Текст книги "Кентурион"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– Харакири гаду! – просипел Эдик, подпрыгивая на туше.

Сергий потащил нож на себя, разваливая крокодилье нутро. Рептилия промычала напоследок, выгнулась, брызжа кровью, и сдохла.

– Готов! – слез с крокодила Чанба.

– Уахенеб! – обернулся Искандер. – А где хвост лучше отчикать?

Египтянин захэкался, и не ответил, показал рукой, где.

– Опасность! – хлестнул по нервам голос Неферит.

Сергий резко обернулся. На берег выбегали бритоголовые личности в схенти, босые и безоружные. И было человек десять или больше, и лица их выражали намерения, далекие от благих.

– Это жрецы Себека! – побледнел Уахенеб.

А в следующее мгновенье «хем нечеры», слуги божьи, набросились на кощунов, поднявших руку на крокодила-эмсеха. Сергий не поднял нож с земли, ведь нападавшие не держали в руках даже дубинок. Он положился на свое умение, на знание приемов панкратиона. Однако Роксолан не учел, что панкратион, «страшная борьба», зародился здесь, на берегах Нила. И жрецы владели ею куда как хорошо…

Он попытался подсечь напавшего на него, маленького, юркого, гибкого, но на его удар противник ответил двумя. Отпрыгнув, египтянин звезданул его пяткой в лоб, и Сергий не успел защититься – даже его реакции не хватило, чтобы вовремя поставить блок. Лобанов разозлился, подпрыгнул, выбрасывая ногу и разя неприятеля пушечным ударом, но мимо, мимо! А вот египтянин не промазал, обработал Лобанову спину по полной программе – «пробил» почки, врезал по точке между пятым и шестым позвонками. Роксолан рухнул на песок рядом с крокодилом, и ловкие руки мгновенно связали его по рукам и ногам.

– Неферит! – крикнул Сергий, уклоняясь от закаленной пятки. – Дуй за нашими!

Неферит «дунула», а Сергию добавили – по ребрам.

Досталось всем.

Соперник Искандера ударил того в полупрыжке, с разворотом вправо, нанося удар в подвздошье, и добавил для верности укол в точку позади уха. Тиндарид обмяк, и двое хем нечеров связали его.

Эдика сбили с ног, он тут же вскочил разгибом вперед, нанося остроплечему хем нечеру, длинному как жердь, два удара: ногой по голени и тыльной стороной ладони по морде. Не помогло – жрец сделал выпад «копытом лошади» – согнутыми костяшками пальцев – в лоб, и нейтрализовал Чанбу.

Уахенеба уложили махом – выпадом по затылку. Раб рухнул лицом в истоптанный песок.

А на Гефестая набросились сразу трое. Взбешенный сын Ярная встретил их тройным ударом – ногой вперед, вбок и назад, – выполняя прием, не опуская ноги на землю. Не помогло. Лишь один удар слегка задел промешкавшего хем нечера, но тот мигом вскочил и нанес Гефестаю три несильных, но точных удара: два – ногами по икрам, сбивая кушана на колени, и третий – растопыренной ладонью в нос. Кушан упал и перекатился, вскочил, нанес своему обидчику боковой удар в колено, тут же «ножницами», не опуская бьющую ногу, врезал в горло. Удар прошел, но двое зашли со спины, и тот, кто был постарше, усыпил Гефестая касанием костяшки указательного пальца к точке на шее вблизи затылка. И лилипуты повязали Гулливера…

Всех пятерых бегом поволокли вдоль берега. Несли долго, порою невежливо швыряя оземь, но утоптанный песок гасил падения.

Видеть Сергий мог в редком ракурсе – снизу, вывернув шею, – и скоро в его поле зрения попал храм. Храм напоминал маленькую, уплощенную пирамиду, поднятую на толстых, словно сдувшихся колоннах. Здание располагалось не у самого берега, но к его стенам вела искусственная бухта, облицованная гладким гранитом. Причем, не ступени вели к мутной воде, а пологие пандусы. Перед колоннадой храма высились две уродливые статуи, изображавшие Себека, бога пучин с крокодильей головой. Еще десять колонн, круглых и тонких, стояли в ряд между изваяниями полубогов-получудовищ. В колонны были вделаны бронзовые кольца и свисали кожаные ремни с пряжками.

Пленников своих хем нечеры подвели, а кого и поднесли, и привязали ремнями к колоннам, затянув пряжки и засупонив концы ремней в бронзовые скобы.

Сергия привязали с краю, рядом с ним оказался Уахенеб.

– Нас хотят скормить крокодилам? – поинтересовался Лобанов.

Уахенеб устало кивнул. Хем нечеры закончили свою работу и удалились. Из храма вышел сгорбленный, худой жрец со стриженной головой, похожий на узника концлагеря. Его белые сандалии и схенти дополняла того же цвета накидка, на куриной шее болталось ожерелье из синих фаянсовых и золотых бус. Он заговорил высоким, противным голосом, а Уахенеб переводил:

– Брат Зухос дал нам знак. Хвала Себеку, богохульники поставлены перед лицом бога. Да познают они его мощь и склонятся перед ним в свой последний час!

– Будь другом, – процедил Сергий, – переведи ему мои слова, – Вывернув голову, он громко и отчетливо произнес: – Чтоб тебе Анубис кишки повыдирал, павиан краснозадый, старое крокодилье дерьмо!

Уахенеб громко и отчетливо перевел. Жреца передернуло, он провопил проклятия тонким голосом, и потряс костлявым кулачком, а после повернулся к Нилу и запел, звонко хлопая в ладоши.

Взбодрившийся было Уахенеб снова пал духом, бормоча перевод:

– О Себек, владыка бездонных пучин, приди и возьми приношение! Да будешь ты доволен служением нашим, о эмсех, гроза Хапи и страж берегов его!

Жрец, удовлетворившись, ушел, не скрывая злорадной усмешки, делавшей его похожим на известный плакатик «Не влезай – убьет!»

Сергий перевел взгляд на воды бухты. Муть плескалась в ее гранитных берегах, а кое-где на каменных плитах тянулись следы грязи – там выползали крокодилы. Вода вдруг пошла кругами, раздалась, пропуская костяные надбровные бугры зухоса. Глаза холодно и равнодушно глянули на привязанных людей. Всплеск – и крокодил ушел под воду. Но вскоре вынырнул снова, уже гораздо ближе. Высунул из воды огромную пасть, уж никак не менее четырех локтей в глубину, усеянную могучими зубами, и глухой рев разнесся по берегу, дробясь на отголоски в колоннадах храма. Из святилища тут же донеслось хоровое пение, Сергий разобрал только два слова: «эмсех» и «Себек».

Рядом с первым крокодилом показался еще один, подплыл третий. Первому показалось, что делить жертву на троих глупо, и полез по пандусу вверх. Кто-то охнул, то ли Эдик, то ли Искандер. Вылезавшее страшилище, чудилось, никогда не кончится. Уже на двадцать локтей показалось мощное туловище, а хвост доселе скрывался в воде. Медленно переступая широко распяленными лапами, крокодил вытянул себя на пандус. Сергий с болезненным интересом глядел в холодные глаза зухоса. Змей он терпеть не мог, а вот к крокодилам относился равнодушно. Но теперь… Когда эта мерзкая тварь открывает пасть в четырех шагах от тебя… Неужто все?!

Раздался тихий посвист, и крокодил неуклюже повернулся на звук, поднимая голову. В тот же миг две длинные стрелы вошли крокодилу в горло, одна за другой, засев по самое оперение. Исполинский эмсех скрутился в дугу, и разжался пружиной, с такой силой стегнув по колонне, к которой был привязан Сергий, что ее гранитный ствол переломился надвое. Лобанов упал, притянутый тяжестью камня, и хвост промахнул над ним. На берегу показался Акун с огромным луком, потом выбежал Регебал, вооруженный мечом. Над Сергием склонился бледный Кадмар. По лицу галла катились горошины пота, а глаза были пусты, как у совы днем.

– Не поранился? – спросил он, заикаясь.

– Да нет, вроде… – прокряхтел Роксолан, пытаясь перевернуться на спину.

– Щас я!

Кадмар живо перерезал ремни, и Сергий поднялся на ноги. Галл тут же обернулся к Уахенебу, освобождая и его.

Регебал подскочил к эмсеху, тяжело израненному стрелами, и рубанул на уровне глаз. Крокодил вздернул голову, и дак всадил клинок под нижнюю челюсть, просаживая обе.

Освобожденные Гефестай и Тиндарид мигом вооружились мечами, принесенными Кадмаром, и бросились на крокодилов, отыгрываясь за свои страхи.

– Уходим! – в который уж раз за этот день скомандовал Сергий. – Жаркое потом съедим – будет еще время!

А крокодилы, скользя по илу, елозя в выпущенной из них крови, словно взбесились – двое из них сцепились между собой, один другому откусил верхнюю челюсть, а потом оба набросились на подстреленного, вырывая у того из брюха куски мяса и сатанея от крови. Низкий рев, похожий на сиплое мычание, покрывал все звуки, то возносясь, то нисходя. Чудовища метались, вертелись бешеной каруселью, хватая зубами все подряд – хвосты и лапы, колонны с привязью. Из храма выбежал главный жрец и застенал от горя. Но горевать ему пришлось недолго – крокодил с откушенной челюстью метнулся к нему, и огрызка, кровавого и зубастого, хватило, чтобы перекусить человека пополам. Голова жреца упала по одну сторону от изуродованной пасти, а костлявый таз с ногами – по другую. Эмсехи замычали и кинулись делить добычу.

– Пошли отсюда! – крикнул Акун, вскидывая лук. – Завалили всю посевную…

Хем нечера, выбегавшего из тени колоннады, стрела пронзила и отбросила на пару шагов.

– Сергий! – прокричала Неферит, выглядывая из-за пальмы. – Ты жив?!

– А как же! – весело проорал Лобанов. – Я ж говорил, рано закружились стервятники. Живучие мы!

Деревенька, где стоял дом Уахенеба, занимала берег между белой скалой и крошечным храмом, и спускалась террасами по отлогому склону – несколько кривых, узких и пыльных улиц, зажатых низкими глинобитными оградами. Спасибо финиковым пальмам на межах – они оживляли унылый пейзаж, и даже убогие домишки, слепленные из серого ила, не оскорбляли взгляд на фоне пышной, глянцевой зелени.

Участок Уахенеба занимал дальний конец деревушки, напротив храмика, чьи древние колонны заплетал одичавший виноград. Угодья на участке четко делились – две нижние делянки, заливаемые Нилом, отводились под ячмень, пшеницу и овощи, на третьей деляне росли пальмы, а четвертая была отдана под оливы и виноград – его лозы заткали все навесы из жердей, окружавшие дом. Собственно, на участке стояло три дома – три одинаковых куба из серо-зеленого ила, с плоскими крышами, без окон, но с квадратными отверстиями в потолке. Хлынь хороший дождь, и дома эти растают, как соль в кипятке, расплывутся серой жижей. Но дожди над Египтом – это уже из области чудесного.

Три дома стояли уступчиками, соединяясь стенами, и второй дом, расположенный чуть выше по склону, словно выглядывал из-за крыши первого, а третий выдвигался из-за угла второго. На крыши вели плетеные лесенки – ночь проводили наверху, а двери «запирались» шуршащими циновками из тростника. Замков в деревне не знали – от кого тут прятаться? И, главное, что прятать людям, «не знающим вещей»?

Антеф, дядя Уахенеба, седой, битый жизнью роме, был рад гостям и очень смущался, что некуда их посадить – на весь дом имелся единственный табурет.

– Мы не гордые… – успокоил его Сергий, и опустился на циновку.

Сын Антефа, Рамери, вечно голодный здоровяк, добродушный деревенский увалень, топтался под навесом, густо заплетенным виноградом, и не знал, куда девать длинные костистые руки. Жена Антефа, Небем, простая женщина с ранними морщинками на лице, хлопотала по хозяйству, выкладывая на чистую скатерть местные яства, скудный набор землепашца: корневища и сердцевина стебля папируса, подсушенные на огне и сбрызнутые касторовым маслом, лепешки из растолченных семян лотоса, а на сладкое – компот из фиников.

Сергий подозвал к себе Уахенеба, и шепнул:

– Сехери недалеко?

– Да нет, – удивился Уахенеб вопросу, – здесь, рядом, у храма.

– Под носовой полупалубой лежит холщовый мешок, – растолковал Сергий, – там деньги. Возьми кольцо золота и сбегай в лавку. Вина купи, мяса, фруктов, пшеничных лепешек. Рамери прихвати, чтоб помог донести!

– А… сколько брать? – растерялся Уахенеб.

– На все!

Уахенеб вылупил глаза и побежал исполнять поручение вместе с Рамери, который очень обрадовался: наконец-то нашлось дело для его рук.

– Куда это Уахенеб побежал? – старательно выговорил по-эллински Антеф.

– Щас придет!

Уахенеб пришел действительно «щас» – обернулся мигом. Вдвоем с Рамери он приволок сыру, два кувшина густого абидосского вина и целый жбан пива, корзину фруктов и стопку свежих, горячих еще лепешек, завернутых в чистую ткань. Родичи Уахенеба только охнули, а Небем тут же сбегала в сараюшку и принесла «сервиз» из деревянных чаш и мисок, покрытых тонким, полустертым узором. И пошел пир!

Антеф осоловел, впервые испробовав хорошего вина, и запел песню о храбрых мореходах. Сергей ему аккомпанировал, выстукивая дробь пальцами по пустому кувшину – мелодия была хороша, на манер простеньких студенческих напевов, из той поры, когда стоило выучить три аккорда, и тренькай на здоровье, гитара стерпит…

– Маасен пет, маасен та, – выводил Антеф, – мака шебсен эр маау!

– «Они видели небо, они видели землю, – тихонько переводила Неферит, – и храбры были их сердца, более, чем у львов».

– Текст мне нравится! – оценил Сергий.

И вот наступил закономерный этап любой пирушки, когда гости разбредаются поодиночке, или компаниями, уединяясь для диспутов или флирта – это уж кому как. Искандер с помощью Уахенеба повествовал о битве с крокодилами, а Рамери вздыхал завистливо, крякал и шлепал себя ладонями по мускулистым ляжкам. Гефестай выяснял названия созвездий, высыпавших на черное небо, и тот же Уахенеб разрывался, переводя кушану ответы Небем:

– Малую Медведицу мы зовем Бегемотихой, а Большая Медведица будет Бычья Нога! Пояс Ориона – это Сах…

А Эдик теребил Уахенеба с третьей стороны, выспрашивая, почему египтяне верят, что рай существует, но отрицают ад.

– Мы не отрицаем ад, – ответила за бедного Уахенеба Неферит, – мы не знаем, что это, и не хотим вдаваться в жуткие подробности. У нас все просто – человек умирает, и его душа является на суд Осириса, в Чертог Двух Истин. Душа умершего изложит богу «Проповедь отрицания», то есть поклянется в невинности. Но Осирису не лгут – бог взвешивает душу, и если та не отягощена грехами, она попадает в прекрасные Поля Иалу. Но если душа отягощена злом, ее пожирает Амт, чудовище с телом бегемота, лапами и гривой льва и головой крокодила. И все! Смерть души – это окончательная смерть…

– Пойду я спать… – зевнул Сергий.

Он не поленился забраться на самую высокую крышу и, довольно стеная, разлегся на стопке циновок. Не перина, но спать можно. Дрема давно искала его, и вот, нашла. Сонное течение мыслей перебила тревожная нота: перекушенный жрец говорил о знаке Зухоса… Каком знаке? Кто его подал? Сам Зухос? Это вряд ли… Неужто эта сволочь кого-то приставила следить за ними? И они, наивные и бесхитростные, бродят по нильской долине, не ведая о «наружном наблюдении»? Надо будет завтра проверить, насчет «наружки»… Тут же свет опрокинутой Луны застился соблазнительным силуэтом Неферит. Губы Сергия тут же пересохли.

– Ты здесь? – прошептала девушка.

– Здесь…

Неферит стянула с себя тунику, и присела рядом с Сергием, огладила ладонями его ноги, наклонилась и потерлась отвердевшими сосками о грудь Лобанова. Он обнял девушку и прижал к себе, покрывая поцелуями ее лицо. Задыхаясь, он вмял пальцы в тугую ягодицу Неферит, в ту, что была здорова, а другой ладонью сжал левую грудь девушки.

– Какой ты горячий! – севшим голосом промурлыкала Неферит. – Еще не настал день и не пришел час… Я не готова расплести для тебя «девичий локон»…

– Но почему? – жарко выдохнул Сергий.

– Не все может быть открыто… – менторским тоном промолвила девушка. – Ты же говорил, что тебе даже видеть меня – удовольствие?

– А трогать, касаться, гладить, целовать и мять – услада еще большая!

– Ты хочешь мною обладать?

– Да! Да!

– Я сама отдамся тебе… когда настанет день и придет час! Лежи и не шевелись, я открою тебе маленькую тайну лобзаний Хатхор…

Неферит легла на Сергия, целуя его то коротко, то долго, легким касанием губ или оставляя следы. Девушка, медленно извиваясь, постепенно сползала к его ногам. Ее жадный рот припадал к шее Сергия и к плечам его, потом спустился на грудь, а после на живот. Лобанов лежал, вбирая в себя волшебные ощущения от прикосновений гладкого, горячего, шелковистого, упругого, но – вот странность! – «лобзания Хатхор» не возбуждали его, не наполняли пыланием, а успокаивали. Не пригашая жар страсти, а переводя горение в ласковое тепло, растягивали удовольствие во времени.

Он повел рукой, соприкасаясь с плоским девичьим животиком, всею ладонью обжал круглую, упругую грудь, вжал пальцы, нащупывая отвердевший сосок. Неферит сама стащила с него схенти, запустила пальцы Сергию между ног, крепко обжимая, щупая, открывая тайное. Груди ее коснулись серегиных бедер, и он с острым удовольствием почувствовал обволакивающее движение губ девушки, обжигающих и влажных.

Излившись, опустошенный и ублаженный, Сергий впал в дрему, улавливая краем сознания опаляющий шепот:

– Мой котик… Мой лев… Мое солнышко…

Глава 6

1. Уасет – Фивы

Уасет завиднелся издалека – по восточному берегу Нила показались исполинские пилоны, заблестели гигантские обелиски, затрепетали флаги на высоких мачтах у святилищ. Ипет-Сут, храм Амона Фиванского.

Зухос стоял на носу миапарона, одномачтового суденышка, похищенного из военной гавани Кибот, и разглядывал окраины города, безразлично скользя глазами по белым стенам, по зелени пальм, по россыпям усыпальниц на западном берегу – Город мертвых вставал как отражение города живых. Мужчина Усмехнулся – он не верил в «Священную девятку», и его раздражала вековечная суета египтян, всю жизнь готовившихся к смерти.

– Торнай! – позвал Зухос, не оборачивая лица к гребцам.

Тот, к кому он обращался, тут же бросил весло и подбежал к хозяину, склонился в поклоне и вымолвил:

– Слушаю твой зов, мой господин!

– Высадишь меня у храма, и гребите в гавань. Не расходиться, ждите меня там.

– Будет исполнено! – согнулся Торнай.

Миапарон вильнул и направился к берегу.

Древний Уасет еще называли Нут-Амон, «Город Амона», или просто Нут. А уж что такого увидали в Уасете эллины и почему прозывали Нут «стовратными Фивами», история умалчивает. Может, просто впечатлились громадными размерами Нута? Во всяком случае, ворот в городской стене насчитывалось всего четверо. Зухос вошел через северные – стража смотрела на него в упор, но не видела.

Он по-прежнему таился и кутался в длинный химатий. Одна группа слуг шла впереди него, другая позади, а еще шестеро бойцов шествовали на флангах.

Зухос прикрывал лицо, шел и зыркал из-за складки химатия, как из амбразуры. Он не любил Уасет. Почему? Потому, быть может, что Птолемеи за свое владычество перестроили весь город, оставив всего два острова древности, Ипет-Сут на северной стороне и Мпет-Ресит – на южной? Бывший жрец обожал гигантские постройки предков – массивные, величественные, подавляющие робкую душу, – а все эти эллинские штучки, вроде хлипких портиков, вызывали в нем глухую досаду.

Зухос пересек по тропе правильные ряды пальм, обогнул стену Ипет-Сут, и сделал чуть ли не триста шагов, обходя колоссальные колоннады Дома Амона. Не доходя до главных пилонов храма, вытянувшихся в небо на пятьдесят локтей, он поднялся по лестнице на пешеходный переход через боковую улицу, и глянул на реку. За разлившимися водами Хапи зеленел большой плоский остров, заросший священными дубами Амона, а на том берегу громоздились великолепные постройки Города мертвых. Вдали, на фоне скал, запирающих долину, белел Зешер-Зешеру, заупокойный храм царицы Хатшепсут, а ближе к берегу, севернее колоссов Мемнона, пластался «Дом миллионов лет», который эллины прозывали Рамессеумом. Там, в святилище, где хранится барка Амона, сокрыта вторая дверь. Пройти ее – значит одолеть половину пути к вожделенному замку Тота.

Зухос самодовольно улыбнулся, и нежно погладил скипетр-секхем. Скоро уже, а пока… А пока займемся делами! Он пересек улицу по массивному переходу, спустился – слуги топотали следом – и быстро пошагал к Царской Дороге. Дорога эта шла через весь город с севера на юг. Широкая и гладко вымощенная, она была обсажена тенистыми деревьями и обставлена шеренгами сфинксов в коронах пшент. За густыми рядами деревьев прятались колоннады эллинских храмов и глухие фасады богатых домов. К одному такому, светлые стены коего покрывали росписи, и свернул Зухос. То был дом Иосефа сына Шимона, купца и аргентария.[40]40
  Аргентарий – банкир, ростовщик.


[Закрыть] О состоянии, нажитом этим человеком, ходили легенды – чуть ли не миллиард динариев[41]41
  Динарий – серебряная монета.


[Закрыть] скопил он!

Но не богатство было причиной уважения, которое Зухос питал к Иосефу. Зухос презирал богачей, равно как и бедняков. Он смеялся над жрецами и терпеть не мог всяких там царей и принцепсов. Но жили на свете несколько человек, которых Зухос признавал ровней себе. Первым из них был Норбу Римпоче, чью обитель в горах далекой Индии посетил он в молодости, где жил и постигал великие тайны Иччхашакти и Крияшакти.[42]42
  Иччхашакти – согласно Упанишадам, сила воли, напряжение токов внутри тела для выполнения желания. Крияшакти – сила мысли, которая материальна и может производить действия своей энергией.


[Закрыть]

Вот и Иосеф был не прост, очень не прост… Этот купец и банкир носил титул Баал-Шем, «Владеющего именем Бога». Будучи крупнейшим знатоком Хокмат Эмэт,[43]43
  Хокмат Эмэт – другое название Каббалы.


[Закрыть] «Истинной мудрости», сын Шимона весьма и весьма преуспел в прикладной каббале – каббале маасит – постигнув все десять Сфирот, «Божественных сущностей». Он обрел великую мощь, и побороть его даже всею силою сэтеп-са не удавалось.

Подойдя к широкой двери, Зухос взял висящую на цепи деревянную колотушку и постучал. Ждать пришлось долго. Сначала открылся ставень на втором этаже, прямо над дверью, потом заскрипела лестница, и подрагивающий баритон спросил через бронзовую решетку, вделанную в дверь:

– Кто?

– Это я, – коротко ответил Зухос. – Достаточно?

– Я узнал тебя… – вздохнули за дверью.

Громыхнули тяжкие засовы, и дверь отворилась. Зухос сделал знак слугам ждать на улице и вошел. Коренастая фигура хозяина, плохо видимая в темноте, показала рукой на светлый проем, и заперла дверь. Пришелец двинулся в указанном направлении.

Пройдя темной галереей, он вышел к подобию маленького рая – внутреннему двору, где плескался бассейн, били фонтаны, сильно и тяжело пахли низкорослые мирровые деревья с обильной золотисто-зеленой листвой. Прямоугольный двор был окружен плотным строем колонн из кипенного мрамора – именно мрамора, а не египетского белого известняка. Видать, не поскупился старый жмот, привез камень из далекой Каррары…

Коренастый обернулся, и Зухос узнал Иосефа. Купец ничуть не изменился за год – все то же суровое лицо, обветренное и загорелое, цвета седельной кожи, все тот же острый взгляд, и мужественные черты, хранящие былую красоту, проявившую себя именно сейчас, в середине жизни.

– Ну, здравствуй, рабби[44]44
  Уважительное обращение, дословно – «Отец мой».


[Закрыть]… – сказал Зухос со скользящей улыбочкой. – Давно не виделись!

Хозяин дома наметил усмешку.

– Только не говори, что соскучился.

Гость рассмеялся, а Иосеф поморщился – голос у Зухоса был на зависть – ясный, звучный, где надо – бархатный и обволакивающий, или гремящий медью, но смех… Грубый гогот, да еще какой-то взвизгивавший, всхрапывавший… Ужас! Не смех, а пытка для ушей…

– Я пришел по делу, – сказал Зухос, отсмеявшись.

– Слушаю, – прикрыл глаза Иосеф.

– Пандион уже интересовался насчет оружия…

– И я дал ему ответ, – открыл глаза купец. – Будет золото – будет оружие.

– Учти, – нахмурился гость, – я хочу вооружить легион!

– Хоть два, – улыбнулся Иосеф. – Скажи мне лучше, чего ты этим добиваешься?

– А для тебя это секрет? – осклабился Зухос.

– Тебе нужна власть… – сказал хозяин дома, так, будто ставил диагноз тяжелобольному.

– Да! Мне нужна власть, а Египту нужен новый царь! Новый фараон, которому поклоняются как божеству. Так было встарь, так и должно быть!

– Знаешь, – усмехнулся Иосеф, – почему каббалу боятся и ненавидят все жрецы подряд – и египетские, и эллинские, и римские, иудеи и христиане? Потому что они поклоняются своим богам и молят их, выпрашивая подачки, а каббала меняет человека, возвышая его и приближая к богу.

Зухос оскалился.

– Приближая к «Бесконечному и непостижимому началу», хочешь ты сказать? – проговорил он. – К тому, что вы зовете Эйнсоф? Так это не бог!

– Ты хочешь вступить со мной в дискуссию? – насмешливо усмехнулся сын Шимона.

– Нет! – буркнул его визави. – Просто ты превратно понимаешь мои намерения. Власть над Египтом нужна мне не для того, чтобы упиваться поклонением людских толп. Мне нужно, чтобы эти толпы слушали меня и слышали, понимали и делали то, что я им скажу!

– А станут ли эти толпы счастливее под твоей властью? – вздохнул Иосеф.

– Станут! – уверенно сказал Зухос. – Я освобожу рабов. Пахари станут вкалывать на полях фараона, ремесленники – в мастерских фараона. Это будут трудовики, низшая каста, и я дам им все для счастья – дом, женщину, хлеб и зрелища. А еще будет каста боевиков! Эти воины, что верой и правдой отслужат фараону двадцать пять лет, сходят в походы по его приказу, будут бросаться в атаку с его именем на устах, смогут, по высочайшему повелению, занять место в высшей касте хранителей! Я составлю ее из жрецов, из преданных мне и смекалистых начальников. Вот тогда, – торжественно заключил Зухос, – в государстве будет порядок!

– В каком государстве? – сощурился хозяин.

– Сначала – в Египте, – ухмыльнулся гость. – Потом мне подчинится Нумидия, Киренаика, Мавритания, Иудея, Сирия… Я соберу легионы боевиков и поведу их на Рим! Вся империя покорится мне!

– Но ты на этом не остановишься, – понятливо покивал Иосеф.

– Нет! – крикнул Зухос, разгоряченный своими фантазиями. – Я не стану, как римляне, вести вялую войну с германцами за Данувием и Реносом! Я провозглашу с десяток слабых северных царств, буду стравливать их между собою или мирить, пока не доведу те племена до полного отчаяния и истощения! А после присоединю их все, до самого Янтарного берега, к своей державе, и германцы станут славить меня и благословлять!

– А потом – Индия? – негромко поинтересовался аргентарий.

– Конечно! Парфия, Индия, земли арабов и кушитов! И повсюду будут возводиться храмы в мою честь, и на всех языках зазвучат гимны и хвалебные песни, прославляющие меня! Я хочу этого! И так будет!

– А начнешь ты с Дельты… – проговорил задумчиво Иосеф, приземляя распалившегося «фараона».

– Да… – приугас Зухос.

– Поведешь на римлян буколов, необученных и необузданных «волопасов»…

– Я вложу в их трусливые сердца храбрость и лишу страха!

– Сколько же крови сольется в Нил…

– Война не бывает бескровной, – пожал плечами Зухос, и нахмурился: – Ты отказываешь мне в оружии?

– Нет, – покачал головой Иосеф. – Не я, так другой… Лучше уж я! Но помни: мне нужно золото. Золото и серебро – на этом стоит моя власть! Ты хочешь Рим завоевать, а я его покупаю по сходной цене!

– Послушай… – вкрадчиво заговорил пришелец. – Когда я овладею Египтом, и жрецы водрузят на мою голову красную и белую короны,[45]45
  Красная и Белая короны символизируют власть над Верхним и Нижним Египтом. Чати – везир, верховный администратор фараона.


[Закрыть] я сделаю тебя моим чати. Хочешь? Ты будешь распоряжаться всем добром Египта, и станешь по своему разумению умножать его, не забывая о себе!

Выслушав лестное предложение, Иосеф осведомился:

– Так у тебя нет золота?

Зухос злобно ощерился.

– Нет у меня золота! – крикнул он. – Пока нет! Но я протягиваю тебе руку!

– А я не принимаю пустой руки, – твердо заявил Иосеф.

Опасный гость усилием воли вызвал грозную силу сетэп-са, напрягся, отдавая мысленный приказ повиноваться, но хозяин не отпрянул в страхе. Он мгновенно сосредоточился, и вытянул руку, выгибая ладонь в жесте отталкивания.

– Ана Бэкоах, – зазвучал его голос, рокоча на низких регистрах, – Гдулат Йаминха, Татир Црура! На Гибор, Доршей Йехудха, Кэбэват Шомрэм!

Зухос ощутил неприятное чувство зависания. Словно одна кожа от него осталась, надутая как мехи, и колышется он в прозрачной воде человекообразным пузырем. Он почувствовал, как в нем зарождается страх, и пришел в ярость. Гость вытянул обе руки, широко расставляя пальцы, лоб его покрылся испариной в чудовищном усилии мысли.

– Повинуйся!

Но хозяин дома лишь набычился.

– Бархэ Таарем, Рахамэй Цидкэдха, Тамид Гомлэм! – рокотал его напряженный голос, и вот взревел торжествующе: – Барух шем квод малкуто леолам ваэд!

Зухосу почудилось; будто воздух вокруг него загустел, и пала тьма – черный, тягучий, беспросветный мрак, колючий и холодный на ощупь. Он почувствовал, как тает его сила, отбираемая сгустками тьмы. Сердце дало сбой, и немочь разлилась по жилам.

– Хватит! – прохрипел Зухос. – Довольно!

И тьма растаяла, оставив по себе мурашки и липкий пот.

– Я достану золото…

– Жду, – ответил Иосеф. – Жду до праздника Опет в гавани Суу – это за пустыней, на берегу Эритрейского моря.[46]46
  Красное море.


[Закрыть] Туда я приведу два гаула, груженых оружием и доспехами.

– Жди, – буркнул Зухос.

Он заметил бледность на лице иудея, и черные тени под глазами, и взбодрился: победа досталась тому нелегко!

Повернувшись, бывший жрец вышел из дому и захлопнул за собой дверь. Нерастраченная злоба клокотала в нём, требуя выхода. Слуги будто почувствовали его состояние – сжались, оплывая ужасом.

– Господин гневается на нас? – пролепетал нубиец Икеда.

– Нет…

Зухос вышел на Царскую Дорогу и зашагал в сторону гавани. Сомнения, порою всплывавшие в нем, закопошились снова. Превращая людей в слуг, он лишает их воли, подчиняет их души себе. Боевики из таких получатся, но станут ли они воинами? Не-ет, пока он не примет снадобье Тота, победы ему не одержать! А вот когда он откроет последнюю дверь четвертым ключом, узнает рецепт, приготовит средство… Вот тогда не придется бросать тупых буколов на римские мечи. Легионеры сами преклонят колени перед ним! Падут ниц и сочтут за счастье служить фараону Зухосу! Хотя нет – что за имя для царя царей и императора императоров?! Надо будет подобрать нечто более благозвучное…

Погрузившись в приятные размышления, Зухос одолел половину пути и вышел к каналу Хора. Вода утекала на восток, вливаясь в пруд, обсаженный миртовыми и лавровыми деревьями, и продолжала течение по каналу Монта, который вливался в ров вокруг римского военного лагеря. Канал Хора пересекал Царскую Дорогу, и через него был перекинут широкий каменный мост с галереями и портиками. Было шумно от разносчиков и водоносов, вопящих мальчишек и визгливых матрон.

– Покупайте кифи! – гнусаво выкрикивал торговец благовониями. – Есть ладан! Превосходная мирра!

– Ароматный метопий! – вторил ему конкурент. – Лучшее в мире средство для умащиваний и притираний!

– А вот вино! Отличное вино! Выдержанное! Упьешься за обол!

– Водички! Кому водички! Свежа-айшая водичка!

Слуги растолкали толпу продающих и покупающих, и Зухос перешел на ту сторону канала. Из короткой тени, отбрасываемой сфинксом в три человеческих роста, вышел и приблизился к нему человек в белом химатии. Легкая ткань, обычно перекинутая через руку, либо свободно свисавшая, укрывала голову и лицо незнакомца.

– Сальвэ! – сказал он натужно, словно удерживая большой груз.

– А-а! – узнал его Зухос. – Сальвэ, сальвэ… Ну, что скажешь?

– Скажу, что тот, кого ты замуровал в усыпальнице Хуфу, освободился.