Текст книги "Джесси"

Автор книги: Валерий Козырев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

За четыре дня на трех конных косилках уложили траву. Лошадей меняли часто, и пока отпряженные, поводя запавшими, потными боками отдыхали, набираясь сил и привлекая острым запахом пота и пышущими жаром телами слепней и тучи мелкой мошки, другие – понукаемые погонщиками, быстрым изнуряющим шагом таскали косилки по необъятному лугу. Погода стояла солнечная, и скошенная трава быстро подсыхала. Конными граблями её собирали в валки, перелопачивая затем вручную граблями и вилами. И, когда трава в валках подсохла, с центральной усадьбы прислали пресс-подборщик, прицепленный к колесному трактору. За ним на скошенном лугу оставались пудовые тюки спрессованного сена, туго обвязанные проволокой. Тюки грузили в тракторную тележку и отвозили к ферме, где складывали под широким и длинным навесом. Когда места под навесом не осталось, тюками сена набили просторный чердак конюшни. Но на небольших полянах, которых было немало среди кустов вдоль речки, как нигде в других местах густую да высокую траву приходилось выкашивать по старинке – косой. Подсыхала трава там же, на полянах, а затем уже готовое сено на конных волокушах вытаскивали на луг и укладывали, утаптывая и приминая, в небольшие копны, чтобы вывезти их уже зимой, по снегу.

Всего на сенокосе было занято человек сорок, большей частью молодежь. Чтобы не терять времени на переезды, вблизи кухни установили два железных разборных каркаса, натянули на них прочные тракторные брезенты, и получились две просторные, непромокаемые палатки. Одну заняли мужчины, другую – женщины. Еду варили в трёх огромных полевых котлах. Варили вкусно, сытно, ароматно. Весь сенокос выглядел, словно большой стан. Рано утром, позавтракав, все расходились по своим работам, к обеду вновь собираясь к длинному под навесом столу со столешницей, сколоченной из толстых струганных досок, на крепких деревянных козлах. Пообедав и отдохнув часок в тени, народ вновь расходился по своим местам.

Кроме Алтына да недавно ожеребившейся Сударушки, которые остались в конюшне под присмотром Кузьмича, на сенокосе были заняты все лошади. Ласточкин стригунок резвился рядом с матерью; нескладный и смешной, он забавно подпрыгивал, вскидывая вбок задние ноги, отбегал и, сделав большой круг, стремглав возвращался назад. Вечером лошадей купали в том месте, где река была неглубокой и с твердым песчаным дном, затем, стреножив, отпускали. Пощипывая оставшуюся около кустов траву, они не разбредались далеко; а утром их снова разбирали на работы. Трудолюбивую Сметанку определили на хозяйство – возить из села продукты, подвозить дрова и воду из ключа, что бил из глинистого берега реки километром ниже и прозрачной струйкой сбегал по деревянному желобку; падал и, разбиваясь о валуны крохотным, студеным даже в самую жаркую пору, ручейком стекал в реку.

Когда большой луг был скошен, лошадей поставили на другую работу – на волокушах вывозить с полян сено. Гена работал на Звёздочке. Он нагружал волокушу, причесывал сено вилами и шёл сзади, наблюдая, чтобы не растерять сено по дороге; а лошадь под уздцы вел помощник. И уже второй день с Геной работала Вика – стройная, кареглазая и, не смотря на свои шестнадцать лет, уже вполне сложившаяся девушка.

Гена выделялся из общей массы деревенских парней своей осанкой, статью, манерами, да и всеобщим уважением мастерового человека. Еще в школе увлекся он радиотехникой, легко научился читать схемы, работать паяльником, но когда стал ходить на волейбольную секцию, оставил это занятие, посвятив все свободное время тренировкам. А в деревне разве что утаишь! Так и стал он признанным теле-радио мастером, и даже если какая-то другая техника из строя выходила, всё равно его приглашали. Гена не отказывался, чинил всё, что было под силу. И слава умельца на все руки накрепко пристала к нему. Поэтому неудивительно, что и девушки не обходили его своим вниманием. Но не крутил он ни с одной их них любовь, словно чурался. Сроду подобного в деревне не было, чтобы такой видный парень, да девчат сторонился. И пронеслась среди них молва, что от неразделенной любви уехал Гена из города. Что, де, влюбился он там в прекрасную распрекрасную девицу, но она не ответила на его чувства, отвергла; и вот теперь он, обжегшись на молоке, на воду-то, мол, и дует…

Конечно, было заметно, что Вика неравнодушна к Гене. И за столом всегда старалась сесть рядом, и работать с ним сама напросилась. Да и вечером, у костра, словно зачарованная – устремит на него взгляд карих, с огромными, загибающимися вверх ресницами, глаз… Потом вдруг встрепенется, отведет взор и покроется от смущения лёгким румянцем. Или смотрит мечтательно вдаль, не замечая никого вокруг, пока кто-нибудь из подружек не толкнет её легонечко в бок или не окрикнет. Так и продолжалось это изо дня в день. И конечно же – Гена догадывался, что происходит.

Поздним вечером у большого костра раздавались смех, выкрики молодёжи и звон гитары, на которой боем, весело и задорно играл признанный деревенский бард Аркашка. Громко потрескивая, горел сухой валежник, выбрасывая вверх искры, которые гасли стремительно увлекаясь в высокое, дышащее прохладой тёмное небо легкими, порывистыми облачками дыма. Слышалось фырканье пасущихся невдалеке лошадей. Со стороны луга тянул густой запах увядающей травы. На брёвнах вокруг костра, озаренные бликами пламени, сидели девушки и ребята. Гена подошел к Вике и присел рядом с ней. О, какой радостью блеснули её глаза и тут же стыдливо опустились. Нужно было как-то начать разговор, и он не нашел ничего лучше чем спросить:

– Хороший вечер, правда?..

Вика вскинула на него недоуменный взгляд.

– Неплохой…

– Ты не против, если мы немного прогуляемся?..

Она вопросительно посмотрела на него, но Гена уже встал и подал ей руку. Они пошли из освещенного костром круга в сторону речки; и если бы Гена вдруг обернулся, заметил бы взгляд – настороженный и даже злобный, цепко державший их до тех пор, пока он и Вика не скрылись из виду. За кругом костра вязкая густая тьма окружила их со всех сторон и, хотя ночь была лунная, обоим потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к темноте.

Нет более пылкого чувства, чем любовь шестнадцатилетней девушки! В этом возрасте многие из них могут пойти на всё ради высокого чувства, и часто делают ошибки, цена которым – разбитые, наивные, ещё полудетские мечты, израненные души и потеря доверия даже к близким, родным людям. И как много смазливых проходимцев воспользовалось чувственной романтикой юных сердец, оставив в них руины и пепел! Ведь на всё может пойти девушка в малом Бальзаковском возрасте, если безумно влюблена…

Они прошли утоптанной тропой через заросли кустарника к речке, поднялись вверх по течению и дошли до лежащего на земле дерева, невесть откуда занесённого ещё вешней водой. Гена постелил на ствол валежника свою рабочую брезентовую куртку и пригласил Вику сесть; сел рядом и сам. Низко, цепляясь за верхушки растущих на противоположном берегу верб, висела полная луна, отражаясь на речной глади широкой серебристой полосой. Над головой, на пределе неба, широко раскинулись гигантские ковши созвездий Большой и Малой медведиц; вдали ярко светила Полярная звезда – древний путеводитель морских и пустынных странников; утренним туманом светились миллиарды звезд Млечного Пути. В ночной тиши было слышно, как тихо играют волны, набегая на пологий берег. Бесшумно, над самой водой, пролетела большая ночная птица. Тихий ветерок шелестел верхушками ивовых кустов, тонко звенели комары… Гена спустился вниз к реке, нарвал полыни, чей запах не очень-то любит пискучее комариное племя. Некоторое время они сидели, обмахиваясь от комаров пучками полыни. Первой заговорила Вика.

– Гена, мы пришли сюда просто так посидеть, или ты хочешь что-то сказать мне?..

Гена не знал с чего начать разговор и шпынял себя всякими постыдными словами: «Вот болван! – думал он. – Позвал девушку для серьёзного разговора и молчу, как пень! Ведь она же может что угодно подумать».

– Вика! – наконец он переборол свою нерешительность. – Ты очень красивая.

– Неплохое начало. Что же хорошего, интересно, ты скажешь обо мне дальше?.. – сказала Вика, шестым чувством догадываясь уже, о чём именно будет дальше говорить этот парень, в которого она влюбилась. Да так, что совсем голову потеряла.

– И твоя жизнь может сложиться вполне замечательно, если рядом окажется любящий и понимающий тебя человек.

После этих его слов Вика уже не сомневалась к чему, в конце концов, склонится этот разговор. И, будучи не только страстной девчонкой, которая может влюбиться по уши, с иронией произнесла:

– И дальше ты, конечно же, расскажешь мне, как всё это должно произойти?..

– Нет. Дальше я расскажу тебе одну историю… Ты не против?

– Не против. Хотя не совсем понимаю – к чему это?

– Тогда слушай, я постараюсь быть кратким.

Только он произнес это, как за их спиной послышался громкий сухой треск сломанной ветки и как будто – чьи-то крадущиеся шаги. Гена прислушался, но ничто более не нарушало привычных ночных звуков.

– История эта про одну девушку и молодого человека, – начал он. – Юной, умной и очень привлекательной девушке понравился юноша. Вначале он был ей просто симпатичен и ничего более, но она часто думала о нём и вскоре, даже незаметно для себя, влюбилась. Но, увы – сердце его было занято другой… Чтобы не обидеть девушку он отвечал ей улыбкой на улыбку, любезностью на любезность. Она расценила это по-своему, и стала выражать свои чувства настойчивей; и однажды, набравшись смелости, призналась ему в любви. И в этом нет ничего плохого! Она действительно полюбила его со всей страстью юного сердца, но он не мог ответить ей тем же… И тогда девушка решила завоевать его. Она была достаточно романтична и прочитала немало книг, в которых дамы добивались своих мужчин, даже когда их сердца, казалось, безнадежно принадлежали другим женщины. Но, будучи неопытной в любовных интригах, в желании завладеть любимым она стала попросту преследовать его. Где бы он ни появлялся – она была там, чтобы он не делал – она была рядом. И даже утром, когда он выходил из дома, первым кого он встречал – это была она. Так продолжалось довольно долго. И, в конце концов, он стал избегать её. Она приложила ещё более усилий, но при встрече с ней юноша уже не испытывал ничего, кроме неприязни… Что, конечно же, не ускользнуло от её внимания. И, хотя она была всего лишь юной девушкой, но вместе с тем, как ею стали пренебрегать, в ней проснулась отвергнутая женщина. А ведь с незапамятных времен известно, что нет на свете ничего более ужасного, чем месть такой женщины. Девушка стала распускать о нём грязные слухи и делала ещё многое другое, что изрядно испортило ему жизнь. В своей ненависти она готова была идти дальше и дальше, но всё-таки это была добрая девушка, которая просто допустила слабость – позволила себе влюбиться в человека, который не мог ответить на её чувство… И вот однажды она нашла в себе силы подойти к нему и попросить прощения. Конец этой истории такой – они остались друзьями на всю свою жизнь…

Было хорошо слышно, как стрекочут кузнечики; над верхушками ив в порывистом, стремительном полете чертили небо летучие мыши; спасаясь от хищника, по воде серебристой мелочью то и дело сыпали мелкие рыбешки; в омуте на излучине реки мощно и гулко ударила большая рыба; в кустах стал подавать голос соловей.

– Гена, этот рассказ – про меня? То есть, про нас? – спросила Вика, первой нарушив молчание.

– Нет. Про любовь, которая легко может обернуться ненавистью.

– Но разве эта девушка не могла повести себя как-то иначе?

– Могла. Ведь то, что мы зачастую чувствуем, не должно владеть нами. И уж тем более – толкать на какие-то низкие поступки. Они могли поговорить и остаться друзьями с самого начала.

– Разве возможна просто дружба, – без любви, между мужчиной и женщиной?..

– Думаю, что да.

– И что дальше – друзья на всю жизнь и всё?..

– А дальше: если в этих отношениях нет будущего, нужно оставаться друзьями, пусть даже и на всю жизнь; от этого оба только выиграют. И само время расставит всё по своим местам – рано или поздно рядом с женщиной появится человек, любящий её, и их чувства будут взаимны; а мужчина непременно встретит женщину, уготованную ему судьбой.

– Как это понять: что в отношениях, возможно, нет будущего?

– Если в отношениях нет взаимной любви. Но будущего может не быть не только из-за отсутствия любви, возможны и другие причины…

– Ты можешь сказать – какие?

– Нет, не могу. Вернее, не хочу… Но они есть, поверь.

– Поэтому ты уехал из города?

– Наверное, да. Вернее да, из-за этого…

– Извини, я не совсем правильно спросила. Ты уехал из-за неразделенной любви?

– Скорее, от самого себя… Да только это у меня не очень-то получилось.

– Тебе трудно говорить об этом?

– Нет, вспоминать. У меня была девушка, но пришло время, и я решил, что мы не можем быть вместе. Вот поэтому я здесь…

– Потому что руководствовался разумом, несмотря на чувства, которые испытывал к ней?

– Мне хочется ответить «нет», но это не так.

– Знаешь, Гена, возможно, что и в самом деле это неправильно – отдаваться на волю одним лишь чувствам… Но руководствоваться только разумом там, где есть любовь, это не только неправильно, но и бессердечно. А по-моему, ты поступаешь именно так. Впрочем, это лишь твое дело, хотя мне искренне жаль твою девушку…

– Наверное, ты права, – согласился Гена. – Похоже, что я сам создаю себе в жизни проблемы…

Он встал, спустился к кромке воды, поднял с берега плоский овальный камушек и, размахнувшись, запустил его по водной глади. В отражении лунной дорожки было видно как тот, много раз коснувшись поверхности реки и оставляя за собой круги, исчез в воде почти у самого противоположного берега.

На другой день, искупавшись вечером после работы, в одних трусах и с полотенцем на шее Гена возвращался в палатку. Возле тропинки на небольшой полянке его поджидал Санька – друг детства. Облокотившись, он картинно полулежал на поляне, нервно покусывая сорванную былинку – явный признак дурного настроения. Увидев Гену, он выплюнул былинку, медленно, как бы нехотя поднялся и не спеша направился к нему. Санька был в спортивных штанах, без рубашки и в сандалиях на босу ногу. И также как в детстве его светло-русые волосы выгорели на солнце до соломенного цвета, а кожа, под которой, играя, перекатывались бугры мышц, приобрела бронзовый оттенок. Он был на полголовы ниже Гены, но коренастая фигура с широкими покатыми плечами, выпуклая грудь и мускулистые руки говорили о Санькиной недюжинной физической силе.

– Здорово, – поздоровался он, хотя днем не раз виделись на сенокосе.

– Здорово, – ответил Гена, уже догадываясь, о чем пойдет речь.

– Базар есть, – явно подражая кому-то, сказал Санька.

– Ну, базар так базар. – Гена уже точно знал, какой именно «базар» с другом детства ему сейчас предстоит.

Вчера, когда они с Викой возвратились к костру, он заметил Санькин взгляд, затаивший злобу. Да и днем еще ловил на себе его косые, не обещающие ничего доброго, взоры. Санька без обиняков перешел к делу. Он по блатному сплюнул сквозь зубы в сторону, и Гена сразу же вспомнил, кого он ему напоминает – Илью, парня лет двадцати двух, вернувшегося год назад из колонии, где он отсидел три года за драку с поножовщиной. Илья ходил, втянув голову в плечи, словно ожидая, что его вот-вот ударят чем-то сзади. В зоне он научился играть на гитаре и петь протяжные, жиганские песни. Разговаривал Илья, глядя на собеседника через прищур зеленых глаз, и при этом часто сплевывал в сторону сквозь зубы; точно так, как сейчас это демонстрировал Санька.

– Хочу с тобой за Вику поговорить, – продолжил Санька.

– Ну, если хочешь, давай поговорим, – в тон ему ответил Гена.

– Я тут слышал, ты с ней любовь крутить начал? – взглянул на него исподлобья Санька. – Так вот. Я тебя чисто по-дружески предупреждаю: голову ей не морочь, понял?.. Ты сегодня здесь, а завтра, может, опять в город свалишь… А между нами, вроде как, любовь намечалась, пока ты тут не объявился. – Он вновь сплюнул сквозь зубы в сторону и продолжил. – Я, Гена, так с тобой разговариваю, потому что друзьями мы с тобой в детстве были… Если бы кто другой, так давно бы уже по лужайке раскатал!

– Ты, Санька, подожди, не заводи себя. А то подумаю, что боишься, – прервал его Гена. – Да и зря ты кипятишься… Хотя понимаю – любовь надо отстаивать. Но не так, как это делаешь ты. Думаешь, если бы мы с Викой любили друг друга, и ты, скажем из ревности, мне синяк под глаз навесил, то на этом вся наша любовь и закончилась бы? Наоборот, Саня, она от этого стала бы только крепче.

– Я не о том! – набычился ещё больше Санька. – А просто – чтобы ты к ней больше не подходил, понял? – и он вновь заученно сплюнул в сторону.

– Нет, Санек, – сказал Гена, – такой разговор меня не устраивает. Во-первых, запомни: я тебя не боюсь. А насчет раскатать, так это ещё надо посмотреть, кто кого; во-вторых: ты с себя этот блатной понт сбрось, это же Илья срок мотал, а не ты… В-третьих: если бы у нас с Викой было что-то серьезное, то на эту тему я бы даже разговаривать с тобой не стал. Понял!?

Саньку как сдули, он обмяк, кулаки разжались.

– А если хочешь по-дружески поговорить, давай поговорим, – продолжил Гена. – Говоришь, что любишь Вику, а я вроде бы как мешаю тебе?..

– Ну да, – буркнул Санька, – мешаешь.

– Ну и люби на здоровье! Считай, что не мешаю.

– Ага, не мешаешь! А вчера чуть не до утра на речке как голубки ворковали…

Гена вспомнил, как треснула в кустарнике ветка, будто кто-то на неё наступил.

– А-а, так значит, это ты там в засаде сидел?! – рассмеялся он.

– Ну, в засаде, не в засаде… Так, подошел… смотрю – сидите чуть не в обнимку! Да и ушёл обратно…

– Зря ушел, втроем бы посидели.

– Третий лишний! – Санек опять цыкнул сквозь зубы.

– Послушай, Саня, – сказал Гена, которому этот разговор уже порядком надоел. – Я тебе в твоих сердечных делах не помеха, понял!?

– Понял… – ответил Санек и тут же переспросил: – А почему тогда Вика за тобой глазами так и стреляет?

– Знаешь, давай так. – Гена чувствовал, что этому разговору не будет конца. – Я тебе не помеха, но в некоторых вещах помочь не смогу. И давай на этом в нашем разговоре поставим точку. Идёт?

– Идёт, – не очень-то охотно согласился Санька, явно желая продолжить «базар».

Гена протянул ему руку и тот, чуть помедлив, все-таки пожал её.

Может быть, Вика что-то и вынесла для себя из разговора на берегу речки. Или же не желала Гене неприятностей, потому что ни для кого не было секретом, что Санька влюблен в неё, и все знали его бешеный, взрывной характер, но она перестала оказывать ему явные знаки внимания. Однако всё равно – нет-нет, да и ловил на себе Гена её скорый, испытующий взгляд.

Так, в общем-то, без особых для Гены дальнейших приключений, и закончился сенокос. А там, за делами да заботами, подошла и уборочная. Гена по-прежнему работал в конюшне, помогая Кузьмичу. В уборочную лошади работали с утра до позднего вечера, поэтому и уход за ними требовался более тщательный, чтобы отдохнули лошади за ночь, сил набрались. А если было что-то по токарному делу, вставал к станку. Прошла уборочная, засеяли озимые, взошли они на полях зелёным шелковистым покрывалом. А тут и зима подошла… И стал скучать Гена долгими зимними вечерами по городу, по его освещенным вечерним улицам, по шуму машин и даже по лязганью трамваев на стыках рельс, по городскому быту – по всему, к чему привык за последние годы. Но была и ещё одна причина – надежда, которая всё ещё теплилась в сердце: что он не забыт, и Марьяна помнит о нем. И совсем уже, было, собрался уезжать, да и Михаил Иванович с Людмилой Александровной писали, что ждут его к Новому году обратно, но прихворнул Кузьмич. Почти всю зиму пролежал дома на печи, и только к весне отступила боль в пояснице. И вот, когда приторным дурманящим запахом цветущей черемухи наполнились майские вечера да взбередили душу воспоминаниями, не выдержал Гена и засобирался в город. А родители хоть уже и привыкли, что сын дома, но отъезду не препятствовали. Бабушка сильно сдала за последний год – донимали ее боли в суставах. На прощание она поцеловала внука, коснувшись щеки сухонькими губами, и со словами «Храни тебя Господь, внучек», перекрестила сложенными в щепоть пальцами.

Когда прощался с лошадьми, каждую угостил большим ломтем хлеба, щедро посыпанного крупной солью. Для Алтына Гена стал тем же самым, что и Кузьмич – авторитетом. И когда он, скормив ему краюху хлеба, на прощание потрепал за челку, собираясь уходить, тот губами ухватил его за полу куртки, не отпуская от себя. Что означало «Мне скучно, давай пообщаемся». Но общаться Гене было некогда, он только погладил его по мощной, лоснящейся чёрной шерстью шее. Алтын закивал головой – высшее проявление признательности. А Звёздочка в деннике была уже не одна – к ней, на длинных нескладных ногах, жалость прелестное создание – недавно родившийся жеребенок, плод её и Алтыновой любви. Кузьмич, прощаясь, как обычно посетовал, что видел, де, он Гену вместо себя у лошадей. «Да, видно, не судьба… – попыхивая самокруткой, заключил он, и добавил: – Но все равно: спасибо тебе, Гена, за службу, за помощь. А ещё скажу: сердце у тебя, Генка, доброе, без червоточины, стало быть – без гнильцы, а не то лошади бы к тебе так не тянулись… Лошадь – не человек, её словами не проведешь, душой чует, к плохому да злому не потянется…», – по-стариковски в который уже раз повторил он.

До районного центра Гена добрался на попутке, а там, на рейсовом автобусе, уже и до города. У автовокзала сел на городской автобус, но, не доезжая нескольких остановок до дома, вышел – решил пройтись пешком – все тут было связано с чем-то из его жизни. Вот тир, куда они частенько забегали с Вокой, в меткости посоревноваться. Вот кинотеатр, в который они любили ходить с Марьяной. А через два квартала он выйдет к памятнику, месту их постоянных встреч… Ему захотелось позвонить ей, услышать знакомый, родной голос, да и будка телефона-автомата – вот она, рядом. Искушение было слишком большим; он зашел в телефонную будку и набрал заветный номер. Трубку подняла мама Марьяны, по голосу она сразу же узнала его, но Марьяны не было дома. Гена извинился и сказал, что позвонит позже.

Дверь в квартиру открыл Михаил Иванович. Увидев Гену, он радостно воскликнул и сгреб его в свои медвежьи объятия. Гена только и смог, что выпустить сумку из рук. А из кухни к ним уже спешила Людмила Александровна.

– Вот Людмила, смотри, кто приехал! – отпустил наконец-то Гену Михаил Иванович.

Людмила Александровна более сдержано, чем Михаил Иванович, поприветствовала Гену, хотя его возвращению была рада не меньше мужа. После ужина Гена из объемистой сумки достал деревенские подарки, передал, как это водится, приветы от знакомых и родни. Когда радостная суета от встречи чуть улеглась, Иван Михайлович со свойственным ему простодушием спросил:

– Ну а невесту-то, Генка, там себе не присмотрел ещё? – но, уловив на себе укоризненный взгляд жены, уже извиняющимся голосом, глядя на неё, продолжил: – А что? дело-то вполне нормальное! Он молодой, из себя видный, так неужто ни одна из деревенских красавиц на такого-то хлопца, да глаз не положила!?

– Да нет, не получилось у меня как-то с невестой, – улыбнулся Гена, спасая Ивана Михайловича из затруднительного положения.

Чуть позже он позвонил Марьяне и, услышав её «Алло, я слушаю», с трудом произнес:

– Здравствуй… Марьяна?

– Гена, ты?! – радостно зазвучал как когда-то в трубке её голос. – Мама сказала, что ты приехал и перезвонишь, я жду, жду… Хотела уже сама тебе звонить.

– Марьяна, мы можем увидеться?.. – спросил Гена.

Марьяна некоторое время молчала, затем тихо сказала:

– Сегодня, Гена, у меня не получится.

– Почему, ведь ещё не поздно? – удивился он и тут же осекся. Конечно же, у Марьяны кто-то есть, да и как могло быть иначе… Ведь даже в прощальном письме, которое бросил в почтовый ящик на автовокзале перед самым отъездом, он написал, что уезжает навсегда. А теперь вот отчаяние, ревность, злость на самого себя словно громадными клещами сжали сердце, да так, что стало трудно дышать. – А когда мы сможем встретиться?.. – все же переборол он себя.

– Давай завтра вечером, на прежнем месте…

В следующий вечер, с букетом полевых ромашек, Гена был у памятника. За минувшую ночь он многое передумал. Словно в калейдоскопе мелькали перед ним кадры из самых счастливых дней его жизни, когда они были вместе с Марьяной… и как он сурово, даже жестоко подвел черту под всем, что было дорого им обоим, оставив её одну, по сути – с разбитым сердцем. А вот сейчас… А что сейчас? Сейчас надо радоваться за неё, что её душевная рана зажила и она, вероятно, смогла полюбить другого и, наверное, более достойного, чем он. Хотя так больно осознавать это! Гораздо больнее, чем просто расстаться… Гена увидел Марьяну, как и раньше – ещё издалека; она шла легкой, грациозной походкой. «Да, конечно же, она – самая красивая в мире!» – подумал он как и тогда, в свою самую первую встречу с ней на этом месте.

– Привет! – она поздоровалась непринужденно, словно и не было месяцев разлуки.

– Привет… – ответил Гена и протянул ей цветы.

– Ой, мои любимые! – как некогда восхитилась Марьяна.

– Может, мы погуляем?.. – предложил Гена.

– Давай лучше просто посидим.

Они сели на лавочку под высоким клёном неподалёку от памятника.

– Ну, расскажи: как тебе жилось в деревне, на вольных хлебах? – стараясь быть веселой, спросила Марьяна.

– Ничего жилось, хорошо… – Гена хотел сказать весело, но получилось грустно.

– А ты повзрослел, возмужал! – Марьяна явно любовалась им.

– Ты тоже повзрослела.

– А как же? Ведь, я уже не школьница, а студентка! Первый курс заканчиваю, – притворно кокетливо ответила она.

Они осознанно оттягивали тяжелый для них разговор как можно дальше. Наконец, когда переговорили обо всём, и, понимая, что от него все же не уйти, Гена спросил:

– Марьяна, у тебя кто-то есть?

Конечно же, Марьяна ожидала этот вопрос. Но когда он прозвучал, и нужно было что-то отвечать – растерялась. Она всё еще продолжала любить его, но и тот, другой, уже тоже много значил в её жизни…

– Да, Гена, есть. – Она прямо посмотрела ему в глаза.

Гена потупил взор, он не смог выдержать её взгляда, в котором читался укор. После небольшой паузы, Марьяна стала рассказывать:

– Когда мы расстались и ты уехал, я решила – всё, больше в моей жизни никого и никогда не будет, хотя в душе всё ещё теплилась надежда, что ты передумаешь, вернешься… Но проходило время, а от тебя не было никаких известий… кроме письма, которое ты написал перед своим отъездом. Потом были выпускные экзамены в школе, вступительные в институт… О тебе вспоминала часто. А как-то осенью, вечером, после факультативных занятий случилось так, что я поскользнулась на мокрых ступеньках института, упала и прокатилась вниз. Ничего страшного – всего лишь немного ушиблась; помог подняться незнакомый курсант, в это время как раз проходивший мимо. Он предложил проводить меня до дома, но я отказалась. На следующий день я вновь увидела его около института. Он явно кого-то ждал. Увидел меня, обрадовался… Подошел и извинился, что вчера не представился; сказал, что его зовут Антон. Мне, чтобы не выглядеть хамкой, пришлось тоже сказать своё имя. Он вновь предложил проводить, и я согласилась… Потом он, как только ему удавалось отлучиться из училища, стал встречать меня на том же месте и провожать до дома. Банальная, простая история. Вначале мне с ним было просто интересно, я даже в мыслях не допускала, что из всего этого может получиться что-то серьезное. Всё-таки, еще была очень сильна память о тебе и обо всём, что произошло. Я думала, что вообще больше никогда не буду способна на какое-то серьезное чувство. Но постепенно лед в сердце таял, а вместе с тем в мою жизнь входил Антон. И знаешь, Гена, он очень похож на тебя… Характером, и даже чем-то внешне… Тебе, наверное, больно, что я об этом говорю? Если хочешь, не буду. Хотя, и рассказывать-то больше нечего, это всё…

Гене захотелось, как и прежде, взять её за руку, но он не осмелился.

– Прости, Марьяна, если скажу… да даже если подумаю, что я не виноват перед тобой – буду неправ!

– Не оправдывайся Гена, я не считаю тебя в чём-то виноватым… Наверное, это просто судьба. – Она прикоснулась рукой к его плечу, на глазах проступили слезы. – Только прошу, не вини себя! Так уж всё сложилось, и с этим ничего не поделаешь…

Они расстались тут же, около скамейки. Марьяна попросила не провожать её. Она сказала, что так ей будет легче…

Гена еще долго бродил по городу, на который уже опускалась бархатистая майская ночь. Странно: вроде бы нелёгкий разговор состоялся с Марьяной, а на душе стало легче, и уже не раздирали тяжёлые мысли вчерашней ночи… Но хорошо и спокойно всё равно не было. В таком настроении он и вернулся домой. Иван Михайлович и Людмила Александровна уже спали, он тихонько прошел в свою комнату, включил светильник и сел на диван. Обрывки мыслей путались в голове, не связываясь во что-то целое, осмысленное. Только он пытался ухватиться за одну и распутать клубок их хаотичных сплетений, как она тут же ускользала, словно в тягучем предутреннем сне. Наконец он встал, подошел к письменному столу и выдвинул ящик. Библия лежала на прежнем месте. Он достал её, сел на постель поближе к светильнику, открыл и стал читать с первой же открывшейся страницы. Когда Гена в последний раз читал Библию, изнутри его, как из тёмного бездонного колодца, поднималось негодование, бунт, несогласие против всего, что в ней написано. Сейчас же слова книги, написанные тысячелетия назад, наполняли его сердце покоем. Он даже не вполне понимал смысл написанного, но казалось, что сам дух священного текста вдохновлял надеждой, побуждая жить и бороться за свое счастье, что бы с ним не случилось и что бы ни ожидало его впереди.

– О, Боже! Какой же я глупец… – простонал Гена. – Прийти к такому пониманию, когда все уже потеряно, потеряно навсегда!

Он закрыл Библию, положил её на тумбочку и лёг, уткнувшись лицом в подушку. К сожалению, прозренье зачастую приходит слишком поздно… Хотелось обо всем поговорить с Вокой, но тот уже год как служил в армии, и они лишь изредка писали друг другу письма.

На следующее утро, за завтраком, Людмила Александровна напомнила, что ему не помешало бы наведаться в поликлинику.

– Ну, здравствуй, здравствуй! – бодрым голосом поприветствовал его Алексей Павлович, лишь только Гена вошел в кабинет. – Проходи, садись! – Как обычно указал рукой на стул. – Рассказывай, как там, в селе? Чем занимался, что делал?