет долго и нудно объяснять, что именно делать, куда бежать, за какие снасти тянуть. Однако и выбора не было. Помнится, он недовольничал, когда капитан «Гридня» стал учить вольноопределяющегося Чугу основам штурманского дела. Зато как это дело пригодилось ему теперь!

Ночь прошла спокойно. Ветер дул по-прежнему, не меняя направления, «Одинокая звезда» шла ходко, и всего делов оставалось – выдерживать курс. Растолковав Зебу с Павлом, как обращаться со штурвалом да как сверяться с компасом, Фёдор залёг часика на два. Но князь не разбудил его ни через три, ни через четыре часа.

Проснувшись почти в два ночи, Чуга забеспокоился. Однако, судя по звёздам, шхуна держала курс. Покачав головой, помор приблизился к мостику ощупью – бортовой фонарь погас. Внезапно расслышав два голоса, он замер.

– …Никогда не любил охотиться, – негромко говорил Туренин. – Не то чтобы я был жалостлив к тварям Божьим, как эти слезливые дамочки из общества защиты животных, отнюдь нет. Если приходит нужда, я завалю оленя или, там, горного барана. Просто я никогда не понимал этого странного «джентльменского» увлечения, вроде охоты на лис, когда целой толпой и сворой собак гоняют по лесу обезумевшую зверюгу. А у нас, в России, волка травят всем скопом… Безо всякой нужды, просто так, потехи ради. В Индии мне пришлось убить великолепнейшего тигра, отпробывавшего человечины и взявшего дурную привычку завтракать жителями одной затерянной деревни. Полосатый хищник обнаглел до того, что свил логово в заброшенном храме рядом с селением. Там я его и пристрелил, прямо у подножия статуи многорукого Шивы, словно в жертву принёс… А в Восточную Африку меня занесла мода – в высшем свете сочли хорошим тоном охоту на слонов…

– Жалко слоников, – подала голос Марион. – Зачем их убивать? Они же безобидные!

– Хм… Безобидные… Вы просто не видели, что бывает с человеком, которого догонит разъярённый слон, – тело превращается в лепёшку!

– А вот не надо было к слоникам приставать! – запальчиво парировала девушка.

Князь весело рассмеялся.

– И то верно! Ну слоников ваших я не трогал – зачем? Убивать ради мяса? Кто ж такую прорву съест? Легче подстрелить антилопу. А заваливать слона ради его бивней – настоящее варварство. Носорогам в этом отношении тоже не повезло – их уничтожают из глупости. Престарелые арабы верят, что порошок из рога этих гигантов вернёт им мужскую силу. С тем же успехом они могли бы перемалывать рога козлов или баранов!

Марион засмеялась.

– Да! А в Африке я, в основном, по сторонам смотрел и совершенно случайно убил льва. В саванне растёт высокая-превысокая слоновья трава, она скроет человека любого роста. И вот я пробираюсь по тропе, а на меня из зарослей выскакивает огромный лев! Я и выстрелил…

Фёдор усмехнулся. Ну хоть не хвастает своими охотничьими подвигами.

– Павел! – громко позвал он. – Ты почему меня не разбудил?

Лица его сиятельства и мисс Дитишэм были подсвечены слабым сиянием фонаря, поэтому Чуга затруднился бы сказать, что они выражали.

– Да вот, засиделись что-то, – смутился Туренин, – заболтались…

– Марш спать, – проворчал помор. – Оба…

– Слушаюсь, капитан! – дурашливо ответила Марион.

Проводив глазами полуночников, Чуга вздохнул. Сам себе он показался вдруг древним стариком, забывшим пору молодости…

…За ночь шхуна сбилась с курса, да и ветер стал отходить.

– К повороту оверштаг! – трубно взревел Фёдор, заняв место рулевого.

– Да, са-а!.. – рявкнул Зебони, по-южному выговаривая «сэр».

Чёрный слуга и князь, упорно зубрившие корабельные словечки, вытянулись во фрунт. Рядом, оставив на время черпак, встал по стойке «смирно» Хиггинс. Чуть сзади пристроился Хэт.

– Поворот! – гаркнул Чуга, уваливая шхуну. – Стаксель-шкот травить! Грота-гика-шкот выбрать! Фока-гика-шкот выбрать!

Зеб с его сиятельством бросились в разные стороны, мигом забыв моряцкие штудии, тут же вернулись, едва не столкнувшись с коком, покрутились, переспрашивая друг друга, пока, наконец, не ухватились за нужные снасти.

Фёдор положил руль на ветер – «Одинокая звезда» ощутимо заворачивала к северо-западу.

– Фока-гика-шкот потравить! Грота-гика-шкот потравить! Правый стаксель-шкот выбрать!

Верхние паруса – топсели, – обычно венчавшие обе мачты шхуны, Чуга побоялся устанавливать. Не дай бог, запутается его команда!

– Фока-гика-шкот выбрать! Грота-гика-шкот выбрать! Шкоты закрепить!

«Одинокая звезда» уверенно шла на запад, чуток забирая севернее, нацеливаясь на далёкий ещё Нью-Йорк. Князь Туренин, словно оправдывая название шхуны, неприкаянно торчал на баке. «Чего-то он так увял?» – подумал Фёдор, наблюдая за Павлом, непривычно молчаливым и как-то разом поскучневшим. Буркнув: «Так держать!» – помор доверил штурвал Монагану и протопал в капитанскую каюту. Марион уже была здесь и живо обернулась навстречу, улыбаясь Фёдору.

– Как он? – спросил Чуга.

Между девичьих бровок возникла морщинка.

– Вэн потерял много крови, – негромко проговорила мисс Дитишэм, – но раны не воспалены…

– Если до сих пор не сдох, – поставил свой диагноз Фокс, – то, может, ещё и выкарабкаюсь…

– Молчите! – строго сказала девушка. – Вам нельзя разговаривать!

– Слушаюсь…

Капитан будто усох и постарел – бледный, небритый, с чёрными, запекшимися губами, он представлял собой душераздирающее зрелище.

– Всё ладно будет, – подобающе выразился Фёдор.

– Всё будет о’кей! – подхватила Марион.

Выйдя на палубу, Чуга оглядел океанские просторы. Атлантика добродушно качала шхуну, не мешая той стремиться на запад. Фёдор покачал головой. Море-океан отделило его от России, от Севера родимого. Время минет, и сотрётся в памяти оставленный дом, шумливая Ваенга, могилка Олёнкина… Чуга вздохнул.

– О чём вздыхаете? – незаметно подойдя, ласково спросила мисс Дитишэм.

Помор обернулся.

– Да так… – отделался он никчёмными словами.

Марион встала рядом с ним, подставляя хорошенькое личико солёному ветру, и глянула искоса.

– У меня такое впечатление, – сказала она, надувая губки, – что вы меня избегаете.

– Разве?

– Да-да! Не глядите даже в мою сторону!

– Просто не хочется быть третьим лишним.

– Вы дурак! – выпалила мисс Дитишэм.

Это было сказано от души, безо всякого жеманничанья, и Федор не выдержал, рассмеялся. Тут же и Марион прыснула в кулачок.

– Простите, – пробормотала она, – вырвалось. С князем мы друзья, а вы… Мне с вами ничего не страшно. Так спокойно становится… и я сразу начинаю чувствовать себя женщиной!

Девушка мило покраснела, и губы Фёдора наметили улыбку. Марьяна…

Она совсем молоденькая – и совершенно не испорченная. Девушка нравилась ему именно своей детской непосредственностью, радостной открытостью миру, мечтательностью и предчувствием счастья. Хотя, что там скрывать, Марион было чем пленять, к тому же природа одарила её особым женским обаянием, которое волновало каждого мужчину, просто смотревшего на неё. Такая вскружит голову любому… да только не ему. Слишком уж он здравомыслящ и трезв, порывам нет места в его душе.

«Или ты уже успел состариться в свои тридцать два?» – подумал помор. «Федюнька», – ласково называла его Олёна. А кто он на самом деле? Суровый Фёдор Труфанович? Мрачный Чуга? Способна ли Марьяна тронуть его заскорузлую, ороговевшую натуру?

Помор покачал головой в лад своим грустным мыслям. Когда расстаёшься с любимым человеком, ставшим близким тебе и родным, в душе остаётся рана. Сколько ей суждено заживать? Когда она перестанет саднить?

Чуга поднял голову к небу, и солнечное тепло согрело его лицо, словно кто погладил ласково. Фёдор улыбнулся. Пожалуй, человек, не любивший по-настоящему, мог подумать, будто он зарок давал какой – верность хранить той, что была ему всех дороже. Да нет… Себя-то, живого, зачем хоронить? Олёна всегда ему счастья желала, а бобылю какая радость жить? Не в этом дело…

Не готов он пока к новой амурной круговерти. Болит сердце-то. Щемит. Коли одна всего тебя занимает, куда ж другую-то вместить? А просто так побаловаться, плоть свою потешить… Почто так-то Марьянку обижать? Эта барышня заслуживает большего. То-то и оно…

– А чего это князь наш такой смурной ходит? – перевёл Чуга разговор.

– Влюбился князь, – гордо сказала девушка.

– В кого? – нарочито удивился Фёдор.

– В меня, в кого же ещё? – фыркнула Марион, вздёргивая носик. – А я ему возьми да и расскажи, по какой надобности в Нью-Йорк следую.

– Это по какой же?

– Замуж выхожу! – важно ответила мисс Дитишэм.

– Ах, вот оно что… Не повезло, выходит, князю. А кому повезло?

– Его зовут Роуэлл Дэгонет. Он молод и состоятелен, из хорошей семьи… Правда, он далеко-далеко не такой мужественный, как вы, но что уж тут поделаешь. Отец всегда хотел, чтобы мы с Роуэллом были вместе. И дедушка…

– А вы?

Марион вздохнула.

– Не знаю… – пригорюнилась она. – Роуэлл хороший, добрый, но… Не знаю.

– Смотрите мне, – шутливо пригрозил Чуга, – чтоб счастливы были!

– Буду, – робко улыбнулась мисс Дитишэм. – Наверное…

Глава 4
ВОСТОК

Подходила к концу вторая неделя плавания, когда показалась земля. Попотел Чуга изрядно, курс исчисляя, зато вышел куда хотел. Корабельные дымы подтверждали близость нью-йоркского порта – севернее поспешал пароход «Россия», а южнее коптил небо крейсер «Нью-Арк».

Фёдор глядел на тёмную, неровную полосочку на горизонте с глухим волнением. Америка…

Чего ему ждать от американской земли? Может, зря он одолевал океан и ему тут ничего не «светит»? Тысячи и тысячи таких, как он, решительных, сильных людей подавались за море в поисках лучшей доли, но многие ли из них нашли своё счастье? Надо быть отчаянным и безрассудным человеком, или решительным, уверенным в себе, или, как он с Турениным, потерять всё, что имел, дабы порвать с привычным окружением, бросить постылую родину – и начать всё с самого начала, пойти ва-банк!

Кому-то повезёт, кто-то выберется из нищеты, разбогатеет, выйдет в люди. А сколько безвестных могил останется от тех, кто хоть на миг ослаб духом и сдался? Не смог переиграть судьбу?

Человек всегда надеется на лучшее, поскольку не помнит, что смертен. Если же утратишь надежду, бессильно опустишь руки, то это всё равно, что умереть. Тот, кто надеется, не расстаётся с волей к жизни. Он идёт вперёд, падает, поднимается, битый, стреляный, обобранный, – и с упорством продолжает путь. А на американской почве «голубые цветы надежды» прорастают лучше всего – это свободная страна, во множестве мест ещё ничейная, нехоженая даже, и ты можешь застолбить свой удел. Стать кем-то.

«Стану!» – твёрдо решил Фёдор. Глядишь, и затянется рана в душе, уйдёт горе, и лишь одна светлая печаль сопутствовать будет помору Чуге.

Америка…

И вот берег приблизился вплотную, разошёлся устьем залива, взгромоздился сонмищем крыш на Манхэттене, над которыми, будто маяк, парила церковь Святой Троицы, самое высокое здание Нью-Йорка.[33]33
  В ту пору Нью-Йорк занимал Манхэттен и Бронкс. Бруклин, Куинс, Лонг-Айленд являлись пригородами. И знаменитая статуя Свободы тоже не вздымала факел над островом Бедлоу – время ещё не пришло.


[Закрыть]

– Убрать стаксель! Травить грота-гика-шкот! Подать носовой! Убрать кормовой! Убрать грот!

«Одинокая звезда» мягко привалила к пирсу, замерев, как усталый конь, добредший таки до стойла. Город, как рекомая избушка на курьих ножках, был повёрнут к порту задом – за пристанью поднимались скучные узкие дома в пять-шесть этажей, по фасадам которых спускались ажурные лестницы.

Расквитавшись с иммиграционными и таможенными чиновниками, экипаж шхуны сошёл на берег. Хэт Монаган потоптался, поклонился неуклюже всей честной компании, да и пошёл себе. Лысый Хиггинс помог Вэнкаутеру спуститься по трапу.

– Теодор! – окликнул Фокс помора. – Погодь…

Чуга, поправив лямку заплечного мешка, обернулся к шкиперу.

– Спасибо, – серьёзно сказал тот, – спас мою собственность и мою жизнь. Я уж думал, немила она мне, ан нет – охота ещё небо покоптить, хе-хе…

Опираясь на палку, Вэнкаутер порылся в кармане и выудил оттуда пять золотых монет.

– Держи, ты их заработал. Тут сотня долларов.[34]34
  Пять монет по 20 долларов, каждая из них содержала более 30 граммов чистого золота.


[Закрыть] Душонку свою я ценю дороже, хе-хе, но больше с собой нет.

Фёдор отказываться не стал, ссыпал золото в карман и пожал шкиперу руку.

– Ну прощевай, Вэн. Может, свидимся ещё.

– Удачи, Тео.

Чуга догнал Павла и нетерпеливо подпрыгивавшую Марион.

– Ну что? – сказал он. – Прощаемся?

– Ну уж нет! – воспротивилась девушка. – Мы все едем к нам на Пятую авеню! Дедушка будет страшно рад!

– Боюсь, сударыня, – тонко улыбнулся князь, – что он откажет от дома двум босякам, вроде нас с Фёдором. Наши наряды далеки от тех, которые приличествуют великосветским гостиным.

Видя, как огорчилась Марион, помор мягко добавил:

– Уж позвольте сперва обновку справить.

– Но вы придёте? – Мисс Дитишэм с тревогой и настойчивостью заглянула Чуге в глаза.

– Обязательно, – пообещал тот.

– Ну-у да, в общем, – промямлил Туренин.

– Я буду ждать! Попробуйте только не прийти!

Раз десять повторив свой адрес, перемежая кокетливые мольбы со смешными угрозами, Марион поймала брауновскую бричку, такую же привычную для Нью-Йорка, как кэб для Лондона, и была такова.

– И что теперь делать прикажешь? – Князь с укором посмотрел на Фёдора. – Друг мой, я дал барышне слово, но у меня в кармане ровным счётом десять соверенов![35]35
  Соверен – золотая монета в 1 фунт стерлингов (7,32 грамма чистого золота).


[Закрыть]

– Пустое! – отмахнулся помор. – Зато у меня ровно сто долларов. На палубу и твоя кровь капала, так что…

– Это исключено! – твёрдо заявил Туренин. – Я хоть и нищий, но дворянин. Деньги твои, Фёдор, и только твои! – Тут он замялся. – Но… если ты займёшь мне пару «золотых орлов»,[36]36
  «Золотой орёл» – монета в 10 долларов.


[Закрыть] то…

– Замётано!

Углядев подальности подозрительные фигуры – припортовая босота! – Чуга счёл за лучшее достать из мешка верный «смит-вессон» и сунуть его за пояс.

– Пошли отсюда.

Выйдя на Бродвей, Фёдор увидел совсем другой Нью-Йорк – нарядный, чопорный, спешащий делать деньги. По улице в разных направлениях носились двухместные «браун-купе», покачивались на рессорах ландо и фиакры, давились в тесноте пассажиры трясущегося омнибуса. Гвалт стоял изрядный, перестук колёс и цокот копыт добавляли шума в общую копилку.

В то же самое время наивеличайший город Америки производил впечатление очень большой деревни. Лондон или Санкт-Петербург были городами устоявшимися, сложившимися, а вот «Большое яблоко»[37]37
  Так нью-йоркцы прозывают свой город.


[Закрыть] пребывал в вечном движении. Сотни тысяч людей со всего света прибывали сюда, чтобы рассеяться по великой земле вплоть до Калифорнии – или осесть на берегах Гудзона. Больше всего в нью-йоркском порту сходило ирландцев, евреев, немцев и шведов – и сразу начинались междоусобицы. Ирландцы не выносили негров и постоянно схватывались с ними, местные старожилы терпеть не могли ирландцев, так что драки и поножовщина были обычным делом, особенно в Сохо, что за Кэнел-стрит.

– И где у них тут одёжей торгуют? – вопросил Чуга, вертя головой.

– В дорогие магазины готового платья, вроде бродвейского «Стюарта», заглядывать не советую, – ответствовал князь. – Нашего «золотого запаса» может не хватить.

– С жиру беситься не будем, – поддержал его Фёдор. – Нам бы чего подешевше, но чтоб пристойно.

– Сам я тут не бывал… – проговорил Павел, оглядываясь. – Но при мне упоминали универмаг Хогвоута…[38]38
  Или Хогвота. Или Хоугвоута. Фамилию Houghwout можно выразить и так.


[Закрыть] Кстати, там мистер Отис устроил свой лифт.

– Универмаг? – нахмурился Чуга. – Это ещё что за диво?

– Универсальный магазин, где торгуют всем сразу – и одеждой, и обувью, и посудой, и чем угодно.

– А лифт?

– Этого дива я и сам ни разу не видел! Съездим?

– А чего ж… Поехали!

Князь вскинул руку, останавливая брауновский экипаж.

– До Стринг-стрит, к «Хогвоуту»!

– Да, сэр, – кивнул возница, легонько стегая коня подвласой масти – вороного с бурыми подпалинами.

Словно пересиливая себя, Туренин рассказывал с наигранным азартом:

– Когда тут жили одни индейцы из племени гуронов, остров назывался Манна-хатта. Одни холмы вокруг лежали да лес стеной. А между холмов, с одного конца острова до другого, тянулась лощина. Вот по ней-то гуроны и проложили тропу, назвав её Виквасгек. Теперь её перекрестили в Бродвей…

– Всё-то ты знаешь… – проворчал Фёдор.

– Ну всё – это явный перебор! – усмехнулся Павел. – Но кое о чём понятие имею.

Откинувшись на мягкую подушку, он покосился на помора. Фёдор совершенно не походил на русских мужиков, хитроватых и боязливых, обожавших прибедняться. Тем и в голову не пришло бы равнять себя с князьями али с графьями. Нет, Чуга держится с достоинством истинных новгородцев, которые, бывало, тузили на вече неугодивших им правителей.

Наоборот, это «его сиятельство» постоянно следит за собой, чтобы не ляпнуть ненароком покровительственно-барское: «Эй, любезный!» Интересно, какого Фёдор о нём мнения, задумался князь. Вряд ли лестного… Чуга имеет все основания считать своего нечаянного знакомца легковесным барином, этаким пустышкой-аристократишкой, растратившим достояние предков и ныне оставшимся на бобах. Туренин незаметно вздохнул.

Он очень болезненно переживал «благородную бедность», завидуя сноровистым, сметливым купчикам. К великому сожалению, его родители были далеки от хозяйственных дел. Милые, славные люди, они вращались в мире поэтов и художников, разговаривали на нескольких языках, в подлиннике читая Плутарха или цитируя Шекспира. Отец бежал от мирских забот, а княгинюшка по-прежнему писала меню на карточках самого толстого бристольского картона с золотым обрезом, когда устраивала званые обеды. Оба скончались в нищете, под крышей нетопленого особняка, заложенного и перезаложенного. И дом, и поместье, экипажи и арабские скакуны – всё ушло с молотка.

Павел Андреевич Туренин, потомок Рюрика в двадцать каком-то колене, достойный член Английского клуба, сохранял невозмутимость в чисто британской манере, встречая и провожая невзгоды с лёгкой ироничной улыбкой. А ведь порой не улыбаться тянуло, а корчиться от унижения, выть от позора и боли. Но не показывать же окружающим, как ему худо…

И вот новый удар судьбы-негодяйки. Милая, нежная Марион выходит замуж, и не он её счастливый избранник. «Ничего, – усмехнулся князь, – и это стерпим…»

…Когда «купе Брауна» проехало перекрёсток с Пятой авеню, Павел кивнул в её сторону:

– Здешняя Оксфорд-стрит и Невский проспект. Тут живут самые богатые люди Нью-Йорка, почитающие себя знатью. Эсторы, Рашуорты, Торли… Из них только Дэгонеты ведут свой род от английских помещиков, а остальные – обычные мещане. Впрочем, Америка – слишком молодая страна, чтобы требовать от её жителей древних корней. Скажем, ван дер Лайдены являются прямыми потомками голландского губернатора Нового Амстердама, как тогда назывался Нью-Йорк, а времени-то прошло – каких-то двести лет![39]39
  Новый Амстердам был основан в 1626 году.


[Закрыть] А до той поры индейцы не знали бремени белого человека. Хотя как сказать… Де Сото открыл Миссисипи ещё в начале XVI века, а Коронадо тогда же вышел к Скалистым горам… Ну каких-то двести пятьдесят!

Так, в приятных и познавательных разговорах, они доехали до универмага «Хогвоут», здоровенного пятиэтажного здания из чугуна и камня. Отпустив извозчика, друзья огляделись и сразу заметили всадника в широкополой шляпе, в джинсах и выгоревшей красной рубашке, с чёрно-белой жилеткой из коровьей кожи. Вытащив одну ногу из стремени, он перекинул её через луку седла и дивился огромным витринам магазина.

– Во понастроили! – весело обратился он к Чуге и Туренину. – Не то что у нас… Восток, одно слово!

Из нагрудного кармана рубашки у него свисали верёвочки кисета. Скрутив цигарку, всадник чиркнул спичкой о джинсы и закурил.

– А здесь чего, вообще? – кивнул он на универмаг.

– Магазин, – ответил Фёдор.

– Во! – удивился конник.

– Откуда, ковбой? – поинтересовался Павел.

– Из Техасу мы, – живо ответил всадник. – Я – Ларедо Шейн, а он, – ковбой похлопал гнедого по шее, – Принц!

Конь мотнул головой, словно подтверждая: да, я королевской крови.

– Сам-то я, как с гор спустился, так на Запад и подался, – охотливо продолжал Ларедо. – Всю жизнь, считай, коровам хвосты крутил. Вот и надумал глянуть, как оно тут, на Востоке, в Нью-Йорке ихнем.

– И как тебе град сей? – тонко улыбнулся князь.

– Уж шибко большой! – признался ковбой. – Я в каньонах не блуждал никогда и в пустыне дорогу сыщу – пройду как по ниточке, от источника к источнику, а здесь потерялся!

– Кричи: «Ау!» – рассмеялся Туренин.

Ларедо ухмыльнулся, и белые, незагорелые чёрточки у его глаз ужались в морщинки.

– Бывай! – сказал Чуга.

За дверями «Хогвоута» было людно, но друзья первым делом вошли в кабину лифта – опробовать любопытное изобретение. Лифт загудел и тронулся. До пятого этажа он поднимался минуту.

– Здорово! – хмыкнул Фёдор. – Ежели наперегонки – запыхаешься, пока добежишь. А тут стой себе да в зеркало глядись!

– Здорово, – согласился князь. – Ну пошли мерить!

Оба решили себе голову не морочить зря – каждый купил по чёрному сюртуку в рубчик, брюки из дангери[40]40
  Дангери – хлопчатобумажная саржа.


[Закрыть] того же цвета, входившего в моду, да по паре ботинок. Чуге было непривычно носки натягивать заместо портянок, но делать нечего – обвыкай, пилигрим![41]41
  Заметим, что американцы воспринимают это слово не как синоним паломника, а как переселенца.


[Закрыть]

Белая рубашка приятно облегала тело, а вот узкий галстук-шнурок был, на взгляд Фёдора, лишним.

– Осталось купить шляпы, – сказал Туренин.

Чуга подумал, припомнил Бойда – тот с утра первым делом надевал шляпу, а уже потом штаны – и согласился. Но когда Павел подвёл его к прилавку, и услужливый продавец выложил стетсоновскую модель «Хозяин равнин»,[42]42
  Самая знаменитая ковбойская шляпа работы Джона Стетсона. Кстати, характерными загибами полей «стетсон» обязан не причуде шляпника, а упаковке – чтобы уместить шляпу в коробке, поля её загибали. А ковбои углядели в этом особый шик.


[Закрыть] помор заворчал:

– Десять долларов за шляпу? Куда это годится?

– Друг мой, – покачал головой князь, – не стоит гоняться за дешевизной – это самая низкая цена, и шляпа того стоит. Солнце на Западе печёт так, что не обрадуешься!