Текст книги "Тайник Русского Севера (с иллюстрациями)"

Автор книги: Валерий Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

* * *

Русская Баба Яга – несомненный носитель древнейшей матриархальной символики. Ее устрашающие черты и те – результат неизбежной демонизации поверженных былых властительниц после победы патриархального строя. Даже в ее имени, судя по всему, закодирован намек на матриархальное прошлое. Никто не дал вразумительного объяснения, что такое Яга, или в фонетической транскрипции – [Й]ага. Наиболее правдоподобными представляются объяснения, связывающие имя хозяйки избушки на курьих ножках со словом «ягать» – «кричать». (В данном смысле имя великого князя литовского Ягайлы (Йагайлы; Ягеллы) – первого короля объединенной польско-литовской Речи Посполитой и родоначальника династии Ягеллонов – означает «горлопан», «ругатель», а в еще более точном смысле – «матершинник».)

Проводились санскритские параллели: слова «йага» и «йога» идентичны по вокализации и, следовательно, Йагу можно интерпретировать, как Йогиню – вещую колдунью и волшебницу. Допустимо также предположить, что русское утвердительное восклицание «ага!» также как-то связано с именем Йаги. Возможно, когда-то оно означало обычное матриархальное приветствие или здравицу в честь Великой Богини Йаги. Наподобие ведийскому восклицанию «Сваха!» («Да будет Благо!», «Во здравие!»). Или же вроде самого знаменитого и крепкого русского ругательства, поминающего мать: учеными давно установлено, что первоначально оно означало всего лишь приветствие, фиксирующее принадлежность к данному материнскому роду (такое общепринятое в научных кругах объяснение вошло даже в роман-эпопею Максима Горького «Жизнь Клима Самгина»).

Как и в других персонажах, в образе Бабы Яги прежде всего закодирован скрытый, тайный смысл русской волшебной сказки. Даже развитие сюжета, как правило, напоминает путешествие не только в пространстве, но и во времени, причем в обратном направлении – от патриархата (абстрактный царь и его сыновья) к матриархату. Маршрут героя за тридевять земель в тридесятое царство, кстати, также допустимо трактовать, как путешествие во времени, скажем, как продвижение в глубь тридцати поколений или династий.

В царстве Бабы Яги властвуют, как правило, представительницы женского пола – Баба Яга, ее сестры и ее дочери. Об их мужьях, между прочим, почему-то вообще ничего не слышно). Подобная ситуация хорошо известна историкам первобытного общества. Она полностью соответствует беспорядочным и неконтролируемым половым связям, присущим матриархату, когда установление отцовства становится проблематичным, а следовательно – и ненужным. Отсюда неудивительно, что и число дочерей Бабы Яги может превышать цифру 40, как, например, в популярной сказке из афанасьевского Сборника о Заморышке, вылупившегося вместе с братьями из яиц. В поиски невест герои оказываются во владениях Бабы Яги, чьи чертоги мало напоминают безоконную избушку на курьих ножках:

«Заехали молодцы за тридевять земель; смотрят: на крутой горе стоят белокаменные палаты, высокой стеной обведены, у ворот железные столбы поставлены. Сосчитали – сорок один столб. Вот они привязали к тем столбам своих богатырских коней и идут на двор. Встречает их Баба Яга: „Ах вы, незваные-непрошеные! Как вы смели лошадей без спросу привязывать?“ – „Ну, старая, чего кричишь? Ты прежде напои-накорми, в баню своди, да после про вести и спрашивай“. Баба Яга накормила их, напоила, в баню сводила и стала спрашивать: „Что, добрые молодцы, дела пытаете иль от дела пытаете?“ – „Дела пытаем, бабушка!“ – „Чего ж вам надобно?“ – „Да невест ищем“. – „У меня есть дочери“, – говорит Баба Яга, бросилась в высокие терема и вывела сорок одну девицу. <…> Поутру встала Баба Яга, глянула в окошечко – кругом стены торчат на спицах дочерние головы; страшно она озлобилась, приказала подать свой огненный щит, поскакала в погоню и начала палить щитом на все четыре стороны. Куда молодцам спрятаться? Впереди сине море, позади Баба Яга – и жжет и палит! Помирать бы всем, да Заморышек догадлив был: не забыл он захватить у Бабы Яги платочек, махнул тем платочком перед собою – и вдруг перекинулся мост через все сине море; переехали добрые молодцы на другую сторону. Заморышек махнул платочком в иную сторону – мост исчез, Баба Яга воротилась назад, а братья домой поехали».

Кодировка сказочных мифологем принимает подчас самые неожиданные и непредсказуемые формы. Одной из первых сказок чуть ли ни каждого русского ребенка становится небольшая и простенькая на первый взгляд сказочка про Курочку Рябу. Помните? Снесла курочка яичко, а мышка сшибла его и разбила; тогда несушка и заявила: «Я такое яйцо снесу, которое вовек никому не разбить. Золотое!» Между тем в бесхитростном сюжете сокрыт глубочайший смысл. Он присутствует там в виде символа, восходящего к древнейшему архетипу Космического яйца – символу повсеместно распространенному у индоевропейских, семитско-хамитских, финно-угорских, тунгусо-манчжурских, китайско-тибетских, полинезийских, африканских, индейских и других народов, что само по себе свидетельствует не только об их тесном взаимодействии, но и о былом родстве и общих мифологических воззрениях. Согласно мифопоэтической традиции этих народов из мирового (космического) яйца возникает вся зримая Вселенная, мир Богов и людей.

Космическое яйцо древних мифологий имеет вовсе не метафорический, а реальный вселенский смысл, что косвенно подтверждают древнеиндийские и индуистские астрономические трактаты, именуемые «сиддханта». В самом древнем из них, предположительно написанном 5 тысяч лет тому назад, говорится о яйце Брахмы – месте обитания Верховного Божества: оно представляет собой шар из звезд поперечником свыше 18 квадриллионов (18*10^¹⁵) йоджан, то есть около 4 тысяч световых лет, что соответствует размерам некоторых галактик. Уместно предположить, что в русле общеарийской идеологии, носителями и хранителями которой были профессиональные жрецы (впоследствии это – брахманы у индийцев, маги у иранцев, друиды у кельтов, волхвы у славян и т. д.), были распространены именно такие представления о Вселенной в виде Космического яйца, как это описывается в сохранившихся, к счастью, хотя и сильно «брахманизированных» письменных источниках. Ибо у всех других индоевропейских народов (включая и недошедшие части древнеиранской Авесты) систематизированные космологические знания были утрачены после уничтожения или вымирания языческих жрецов, не сумевших оставить преемников и обеспечить передачу древнейшего знания последующим поколениям.

В ведийской космогонии мировое яйцо – золотое. Это – и есть прообраз того самого золотого яичка, которое сносит Курочка Ряба (мифологема Космотворящей Птицы). Правда, в русской сказке весь мифологический антураж испарился и остался только закодированный образ-символ, передаваемый от поколения к поколению и усваиваемый с младенческих лет. Расшифровка закодированной архаичной символики сказки о золотом яичке дана еще в знаменитом эссе Максимилиана Волошина «Аполлон и мышь» (1911), которое в свое время пленило о. Павла Флоренского (он так и написал: «плененный… мышью – Священник Павел Флоренский»). Все дело в том, что и Мышь и Золотое яйцо – аполлонийские образы. Издревле известен культ Аполлона Сминфея (Мышиного) (см., например, Илиада, 1, 37–42), впитавшего память о древнейших исторических событиях, истинный смысл которых был неясен уже во времена Гомера.

Странное прозвище Аполлона предполагало победу над мышами. Победителем мыши, наступившим на нее стопой, изображен Солнцебог в известной скульптуре Скопаса. В память об этом совершенно непонятного с точки зрения современного обывателя события жрецы Аполлона держали при храмах белых мышей. На монетах троадской Александрии и о. Тендоса фигура мыши выбивалась перед фигурой сидящего или идущего Аполлона. А в храме, посвященном «Мышиному» Аполлону в Тимбре, совершались человеческие жертвоприношения.

Аполлон – Бог Солнца, а золотое яйцо – его символ. Знаменитая коллизия ныне детской русской сказки: «мышка бежала, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось» – закодированная информация о борьбе Солнца с Мышью, в которой Аполлон первоначально терпит поражение, так как олицетворяемое им золотое яйцо оказалось разбитым. Волошин блестяще проанализировал на первый взгляд незамысловатый сюжет русской сказки с символистской точки зрения, выявив глубинный смысл борьбы жизни со смертью:

«Нет сомнения, что золотое яичко, снесенное рябою курочкой, – это чудо, это божественный дар. Оно прекрасно, но мертво и бесплодно. Новая жизнь из него возникнуть не может. Оно должно быть разбито хвостиком пробегающей мышки для того, чтобы превратиться в безвозвратное воспоминание, в творческую грусть, лежащую на дне аполлонийского искусства. Между тем простое яичко – это вечное возвращение жизни, неиссякаемый источник возрождений, преходящий знак того яйца, из которого довременно возникает все сущее».

Но Волошин и другие комментаторы прошли мимо другого – этносоциального – смысла борьбы Аполлона с Мышью, заключающегося в древнейшем противоборстве между двумя первичными родоплеменными общностями на стадии расщепления и обособления языков и культур. В этом смысле Мышь – тотем той доиндоевропейской этносоциальной структуры, которая противостояла родоплеменной структуре, связанной с Аполлоном, тотемом которого был Лебедь.

Первоначально победил этнос, чьим тотемом была Мышь. Возможно и даже скорее всего, эта победа выражалась не в физическом истреблении людей или целого народа, а в вытеснении аполлонийской родоплеменной общности с ранее занимаемых северных территорий, что в конечном счете привело к продвижению и переселению прапредков эллинов на Балканы. В итоге же Аполлон и аполлонийцы могли считать себя победителями, ибо восторжествовала Жизнь, сохранилась Культура и возникла новая Религия. Потому-то Аполлон Сминфей представлялся эллинам Победителем Мыши и изображался наступившим на нее пятой.

Заставляет задуматься и установленный учеными еще в прошлом веке факт, что мышь выступала в качестве тотема у семитских племен. Не свидетельствует ли это, что борьба Аполлона с Мышью (а быть может, тотемов Белой и Серой Мышей) отражает эпоху первоначального разделения индоевропейцев и семитов и вычленения их из некогда единой этнической общности? Что касается русского народа, то отголоски тотемических верований, связанных с мышью, сохранились и по сей день в некоторых обычаях и фольклорных сюжетах. Так, элементы принесения в жертву прослеживаются в поговорке, сопрягаемой с зубной болью или удалением молочного зуба: «Мышка-мышка, возьми зуб!» Оберегательные функции, присущие всякому тотему, явственно проступают в популярном сюжете русской сказки, где мышка помогает падчерице спастись от медведя: бегает от него с колокольчиком при игре в жмурки, где ставкой является жизнь («Поймаю – съем!»).

Еще один отголосок древнейших космологических представлений, закодированных в русских сказках, – яйцо, в котором сокрыта Кощеева смерть, а точнее – тайна бессмертия. Еще один популярный сюжет русского фольклора – золотое, серебряное и медное царства, каждое из которых возникает из яйца (и может опять в него свернуться).

Представление о Вселенной, как Космическом яйце, не было случайным. С точки зрения обыденного восприятия звездное небо окружает Землю, как скорлупа окружает содержимое яйца. Остальное также нетрудно домыслить: яйцо возникает не само по себе, а сносится несушкой, значит, и у Космического яйца должен быть свой Творец; яйцо существует не ради самого себя, а для произведения потомства, – значит, и Космическое яйцо – порождающее средоточие жизни и всего многообразия мира. Потому-то в древних культурах яйцо олицетворяло Солнце как источник весеннего возрождения и творческих сил природы. В русских сказках, по мнению некоторых исследователей фольклора, Солнце принимает зооморфный образ Жар-птицы, которую похищают силы Тьмы или Зимы в образе колдуна или царя-чародея; однако Жар-птица успевает снести золотое яйцо – источник последующей жизни, света и тепла.

В иконографии Древнего Египта нередко встречается изображение яйца как атрибута Бога. Так, Солнцебог – Пта изображался с яйцом, символизировавшим Солнце: считалось, что Пта катает свое яйцо-Солнце по небу (любопытно совпадение имени древнеегипетского Божества Пта(х) и русского слова «птаха», что отнюдь не может считаться случайным совпадением – их роднит не только общее звучание, но и общая атрибутика, какой является яйцо).

В мифологии полинезийцев видимый мир олицетворяет курица, в которой скрывался создатель мира Бог Тангароа, впоследствии вышедший из яйца. Обломки этого яйца образовали полинезийские острова. Отголоски подобных космологических воззрений есть и в славянском фольклоре: по одному из вариантов украинской сказки, человек в войне птиц и зверей помог первым и в награду получил яйцо, в котором заключался целый Мир (царство).

Архаичная символика яйца в виде скорлупной полусферы явственно обнаруживается в формах некоторых традиционных жилищ – многообразных юртах, эскимосских снежных хижинах иглу, легких тропических куполовидных постройках (например, у зулусов в Африке или у колумбийских индейцев в Южной Америке). К тому же в преданиях этих народов происхождение, конструкция, ориентация по частям света и внутренний интерьер таких жилищ однозначно связывается с космическими представлениями. Впоследствии космоархитектурная символика была перенесена на купола церквей, мечетей, гробниц, индуистских храмов, некоторых буддийских ступ и т. п.

Индоевропейская традиция (включая славянскую и русскую), выводящая миротворение из золотого космического яйца, восходит к арийским и доарийским временам. В Законах Ману – одном из самых известных древнеиндийских литературных источников – космогенез начинается с истечения мужского семени в первичный океан. В результате появляется золотое яйцо – местопребывание творца-прародителя Брахмы. Он-то и разделяет яйцо надвое: верхняя половина – небо, нижняя – земля, а между ними – воздух. Классическим считается описание Яйца Брахмы во 2-й главе 1-й киги «Вишну-Пураны»:

«53. Оно постепенно разрастается как круги на воде; это огромное яйцо, (составленное из) первоэлементов, покоящееся на водах и наделенное первичной материей (считается) явлением Вишну в образе Брахмы.

54. Властитель мира Вишну, исконный образ которого неявленный, (обретает) здесь явленный образ и сам пребывает в исконном образе Брахмы.

55. Внутренней оболочкой наделенного великим Атманом (Мирового яйца) была (гора Меру), а внешней оболочкой – горы; околоплодные воды образованы океанами.

56. И в этом Яйце, о брахман, были горы, континенты, океаны, планеты, миры, Боги, асуры и люди.

57. С внешней стороны Яйцо окутано водой, огнем, воздухом, пространством, а также источником первоэлементов, первоэлементами, наделенными десятью качествами и великим принципом творения.

58. И еще оно окутано неявленной (первичной материей), о брахман, – (окутано) всеми ими вместе с великим принципом творения; эти семь оболочек, наделенные свойствами первичной материи, окутывают Яйцо как слои скорлупы кокосового ореха».

Божественное прозвище Брахмы было – Лебедь-Калаханса (поэтому и космическое яйцо считалось лебединым). В санскрите kala-ha.nsa обозначает и лебедя и гуся. Из последней части санскритского слова путем сложных трансформаций возникло и русское «гусь» (ср.: немецк. Gans – «гусь»). Отсюда же и устойчивое словосочетание русского фольклора «гуси-лебеди». Интересно, что и название первичного космогенного океана сохранилось в современном языке в разных обличиях. В Законах Ману он именовался Нара (n-ar-a) – «воды». К данной лингвистической основе восходят русские слова: нырять, нора, понурый, нерпа (норпа), нарвал, а также множество разноязычных названий, связанных с водными источниками: реки в Индостане (притоки Инда); Нара (приток Оки) в Подмосковье, Нарва (Норова) – река и город, Нарым (приток Иртыша), Нарын (приток Сыр-Дарьи), озеро Неро, город Норильск (от «нор» – «омут», «яма с водой») (ср.: также монг. «нар» – «озеро»; коми «нюр» – «болото»).

Отголоски индоевропейских мифов о Мировом яйце сохранились в фольклоре краинских сербов. По их представлениям, сначала земля была пуста. Не было на ней ничего, кроме одного-единственного камня. Наконец. Бог сжалился и послал петуха, чтобы он оплодотворил землю. Петух скрылся в пещере и снес необыкновенное яйцо. Яйцо раскололось, и из него вытекли 7 рек. Реки оросили землю, и вскоре она зазеленела, принесла плоды, яблоки, сливы и даже белый хлеб. В мир пришел Золотой век!

По древней славянской и общеиндоевропейской традиции петух олицетворяет Солнце или тождественен ему. (Отсюда и русский фольклорный эпитет – Петушок Золотой [то есть «солнечный»] Гребешок.) В апокрифе «О всей твари», включенном в рукописный сборник XVI века, хранящийся в Троице-Сергиевой Лавре, сохранились отголоски древнейших общеарийских представлений о гигантском солнечном Петухе (по-древнерусски – «кур»), который живет на далеком океане (а море ему по колено) и каждый день рождает светлый день:

«Солнце течет на воздухе в день, а в нощи по окияну низко летит, не омочась, но токмо трижды омывается в окияне. Глаголят писания: есть кур [петух], ему же глава до небеси, а море до колена. Егда же солнце омывается в кияне, тогда же аки-ян всколебается [в оригинале тройное написание слова „океан“: через „о“, через „а“ и вообще без начальной гласной. – В.Д.] и начнут волны кура бити по перью, он же очютив волны и речет „кокореку!“, протолкуется: „Светодавче Господи! Лай же свет мирови!“ Егда же то воспоёт, тогда все кури воспоют в един час по всей вселенней».

Закодированная формула «мир-яйцо» была настолько стойкой и неискоренимой, что пересилила христианскую догматику и проникла в церковную литературу – сначала в Византии, а затем и на Руси. В одной старинной рукописи читаем:

«О яйце свидетельство Иоанна Домаскина: небо и земля по всему подобны яйцу – скорлупа аки небо, плева аки облаца, белок аки вода, желток аки земля».

Из глубокой древности идет обычай одаривать друг друга яйцами и величать их в священных песнопениях. Древнеримский обычай красить яйца Плутарх объясняет тем, что яйцо изображает творца Мира, в себе его заключающего. У персов задолго до появления христианства также был известен обычай приветствовать друг друга подарком в виде яиц, окрашенных в разные цвета. Яйца клали в храмах, закапывали в тех местах, где предполагалось строительство (существует предание, что Неаполь построен на яйце).

Неоспоримым свидетельством древнейшего почитания у славян яйца как символа жизнепреемственности и космического возрождения является также обычай крашения и расписывания яиц. Обычай, в настоящее время увязанный с христианской Пасхой, в действительности уходит в самые дальние глубины этнической истории славян и индоевропейцев. Археологи находят писанки (расписные яйца) в древних курганах; в форме народного декоративного искусства они широко распространены у восточных славян (рис. 108). Между прочим, в свое время на Полтавщине в этнографическом отделе города Лубны существовала коллекция, где были собраны тысячи писанок – бесценных памятников архаичной культуры. Писанки донесли до наших времен свидетельство о древнейших космологических и космогонических представлениях, социальных ориентирах и предпочтениях, эстетических ценностях и идеалах. На яйцах воспроизводились солнечные, лунные и звездные знаки, другие смыслозначимые символы, означавшие и родоплеменную принадлежность. По архаичным орнаментам, как по опорным пунктам и вехам памяти, можно восстановить далекое прошлое народов России и основные этапы становления и развития человеческого бытия.

И по сей день остаются актуальными слова В. В. Стасова, высказанные им в теперь уже ставшем классическим труде «Русский народный орнамент» (1872 г.):

«Орнаменты всех вообще новых народов идут из глубокой древности, а у народов древнего мира орнамент никогда не заключал не единой праздной линии. Каждая черточка тут имеет свое значение, является словом, фразой, выражением известных понятий, представлений. Ряды орнаментики – это связная речь, последовательная мелодия, имеющая свою основную причину и не назначенная для одних только глаз, а также для ума и чувств».

* * *

Среди древнейших знаков и символов раскрывающих суть господствующих некогда социальных отношений, треугольники и ромбы. Традиционно их орнаментальная конфигурация связывается с изображением женского естества и начала, но, так сказать, в разных «проекциях»: треугольник представляет женские гениталии с их внешней стороны («дельта Венеры»); ромб – в более откровенном – вагинальном – ракурсе. С этой смысловой нагрузкой треугольный и ромбический орнамент распространился и закрепился во всех культурах всех народов и континентов.

Не составляют исключения и русские народные традиции. Треугольно-ромбическая символика разворачивается здесь во всем возможном богатстве форм, какие только может предоставить веками и тысячелетиями складывавшийся орнамент (рис. 109). Кстати, в русском вышивальном искусстве хорошо известны и комбинированные узоры, в которых ромб составляется из треугольников (рис. 110). От поколения к поколению передавалось искусство изображения и понимания незатейливой на первый взгляд символики: в действительности в ней заложен глубочайший и жизнезначимый смысл. Никакие социальные и идеологические катаклизмы не смогли вытеснить из народной памяти завещанное предками.

Бесхитростные образы и сюжеты, вышитые на одежде (рис. 111) или полотенцах, нарисованные на посуде или прялках несли ёмкую мифопоэтическую и мировоззренческую информацию. Сколько, к примеру, может сказать знатоку один только узор на конце кружевного полотенца, вышитого в начале века Лукерьей Елисеевной Студенковой (1898 г. р.) из села Язовая Верх-Бухтарминской волости Томской губернии. Искусствоведческая и мировоззренческая экспертиза произведена Л. М. Русаковой и приводится в ее монографии «Традиционное изобразительное искусство русских крестьян Сибири» (Новосибирск, 1989) (фотография полотенца из-за низкого полиграфического качества ее воспроизведения здесь не дается):

«Горизонтально организованная композиция трехчастна. В центре нижней ее части фронтально изображено дерево, справа и слева от него – два оленя в геральдической позе. <…> Дерево, изображенное в узоре, не существует в природе. Присмотримся к нему повнимательнее. Его ствол четко делится на две части. Нижний конец дерева представляет собой треугольник, обращенный вершиной вниз [выше говорилось, что это – общемировой символ женского естества. – В.Д.], от которого слева и справа от ствола тянутся вверх изогнутые „росточки“. В средней части ствол имеет три пары коротких „веток“, чуть ниже, на „ветках“ подлиннее, – два гипертрофированных плода. Венчает дерево пышный цветок… <…> В узоре полотенца воплощен структурированный Космос. В нем четко представлена трехчастная вертикальная организация пространства Вселенной: нижний мир – корень и ростки, средний – ветки и плоды, верхний – цветок, что соответствует подземной, земной и небесной сферам мироздания. Трехчасгность по вертикали соответствует прошлому – настоящему – будущему; в генеалогическом преломлении – это: предки – нынешнее поколение – потомки. Вместе с тем дерево разделяет и одновременно сводит воедино основные бинарные семантические противопоставления: небо – земля, земля – преисподняя, день – ночь, лето – зима, правое – левое, жизнь – смерть, доля – недоля и т. д.

<…> Треугольник, обращенный вершиной вниз, в данном контексте полисемантичен. В изобразительном искусстве треугольник как знак уже со времен верхнего палеолита символизировал женский образ. В ритуальных фигурках трипольской культуры 111 тыс. до н. э. треугольник натуралистически подчеркивал признак женского пола. Ту же семантику он несет и на женских статуэтках анауской культуры эпохи бронзы. В рассматриваемом узоре полотенца треугольник в основании дерева, вероятно, символизирует женское порождающее начало, связанное с землей, а вместе с деревом – порождением земли – является воплощением женского Божества, отождествлявшегося с деревом».

Конец полотенца обрамлен ромбическим узором, который, по справедливому выводу исследовательницы, символизирует все то же женское естество и плодородие. В отечественной литературе (в основном благодаря авторитету академика Рыбакова) в настоящее время возобладала точка зрения, согласно которой ромбический орнамент с точкой посередине представляет собой символ засеянного поля (рис. 112). Здесь налицо явный рецидив вульгарно-социологического подхода, требующего во всех предметах и явлениях материальной культуры (включая декоративно-прикладное искусство) отыскивать следы односторонне понимаемой производственной деятельности. Причем под последней мыслится исключительно хозяйственная деятельность, основанная на коллективном или индивидуальном труде. К сожалению, данный искаженно трактуемый тезис совершенно не соответствует тому, что изначально вкладывалось в понятие производства. Один из общепризнанных во всем мире авторитетов по данному вопросу – Фридрих Энгельс (1820–1895) – с первых же страниц своего классического труда «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (словно предчувствуя возможность искажения своей позиции в будущем) энергично подчеркивал:

«<…> Определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны – производство средств к жизни: предметов питания, одежды. Жилища и необходимых для этого орудий; с другой – производство самого человека, продолжение рода».

И вообще, что означает: «бытие определяет сознание»? В первую очередь, собственное бытие человека и определяет его индивидуальное сознание. Аналогичным образом обстоит и с сознанием общественным, обусловленным реалиями формационного бытия. Конкретный индивид живет прежде всего по законам от природы заложенных в нем интересов и потребностей (включая и потребность продолжения рода), а вовсе не по предписаниям каких-либо абстрактных императивов и спекулятивных конструкций, рожденных в голове вдохновенного теоретика, который упорно пытается навязать их всему миру, подгоняя тем самым – вольно или невольно – неисчерпаемое богатство жизни под призрачные абстракции.

Естественно, что общественные формации и государственный строй не могут не влиять на характер воспроизводства человеческого рода, но только в конечном счете и в виде некоторой средне-результирующей линии. Каковы бы ни были экономический строй, форма правления или идеологическая доминанта – влечение существ противоположного пола друг к другу во все времена остается одинаково неотвратимым; процессы зачатия, вынашивания плода и роды никоим образом не станут зависимыми от того, какая нынче партия у власти, а народившийся младенец будет искать чмокающими губами материнскую грудь и получать причитающееся ему молоко, не обращая никакого внимания на то, какой очередной политический самодур издевается в настоящий момент над народом.

Ортодоксальные последователи того же Энгельса на протяжении десятилетий ухитрялись не замечать ключевой фразы о производстве самого человека и продолжении рода, что, конечно же, просто обязано было получать отражение в любых надстроечных феноменах. Потому-то – из-за какой то совершенно непонятной, чуть ли не пуританской стыдливости – вместо вполне естественного выявления в ромбическом орнаменте сексуальных мотивов и была придумана легенда о «распаханном и засеянном поле». Ее даже ухитрились спроецировать на территории, где земледелие из-за суровых климатических условий сроду не практиковалось: у народов Крайнего Севера, в глаза не видевших сельскохозяйственных орудий и понятия не имеющих, как с ними обращаться, ромбы и треугольники распространены не менее, чем у исконных земледельцев – жителей Черноземья. Да и коренится ромбический орнамент в таких доисторических глубинах, когда земледелием вообще еще никто не занимался. Зато всегда занимались и независимо от хозяйственной формации – производством и воспроизводством себе подобных.

Если отвлечься от отечественной или переводной литературы, с которой в основном и знаком российский читатель, то мировая наука говорит совершенно о другом. Согласно давно установившемуся и в общем-то даже не дискутируемому мнению ромб обозначает женское детородное начало вообще и женские гениталии (vulva и vagina) в частности. При этом «чистый» ромб символизирует девственность (в том числе и Божественную непорочность Девы Марии), а ромб с точкой посередине – утрату девственности (дефлорацию), зрелую или рожавшую женщину (см., напр.: Купер Дж. Энциклопедия символов. М., 1995. С. 277; Тресиддер Дж. Словарь символов. М., 1999. С. 310).

Треугольные и ромбические элементы являются непременной составной частью и ковровой орнаментики: в искусстве изготовления и украшения ковров (особенно в исламских странах, где изображение человека и отдельных частей его тела традиционно запрещены) женская детородная символика получила особенно развитое и изощренное изображение. То же можно сказать и о янтрах – тантрических диаграммах для медитации: во многих из них упор сделан на треугольники и ромбы (см. рис. 89) – живую память в том числе и о далекой эпохе матриархата. Безусловно в настоящее время, после чуть ли не полной утрате былых традиций сохранившийся практически в первозданном виде орнамент никакой экспрессивной сексуальной нагрузки давно уже не несет. Однако половая принадлежность по-прежнему сохраняется, и узоры, берущие свое начало в матриархальных глубинах, как и тысячи лет назад украшают в основном женскую одежду, предметы женского быта и обихода или же свадебное убранство невесты.

* * *

Отечественные приверженцы концепции «засеянного поля» правы лишь в одном: архаичная матриархальная традиция, берущая свое начало от самых истоков человеческого общества, в дальнейшем, по прошествии тысячелетий и после преодоления ряда ступеней по пути социального и хозяйственного прогресса, была спроецирована и на земледельческие культы. Тем более, что для этого были веские основания: земля всегда ассоциировалась с жизнетворящим женским началом, о чем уже достаточно подробно говорилось выше. На соответствующие ритуалы, в особенности связанные с посевом и сбором урожая, была наложена давно сформированная идеология прошлого и перенесена женская символика, образцы которой встречаются на предметах материальной культуры и наскальных рисунках со времен Древнекаменного века.