Текст книги "Адмирал Ушаков. Флотоводец и святой"

Автор книги: Валерий Ганичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Кончен бал…

Тот дальний переход в Средиземное море и обратно дал крылья капитан-лейтенанту Ушакову. Он стал известной и заметной фигурой не только в Кронштадте, но и в Санкт-Петербурге. Имя его упоминалось в Адмиралтейств-коллегий, среди влиятельных сановников, в дворцовых кругах. Кто-то доложил Потемкину, тот попросил показать и уговорил Екатерину назначить его командиром императорской яхты, зная, что оттуда пути открываются широкие.

– Новых людей, Като, надо на флоте взращивать, – говорил он при подписании указа. Та вздохнула:

– Надеюсь, Гриша, ты мне гнилой товар не продашь?

– Я же не Никита Панин! – Но «товар-то» и сам знал понаслышке и пообещал матушке как-нибудь в деле посмотреть.

– Пощупаешь сама, когда в Балтику выйдем, – буркнул не без намека.

А Ушаков с рвением принялся обучать команду яхты и корабль осваивать. Морские служители и так много умели: приборку проводить, паруса ставить, на вантах располагаться, во фрунт становиться при приезде царствующих особ. А тут еще оказалось, что надо учиться сигналы распознавать флажные, заменять друг друга, узлы по-особому прочные вязать, располагаться каждому по единой особой команде, учиться на волне держаться и плавать в холодной воде Финского залива.

– Нешто мы медведи у цыгана, – ворчали служившие по многу лет моряки, – что нас так выучивают.

– Для вас незнакомых слов и дел, что требуются в морском походе, быть не должно, – как бы отвечал им капитан, выстроив при подъеме флага.

– …Императрицу ждет, – с пониманием говорили мичманы.

Но Екатерина так и не выехала даже в Финский залив, недосуг было: державные дела, приемы, театры не пускали в море. Яхту же она посетила неожиданно, без предупреждения, не послав вперед даже кавалергарда. Ехала с приема с Потемкиным, взгляд упал на стройную красавицу, плавно качавшуюся на волнах: «Давай заедем…» Светлейший заколебался: «Есть ли капитан?» С набережной крикнул караульному матросу, а с юта ответили: «Здесь я!» Ушаков, не дождавшись подтверждения, приказал разворачивать парадный трап. Запищала боцманская дудка, застучали каблуки, раздались громкие команды. Екатерина поморщилась: «К чему шум?» Потемкин рассудительно объяснил: «Без этого корабль нельзя показать». Она, тяжело ступая по трапу, прошла на палубу. Караульные держали фрунт, а морские служители карабкались по вантам.

– Споро! – оценила понравившимся ей русским словом Екатерина.

– Ваше императорское величество, экипаж занимает свои места и готов выполнять вашу волю! – громыхнул Ушаков.

Екатерина с интересом посмотрела на него и повторила:

– Споро! Вижу, что отладил команду капитан-лейтенант. – Благосклонно улыбнулась. – В море не пойдем. Так, кажется, говорите вы, господа моряки: вместо поедем – пойдем?

– Так точно, ваше императорское величество, – опять звучно отозвался Ушаков.

– Однако же, дорогой мой, горазд ты на голос. Покажи-ка нам посудину свою. Что тут изменилось?

Порядок на яхте был отменный. Все сверкало, пахло свежестью и ароматами южных земель, в которых Ушаков знал толк. Царский зал, отделанный красным деревом и позолотой, был удобен и располагал к беседе. Екатерина расспросила Ушакова про прежнюю службу, про средиземноморский период, а затем встала и потребовала:

– Заведите нас и в свои апартаменты, господин капитан.

Ушаков смешался.

– У него, матушка, как у холостяка, поди беспорядок, – кинулся на выручку Потемкин.

– Ну так мы поможем убрать господину капитан-лейтенанту его пристанище, – рассмеялась Екатерина, понимая, что жилье лучше всего характеризует человека.

– Нет, ваше величество, там порядок, только морской. Прошу туда, – пригласил Ушаков жестом в капитанскую.

Порядка идеального там, конечно, не было, потому что висели карты Петербурга, Финского залива, Балтийского и Северного морей, Италии, Архипелага, какие-то чертежи, лежал компас, у входа висели куски веревок, канатов, раскачивались фонари с разноцветными стеклами, на столе стопка книг.

– Не кунсткамеру ли здесь завели, дорогой капитан? Если так, то проведите по ней, объяснив, что к чему приспособлено.

Ушаков огляделся, пожал плечами, как бы сам видел впервые все находившееся в каюте.

– То – все предметы, для морского ремесла предназначенные и коими надо владеть совершенно. Карты же эти я давно веду, наношу на них отметки – промеры глубин, отмели, скалы, маяки – все, что в плавании помогает в точности и безопасстве передвижения.

– Ну так мы можем ныне без лоцмана в Архипелаг двигаться? – с улыбкой обратилась Екатерина к Потемкину.

Тот стоял устало и бесцеремонно перебирал книги. Не ответил, сказал свое:

– Послушай-ка, книги у него все тоже по делу морскому. «Таблицы горизонтальные северныя и южная широты восхождения солнца…», «Книга пропорции оснастки кораблей английской…», а тут и сам академик Ломоносов «Рассуждение о большей точности морского пути…». А вот занятное название: «Разговор у адмирала с капитаном о команде»…

– Вы чью сторону на себе проигрываете, господин капитан-лейтенант? – подразнивая Ушакова, спросила Екатерина.

Он дерзко взглянул на нее и твердо сказал:

– За адмирала, матушка государыня. За капитана я уже все давно проиграл.

– О, похвально сие устремление, мой друг. Матушкой же меня не зовите. Я не настолько стара, чтобы вы были моим сыном.

Ушаков снова смутился и молча завязал и распустил перед ней два морских узла.

– М-да, умело сие у вас получается. Это – искусство: вязать намертво без видимых усилий. Когда же вы сим занимаетесь? – обвела она рукой каюту.

– Во все свободное время, ваше императорское величество, – сделал нажим на «все» Ушаков.

– Неужели же у вас нет никакого интереса, кроме морского дела, Федор Федорович? – склонив голову с любопытством к плечу, интимно проговорила императрица.

Ушаков слегка побледнел, что случалось с ним в мгновения ответственные, и без колебания ответил:

– Нет, ваше величество, море ныне мой единый смысл.

– Вот ответ, достойный флотовождя и однолюба, – не без иронии заметила Екатерина, вставая. Казалось, она ждала чего-то другого от этого честного и организованного капитана. Уже у трапа небрежно пригласила: – Я надеюсь видеть вас сегодня на балу во дворце Зимнем.

Садясь в карету, заметила Потемкину:

– Против всякого чаяния порядок на яхте выше похвалы. И офицер сей добронравный и прилежный…

Тот почувствовал, что Ушаков ей чем-то не понравился, и поспешил подправить впечатление:

– У нас о деле державном и о совершенстве в профессии пекущихся немного, все о карьере собственной больше да о том, чтобы приглянуться… – хотел добавить «высочайшим особам», потом передумал и закончил вроде бы о другом: – Нам он еще для великих морских баталий пригодится, не все иноземцев приглашать.

– Да, для морских, для морских, Гриша, – многозначительно закончила императрица.

***

Ушакову от яхты к Зимнему было недалеко, но надо было вызвать карету, чтоб подъехать, как приглашенному гостю, к центральному входу во дворец.

Когда он добрался к подъезду, было поздно: выход императрицы уже состоялся. В разных местах зала образовались кружки, где пили шартрезы, ликеры, играли в карты, судачили, ожидали начала танцев. Ушаков с неловкостью ощутил на себе взгляды, хотя навряд ли многие смотрели на входящего капитан-лейтенанта, ибо все взоры были обращены на императрицу, которая должна была открыть танцы, но медлила, о чем-то беседуя с французским послом. Но вот гофмейстер, стоявший рядом с ней, махнул платочком, оркестр замолк, и Екатерина, встав, пригласила в пару Потемкина. Зал немедленно расслоился, выстроившись затем по известному тут старшинству, вослед первой паре. Ушаков прижался к стенке и вдруг почувствовал радостный и лучистый взгляд с противоположной стороны. Музыка снова грянула, а он понял, что на него глядит Полина. Та балаклавская Полина, что обещала встретить его в Петербурге. Не обращая внимания на двинувшуюся танцевальную колонну, Федор кинулся через весь зал к ней, приводя в ужас гофмейстера.

– Корму режешь, капитан! – крикнул надвигающийся Потемкин.

Ушаков слов не услышал, ибо уже представлялся Полине и стоящей рядом даме.

– Капитан-лейтенант Федор Ушаков!

– Ну вот, я знала, что обязательно увижу вас еще раз, – с доброй улыбкой поклонилась Полина. – Кого вы теперь защищаете?

Федор не обиделся, с достоинством ответил:

– Капитан императорской яхты! – И, видя недоверие в глазах рядом стоящей дамы, обернулся, как бы ища подтверждения. Императрица сделала очередную фигуру в танце и, повернувшись лицом к Ушакову, благосклонно и снисходительно улыбнулась:

– Я вижу, вы не только морским делом увлечены. Становитесь… в линию баталии…

Федор решительно протянул руки Полине и, несмотря на легкое движение несогласия у дамы, вступил в круг.

– Как я рада, как рада, что встретила вас! Я так надеялась на это раньше. Мы, из Смольного института, бывали на таких встречах, и я каждый раз смотрю на морских офицеров: нет ли вас среди них? Но увы!

– Надеюсь, что мы будем чаще теперь видеться, – скорее утверждая, чем спрашивая, сказал Ушаков.

Музыка заполнила весь зал, хрустальные люстры мерно раскачивались в такт, переливаясь тысячами огоньков. Но еще больше огней отзывалось в драгоценностях статс-дам и фрейлин, жен титулованных вельмож и дипломатов, в орденах князей и графов, камергеров и камер-юнкеров, сенаторов и статс-секретарей. Все сверкало вокруг, сияло, переливалось в лучах свечей и волнах музыки. Бал был в разгаре, светлые чувства переполняли капитана.

– Ну дак когда мы увидимся снова? – настойчиво и радостно спросил он, подходя в очередном пируэте к Полине.

Та отступила, развернулась и, приблизившись, негромко сказала:

– Эта дама – моя свекровь. Я недавно просватана. Свет в зале померк, музыка потеряла мелодию и судорожно забилась под потолком.

Ушаков проводил ее к тому месту, где пригласил на танец. Старая дама с тревогой посмотрела на них.

– На тебе лица нет! Здесь так душно! – И, решительно взяв ее под руку, повела к выходу.

Было еще не поздно. Ушаков, завернувшись в темный плащ и не замечая ночной прохлады, порывистого ветра с Финского залива, стоял у входа в Зимний – карета еще не подъехала, бал продолжался. Он очнулся, когда из остановившейся кареты к нему склонился светлейший:

– Проветриваешься, капитан? А то давай подвезу куда хочешь!..

Ушаков покачал головой: кончен бал.

– В море, князь! В море хочу! Там лучше!..

«Чтобы флаг наш везде надлежащим образом уважаем был»

Средиземное море было колыбелью мореходов – торговых и военных. Оно же было и базой для пиратства. Да и неизвестно было порой, кого можно считать «чистым» моряком, «купцом», а кого пиратом, ибо нередко они были триедины. Отправляясь в морское плавание, воевали, торговали, грабили. Пиратское промысловое дело в XVIII веке было едва ли не самое прибыльное. И шагнуло оно далеко за пределы Средиземного моря. Особыми удачами в этом промысле могли похвастаться английские и французские пираты. Центральная власть не только проявляла к ним снисходительность, но и поощряла арматоров (или каперов), то есть частных лиц, на свой страх и риск оснащавших суда и захватывающих иностранные коммерческие корабли, увеличивая торговый флот. Правда, в 1713 году Утрехтский мир, заключенный между Францией, Испанией, Голландией и Англией, узаконил правила, охраняющие интересы морской торговли. И тем не менее в период войн свобода морской торговли нарушалась постоянно. В конце 70-х – начале 80-х годов исполнять свою миссию торговым кораблям было все более и более небезопасно. Развернувшаяся война между Соединенными Американскими Штатами и Великобританией втянула в свою пучину коммерческий флот всех стран. Корабли захватывались и конфисковывались, товары распродавались. Явление это было обычным и наносящим большой урон третьим сторонам. Казалось, что морской силы, противостоящей такому разбою, в мире не было. Франция после Семилетней войны еще не поднялась, Испания и Португалия из числа перворазрядных морских держав выбыли, Швеция, Дания и Голландия перечить Юнион Джеку не смели.

В 1778 году английские и американские каперы под разными предлогами стали захватывать коммерческие суда, шедшие в Белое море. К мысу Нордкапу для ограждения торговли России от пиратов была послана эскадра адмирала Хметевского. Разбой прекратился. Но затем испанские крейсера захватили два русских торговых корабля под предлогом того, что они шли в занятый англичанами Гибралтар. Россия прибегла к особой мере. 27 февраля 1780 года была принята Декларация, в которой объявлялось воюющим державам – Англии, Франции, Испании, – что для освобождения морской торговли от притеснения русская императрица «считает обязанностью объявить правила, которым будет следовать и для поддержания которых и покровительства чести Российского флага и безопасности торговли Ея подданных противу кого бы то ни было. Она повелит выступить в море значительной части своих сил». Правила были следующие:

«1) нейтральные корабли могут свободно плавать из одного порта в другой и у берегов воюющих держав; 2) имущество, принадлежащее подданным воюющих держав, свободно на нейтральных судах, за исключением заповедных товаров; 3) заповедными товарами признаются только военные снаряды и другие; 4) блокированным портом почитается только тот порт, войти в который предстоит очевидная опасность по расположению судов атакующей державы, находящихся довольно близко в порту; 5) правила эти будут служить руководством в судах и приговорах о призах».

Декларация послужила основой для создания мощного Союза держав, своеобразных объединенных наций того времени. К Союзу постепенно присоединились Дания, Швеция, Португалия, Голландия, Пруссия, Австрия, Королевство обеих Сицилии, затем Соединенные Штаты. Воюющие Франция и Испания объявили о готовности принять правила Союза. Англия ответила неохотно, что она всегда считала обязанностью оказывать всякое уважение Русскому флагу. Да, не признавать Российский флот было уже нельзя. Он вставал реальностью от Нордкапа до Средиземного моря, от севера Европы до ее юга. Его существование и обеспечило осуществление принципов Декларации, которые не оказались провозглашенными только на бумаге. Солидные расходы, произведенные на флот, обернулись серьезным политическим выигрышем для России, ее возросшим международным авторитетом. Слова, произнесенные в Зимнем дворце, о том, «чтобы флаг наш везде надлежащим образом уважаем был», не остались простым звуком. Гибралтар, Портсмут, Ливорно, Копенгаген, Мессина, Филадельфия и многие другие порты салютовали русским кораблям, вышедшим на морские просторы.

В начале 1781 года находившийся в составе эскадры контр-адмирала Сухотина 64-пушечник «Виктор» отдал салют, входя в бухту Ливорно.

– Ну вот и свиделись! – повел руками к холмам, рощам и портовым домам его капитан Ушаков. Настроение у него было неровное. За весь переход от Кронштадта в Средиземное море на корабле не было серьезных поломок, никто не потерялся в чужих портах, не покалечился, но болезни заставили одеть многох моряков в белый саван, отправили их в последний путь.

Многому научились матросы Ушакова, от многих привычек он отучил их. Лень, безделье, бесконечный и бесполезный разговор на баке у фитиля, физическая вялость, безразличие, пьянство изгонялись из экипажа капитаном. А еще не любил он нерях, нерасторопных и небрежных людей. Заставлял по нескольку раз переделывать работу. Не нравилось поначалу это. Даже офицеры ворчали: «Педант. Хуже немца». Но «немец», в народном представлении тогда, заставлял аккуратно исполнять никчемную, ненужную без пользы дела работу. Федор Ушаков заставлял полезную, нужную для дела работу делать искусно, умело, без сучка и задоринки. Надо делать безоплошно, считал он. То есть без недоделок, ошибок, не наспех. Поэтому на кораблях, где господствовал мордобой или царило безразличие к моряку, его умению, чаще лопались канаты, ломались мачты, срывало паруса, смывало шлюпки, было больше болезней, смертей, аварий. Нет, было и у Ушакова на корабле всякое, но беда от этого сводилась бдением капитана, его радением и настойчивостью до минимума. «Когда спит-то», – ворчали корабельные служители из унтер-офицеров, если он появлялся среди ночи на палубе, заглядывал в трюм, из-за плеча следил за курсом, который выдерживал рулевой. А он действительно спал несколько часов – приучил себя. Засыпал быстро и просыпался внезапно, чувствуя приближающуюся опасность, ощущая нутром зародившиеся неполадки, возникшую потребность в нем, его совете, требовал быстроты и четкости в деле. Памятен был в этом смысле отданный им в более поздние годы знаменитый приказ «Об исправности и расторопности».

«С выходом с эскадрою на море рекомендовал я всей команде служителям, как долг, служба и исправность требуют во всех обращениях и исполнениях дел, служителям быть всегда расторопными и оным показывать всеми движениями и видом с крайней поспешностью и проворством[8]8
  Здесь и далее выделено автором. – Ред.


[Закрыть] к делу во многах местах, где потребно быть броским и бежать скоро, в руках иметь отменную расторопность, а где потребно, и силу при проворстве употребить всевозможно. Но за сим замечаю многих весьма вялыми и нерасторопными, а сие не отчего много происходит, как только от их лености. Господину командующему 84-пушечного корабля наистрожайше подтвердить вахтенным командирам и всем офицерам, чтобы служителей, как требует долг закона, обучением довесть в лучшую исправность и всех, кто окажется ленив, принудить таковых строгостью воинской дисциплины. Рекомендую сей же час приказать всех слушателей собрать во фрунт и сей приказ им объявить и внушить внятно. Я надеюсь, что служители будут стараться доставить мне удовольствие видеть их исправными, беглыми и расторопными, как должно быть, отлично-хорошим, расторопным и исправным людям, в противном же случае принудят употребить над собою законную строгость, к чему, однако, я принужден быть не ожидаю и не желаю, поэтому и от них надеюсь охотного послушания и расторопности. Я почитаю и собственно для них лучше всякое дело сделать с крайней поспешностью, нежели леностью и непроворством длить оное медлительностью.

Господам капитан-лейтенантам и вахтенным командирам объявить, если они не употребят всевозможного старания служителей в лучшую исправность и расторопность и на чьей вахте я замечу ленивое людей исполнение, со всей строгостью прикажу на них взыскать, поэтому и положить оное на их отчет, ибо за всякое непроворство людей отвечать они будут непременно».

Корабль был его домом, его миром. На корабле он молился, на корабле он жил. Корабль – мир. В нем соединялось для Ушакова все: молитва, заботы, устремления, чувствования, размышления. Корабль не стал для него местом погребения надежды, нет, наоборот, он вывел его в большой мир великих людей, связал его золотыми нитями с будущим, не ограничил его, а расширил кругозор, выведя в океаны, провел вдоль берегов Швеции, Дании, Пруссии, Голландии, Англии, Франции, Португалии, Испании, Италии, Греции, Алжира, Турции. Кораблем он был возвышен до самых больших высот, без него он не мог твердо стоять на суше. Да на суше и не приходилось долго пребывать…

В середине года «Виктор» сопроводил пьемонтский, голландский и испанские торговые корабли к порту Магон.

…Из-за нахмурившейся колючими соснами скалы, подгоняемый резким норд-вестом, внезапно выскочил юркий парусник. Ядра, пущенные из его бортовых пушек, расщепили переднюю мачту итальянского «купца» и, закрутившись в полотняный парус, рванули его вниз. Второй залп остановил команду, кинувшуюся менять паруса для разворота. Ошеломленный атакой, капитан шедшего за «итальянцем» испанского корабля курса не сменил, а принялся истово молиться: «Спаси и помилуй. Святая Дева Мария. Спаси…» О сопровождающем караван купеческих судов русском фрегате и забыли. Да он и не виден был из-за другой скалы, которую осторожно обходил. Флаг на атакующем паруснике отсутствовал, это не оставляло сомнений – арматоры. Но кто они, каперы Англии, греческие корсары или варварийские пираты? Кто забрался сюда, к испанской Мальорке? А арматорский корабль недвусмысленно требовал сбросить паруса и остановиться. Два корабля продолжали идти вперед, другие сбавили ход, показывая, что покорились. С каперского корабля на смешанном испано-французско-английском языке потребовали сложить оружие. Обросшие бородами, в турецких шароварах, греческих шапочках, с французскими ружьями матросы соскакивали в шлюпку, спущенную для них. На торговых кораблях обреченно смотрели на приближающихся… Ядро, упавшее рядом со шлюпкой, развернуло ее, поломало весла. Второе вызвало фонтан со дна, а третье – раскололо напополам. Пираты на корабле не успели подбежать к пушкам верхней палубы, как были сметены бортовым залпом орудий «Виктора», уже показавшегося с другой стороны скалы. Ушаков сразу понял, что капера следует ошеломить, не дать ему подготовиться к отпору, сбить с палубы артиллерийскую команду, задержать внизу марсовых. Оторопелая и наполовину уже уничтоженная команда подняла руки перед идущими на абордаж русскими. Капитан со взятого в плен корабля, опустив голову, молчал, когда в окружении своих моряков вступил на палубу русского фрегата.

– Кто вы? Из какой страны? – спрашивали его по-испански и по-английски. Находившийся на корабле Ушакова греческий офицер спросил по-турецки и арабски.

– Скажите, кто приказал нападать на мирных купцов, и мы привяжем ему ядро к ногам и пошлем к рыбам, – хмуро посмотрел на командира пиратов Ушаков.

Тот продолжал молчать, и только когда два дюжих русских моряка подхватили его под руки, что-то закричал.

– Ваше превосходительство, он кричит, что вы будете отвечать перед французской короной.

– За что же это? – нервно дернул головой Ушаков. – Он слышал что-нибудь о Декларации, о свободе морской торговли? Может быть, это не он хотел ограбить купцов?

– Он говорит, что то не купцы. Они везут военную контрабанду в Гибралтар.

– Откуда он взял? Мы проводим их на Мальорку к испанцам, союзникам Франции, и они там будут разгружаться. А ему придется здорово раскаяться в своем разбое. Пусть поднимет голову и посмотрит в глаза своим жертвам. – Капитан каперского судна поднял голову, крикнул: «Вива, Франс! Вива!..» И внезапно замолк, остановив взгляд на уходящем с палубы капитан-лейтенанте. Корсарский вожак рванул себя за стянутый узлом на груди платок и голосом, полным отчаяния, простонал: «Федор…» Ушаков остановился, обернулся, внимательно и строго посмотрел на разбойного капитана. Тот же сделал шаг к нему, стал бить себя в грудь:

– Федор! Се муа! Се муа! Де Шаплет!

Да, обросший, с закутанной в тюрбан головой, в варварийских шароварах человек был Виктором де Шаплетом. Не тот щеголеватый, элегантный капитан французского парусника, с которым он три года назад пировал в Ливорно, а разбойного вида предводитель каперского корабля, который, не будь ушаковского «Виктора», захватил бы в плен экипаж, ограбил корабли, продал их, а может, и людей в рабство алжирским беям.

– Что же ты бандитом заделался? – сокрушаясь, спрашивал Ушаков Виктора в своей каюте, где отпаивал чаем уже распрощавшегося с жизнью командира каперов.

– Знаешь, Федор, нужны деньги, нужно богатство. У нас без этого жить нельзя, – помешивая чай, устало рассказывал де Шаплет.

– Но не грабить же на больших дорогах из-за этого. Я ведь тоже замков не имею в России. Служу Отечеству. В этом нахожу опору для честного бытия!

– А кто тебе сказал, Федор, что я не служу отечеству? Меня снабдили порохом, провиантом, солониной в Тулоне. Сняли только французский флаг. И я рыскаю по всему побережью, перехватываю все, что идет в Гибралтар. – Де Шаплет сокрушенно вздохнул. – Да и не только в Гибралтар…

О быстрых рейдах, ночных атаках, незаметном прохождении вдоль берега, схватках с английскими крейсерами, как будто дождавшись наконец слушателя, долго рассказывал пленный капитан в тот вечер Ушакову.

– Надоело, Федор, руки марать, – признался он к концу беседы. – Но наш флот бездействует. Все большие битвы проигрывает. А я мелкие выигрываю.

…Утром торговые корабли вошли в порт Магон. Ушаков отпустил французов на уходящем в Тулон датском «нейтрале», помахал отъезжающему де Шаплету.

– Переходи к нам на службу, Виктор, моряк ты отменный, у нас заметят. Или приходи на торговом, охранять буду!