Текст книги "Заметки Уходящего. (СИ)"
Автор книги: Валерий Радомский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
ЗАМЕТКИ УХОДЯЩЕГО (2016 г. – 2017 г.)
Я давно уже не ломаю ветку, чтобы сорвать яблоко. Если не дотянулся – значит, не моё, а молодым и глупым – ведь не понимал, что высота, на которой яблочко зависло и манит, это есть стимул – расти, не в последнюю очередь, духовно.
Так уж случилось: прожил я немало, а всего два года, проведённые в Группе Советских войск в Германии «впихнули» в меня столько всего, как мне кажется, умного и полезного, что с тех пор минули 45 лет, да я так всего и не рассказал. Сам думаю: почему? Наверное, потому, что тело моё все это время жило и всяко получало даже удовольствие, а вот душа (если грубо) страдала…
Нет, я не был очарован германскими землями – скорее, остаюсь до сих пор впечатленным от увиденного.
К примеру, сама земля – сплошной песок. И вот на этом песке, представьте себе, растёт и колосится пшеница (?!). Но как такое может быть, задаюсь я как-то вопросом, подхожу к краю поля, всматриваюсь и вижу – сероватый слой в два сантиметра поверх песка; в этом слое, предположительно навоза и ещё чего-то, формируется «завязь», а от неё корень – вниз, стебель – вверх. …Тогда я впервые умозаключил, что украинские чернозёмы – это и благо, и наказание наше. Потому как память и воображение выдали тут же картины бескрайних, но как-попало вспаханных полей Донетчины, Винничины, Хмельниччины, где жил и бывал до службы – сравнил их с малюсенькими, но чуть ли не под метлу выметенными полями немцев, поляков (проезжал и видел из «теплушки»), – точно: наказание!
…Ещё бабушка Наталка мне говорила, что хочет умереть, работая на земле, потому что земля ждёт… Чего ждёт – не запомнил, а, может, она ничего на этот счёт и не говорила, как тут – сам все понял: ждёт должного отношения к себе и понимания: хлебушек-то из земли!
…Бог мою бабушку услышал – умерла на огороде, сажая картошку: выкопала ямку, ещё успела бросить в неё клубень да так, сидя на корточках, и отошла в вечность.
45 лет я не хожу по газонам и не мусорю, если даже нет рядом урны или мусорного бака – рассовав по карманам «лишнее», несу его домой. …Разве – глупо это!? Помню: дал себе слово, что найду всё же спичку или сигаретный окурок за территорией воинской части. … Не нашёл. За два года! Ни на обочине дорог, ни в лесу, ни, тем более, в городе, когда заступал в наряд патрульным ВАИ.
И вообще, немецкий городишко, в котором дислоцировался танковый полк им. Сухэ-Батора «Революционная Монголия», не преставал удивлять меня до последнего дня срочной службы. Казалось, в нем всё было подчинено умиротворённому покою. Оттого я нигде и ни в чём не видел суеты. С утра немцы уезжали на работу, в основном, велосипедами и мотороллерами, так же тихо возвращались по домам, а после 16-00 городишко, будто засыпал – даже кошек нигде не было видно. На самом же деле немцы, семьями, отдыхали поле рабочего дня в «гаштетах» (небольшой ресторан по-нашему) и только здесь можно было услышать их голоса и музыку. После 22-00 город действительно засыпал. Кругом – ни души, ни единого звука.
До икоты впечатлил …ювелирный магазин. Никакой охраны и сигнализации, на двери – с пятикопеечную монету хромированный замочек (1972 г., ГДР). Когда я высветли фонарём прилавок внутри магазина, долго после этого тряс в недоумении головой, так как золотые ювелирные украшения отсвечивали на расстоянии вытянутой руки, а стёклышко в окне – не больше 2 мм. толщиной…
…Окончание учебного подразделения совпало по времени с моим днём рождения. Уже девятнадцатилетним и в звании ефрейтора, наводчика орудия Т-62М, я решил организовать себе праздник – пойти в баню. От воинской обязанности меня на день освободили, заранее, оттого и мысль эта, о бане, посетила меня сразу же после подъёма. О, если бы я только знал тогда, чего мне будет стоить постоять под напором горячей воды столько, сколько душа пожелает?!
…Одна рота зашла помыться – стою, другая рота – стою, третья рота – хорош: пора заканчивать водные процедуры. И – на обед!
Надел я на себя чистенькое бельишко, впрыгнул в штаны, гимнастёрку накинул поверх плеч, в портяночки, свежие, завернул одну ножку, другую, мац-мац под табуретом, а сапог нет. Я к дежурному – тот отвечает: «Жди! Какие останутся, значит – это твои». Логично, но обидно, горько и досадно. А главное – так весь день и просидел в бане. Пришёл в роту, точно приплыл в чёботах на два или три размера больше моего, ещё и на полы угодил (мыть, значит) за то, что шлялся не известно где. Старшина из Мариуполя (тогда г. Жданов) руками лишь развёл – нет лишних сапог; варежку, мол, не разевай!
А буквально на следующий день – утренний кросс, полоса препятствий, и моя новая-старая «кирзуха» меня окончательно доконала. Более того, приказ по роте: ночью убываем в расположение «линейных» частей. И не верь после этого, что беда одна не приходит? Она, падла, в «учебке» за мной так и вовсе гонялась повсюду. Факт!
Началось все с парадной формы. Ну, такой я родился – одежда мне нравится по размеру, а не на вырост, потому я, по ночам, иголку-нитки в руки, и давай форму подгонять под себя. Подогнал свою первую – любо-дорого глянуть, – украли, подогнал вторую – украли, подогнал третью – украли, четвёртый комплект оставил таким, каким меня «одарил» какой-то сучонок – никому и на хрен, оказалось, не нужен! С шинелью – тоже самое, только вторую шинель, на какую обменяли мою, я, опять же, оставил для себя в первозданном виде.
Без ботинок я, вообще, остался, так как, что не отглажу их утюжком да с парафинчиком, растаявшим ледком в немецком обувном креме, а от них, в сушилке, только запах и оставался. Я и после этого не остановился – не внял, баран, голосу разума, и, соответственно, поплатился: старшина, вроде, как заподозрил меня в чём-то и послал меня откровенно на ху… Ещё и высчитывал (не помню сколько) из моего курсантского жалования, потом, за украденные у меня (?!) две пары ботинок. Причём, выплачивал я должок месяца три или даже четыре.
Так вот, парадных ботинок нет, есть лишь ужасающего вида «кирзуха» (а мои-то сапожки были юфтевые, в гармошечку, хоть играй!), и что на ноги обуть – ума не приложу. Правда, подсуетились землячки – Миша Чегазов и Паша Пилипенко, – отдали мне свои портянки; намотал я по три портянки на каждую ногу, обулся в «кирзу» да так, по команде «Веред марш!», и по хромал до железнодорожного вокзала. Не то слово дошёл – рачки приполз, скорее.
В Магдебург нас увезла, утром, электричка. Мягкие удобные сидения, чистота уровня стерильности, кругом – что-то из хрома, меди, латуни. Не вагон, а крытая выставочная платформа комфортного проезда по немецкой железной дороге.
С полчаса солдатики-полугодки сидели, что истуканы – оценивали новую для каждого обстановку в роли пассажира, осматривались и присматривались. А когда «сопровождающий» капитан-танкист засеменил в другой вагон, в истуканов на раз-два вселились дух и плоть стяжателя: в два счета, оттого, в вагоне выкрутили и отвинтили всё то, из чего можно было, при усердии и умении, сделать даже орден!..
…Немецкие краевиды за окном электрички меня пленили постольку-поскольку, …поскольку мои ноги, действительно, были разбиты в кровь. Я злился от своей немощи и многое бы отдал за свои прежние, юфтевые, сапоги, но потом увлёкся все же пейзажами и забылся. Всё так и не так, как в Союзе.
Сколько смотрел и всматривался в то ли картонные, то ли из фанеры дома, так и не мог сообразить – ну, зачем их так много немцы натыкали в землю, точно огромных размеров разукрашенные овощи. С окнами, дверьми, балконами и мансардами даже, вроде, и бассейны рядом с домами обозначены, а вот чем саму воду в бассейнах сымитировали – убей, не разберу. Да и скорость электрички – так себе. Ориентиры в поле – зачем? Мишени «Жилой дом» – для кого и для чего, если ни солдат, ни чего-то похожего на военный гарнизон и близко не видно? Это ж сколько картона и фанеры нужно потратить, чтоб домики эти смастерить, думал я про себя, а краски сколько, чтоб вот так умело раскрасить? А дома, точно дворцы из прочитанных мной в детстве сказок, всё сменяли один другой и конца этому пёстрому архитектурно-парковому творчеству на открытой местности не было конца и края. А когда ко мне подсел капитан, я спросил у него:
«Что это за дома-ориентиры повсюду за окном? Да так смастерили и выставили – глаз не отведешь! Зачем?»
Капитан, вроде, как и не понял сразу суть моего вопроса, как вдруг, настороженно и даже с подозрительностью подпер меня взглядом.
– Ты, это, о чем, солдат?..
После этих его слов на глубоком-преглубоком вдохе мне показалось, что я, машинально оговорившись, спросил у него о чем-то глубоко личном. О жене, например – изменят ли ему с другим офицером? Ну, так он на меня посмотрел, так посмотрел!
– Вот это что, товарищ капитан! …Вон то …здание из фанеры, по-моему, или жилой дом из картона с флюгером в виде петуха – видите?
Капитан глянул поверх моего плеча, задумался, глядя в пол; раздвинув по сторонам плечи, он выпрямился, хрустнул пару раз шейными позвонками, и показал мне два своих пальца:
– Сколько?! – спросил вкрадчиво, но весьма решительно.
Я ответил, что два, потом он мне показал четыре пальца – я всё понял и поспешил его успокоить…
А потом капитан хохотал прям-таки до слез. Уже я стал беспокоиться за него, да за пару минут все прояснилось.
Электричка остановилась, капитан узнал у проводника, сколько стоим, и вывел меня из вагона. Мы прошли к ближайшему макету, или ориентиру, или бог знает для каких целей мишени – это были жилые дома. С деревянными окнами и дверьми, с крышами из черепицы и цинкового листа, с бассейнами, наполненными живой водой (с рыбками) и даже каскадами водопадов. Поначалу я даже отказывался в это поверить, но из ближайшей нарисованной, как мне казалось, двери дома вышел-не запылился седовласый и краснолицый немец – я сдался. Тогда я и представить себе не мог, что дома …со страниц моих детских сказочных грёз существуют в реальности.
Возвратившись в электричку, капитан спросил, откуда я родом? Я ответил – из Донбасса. «А-а-а!» – понимающе протянул он. И добавил с насмешкой в голосе, но по-доброму:
– Значит, ты с террикона слез… Бывает!
…В Магдебург прибыли в обеденное время. Здесь нас должны были ждать армейские «покупатели», то есть, представители воинских частей ГСВГ – кому сколько нужно командиров, механиков и наводчиков, столько отсюда и увезут с собой. Наш «сопровождающий», капитан, ещё в электричке провёл со всеми инструктаж: танк на красной петлице у «покупателя» – значит, это представитель мотострелкового полка (пехоты), и у танкистов будут красные погоны до конца службы, а танк на чёрной бархатной петлице – представитель сугубо танкового полка. Кому-то из нас, допускаю, было всё равно, где служить – при пехоте или в танковом полку, да цвет погон в армии – это цвет престижа рода войск! Оттого, выйдя из электрички и построившись, мы не просто так глазели по сторонам, да «покупателей» нигде не было видно.
…Электричка плюс три вагона, в каждом – солдат по пятьдесят, отсюда представьте себе картину: шеренга «по два» из 150 солдат СА в парадной форме на узкой платформе, а напротив – железнодорожный вокзал. Правильней, пожалуй, употребить здесь «вокзальчик», так как само здание было маленьким, но не безликим. И не безликой, благодаря парадной форме – прежде всего, замерла по команде «Вольно!» шеренга …маленьких и больших, красных и золотистых звёзд…
Кругом привычная чистота и ухоженность, ходят туда-сюда такие же педантичные «фройляйн» и «гансы», а у синей телефонной будки парнишка лет семнадцати и, спелая уже такая, девочка «сосутся» – тогда так говорили о целующихся. Да так смачно «сосутся» на глазах у всех, так друг к дружке прижимаются, что солдатня наша сначала онемела, а потом загудела трубой паровоза «Кукушка». То есть, и гул, и «ражачка, и свист одновременно. Прохожим немцам до них никакого дела – позже мы узнали, что интим на виду здесь в порядке вещей, – а в нашу сторону стали бросать недоуменные взгляды, в основном, «фройляйн». На узнаваемый гул и свист выбежал из вокзала капитан, скомандовал: «Прекратить!» и «Кругом!»…
Стоим мы спиной к вокзалу – то слева от меня, то справа кто-то втихаря писает на рельсы и шпалы следующего пути, так как впереди никого и ничего, разговаривать нельзя – гоняем мысли. Целование молоденькой парочки никому из нас, разумеется, не представлялось аморальным поступком, да в Союзе подобная публичность принималась в качестве нормальности разве что в кинофильмах. А так, чтоб за ляжки и за попу… на виду у взрослых – нет, этого наши бы девчонки не позволили бы даже в дружеской компании. Без лишних глаз – это другое дело, хотя и при таких раскладах, бывало, одни лишь понты…
Да, иная страна, размышлял я, иные нравы, и вспомнилась где-то такая же платформа и где-то такой же вокзальчик, но польский. Это, когда нас, призванных на военную службу и прошедших «карантин» в г. Смела Черкасской области, в числе которых был я и мои земляки из Горловки, везли в теплушках сюда – в ГДР. (Теплушка – железнодорожный товарный вагон с печкой-буржуйкой посредине и нарами в два ряда по периметру вагона).
…Вагон остановился прямо перед зданием вокзала. Лишней земли у поляков тоже нет, оттого от нас, гревшихся у печки, до входных дверей на перроне – метров 5-6. А ближе к краю, а это ещё ближе, сидел, по-пански раскинувшись на скамейке, мордатый и патлатый поляк; в стильном пальто: светло-серое в чёрную клетку. Этим и обратил на себя внимание. А ещё – явно поддатый. Завидев «русских», стал шарить у себя в карманах, выудил там пачку фотографий и устроил нам фотовыставку голых «мамзелей». И всё приговаривал с придыханием: «Ой, цаца! Ой, цаца!..». Я, недолго думая, собрал имеющиеся у ребят такие же «фотки», купленные у глухонемых на пересыльном пункте в Донецке, и, выпрыгнув, из вагона вручил их поляку… Правда, влезая обратно в вагон, получил от часового непредвиденное ускорение – сапогом в копчик, но это – так, для документальности сюжета. …Когда поляк сообразил, чем его одарили, он плутовато, да расплылся всё же в благодарной улыбке. Затем своих «мамзелей» засунул туда, откуда до этого выудил, и стал откровенно пялиться в подаренные ему «фотки». Посмотрит – на мгновение вскинет брови, но надолго прикроет глаза. Посмотрит очередную – и то же самое. Так, вроде, и задремал, не рассмотрев и половины. Как вдруг – его вырвало. Ещё и несколькими порциями блевотины. Пьяный – пьяный, а сообразил быстро: вскочил и бежать. Правда, немного пробежал – два полицейских (ох, и дядьки: за два метра ростом каждый!..) приволокли его за шиворот к той самой скамейке и своим клетчатым пальто поляк, вертясь на своей же блевотине от ударов полицейских дубинок и ботинок, вытер чуть ли не до блеска загаженное место. После этого дядьки-полицейские его поставили на ноги, убедились, что достаточно блестит…, ещё по разу врезали поляку по спиняке – отпустили.
Мы были в шоке! А все другие поляки и польки на платформе, как мне показалось, даже и не заметили этого.
…На перроне железнодорожного вокзала в Магдебурге первые армейские «покупатели» появились где-то через час и в течение следующего шеренга молодых танкистов СА стала наполовину короче. Потом – ещё короче, ещё, а когда нас осталось 20-25, в ситуацию утомительного ожидания вмешались чисто человеческие физиологические потребности.
Потребность в воде и до этого решалась содержимым личной фляги или из фляги рядом стоявших, а «сходить по-маленькому» не предполагало даже куда-то идти: двое прикрывали своими спинами третьего и, скажем так, имело место быть влажной уборке рельс и шпал. А за прошедший час – много, много, много раз! … «Захотелось сходить по большому?!» – вот с этим, оказалось, сложно. И куда – идти, и где – оставить это «большое»?!..
Наш капитан таких задач ещё не решал. Уточнив точное количество – кого не на шутку прихватил живот, а отозвались трое (два механика-водителя и командир), он краем фуражки постучал себя по лбу – шмыгнул в двери вокзала. Вышел через пару минут, подозвал к себе этих троих и, пошарив у себя в карманах, достал несколько купюр немецких марок. Там же, на перроне, обменяв одну из купюр на пфенниги (мелочь), дал каждому по монете и завёл в помещение вокзала. Что было потом – как бы с его слов. (Тогда мы ещё ничего не знали о платных туалетах и, тем более, о туалетных кабинках. …Дыра в бетоне – это в лучшем случае, ведро хлорки, стоявшее в углу, вот это, по-нашему – общественный туалет. А что разъедало глаза больше – хлорка или аммиак, так это и вовсе не вопрос: …полегчало, пулей на улицу и только дурно пахнущие следы от тебя ещё метров десять-двадцать).
«В тылу» здания вокзал были установлены три туалетных кабинки. В них-то и влетели солдатики после того, как с подсказки капитана бросили в щёлочку на двери монетки, а двери, гулко щёлкнув, открылись. Капитан, после, отошёл в глубь дворика, выкурил одну сигарету, другую, только достал третью – что-то не так!
…Постучал в каждую из кабинок. Солдатики отозвались, и пожаловались чуть ли не в один голос: двери кабинок изнутри почему-то не открываются?! Капитан – смык-дёрг на себя одну, другую, третью дверь, да …чертовщина какая-то?! В этот самый момент подошла, и уже не в первый раз, пожилая пара – дед и вовсе переминается с ноги на ногу так, что больно на него смотреть. Тогда капитан ещё по монетке – в щёлочки на дверях, а пфенниги выбрасывает назад. Ну, и капитана нашего «прорвало»: вспомнил бога…, душу…, и, конечно же, мать!.. С этим и ринулся, зверем покусанным, на поиски дежурного по вокзалу. Вскоре привёл тётку с румянами на всё лицо, она куда-то там чем-то длинным и металлическим «ширнула» с боку от дверей кабинок – они и отрылись.
Намаявшиеся солдатики-пацаны, понятно, из кабинок – пулей, опять же, а дежурная – в кабинки… Потом подозвала капитана, о чём-то «шпрехала» ему на ухо и всё это время многозначительно ударяла тем самым, длинным и металлическим, по хромированному рычажку сбоку унитаза. Когда же капитан, сурово поджав губы, кивнул головой – мол, понял (не дурак!), краснощёкая дежурная беспристрастно нажала на рычажок и смыла чьё-то «большое…». В этот момент что-то щёлкнуло в двери кабинки – и капитан, действительно, всё понял. (Солдатики не забыли промыть… после себя – они искали цепочку с белой фарфоровой ручкой, за которую они обычно, дёргали после того… Увы и ах, но такой цепочке, да ещё и с фарфоровой ручкой, в кабинке не было.)
Говоря о гражданах ГДР периода 1971-1973 годов, я многое обобщаю и даже дорисовываю в творческом плане. Практика познания «камрадов» была эпизодической и ограниченной по времени, оттого в основе моего повествования лежат исключительно личные наблюдения и впечатления. Но! Немцы – народ весьма интересный и своеобразный.
К примеру, сын у отца просит закурить, старший протягивает младшему сигарету, а взамен получает от него деньги: стоимость одной сигареты. Как вам такое? Для нас, советских граждан, подобное, ну, просто не укладывалось в голове! Пошли дальше: парень ведёт свою девушку в «гаштет» (маленький ресторанчик), присаживаются за столик – он себе что-то заказывает, она – себе, но и оплачивают заказ каждый из своего кармана (?!). Если хочешь принять участие в свадебном застолье, обязан заранее согласовать со стороной, какую будешь представлять, своё церемониальное меню, предварительно его, естественно, оплатив(?!). Дальше больше, как говорится: девственницу замуж не берут – не принято, оттого она должна, если девственница, с кем-то до свадьбы переспать, а в брачное ложе лечь уже не девственницей. И не надо таращить глаза, и всяко ухмыляться-кривляться, если, предположим, миловидная барышня пукнула, серьёзно так, за столом, что называется, без страха и упрёка (или в кино, или ещё где-нибудь в публичном месте) – не принято сдерживать газы, так это вредно для здоровья. А знаете, что такое «День любви»? В такой день немка может отдаться любому мужчине, кого она пожелает, а немец – с кем пожелает «это» сделать, с тем и сделает (?!). Но, опять же!
Доподлинно так всё на самом деле или совсем не так – не знаю. Я лишь слышал обо всём этом – не раз и не от одного! А вот что не подлежит сомнению, так это полковая, можно сказать, драма, невольным свидетелем которой я стал.
Немцы здесь не причём, а вот капитан-связист, эдакий жеребчик Лель (в мифологии древних славян бог любовной страсти) наделал шороху в нашем полку. …Если он оставался в расположении части – а дома семейных офицеров начинались сразу же за КПП, – у многих офицеров, кому нужно было выезжать с личным составом на полигон, начиналась истерика; у кого-то – паника, а кого-то эта новость вгоняла в эмоциональный ступор. А причина такого их состояния – капитан, переспавший чуть ли не со всеми смазливыми офицерскими жёнами. Но только бы переспал – с места «преступления» он никогда не убегал, а не получалось разойтись по-хорошему, всегда бил первым! И мы, солдатня, знали – если у какого-нибудь офицерика синяк под глазом или разбита губа – значит, жена у него хорошенькая!
В полку поговаривали, что в капитана даже стреляли. Хотя от своего взводного я слышал другое, но близкое к тому: с кем-то капитан стрелялся, типа на дуэли. Чем всё закончилось – взводный не счёл нужным посвящать меня в это, однако от него я ещё узнал, что карьера капитана висела на волоске. Его предупредили в последний раз – исключат из партии и отправят в Союз. Офицерам и прапорщикам с красивыми жёнами и дочерями от этого, понятно, легче не стало, потому они постоянно держали ухо востро: если капитан возвращался с полигона в полк, немало офицеров под любым предлогом следовали за ним – тоже в полк.
По жизни я человек не вредный и не подлый, но «заценив» однажды жену своего «ротного», сообразил, как я ему отдам должок за высокомерие, с каким он меня откровенно гнобил на полах (мыть под белый носовой платок) и в сортире (мыть под «несвежий» носовой платок) после отбоя. Причём, он ломал во мне непокорность донбассовца, чем я упрямо гордился, а он перед всей ротой обещал-таки непокорность эту сломать. Оттого меня многие и называли не по имени-званию, а «Донбасс». И я своего дождался: как-то, увидев на полигоне капитана-связиста, поднялся на смотровую вышку к ротному, командовавшему стрельбой штатным снарядом, и стал жаловаться на связь: мол, во время стрельбы вас не слышал, похоже, что-то с рацией – абсолютно «не фурычит», а капитан-связист только что со своими «шнурами» (связистами) укатил в полк. Ох, как ротный после этого «зацокал копытами» – и то ему в полку надо, и о том он забыл… Короче, умотал в полк…
А капитана-связиста подвела всеядность, если можно так выразиться, и экстрим.
…Когда начальнику караула позвонил часовой с артиллерийских складов и сообщил о необъяснимо странном шевелении в пшеничном поле, что желтело рядом – а ему это не показалось, так как был полдень, – я бодрствовал за столом в «дежурке». Разводящий сержант тут же поднял меня и ещё двоих караульных по тревоге, и мы двинули к артиллерийским складам.
Подойдя к пшеничному полю, увидели следы – то ли кто-то зашёл в пшеницу, то ли что-то большое заползло. «Калаши» передёрнули на всякий случай – пошли по следу. Прошли, тихонько и аккуратненько, метров десять – опа: офицерские сапоги, пошли дальше – портянки, ну, а в паре метров от портянок – сам капитан-жеребчик Лель… с голым задом и – на немке (как выяснилось позже).
…Что было потом? А что было потом? …Мир, труд, май! Только капитана больше я не видел.
…Я уже говорил о том, что два года пребывания в Группе советских войск в Германии, 1971-1973 гг., по-настоящему меня впечатлили. Нет, не сразу эти, ещё по сути юношеские, впечатления «сработали», где на упреждение, а где расставили что-то и сразу на должные места. …Пройдут годы – и я пойму: мы не умеем работать так, как умеют это делать немцы, не умеем следить за собой, как умеют это они, не умеем беречь себя, дорожить собой, рационально распоряжаться тем, что имеем и, главное – мы с лёгкостью и без малейшего сожаления (а оправданий у нас масса) разрушаем нами же достигнутое и даже завоёванное, что стоило всем колоссальных материальных затрат и людских потерь. Оттого, совершив умопомрачающий исторический прыжок «из грязи в князи», советский народ (спустя два десятка лет после моей срочной службы) даже по-настоящему и не сообразит, чего достиг в цивилизационном плане развития и что так безвольно и так же безрассудно закопает, да ещё и притопчет, в небытие настоящего времени. О, если бы революционные кульбиты амбиций и целеустремлённости советских граждан исключали, в результате, умопомешательство в верхах и правило сытости в низах, всё было бы иначе. А так, симбиоз варвара и азиата без притока «эволюционной» крови прогрессивного гомо сапиенс был, скорее, обречён. Это – если кратко.
Немцы не варвары и, тем более, не азиаты. Они, живя в условиях той же самой, социалистической, формации, отнюдь не изменили ни своим устоявшимся традициям, ни мышлению. Именно мышление нас существенно с ними рознило. Их мышление предопределено серьёзным отношением к жизни в веках, а последнее, в свою очередь, проистекает из полноводной истории германских народов. Проще говоря, прошлое учило серьёзности на выживание. А первым, условно, учителем был «профессиональный» палач: страшная эпидемия чумы в истории человечества, разразившаяся в четырнадцатом столетии; эта ужасная болезнь, прозванная в те времена «Великим мором» или «Чёрной смертью», опустошала Европу…
Таким образом, легкомысленным этот народ перестал быть очень и очень давно. Хотя в Средние века присутствие на публичной казни было своего рода досугом для взрослого человека. В Европе казнь была развлечением, зрелищем. На казни сходились и съезжались, как на театральное представление, везли с собой жён и детей. Считалось хорошим тоном знать по именам палачей и с видом знатоков рассуждать, что и как они делают. В Германии даже существовало поверье (как долго – не скажу), что верёвка повешенного приносит в дом счастье. (Мой отец, вспоминая своё военное детство рассказывал: фашисты зашли к ним в село с рассветом, а уже к вечеру на входе и выходе из села повесили двух воров, о чём и говорили таблички на гуди. И покуда немцы были в селе, ни хаты, ни сараи никто больше не запирал (?!).
Парадокс, казалось бы, нелепица, но пра-пра-пра… советских граждан не были, естественно, ангелами, тем не менее, милосердия и гуманизма в них осталось, как мне кажется, гораздо больше положенного, чтобы по-настоящему упорядочить и сплотить общество. Не успели, отсюда дефицит времени и культуры естественным образом запустил механизм подавления и насилия. То есть, наше жуткое и страшное наследие – это некая физическая и материальная, скажем так, проекция средневековья, эволюционный момент которого нас, что называется, догнал и настиг. Лапы эволюционного палача какие-то страны бывшего Союза уже сейчас, вроде, отпустили или, на худой конец, лишь придушили, напугав и вразумив в одночасье, а какие-то народы – только в начале средневековьей, в том числе, и имперской экзекуции…
Так вот, ещё солдатом СА я понял, что по тому, как человек отдыхает, можно определить три уровня-характеристики: уровень его благосостояния, самоорганизации и коммуникабельности, и меру ответственности за своё физическое и эмоциональное, что немаловажно, состояние. Понятно – банальности, да в 19 лет, разве, об этом думают? А я вот, периодически выстаивая на вышке свои два часа на посту, созерцал то, что и приведёт меня в результате к такому умозаключению.
…По пятницам, после рабочего дня, из города выезжали, один за другим, автомобили «камрадов». …Нахлобученные лодками и байдарками, спортивным инвентарём и рыболовецкими снастями, прочим – полезным и, наверное, нужным – скарбом, с трейлерами и кемпингами-самостроями. Велосипедисты, мотоциклисты – то же механическим ходом, без замечаний и окриков клаксонов, сирен, звоночков. И так – до вечерних сумерек. С утра снова – организованный и дисциплинированный выезд из города, а в полдень город, будто вымер. Ни прохожего, ни кошки или собаки. Вот бы нашим бандюгам такой городишко… на тарелочке с голубой каёмочкой! – думалось мне тогда. И ничего другого, ну, просто-таки в голову не приходило, хотя я и напрягал мозги, стараясь убить таким образом время.
В воскресенье после обеда «камрады» показались на горизонте – по-прежнему, организовано и дисциплинировано въехали в город до полуночи. И так – каждую неделю.
На первый взгляд может показаться, что тема организованного массового отдыха немцев звучит вне контекста большей части Заметки, а история моего дембельского приземления в киевском аэропорту «Жуляны» не имеет никакого отношения к такому их досугу. Но это ложное представление: человек, а в большей степени гражданин – тот же кубик-рубик. Он «собирается», его можно и «не докрутить», и «перекрутить» …
…Из Дрездена мы летели на Киев на борту Ту-134. На дембелей, за редким исключением, любо дорого было глянуть: шинельки расчёсаны и начёсаны, шапочки квадратиком, погончики бархатные-золочёные, мундиры в орденах и медальках – самопал, конечно, да каждая такая – произведение искусства!..
Стюардессы, прохаживались между рядами, просили вести себя тише, а сами, густо краснея, ведь всё прекрасно понимали: эти повзрослевшие пареньки без стыда и совести их раздевают (визуально и мысленно, понятное дело) и что только с ними сейчас не делают!.. Может, я и на придумывал себе это, да их багровые щёчки и всепрощающие взгляды, подсказывали мне, что именно такие наши шалости их забавляли и даже им нравились.
Подлетая к Киеву, напряжение нарастало, от прежней весёлости не осталось и следа. Двумя часами ранее взлетала под облака долгожданная радость, а приземлялась в сырое и дождливое утро украинской столицы тревога предстоящих встреч. Тут я и объявил: «Выйду из самолёта и поцелую – в засос! – первую женщину, какая встретится на моём пути. Не важно, старше она меня или младше, замужем или нет, главное – родная: советская!»
Интрига – а то как! …Встречай, Родина, скучал ведь – как же я тебя люблю! Даже пилоты меня пропустили впереди себя.
Спускаюсь по трапу, трап ходуном ходит от перегруза желающих зреть миг очумелой радости – и вот она, родная советская женщина: прёт, как танк, навстречу гвардейцу-танкисту, в чёрной цигейковой шубе, скрюченная, сгорбленная под тяжестью двух здоровенных сумок, в сбившемся и перекрученным на голове шерстяном платке в клетку, да так прёт тётка, так прёт голуба, что видны даже края её розовых панталон…
