Текст книги "Каторга (СИ)"
Автор книги: Валерий Марк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Когда он уже перестал дергаться и хрипеть, все стихло, и больше ничего не тревожило зловонную тишину. Дед еще долго ворочался, пытаясь подняться. Наконец он, отплевываясь, дополз до Лысого и ударил его по щеке. Потом ударил еще раз, потом еще. Лысый очнулся, приоткрыл залитый кровью глаз, промычал.
– Лысый, – прохрипел Дед. – Ты еще жив? Лысый… Куда же твоя лысина делась…
– Где Умник… – прошептал Лысый чуть слышно. – Где Умник… Позови Умника…
– Сейчас, сейчас… Он там, наверно, так и сидит, в своем люке… Сейчас я за ним сползаю… Не подыхай пока, Лысый, дождись…
– Где Умник… Позови Умника…
И Дед все-таки собрался с силами, и поднялся на ноги, и, шатаясь и хватаясь за стойки нар, побрел к выходу. Он вернулся нескоро – его вел под руки Умник, и они добрались наконец до места, и Умник склонился над Лысым, а Дед со стоном обмяк и повалился на пол.
– Лысый! – Умник тронул Лысого за плечо. – Лысый, ты еще жив? Я пришел. Я успел, Лысый, очнись! Где твоя лысина…
Лысый открыл невидящий глаз, вздохнул несколько раз, шевельнулся, прошептал еле слышно:
– Умник, прикинь… Я ходил в туалет… Это, оказывается, так круто…
– Лысый, я честное слово, очень этому рад! Видишь, сумел пожить перед смертью по-человечески…
– Умник… Я, наверно, попаду в ад…
– Лысый, не попадешь. Посмотри, Лысый, вокруг. Это и есть ад. Так что умирай спокойно.
– Умник, ты сволочь, паскуда… Так хорошо, что ты разузнал мой номер… – Лысый попробовал облизать губы, но язык не высовывался. – Ты просто красавец… Так здорово… Страшно подумать, если бы я подыхал и не знал… Какой у меня номер…
– Да, Лысый. Когда знаешь свой номер, совсем другое дело. Я рад за тебя, без шуток.
– Знаю… Без шуток… А еще я мыл руки… С мылом… И вытирал полотенцем… Умник, прикинь… Там на стене висело… Такое негрязное… Нахрен я там не остался…
Лысый затих.
– Лысый! – Умник снова тронул его за плечо. – Лысый!
Но Лысый уже не ответил.
– Дед. – Умник повернулся к Деду, который лежал под нарами на полу и тяжело дышал. – Ты-то еще не собрался сдыхать?
– Щас… – Дед приоткрыл глаза, усмехнулся, закашлялся. – Я еще тебя, сволочь, переживу… Не таких умников пережил…
– Дед, я возвращаюсь. Ты как, Дед, со мной?
– Оставить меня в покое, кретин… Пошел вон, чтобы я тебя больше не видел… Слышишь? Не попадайся мне на глаза, пришибу…
Дед выздоравливал долго.
– Возраст уже не тот, – жаловался он соседу по больничным нарам, Мудиле, идиоту с гноящимся глазом. – В свое время, бывало, еще не так вставляли.
Мудило только гнусно гигикал. Когда Дед, наконец, начал ходить, то подолгу стоял у мутного загаженного окна, смотрел в унылый слякотный полумрак, на бесконечные крыши бараков, бесконечную колючую проволоку, башни забоев вдали, угрюмые мрачные тучи. Иногда он смотрел на ворота, которые, если верить Умнику, были не заперты, и на люк, в котором он когда-то бывал. Это, казалось, было теперь так давно, что Дед уже сам не верил.
– Интересно, – иногда говорил Дед сам себе, разглядывая ворота. – Нет, в самом деле. Пойти, что ли, самому посмотреть?
– Ты про что там? – гундел Мудило. – Ты что там смотреть собрался, старый калека, гы-гы-гы!
– А ты знаешь, Мудило, что с нашей зоны можно свалить? Без проблем. Просто взять и уйти.
– Ну ты даешь, старый мудило! – гигикал Мудило. – Мочили тебя, мочили, в жопу не замочили, но мозги выбили напрочь, гы-гы-гы!
– Нет, я без шуток, Мудило. – Дед отворачивался от окна. – Ворота не заперты. Выходи и мотай на все стороны. Скажи мне, Мудило, кто тебя здесь держит?
– Ну ты и дурак, старый мудило, – гундел Мудило, радостно щерясь. – Сдохни быстрей и не мучайся.
– Нет, правда, Мудило, кто тебя здесь держит? Кто тебя заставляет каждый день корячиться в шахтах? Хавать шнягу, которую тут суют?
– Интересно, что еще хавать, старый ты хрен, мудило, если тут больше ничего не дают?
– А что тебе еще тут давать, зачем тебе еще что-то давать? Вот тебя пичкают этой бодягой, если ты хаваешь эту бодягу. Зачем еще пыжиться и усираться, Мудило, готовить тебе что-то нормальное, тратить продукт, когда ты схаваешь и бодягу?
– Я тебе сейчас яйца вырву, старый мудило, – гигикал Мудило и радостно щерился. – Ну и что же ты не ушел тогда, старый хрен?
– Вот еще подлечусь чуток, и уйду, – отвечал Дед. – А что?
– Гы-гы-гы, – радовался Мудило. – Так вот прям и уйдешь?
– Так вот прям и уйду. А кто меня здесь держит, Мудило?
– Гы-гы-гы, ну ты и дурак, старый хрен. Так вот прям и открыто?
– Так вот прям и открыто, Мудило. А что, ты мне скажи, разве это есть жизнь? Разве это есть жизнь?
– Гы-гы-гы! Не умничай, старый хрен! У кого ты только этого нахватался, старый мудак?
– Был такой, – говорил Дед и молчал. – Был такой, умник один.
– А, ты про этого… – хмыкал Мудило и злобно щерился. – Как же не знать. С-сука! Вот ведь паскуды, твари, ублюдки! – Мудило долго ругался. – Каких-то уродов, гнойных пидоров, бля, забирают, а мы тут… Корячься как петухи, как, бля, мудилы какие. У-у, гнида! У-у, с-сука! У-у, падла! Лютая, лютая, лютая! – Мудило ругался, долго и страшно.
Шло время. Дед поправлялся и наконец, вскоре после того как Мудило умер, вернулся к обычной жизни. В первый же день после работы он подошел к воротам, даже потрогал ручку, но открывать не решился. Было страшно, странно и страшно. Дед постоял, потоптался, вздохнул, отошел, остановился, потоптался еще раз, еще раз вздохнул.
– Интересно, – Он посмотрел в небо. – Узнал он, или все-таки не стерпел? Нет, наверно, узнал… Узнал, конечно, на то он и Умник…
И Дед вернулся в барак, и долго ворочался, и уснул только под утро. На следующий день, после очередного кошмара в забоях, Дед, едва помня себя от усталости и отупения, снова пришел к воротам. Долго стоял, пытаясь заставить себя поверить, тронуть ручку, толкнуть ворота. Он приходил к воротам несколько дней, потом перестал. Пришла очередь быть дежурным, и несколько дней он расхаживал и орал, пока не охрип. Потом ему назначили новичков, сразу двух, таких невероятных кретинов, что несколько раз он еле сдержался чтобы их не убить. Так, в гнусной рутине, в крови и дерьме ползло время, и про ворота он почти забыл.
Опустилась зима, ужасная, лютая, беспощадная – впрочем, в ней тоже был плюс, потому что вечной вони убавилось, и ветер иногда приносил даже свежий холодный воздух с гор. Дед, вдыхая случайные струи свежести, несколько раз вспоминал про Умника, и про Лысого, и про этот проклятый люк. Как-то раз он решился и снова вышел к воротам.
Было холодно, мрачно, тяжелые низкие тучи скребли крыши бараков, начиналась метель. Дед постоял у ворот, трогая ручку, и, наконец, повернул ее. Ручка далась спокойно, и повернулась, и Дед подтолкнул тяжелую створку, и она неспешно отъехала в сторону – тихо и гладко. Дед, ощущая безразличную слабость, одной ногой переступил порог.
За воротами простиралась равнина – она отлого шла к горизонту, а на горизонте в зимней вечерней мгле высились горы, какие-то, вдруг показалось Деду, волшебные, нереальные. Дед стоял долго, оглядывая бесконечность, небо, нюхая свежий ветер с гор, топтался, вздыхал, кашлял простуженным горлом.
– Сука, – шептал он, вздыхая. – Вот ведь сука, умник, сучонок. Надо было его прибить, недоноска. Сука. Паскуда. Умник проклятый. Я тоже… Я тоже уйду! Когда-нибудь…
Где-то там, в горах, за которыми, как уверял Умник, тоже наверняка были зоны, сейчас находился он сам – если был жив. Дед почему-то был совершенно уверен, что Умник был жив. И он стоял так, стоял, и снова оглядывал вечернюю бесконечность, и небо, и снова и снова нюхал свежесть горного ветра, топтался, вздыхал, кашлял, ругался, оборачивался и снова вздыхал.
– Я тоже уйду, – шептал Дед. – Уйду обязательно… Когда-нибудь я тоже уйду… Когда-нибудь.
