Текст книги "Тетрадь в красной обложке"

Автор книги: Валерий Воскобойников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Валерий Михайлович Воскобойников
Тетрадь в красной обложке

Сегодня я решила завести дневник. Конечно, не сегодня я подумала его завести, а очень давно, месяц, наверное, назад или больше. Но сегодня я нашла двадцать копеек. Они лежали под ногами на площади, и людей вокруг не было. Ещё двадцать – я накопила за этот месяц.

Сначала, когда я нашла деньги, я хотела купить мороженое. Глазированное эскимо. Но тут я вспомнила про дневник. И пошла в канцелярский магазин. Около магазина как раз продавали моё любимое мороженое, но я на него не посмотрела, а вошла, подошла прямо к кассе и выбила чек.

Вот какая я бываю волевая, когда захочу.

На эту тетрадку я глядела давно – весь месяц. Бумага у неё в клетку, чтоб больше поместилось строчек, а обложка твёрдая, красного цвета. Очень красивая тетрадь.

Ещё на четыре копейки я купила газированную воду с клюквенным сиропом.

Пришла домой, сразу стала надписывать дневник. «Дневник Маши Никифоровой». И ещё я написала домашний адрес. А школу и класс – не стала, потому что он же дома будет храниться.

* * *

Мне кажется, что мама меня любит меньше, чем брата Сеню. И папа тоже. Я хочу дружить с Наташей Фоминой, но она не хочет. И в классе меня никуда не выбирают, хоть я и жду каждый раз, что выберут.

Раньше я думала, что это все виноваты, раз меня не любят. А я сама хорошая. А однажды я решила, что, наверно, я сама плохая, поэтому и не любят. В тот день я подумала, что надо записывать свои плохие поступки и исправляться. Однажды я даже накопила деньги на дневник, но сразу их истратила. Я шла из школы с Наташей Фоминой, и она сказала:

– Давай, сегодня ты купишь мне мороженое, а завтра я тебе.

Если бы я отказалась, Наташа подумала бы, что я жадина, и я купила ей эскимо и себе тоже.

Я хотела держать свой дневник дома, но придётся носить его в школу, хранить в портфеле, потому что мама всё узнала.

Она вошла в комнату и спросила:

– Что это ты пишешь?

– Ничего, – сказала я и быстрей закрыла запись учебником по русскому.

– Где ты взяла такую тетрадь? – спросила мама позже.

Я сказала, что нашла деньги и купила.

Но мама мне, наверно, не поверила, хоть и промолчала. Она считает, что деньги портят детей, и папа тоже так считает.

– Станешь взрослой, поймёшь, как трудно они даются, вот и научишься тратить, – говорит мама. – А то вечно тратишь на пустяки.

Только дневник – это не пустяки. Я буду записывать в него про все плохие стороны моего характера. И тогда я смогу исправиться. С помощью дневника.

Ну вот, сегодня я кончаю. По русскому задали два длинных упражнения, а рука уже устала.

* * *

С утра мы с Ягуновым дежурили по классу.

Я выполоскала тряпку, а Ягунов сходил за мелом. В перемены мы выгоняли всех из класса в коридор, и Ягунов открывал форточки.

Ягунов – самый хороший человек. Даже лучше Наташи Фоминой.

Он отличник по всем предметам. И не потому, что он много зубрит, просто он быстро всё понимает и сразу запоминает. Но он этим не гордится, как другие отличники, хотя и учится лучше их всех. А ещё – он честный и добрый. Однажды он нечаянно уронил большой горшок с цветами на лестнице. У нас на всех подоконниках стоят горшки, и в них растут цветы. На лестнице в это время никого не было, и Ягунов мог свободно убежать и молчать потом. А он, наоборот, прибежал в класс и сам сказал нашей учительнице Наталье Сергеевне.

Ещё когда я в прошлую зиму потеряла где-то в раздевалке варежки, а было так холодно, что дверь нашей школы вся обросла льдом, Ягунов дал мне тогда свою варежку, чтоб я портфель до дома донесла, а сам держал руку в кармане.

А самое главное – это он умеет писать стихи. Он пишет стихи на маленьких листках, листки продаются в магазине за восемь копеек пачка. И называются «бумага для заметок». Напишет и спрячет в портфель, и никому их не показывает в классе. Одна я знаю, потому что сижу с ним рядом на парте, и от меня-то уж ничего скрыть нельзя. Мне очень хочется подглядеть иногда, какое он стихотворение пишет, но я всегда удерживаюсь, потому что это нечестно – подсматривать без разрешения. И всё-таки я давно хотела спросить его про стихи.

После уроков мы помыли доску, отнесли ключ нянечке и вышли из школы вместе. Обычно я с Наташей Фоминой хожу, а тут она ждать не стала и ушла раньше. Мы вышли на улицу, и я спросила Ягунова про его стихи.

– Витя, – сказала я, – расскажи мне стихи, а?

А он вдруг остановился, посмотрел на меня и спросил:

– Какие стихи?

И было видно, что он здорово растерялся.

А потом он сразу заторопился:

– До свидания, я побежал, мне ещё на кружок надо.

Это он в шахматный кружок ездит, во Дворец пионеров. И там он тоже занимает первое место среди младших школьников.

А я пошла домой одна. Мимо проехала машина – деревянный фургон, и в ней пели песню весёлые солдаты.

А мне хотелось плакать. Ягунов тоже мне не доверяет. Даже не стал про стихи свои говорить со мной. А почему – я не знаю.

* * *

А вообще-то я маму свою очень люблю.

Сегодня я играла с Наташей Фоминой и вдруг упала в лужу. Даже не в лужу, а в грязь. И чулки все выпачкала, и пальто, и платье. Я быстрей побежала домой и очень боялась, когда открывала дверь: мама будет меня ругать, что я такая растяпа.

Но мама совсем меня не ругала. Она меня раздела, дала свой старый халат и подогнула его булавками.

А потом мы вместе стирали мои чулки и платье, вместе их выжали и повесили сушиться. Потом ещё чистили пальто.

И вместе пели песню про девушку в самолёте. Эту песню я очень люблю, и мама тоже любит.

А туфли мама помыла сама и поставила сохнуть.

Мама моя очень хорошая.

* * *

В нашем классе произошла ужасная драка. Подрались Звягин и Федоренко.

Звягин ходит в очках и драться не любит. Он ещё ни разу не приставал ни к кому. И с Федоренко тоже начал не первым.

Начал сам Федоренко. Он схватил у Звягина очки, надел их и стал бегать по классу. Он бегал между рядами и строил разные гримасы. А Звягин его догонял. Наконец Звягин схватил Федоренко за руку. Федоренко ему крикнул:

– Отпусти руку!

Звягин не отпускал и хотел снять с него очки.

Тогда Федоренко толкнул Звягина, и тот чуть не упал.

После этого Звягин толкнул Федоренко, и у них началась драка.

Если бы в классе были дежурными мы с Ягуновым, мы бы их разняли и выгнали. А так все только смотрели и говорили:

– Ну хватит, сейчас Наталья Сергеевна придёт.

Ягунов был в коридоре, решал шахматные задачи и драки не видел. Он все перемены стоит у подоконника в коридоре и читает или решает шахматные задачи. А мне одной было их не разнять.

Звягин и Федоренко упали на пол, зацепили стул и дрались у самой двери.

Я всё-таки попробовала растащить их, и вдруг Звягин сделал такое страшное лицо, что я испугалась и отбежала.

В это время вошла Наталья Сергеевна. Но они не замечали и ещё несколько минут дрались у её ног.

Наталья Сергеевна послала их обоих в туалет мыться.

Они вернулись, когда уже кончил звенеть звонок и мы все сидели за партами.

Федоренко вошёл и даже улыбнулся, как будто не он только что дрался. А у Звягина лицо оставалось всё ещё злым, страшно было смотреть. Даже Наталья Сергеевна взглянула на него и сразу отвернулась.

На последнем уроке Наталья Сергеевна написала записку.

– Маша, – сказала она мне, – отнесёшь эту записку маме Звягина.

Звягин живёт в нашем доме. Мы все трое живём в одном доме. Лучше бы она не поручила мне этого. Потому что Звягина родители бьют. Их все в доме ругают за это, а они его бьют. И во дворе, особенно летом, бывает слышно, как он кричит.

– Я сына люблю, – говорит отец Звягина, – только он скучает, если месяц ходит непоротым.

Теперь получается, что я на Звягина ябедничать пойду.

В раздевалке я хотела развернуть записку и прочитать, что там написано, но мне стало стыдно, потому что нехорошо же читать чужие письма, и я убрала записку в портфель.

На улице ко мне подошёл Звягин. Он, оказывается, ждал около школы.

– Никифорова, – сказал он, – не ходи сегодня к нам, а?

Я не знала, что ему ответить. Наталья Сергеевна велела отнести и завтра обязательно спросит про записку. А может, родители ей ответ должны написать – и Наталья Сергеевна ждёт.

– У меня день рождения сегодня, – снова сказал Звягин, – не ходи, а?

– Ладно, – сказала я, – если что, скажу, что твоих родителей дома не было, а завтра передам.

Звягин обрадовался и отошёл. Я даже поздравить его не успела.

А теперь я переживаю: я совершила нечестный поступок. И что теперь делать, не знаю. Завтра меня спросит Наталья Сергеевна, и получится, что я ей навру. А я решила быть честной.

А если всё-таки я сейчас пойду к Звягину, он на другой лестнице живёт, в нашем доме, то тогда я его обману.

Зачем я ему обещала!

Хотя я сама не обрадовалась бы, если б его в день рождения стали бить. Получилось бы, что из-за меня.

Я решила, что это последний раз, а больше я врать никогда не буду.

* * *

Я пришла в школу, и Наталья Сергеевна ни о чём меня не спросила. И на втором уроке она тоже не спросила.

После школы Звягин подошёл снова.

– Сегодня-то я отдам записку, – сказала я.

– Отдай. Ты её в ящик отдай. Родители вечером поздно придут.

Я, конечно, чувствовала, что снова нечестно поступаю, Наталья Сергеевна велела им в руки передать, а я – в ящик. И всё-таки я пошла вместе со Звягиным на их лестницу. Он показал ящик, а я опустила туда записку.

– А теперь я её вытащу и потеряю, – сказал Звягин.

Лучше бы он не говорил. Так мне теперь стыдно.

А всё я виновата. С самого начала.

Теперь я решила твёрдо – будет иначе. Ни одного нечестного поступка я не совершу.

* * *

Мои мама и папа – рабочие. Они работают на заводе и делают транзисторные приёмники.

Мама работает на конвейере. Она собирает эти приёмники. А папа – прессовщик. Он прессует разные детали из пластмассы. Они и дома говорят про работу.

– Что это ваш цех стержни задерживает, – ругает мама папу вечером, – конвейер из-за вас станет.

– Мы не виноваты, – оправдывается папа, – мы бы быстро отпрессовали, материал не привозят.

Они уже много лет работают на этом заводе. Даже там познакомились, и у них была комсомольская свадьба.

– Хорошо, – вспоминает мама, – тахту нам подарили и чайник.

Мама моя красивая. Она даже сама себе делает причёски.

У Наташи Фоминой мама работает в институте, кандидат наук, а когда наши мамы идут вместе, я всегда думаю: вот у меня мама какая красивая!

И папа мой – выше, сильней, чем у Наташи Фоминой. Они раньше учились в одном классе, как мы с Наташей. Только её папа поступил в институт, а мой стал работать на заводе. Теперь он тоже учится, на заочном, а преподаватели у него – родители Наташи Фоминой. Вот смешно!

И ещё – мой папа рационализатор. У него даже дипломы есть и грамоты, и его наградили серебряной медалью на выставке в Москве.

Маму и папу я очень люблю. Разве я виновата, что я девочка и что старшая?

Они меня тоже, наверно, любят, только больше, чем меня, они любят Сеню. Во-первых, потому, что он младше, а во-вторых, потому, что он мальчик. Ему шесть лет, и он сейчас у бабушки с дедушкой в Суздале на свежем воздухе.

Я, наверно, тоже виновата. В луже недавно перемазалась вся. А ещё мама дала мне три рубля, чтоб я в магазин пошла, а я их потеряла. Несла-несла в руке, а подошла к кассе – и нет их. Куда они делись? Я тогда так плакала, что меня провожать пошли из магазина домой.

И много чего ещё я сделала плохого, даже вспоминать стыдно.

А сегодня мы ходили в театр. Мы с мамой и с папой, и Наташа с родителями. Даже не ходили, а ездили в их «Волге».

Я в легковых машинах езжу редко. Только на вокзал, когда мы провожаем бабушку в Суздаль. И мне всегда интересно смотреть в окошко, особенно если стоим на перекрёстке. А мимо идут прохожие и тоже на меня глядят.

В театре мы смотрели балет «Доктор Айболит». Я такую сказку раньше читала. А теперь артисты её изображали танцами. Внизу под сценой оркестр играл музыкальные произведения.

Всё было так интересно, и вдруг, когда из-за скалы выскочили страшные разбойники с кривыми ножами, чтобы напасть на доктора Айболита, ко мне повернулся человек спереди, поморщился и сказал:

– Девочка, не шурши бумагой.

Оказывается, я и не заметила, как сворачивала и разворачивала бумагу от шоколадки. Это я от волнения. А получилось, что я нарочно хулиганила, смотреть мешала, слушать мешала музыку.

Я так расстроилась, что до конца действия даже не понимала, что там на сцене происходит.

Потом в антракте мы ходили по театру, рассматривали фотографии артистов, как они изображают разных людей и животных, и плохое настроение у меня забылось.

Мы гуляли по фойе, и Наташа всё ругала артистов:

– Айболит-то – ну и уродина, ну и уродина! А корабль у них – видели, сначала никак не плыл, когда они все в него сели, а потом как дёрнулся, так полсцены пролетел.

Когда она сумела столько недостатков увидеть, удивляюсь. Я так ничего не заметила, и мне всё очень понравилось. Наверно, оттого, что я мало хожу в театр, а Наташа – часто.

А ещё в антракте я смотрела на маму, какое красивое на ней было платье и как она шла с папой, а папа мой – высокий и сильный, и я от этого очень радовалась.

* * *

Вечером я решила посоветоваться с мамой о Звягине.

– Мама, – спросила я, – если одной девочке учительница дала записку, чтоб девочка отнесла её родителям мальчика. А родители этого мальчика бьют…

– Подожди, – сказала мама, – я не понимаю, что за девочка?

– Ну, просто девочка.

– Просто девочек не бывает. Это Наташа или ты?

– Нет, не Наташа.

– Тогда, значит, ты?

– И не я.

Очень стыдно мне было врать. Получается, что я по нескольку раз в день обманываю людей.

– Нет, я не понимаю тебя, – сказала мама.

– Я просто спросила, просто так, – ответила я.

И решила отойти от мамы, чтоб она не продолжала разговор. Но мама сказала:

– Понимаешь, это ведь правда сложно. Смотря какой мальчик и смотря какие родители. О чём в записке написано, девочка ведь не знала?

– Не знала, – сказала я.

– А если родителей мальчика учительница хотела обрадовать? Или нет? Как ты думаешь?

– Нет, – сказала я, – не хотела.

– Если родители такие, как у Жени Звягина, а записка не очень правильная, я бы тогда сразу отказалась нести записку и всё бы учительнице объяснила. Как ты думаешь, правильно бы я сделала?

– Правильно, – сказала я.

И мы с мамой больше о записке не разговаривали.

* * *

Я уже два дня ничего не писала в дневник. Это очень плохо.

А сейчас я делала уроки, вспоминала, как перемазалась в луже, и подумала ещё об одном случае. Я этот случай как вспоминаю, так сразу делается мне стыдно. И начинается плохое настроение.

Весной к нам приезжала в гости наша бабушка из Суздаля. И привезла брата Сеню.

К Наташе Фоминой тоже приехал брат, только двоюродный и большой. Он старше меня на полтора года. Его зовут Игорь. Он приехал с родителями на майские праздники.

В этом году снег растаял так рано и так сильно грело солнце, что уже перед первым маем все ходили без пальто, даже старушки. И земля была тёплая и мягкая. И цветы сами выросли.

У Наташиного брата Игоря был ножик с красивой ручкой. Он его часто вынимал из кармана и любил показывать. И мы играли с Игорем в ножички. Я раньше не умела играть в эту игру, а Наташа и сейчас не умеет, она говорит, что это мальчишечья игра. А я научилась и даже один раз у Игоря выиграла.

Потом мы решили отправиться в путешествие.

Мама, папа и бабушка мои поехали в гости, а Сеню оставили играть со мной.

И мы отправились в путешествие вчетвером: Игорь, Наташа, Сеня и я.

Было так тепло, что даже Сеню мама одела не в пальто, а в сандалии и в новый красивый костюм. Сеня в этом костюме крутился перед зеркалом и говорил, что он – космонавт.

Мы пошли сначала в Дикий сад. В Диком саду много разных качелей и горок. Их каждую весну чинят, а осенью всё снова ломается.

Мы долго искали качели, на каких можно покачаться, и нашли. Они были на один бок кривые и страшно скрипели. На этих качелях могли качаться четыре человека, даже вшестером на них можно было сидеть, если потесниться. На одной скамейке трое и на другой, напротив – трое. А по бокам скамеек – деревянные перильца, чтоб держаться. Мы забрались все, я даже Сеню с собой затащила, и стали раскачиваться.

Сеня вдруг испугался скрипа и заплакал. Пришлось остановиться и спустить его на землю. Мы снова стали раскачиваться, а Сеня стоял в стороне и всё плакал.

Мне было стыдно, что я его всюду с собой таскаю и что он нам мешает.

– Сеня, ну что ты плачешь, ты ищи цветочки, – говорила я.

А он продолжал плакать.

– Ну его, – сказала Наташа, – отведи ты его домой.

– У меня все уехали. – И я слезла с качелей, чтобы успокоить Сеню.

Сеня сразу замолчал.

У Наташи с Игорем катанье не получилось, они тоже слезли.

Игорь нашёл палку, как пистолет, и дал Сене. Сеня обрадовался и стал с этой палкой бегать вокруг нас.

– Пошли дальше, к экскаватору, – предложила я.

Экскаватор успел вырыть огромную траншею. Он работал все дни перед праздниками, и вокруг часто стояли прохожие люди, наблюдали. Я тоже люблю смотреть, как экскаватор ворочается, роняет ковш в землю. Потом вздрагивает и поднимает полный ковш земли наверх.

Сегодня он не работал. В кабине было пусто, а ковш лежал на земле около гусениц.

Рядом с траншеей сложили длинные доски. И загородили всё место верёвкой. Траншея, экскаватор, доски были огорожены верёвкой, подвешенной к деревянным столбам. Ещё стояли два треугольника, на них были нарисованы восклицательные знаки.

Мы пролезли под верёвкой и пошли к доскам. Сначала мы боялись, что откуда-нибудь выскочит сторож, а потом успокоились и стали лазать по доскам. Сеню мы с собой не взяли, он ходил по земле близко от нас.

Игорь нашёл в глубине досок пещеру, и мы туда залезли втроём, стали рычать и лаять, кто громче. Пещера была большая, мы громко топали по полу, сидя на доске, из которой получилась лавка, и долго не вылезали.

Сеня ходил где-то около нас и стукал по доске палкой.

Потом он перестал стукать. Мы ещё покричали и вылезли из пещеры на улицу. Сени нигде не было.

– Он, наверно, домой пошёл, – сказала Наташа.

«Или залез куда-нибудь и спрятался», – подумала я и стала его звать:

– Сеня! Сеня!

Вдруг мы услышали плач.

Я подбежала к траншее. Сеня стоял там на дне, весь грязный. И лицо, и ноги, и синий костюмчик – всё было в земле. На дне траншеи была грязная лужа, он, наверно, упал в эту лужу лицом, а теперь стоял в воде, в сандалиях, тряс руками и плакал. С рук тоже капала грязная вода.

Траншея была такая глубокая, по бокам свисали огромные куски земли, и я не знала, как теперь Сеню оттуда вытащить. И Наташа тоже испугалась, даже завизжала.

А Игорь вдруг полез в траншею по откосу около экскаватора. У него из-под ног летела земля, один раз он чуть не упал. Он тоже перемазал все ботинки, и одежду, и руки. Потом он схватил Сеню, и они стали подниматься наверх.

Я не знала, куда теперь идти и что делать, потому что дома никого не было, а Сеня был такой грязный, что нас бы, наверно, забрали в милицию, если бы увидели. И ещё я боялась, что мама станет меня ругать.

– С тобой никогда не погуляешь, – сказала Наташа.

И мне было стыдно, что и правда из-за меня сорвалось наше гулянье.

– Пошли Сеню мыть, – предложил Игорь.

У нас во дворе был кран. К нему дворники присоединяют шланг и поливают асфальт. Из крана всегда капает вода. Мы пошли во двор.

У Сени к сандалиям прилипли такие куски глины, что он еле поднимал ноги. Он перебирал грязными ногами в грязных носках и плакал.

– Сеня, – сказала я, – ты не плачь, Сеня. Ну подумаешь, в грязь упал. И мама нас ругать не будет. Мы же нечаянно.

А Сеня всё плакал.

– Сеня, я у бабушки тоже падала. В подполье. И руку вывихнула. А сейчас видишь – не болит.

Когда мы привели Сеню во двор, он уже успокоился.

– Я пойду домой, – сказала Наташа сразу, как мы подошли к крану.

Игорь остался. Он достал свой красивый ножик и срезал глину со своих ботинок и с Сениных сандалий. А я вымыла Сене лицо, руки и ноги.

Он снова захныкал от холодной воды. Мы повели его на солнце, греться.

– Ты одежду лучше ему не мочи, – сказал Игорь, – она высохнет, и грязь сама отчистится.

Мы сели на скамейку на солнце и стали греться.

Тут вышла Наташа и сказала, что Игоря зовут домой.

Я осталась с Сеней одна и всё думала: «Хоть бы мама не пришла, хоть бы родители не пришли». Глина с костюмчика соскребалась, но всё равно оставались грязные пятна.

Родители вошли во двор незаметно, я даже заплакать не успела. А Сеня успел. Нас отвели домой. Мама сразу поставила меня в угол и долго ещё ругала. Потом к нам позвонил Игорь.

Я слышала, как мама открыла ему. Игорь спросил:

– Маша выйдет гулять?

А мама ответила:

– Никуда Маша не выйдет, она сегодня наказана.

Утром Игорь уехал, а я его больше не увидела.

И мне всегда бывает стыдно, когда я вспоминаю, как я испортила наше то путешествие. И так обидно, хотя я, конечно, сама виновата, что отпустила Сеню одного, пока сидела в пещере из досок.

* * *

На уроке, когда мы списывали предложение с доски, Наталья Сергеевна вдруг меня спросила:

– Маша, ты передала записку родителям Жени Звягина?

И я, наконец, совершила честный поступок. Я даже рада теперь, что так сказала. А тогда я растерялась, и всё получилось нечаянно.

– Нет, я в ящик опустила, – вот что я ответила.

– Почему?

– Наталья Сергеевна, потому что Звягин не виноват. Федоренко первый начал. Отнял у него очки и стал дразнить.

Я сказала это и испугалась: сейчас все подумают, что я ябеда, и тогда на всю жизнь возненавидят.

Но вдруг ещё кто-то сказал и ещё:

– Правда, Наталья Сергеевна, не виноват Звягин.

Наталья Сергеевна кивнула головой, подняла руку, чтоб все замолчали, и снова повернулась ко мне.

– Я всё поняла, только такие вещи говорят сразу.

Больше ни о чём она не спрашивала, ни у меня, ни у кого.

* * *

Сегодня воскресенье. С утра шёл дождь, и Наташа Фомина позвала меня к себе.

Наташины родители собирались на своей «Волге» за город.

– Поедешь всё-таки с нами? – спросил её папа.

– Нет, я лучше с Машей дома поиграю, – ответила Наташа, а мне стало так приятно, я даже улыбнулась.

Мы остались одни и стали играть в парикмахерскую.

Наташа села напротив зеркала, а я сделала ей причёску. А потом она сделала мне. И мы всё время смеялись. Ещё Наташа нашла губную помаду, и мы покрасили себе губы. Наташа надела туфли своей мамы, на каблуках, стала ходить по комнате и важно говорить:

– Я взрослая дама. Я взрослая дама. Мне тридцать пять лет.

И мы снова смеялись. Лежали на диване и смеялись.

Потом около двери мы услышали шаги и быстрей стали вытирать губы. Но это пришли не к Наташе, а в соседнюю квартиру, и мы снова стали играть.

Недавно им поставили телефон. Мы сели к телефону, Наташа набрала номер, какой набрался, и пропела тонким голосом:

– Подайте милостыню.

К телефону подошла маленькая девочка. Она сказала:

– Я сейчас папу позову.

Мы смеялись, и, когда подошёл её папа, Наташа снова пропела:

– Подайте милостыню.

А отец ответил:

– Мальчик, не хулигань.

И повесил трубку.

Мы звонили ещё несколько раз по всяким телефонам, а потом решили позвонить в нашу булочную.

Наташа набрала номер справочного, узнала телефон булочной, а когда в трубке кто-то ответил, она крикнула грубым голосом:

– Позовите директора!

И тот проговорил:

– Я директор. Слушаю вас.

Мы чуть не расхохотались, а Наташа вдруг спросила:

– Директор, вы уже все булки съели?

– Что-что? – не понял директор.

– Вы уже все булки съели? – повторила Наташа, но не удержалась, стала смеяться и повесила трубку.

– Кому бы ещё позвонить, – сказала она.

И вдруг телефон зазвонил сам. Мы даже вздрогнули, так внезапно он зазвонил.

– Телефон пятнадцать сорок восемь два ноля? – спросили Наташу.

– Да, – сказала она испуганно.

– Дети, если вы сейчас не перестанете шалить, я отключу ваш телефон.

И сразу раздались гудки.

Мы так испугались, что сидели молча и не знали, что делать.

А потом Наташа заплакала.

– Это всё из-за тебя, – сказала она, – это ты предложила играть с телефоном.

А я и не предлагала ничуть. Я так и сказала:

– И неправда, ты первая начала.

– Если бы ты ко мне не пришла, я бы не начала.

Я тоже заплакала, надела пальто и стала открывать их дверь. Только мне никак не открыть было замок. Я крутила во все стороны, а он не открывался.

Я перестала плакать и сказала:

– Открой замок.

Наташа всё это время сидела в комнате. Она сразу вышла, открыла и сказала:

– Ну и уходи.

Я пошла к лестнице, а она стояла в дверях.

– Если ты моим родителям про меня не скажешь, я про тебя тоже не расскажу, – сказала она.

– Я-то не скажу.

– Ну и я тоже не скажу.

И она захлопнула дверь.

А мне теперь грустно. Я, конечно, виновата, что так получилось, и нечестный поступок опять совершила.

* * *

Сегодня утром я нашла милицейский свисток. Шла в школу, смотрю, а он валяется на асфальте. Я свисток подняла и свистнула. Получилось так громко и совсем по-милицейски, даже две машины сразу остановились.

А я быстрей побежала и бежала до самой школы, потому что боялась – вдруг шоферы поймут, что это я свистнула, догонят и отведут в милицию за хулиганство.

В перемену по коридору с куском мела бегал мальчишка из чужого класса. Его класс был в другом конце коридора, а он прибежал в наш конец. Он подбежал к Федоренко и нарисовал мелом у него на спине круг.

Федоренко его толкнул за это. И мальчишка сразу убежал в свой конец коридора. Но через минуту он привёл за собой двоих, и все трое окружили Федоренко.

Рядом с Федоренко стоял Звягин. Они как раз помирились, и Звягин оттирал у него со спины мел. Ещё подошёл Ягунов. Они встали против тех троих, начали махать руками и что-то кричать.

Я была около двери и решила тоже подойти, помочь нашим.

Тогда один, тот, который нарисовал мелом круг на спине у Федоренко, снова сбегал в другой конец коридора и привёл человек десять мальчишек и девочек из своего класса.

Наши тоже подошли. И ещё к нашей куче стали подходить чужие ученики.

В это время зазвенел звонок, и в коридоре появились учителя.

А на другой перемене все в классе заговорили, что сегодня будет драка. После уроков нас будет ждать весь тот класс за школой, на втором дворе. Даже девочки у них будут драться.

А я не люблю драки. Просто не могу смотреть, как людей бьют.

– Может, помириться? – предложила я Федоренко.

– Ты что, испугалась? – спросил он. – Все у них кретины. И девчонки у них кретинки. Мы им сегодня дадим!

– Скажем Наталье Сергеевне? – спросила у меня тихо Наташа Фомина. – Мне от мамы попадёт, если я пальто испачкаю.

– И мне попадёт ещё как, – сказала я.

Но жаловаться Наталье Сергеевне я не захотела.

И мальчишки все были за драку. Даже Ягунов согласился. Хоть он и предлагал сначала просто выставить судей из обоих классов и рассудить Федоренко и того, который нарисовал крут.

Но никто с Ягуновым не согласился, а он не стал спорить.

На последней перемене все мальчишки пели песню: «В бой, в бой, вперёд!» – и показывали друг другу приёмы борьбы.

– Вы не бойтесь, – говорили они нам, – мы вас защитим.

А я вдруг вспомнила, что по дороге в школу нашла милицейский свисток. И сразу придумала план, как прекратить драку. И решила никому не рассказывать, даже Ягунову, об этом плане.

После уроков все долго одевались в раздевалке, а потом Федоренко сказал:

– Ну что, пошли?

И все пошли.

Я шла последней и держала руку в кармане, а в руке – свисток.

Тот класс был уже на заднем дворе.

Наши тоже свернули за забор, а я отстала и впрыгнула в пустую фанерную будку, которая стояла на углу у забора. Из будки мне навстречу выбежали две ободранные кошки, я даже вздрогнула, но кошки сразу помчались вдоль забора, одна за другой, и я успокоилась и стала смотреть в щёлку из будки, что там делается на заднем дворе.

Наши всё-таки не очень хотели драться, потому что молча стояли большой кучей, а Ягунов стоял отдельно. Один только Федоренко махал руками и что-то говорил.

Из того класса к нашим подошли четверо: тот, который нарисовал круг, с ним двое ребят и девчонка в красном пальто. Они подошли и сказали несколько слов. Наши им тоже что-то ответили.

Я не слышала, зато всё видела. И видела, как наши сразу собрались теснее, в общую кучу.

И вдруг Федоренко толкнул одного из четверых и сразу толкнул другого.

Я поняла, что драка начинается, выхватила свисток и изо всей силы засвистела. Раздался такой громкий милицейский свист, что все сразу остановились, даже разбежались и стали смотреть в мою сторону. Меня они не видели, потому что щёлка была маленькая, а я сразу замолчала, чтобы на мой свист не прибежал настоящий милиционер.

Я подумала, что теперь все разойдутся, и все уже правда собирались разойтись, стояли кучками и что-то обсуждали. Но вдруг к Федоренко подошла та девчонка в красном пальто и толкнула его. И Федоренко упал, и она стукнула его ногой. Тут к ней подбежали наши девочки, а к нашим – их девчонки.

И тогда я снова засвистела изо всех сил.

И снова они испугались и разбежались в разные стороны.

Федоренко встал и начал отряхиваться. А Ягунов что-то сказал нашим и тем и пошёл в мою сторону, наверное, на разведку.

Он подошёл близко, и я старалась спрятаться, чтобы он меня не увидел через щель, но он подошёл ближе и всё-таки увидел и удивился:

– Ты зачем здесь прячешься?

Я хотела положить свисток в карман, но, наверно, от волнения он у меня вылетел из руки и упал на землю. Я испугалась, вдруг Ягунов сейчас крикнет, что никакой милиции нет, а одна только я прячусь в будке и свищу. И тогда все на меня разозлятся.

Но он вдруг повернулся назад, быстро побежал и закричал:

– Идут! Идут!

И все, и наши, и чужие, обгоняя друг друга, побежали из внутреннего двора через проход на другую улицу. Все перемешались и вместе убегали изо всех сил.

А я испугалась, вдруг в самом деле на мой свист идут милиционеры и будут меня обо всём допрашивать. Но никакой милиции не было. Просто Ягунов сразу понял мой план.

Когда все убежали, я вышла из будки и пошла мимо школы, как будто ничего не случилось. Мимо проходили разные ученики и на меня не смотрели, потому что никто не знал, что я спасла наш класс от драки. А я всё равно была очень довольная и даже чуть маме об этом не рассказала.

А когда на другой день я шла в школу, я представляла, как Ягунов сам заговорит со мной обо всём. Но он ничего не сказал. И все вели себя так, как будто и правда вчера убегали от настоящей милиции.

Я несколько раз хотела сама начать первой, потому что всё-таки я ведь обманула свой класс, но потом подумала, что раз Ягунов никому не сказал, значит, лучше и мне молчать, а то получится, что я хвастаюсь. Или ещё вдруг мне никто не поверит – и тогда будет совсем уж глупо. Но я всё равно была рада, что так хорошо кончилось, и стояла в коридоре очень довольная.

А ребята из чужого класса больше около нас не появлялись.