Текст книги "Око Марены"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шли быстро. Выходили до рассвета, а останавливались на ночлег затемно. Однако и костры, и каша горячая непременно перед сном была. Едва же к Ольгову приближаться стали, как одна половина рати ход замедлила, зато другая, в коей и Любим оказался, вместе с половиной дружины конной и северянами куда-то в обход подалась, да так быстро, что днем уже никакого привала не делали, а зачастую и вовсе на бег переходили.

Оно, конечно, Любиму было уже не привыкать, за последние пару месяцев побегать о-го-го как довелось, только чудно стало – почему и куда они прочь от вражьего войска торопятся. Лишь когда достигли опушки леса и долгожданный отдых объявили, Пелей все разъяснил. Оказывается, не прочь они бежали, а обходили врага, дабы обратный путь домой ему перекрыть.

Наутро же, после того как выспались на славу, все этого врага самолично увидали, да еще как близехонько. Тот поначалу прямо на них пошел, но затем остановился в нерешительности. Любим даже расстроился малость оттого, что неприятель достался им какой-то несерьезный и вовсе не страшный.

К тому ж, сразу видно было, не учили их так, как учили Любима и прочих. Не рать пешая то была, а толпа толпой, разве что с копьями да с мечами. Глядя на них, даже угрюмый Позвизд усмехнулся и заметил, что если овце клыки в рот засунуть, то она от этого мясо есть все равно не научится.

Затем вступили в дело барабаны. У Любима вся учеба под них была, каждый барабанный бой он, как и прочие, назубок знал, вот и тут не растерялся, мигом место свое в тесном строю нашел. Он – первошереножник, стало быть, его удел – мечом орудовать, а тем, что сзади него, копьями шуровать.

Попробовал кто-то песню дрожащим голосом затянуть, самого себя перед битвой ободрить, ан Пелей так зыркнул глазищами своими, что вмиг осекся певец. И вновь тишина наступила, нарушаемая лишь нескончаемой мерной барабанной дробью. И тут перед каждой полусотней старшие забегали. Глядь, и Пелей перед березовскими мужиками тут как тут очутился. Слово свое обсказал, как дальше быть и как чужая рать вести себя учнет. Даже барабаны, пока их полусотник говорил, и то, казалось, тише стучать стали. Договорил Пелей и сызнова в строй нырнул, стал, как и половина березовских и прочих мужиков, в первом ряду и с мечом обнаженным.

Вроде не похож на волхва их полусотник, однако ж слово его вещим оказалось. Как предрек Пелей, так оно дальше и случилось. Все в точности.

А тут и барабаны свой голос усилили. Им в такт зазвучали мечи. Они славно звенят, когда металл о металл бьется. Это сотники и полусотники свою мерную музыку завели – у них щиты с умбонами[60]60
  Умбон – круглая выпуклая бляха из железа в центре щита (ст.-слав.).


[Закрыть], по которым они мечом и стучат. Умбон же из металла, потому и грохот такой.

Десять ударов всего нанесли сотники по умбонам. Все остальные пока только считали их. Кому счет тяжело давался, тот мысленно пальцы на руках загибал. Как все загнет, так пора двигаться. До десятка счет дошел, тут уж и другие ратники бить начали. Оно, конечно, умбоны на щитах не у всех есть, но полосы железные крест-накрест на каждый наложены и оковка, опять-таки из металла, непременно по краю каждого щита идет.

И снова десять ударов отсчитать надо. На одиннадцатый – шаг левой ногой сделать надо, на двенадцатый – правой. Так и надлежит на врага наступать: каждый шаг ударом меча по щиту сопровождая. Любим в первом ряду идет. Его задача только в такт двигаться да меч обнаженный наготове держать. А на плечах у него пяток копий. И так повсюду. Торчат копья из строя, как частые иглы из ежа. Не подлезть, не проломить, не прорвать. Сам Пелей сказывал, что в древние времена такие фаланги, как у них ныне, полмира завоевали. Давно то было, ан до сих пор против этой зловредной штуки противоядия никто не сыскал.

Любиму полмира не надо. Ему и в Березовке хорошо. Главное, чтобы их никто не трогал. А вот если попробуют, тут уж держись. Хорошо их учили, славные были учителя. Низкий поклон тебе, хмурый Позвизд! Здрав буди, веселый Пелей! Пришло время показать все, чему вы обучили, и не посрамят березовцы своих сотников и полусотников.

Правда, далее совсем все не как на учебе было. Там полагалось ход ускорять и звон мечей о щиты убыстрять одновременно. В чужую рать лучше врезаться с разбегу. Здесь же по-иному им было указано.

Только до жердей, что в снег загодя вбиты Пелеем и другими полусотниками, надлежало дойти. А они вон, рядом уже, торчат из снега.

Непонятно это Любиму, да и прочим тоже невдомек, зачем такая остановка. Однако коль команда была, стало быть, выполнять ее надобно. Это потом, ежели интерес будет, можешь у полусотника спросить, а он тебе ответить должен, разъяснить все как есть, ибо всяк ратник должен понимать свой маневр. Так Пелей говорил, а ему воевода Вячеслав.

Маневр – слово мудреное, нерусское, но что оно означает, тоже разъяснили хорошо, и потому Любим позже непременно спросит полусотника: «А зачем такой чудной маневр был нужен?» Но это потом, все потом. Сейчас же надо остановиться близ жердей этих. Остановиться и стоять. Одновременно и звон мечей стих. Нет шага – нет звона. А вот уже и барабаны бить перестали.

Тишина над полем. Мертвая тишина. Хотя нет. Пока живая. Нет пока еще на нем мертвецов. Нет и… может быть, и вовсе не появятся. Почему-то Любиму вдруг очень-очень захотелось, чтобы не было никакой битвы и не лежали потом на поле трупы на радость волкам и воронам. Нет, нет, Любим не струсил. Чего бояться этих мужиков, сбившихся в одну перепуганную кучу. Подумаешь, что у них тоже копья и такие же мечи. Зато нет у них таких замечательных учителей. Не гонял их до седьмого пота Позвизд, не учил уму-разуму и всяким тонким премудростям хитроумный Пелей. А ежели и учил, то все равно не так хорошо, как Любима. Не повезло им. Ох, как не повезло. Да они это и сами чуют. Да что чуют – воочию видят.

Но только и о другом не след забывать. Сами-то они ни в чем не повинны. Даже отсюда, издали, и то видно, что они совсем такие же, как и березовские. Пусть деревенька их иначе называется и тиуна ихнего иначе зовут, да и у князя имечко другое – а все ж таки люди. Велели им, вот они и пришли.

Ежели приказ будет, тогда деваться некуда. Придется идти и рубить. Сами виноваты. Не надо было супротив нашего князя меч поднимать, пусть и подневольно. И будет Любим протыкать их мечом и наступать на павших, не глядя и не сбавляя мерного шага. Но неужто нельзя обойтись без этого? Ведь остановился же строй и барабаны смолкли, да и копья вверх подняты. Может, и впрямь обойдется?

А спустя час барабаны вновь забили, но уже иначе. И Любим обрадовался, хотя именно эту команду выполнять тяжелее всего, да еще на кочковатом неровном поле, потому как надлежало назад пятиться. Ничего, сзади друзья поддержат, ежели что. Зато сечи не будет. Отложили ее пока, а там как знать…

Двое суток длилось непонятное ожиданье. Как и полагается, ночную сторожу выставляли регулярно да еще отлавливали время от времени беглых. Нет-нет, из их рати ни един человек не удрал. В стане победителей, пусть даже только будущих, дезертиров не бывает, а вот из мрачной холодной темноты, знобко шевелившейся от холода, изредка выныривал кто-либо из продрогших насквозь мужиков и просил милости, умоляя отпустить его подобру-поздорову. Таких отводили в отдельное место и бдительно сторожили, но поначалу кормили горячей похлебкой и кашей.

А спустя двое суток барабаны вновь забили. И вновь Любим, не мешкая ничуть, свое место в строю занял. И вновь Пелей своей полусотне, выскочив вперед, разъяснения стал давать, ибо такой команды на учениях березовцы никогда не выполняли. Но вот наконец встал их строй с сомкнутыми щитами по обе стороны от дороги. Одни на правой стороне, другие – на левой. Проход меж ними – сажени три[61]61
  Сажени три – приблизительно 4,5 метра.


[Закрыть], не больше. Одним словом, маленький проход, совсем узкий. Копье каждый навстречу друг дружке наклонил, будто два ската у крыши диковинной образовалось. Пройти под ними еле-еле можно, да и то если невысок ростом.

В тишине и молчании стояли около часу, а затем к краю строя подошла нестройная толпа мужиков. Поначалу пропустили вперед самых смелых. Да и те шли по узкому проходу, все время робко поглядывая на стоящих по сторонам ратников. Видя, что никто не собирается ни рубить мечом, ни колоть копьем, осмелели и за какие-то полчаса прошли полностью.

Затем пришел черед конной дружины. Те, подъезжая к их строю, бросали на землю все полностью: такие же продолговатые, миндалевидной формы, как и у пешцев, но меньшие по размеру щиты, тяжелые мечи, копья, тулы со стрелами и луки, скидывали с себя бронь. И лишь после того, как у дружинника не оставалось оружия, скрещенные копья, загораживающие проезд, размыкались, и дружинник двигался дальше.

Правда, не все, как заметил стоящий чуть ли не в середине Любим, согласились так пройти. Почти три десятка всадников направились к обрывистому берегу Оки. Их никто не преследовал, даже не пытался, и те поочередно исчезали за крутым обрывом.

Лишь вечером на привале узнал Любим, что был то молодой князь Ингварь Ингваревич, коему злые советчики наплели худого в уши, и пошел он войной супротив стрыя своего двухродного[62]62
  Стрый двухродный – двоюродный дядя по отцовской линии (ст.-слав.).


[Закрыть] – князя Константина Владимировича. И если бы не доброта последнего, простившего разорение посадов своего града Ольгова и постаравшегося решить дело миром, неизвестно, как бы все обернулось…

Впрочем, известно как. Возможно, война и возобновилась бы, скройся князь Ингварь за большим и густым лесом в своем Переяславле-Рязанском, но Константин Владимирович вместе с воеводой Вячеславом все смекнул заранее. Потому и разделились они надвое, взяв в клещи хилую дружину и еще более хилую рать князя Ингваря. Тем оставалось либо бой принимать, ибо отступать некуда, либо сдаваться.

– Так мы ж токмо с двух сторон стояли? – усомнился было Любим. – А ежели бы они в сторону метнулись, пусть не к реке, та толком не встала и опасная еще, а в противоположную.

– А ты ведь видел, как конница стояла у нас – полукружьем. Ежели бы те метнулись прочь, то на конях пешего догнать проще простого, – охотно пояснил Пелей.

– А тут мы почто? – встрял в разговор Хима, которому в учебе доводилось тяжелее всех по причине его изрядной толщины и неуклюжести и который больше всех мечтал о том, как он наконец окажется дома, в родной избе.

– Поживем чуток, пока жители Переяславля-Рязанского с мыслью не свыкнутся, что град сей ныне ко князю Константину перешел и никуда теперь до скончания веку из-под его длани не вырвется, – ответил Пелей.

– А почему нас выбрали для того? Иные, вон, сразу домой подались, как я слыхал, – не унимался Хима.

– Потому как каждый сотник лучшую четверть выделил. Позвизд нашу полусотню лучшей назвал, а с лучших и спрос на особицу, – улыбнулся Пелей.

– Чем же лучше? – разочарованно протянул Хима. – Вона как остальные резво по домам разбежались. А мы теперь не знамо когда в Березовку попадем.

– Тебя, дурня, – пояснил полусотник, – град сей будет поить и кормить всю зиму до самой весны. Это сколь пшена да ржи, не говоря уж о репе, моркови, огурцах и прочей снеди, мать твоя сбережет в сохранности, пока тебя не будет, сочти, а? И еще одно: остальные все просто в поле останутся, дабы далее в учении ратном упражняться, а вы в граде, в холе да в тепле, хучь по ночам будете.

– А днем како?

– Днем кажному ратнику дадут по десятку из мужиков, что в селах окрест града живут, и вы их обучать станете. К весне мне воевода наказал полтысячи воев поставить в строй и взыскует по всей строгости, коли я того не смогу. Ну а допрежь я с вас семь потов спущу, дабы наказ Вячеслава сполнить.

– А мы с кого? – хихикнул Гуней.

– Вы? – строго посмотрел на него Пелей. – Знамо с кого – с мужиков. И не семь, а семижды семь потов. Зато вам по весне, когда пора уходить настанет, по гривне серебром каждому дадут, потому как все вы не просто учились, а хорошо учились и ныне уже службу несете ратную, иных обучая, а это совсем иное.

– Это князь сказал? – спросил, помолчав, Любим.

– Нет.

– А кто?

– Воевода наш, Вячеслав, а его слово такое же твердое, как и у князя, – отчеканил Пелей.

Потом он внимательно обвел всех взглядом и почел нужным ободрить:

– Другим еще хуже, чем нам, жеребий достался. Мы в Переяславль-Рязанский к завтрешнему вечеру спокойным шагом дойдем, к тому ж и дорога еще к нему утоптана ингваревскими ратниками. А двум полусотням до Ростиславля по звериным тропам добираться, да еще двум – до Зарайска. А уж про тех, коим указано в Пронск идти, и вовсе молчу. Вот где намаются вои.

Любиму на секунду стало жалко, что встреча со стариками откладывается аж до ранней весны, но, с другой стороны, им теперь припасов зимних точно хватит, коли на него тратиться не придется. Опять же подарки сможет всем купить, что тоже приятно.

Парню не спалось, хотя черед сторожить был не его. Что-то мешало, назойливым комаром тоненько жужжа в ушах, и он тронул за плечо таращившего осоловелые глаза в темноту Мокшу:

– Ты поспи малость, а то мне все едино сон нейдет.

Мокша благодарно кивнул, признательно улыбнулся и почти тут же облегченно заснул, а Любим продолжал мечтать о том, какие именно подарки он сможет купить на заработанные полгривны.

«Вон Смарагде колты справить баские али кокошник прикупить. Маркуха слыхал, что здесь в Переяславле славные мастера по серьгам есть. Пусть самые простенькие, да купит, порадует сестричку, а ежели недорого запросят, то, глядишь, и на две пары хватит – одну Смарагде, а другую… Берестянице. В самом деле, почему бы и не порадовать хорошего человека…»

Он тут же покраснел и воровато оглянулся по сторонам – никто не услышал, как он тут рассуждает о подарках, но потом тут же попрекнул себя. Чай, нет у человека таких ушей, чтобы мысли чужие можно было слушать.

– Нет, есть, – отчетливо и звонко прозвучало унего в голове.

Любим вздрогнул и испуганно завертел головой по сторонам, прикидывая, кто же мог сотворить с ним такую шутку, но большая часть воев уже спала, а остальные потихоньку клевали носом. «Померещилось с устатку», – облегченно вздохнул Любим и тут же чуть не подскочил от все того же ясного и отчетливого голоса:

– Нет, не померещилось.

Глава 5
А дальше что?

Два демона ему служили,

Две силы чудно в нем слились:

В его главе – орлы парили,

В его груди – змии вились…

Ширококрылых вдохновений

Орлиный, дерзостный полет,

И в самом буйстве дерзновений

Змииной мудрости расчет.

Ф. И. Тютчев

Сразу после бескровной победы Константин с частью своей дружины и лучшими ратниками из пешего ополчения совершили солидный вояж по всей северо-западной окраине Рязанского княжества.

Дел было много. Помимо установки в каждом городе своих гарнизонов, необходимо было еще и заниматься обучением молодого пополнения. С этой целью с Константином поехали лучшие полусотники и сотники, уже успевшие зарекомендовать себя с самой лучшей стороны в октябре-ноябре. Тех, кого распустили по домам, вначале предусмотрительно записали в свитки первой очереди. Ответственными за их своевременный сбор и явку были назначены их же парни, которые были на учебе десятниками.

За считанные месяцы предстояло сколотить в приличное войско еще не меньше трех-четырех тысяч ратников. На больший срок рассчитывать было просто опасно. Чтобы максимально ускорить процесс, пришлось прихватить с собой не только верховного воеводу, то бишь Вячеслава, но и нескольких тысяцких, окончательно обезглавив уже обученное войско и полагаясь на то, что запас в два-три месяца у него есть.

Но вначале предстоял краткий марш-бросок назад в Рязань. Необходимо было экстренно направить посольства ко всем соседям. Самое представительное во Владимиро-Суздальскую землю, к тезке рязанского князя. Возглавил его боярин Хвощ.

Задач перед ним стояло несколько. Первоочередная – заключить что-то типа договора о дружбе и военной помощи. При этом Хвощу было строго-настрого указано, что все речи о неравенстве договаривающихся сторон и о том, что рязанский князь в грамотах к владимирскому должен величать себя сыном, сыновцем или младшим братом, надо пресекать на корню.

– Рязань ни под кем никогда не ходила и ходить не будет, – строго заявил он Хвощу, на что тот согласно кивнул, радуясь в душе, что не придется унижаться и лебезить перед надменными владимирцами и ростовчанами.

– Если же договор такой на равных правах для обеих сторон заключить не удастся, то надо попытаться составить ряд[63]63
  Ряд – договор, соглашение (ст.-слав.).


[Закрыть] поскромнее. Ну, скажем, хоть бы о ненападении. Это похуже, но для нас на первые несколько лет и это будет благом, – продолжал князь инструктировать Хвоща.

– А буде там Ингварь хулу на тебя речь начнет? С им как быть? – уточнил боярин.

– В ответ княжича грязью не поливать, ибо он сын славного Ингваря Игоревича, подло убиенного со своей братией Глебом безбожным. Лучше всего было бы, коли князья владимирские посчитали бы, что у юного княжича не все в порядке с головой, – посоветовал Константин. – Но если ты и ряда заключить не сумеешь, то тогда хотя бы самое простое – упреди о том, где рать на нас собирается, когда она выходит, кто поведет и куда. И сразу гонцов шли. Пусть мигом в Рязань скачут.

Хвощ молча кивнул.

– Закупку же доспехов воинских и прочего начинай с первого дня. Мне много потребно – лишку не будет. Такие же послы вскоре и к князю Давыду Муромскому поедут, и к новгород-северским князьям, и к черниговским.

– Им легче будет – не такие уж могутные княжества у них, – степенно заметил Хвощ. – Муромский Давыд так и вовсе все боле к духовному тяготеет. Токмо ежели Константин Ростовский повелит, тогда лишь и отважится.

– А что касаемо новгород-северского князя, то тут у меня надежда на мать его, Свободу Кончаковну, а более на ее брата, Юрия Кончаковича, – поддержал своего посла Константин. – Ежели к моему свояку Даниле Кобяковичу в степь гонца смышленого отправить да басурман этих нечистых отговорить на Русь идти, то и Изяслав Владимирович в одиночку на Рязань не сунется. Кого мыслишь в степь послать, боярин?

Хвощ от такого доверия к нему со стороны князя приосанился еще больше и, выдержав небольшую, но достойную паузу, веско заметил:

– Мстится мне, будто туда опытного воя послать надобно. Чтоб и в летах был, и слава о былых победах имелась за плечами. Лучшей всего Батыру бы, да неможется старику. После него, стало быть, тысяцкого твово, Стояна. Он, конечно, хучь и поял[64]64
  Поял – захватил, полонил, взял в плен (ст.-слав.).


[Закрыть] тебя в то лето, но…

– Он службу ратную исполнял. А о том, кто в то лето и на чьей стороне службу нес, ни ныне, ни впредь речи вести не будем, – бесцеремонно перебил своего боярина князь. – Вот одолеем всех ворогов, тогда и вспоминать примемся, лежа на перинах пуховых. А пока до такого еще ой как далеко. За совет же мудрый благодарствую. Теперь и сам вижу, что лучше него навряд ли кого найду. В Чернигове же, думаю, Коловрат справится, – и закончил комплиментом в адрес немолодого боярина, стоящего перед ним: – Тебе, Хвощ, тяжелее всего придется. Потому я именно тебя туда и посылаю, – верю, коль ты лишь малое возможешь – иной и вовсе ничего не сумеет.

Хвощ выпрямился горделиво:

– Благодарствую за веру. Не сумлевайся, княже,что токмо в моих силах – все сделаю.

Он склонился перед Константином в низком поклоне и степенно направился к выходу. Настал черед прочих послов. Их предполагалось проинструктировать всех скопом – иначе не успеть за день. На второй день намечался пир в княжеском тереме со всеми военачальниками и прочими видными мужами из числа спецназовцев Вячеслава, которые более других отличились при взятии Переяславля-Рязанского.

Увы, но получилось не очень весело. Были и шутки, и улыбки, и смех, но все какое-то натужное и неестественное. Не помогали и песни Стожара, которого Вячеслав самолично извлек из поруба в княжьем тереме Переяславля. Он, пожалуй, единственный изо всех был по-настоящему весел.

Едва дождавшись, когда наконец все станут разбредаться, Константин поинтересовался у Вячеслава:

– Ты к народу ратному поближе меня будешь. Должен знать – в чем дело.

– Оно и неудивительно, – пожал плечами бывший спецназовец. – Народу, как минимум, славу и почет подавай.

– Ну, Слава у них всегда впереди на лихом коне скачет, – съязвил Константин, довольный, что все хорошо закончилось.

– Балда ты, княже. Отечественную войну вспомни. Там намного хуже было, а все равно никто не вякал. Смекаешь?

– Нет, – недоуменно ответил Константин. – Ты к чему клонишь?

– К необходимости организации вещественного ясно и четко зримого всеми почета, – отчеканил Славка, – удостоившись коего, подавляющая часть не только о земле с людьми забудет, но и о гривнах не вспомнит.

– И как я его организую? – продолжал недоумевать Константин.

– Историк фигов, – презрительно протянул Славка. – Ордена вводить пора. И медали. Названия прежние возьми, то есть будущие. За отвагу – обязательно. Честь и слава – это начальству, за умелое командование. Орден Мужества – общий. Золотая стрела – наиболее отличившемуся в бою лучнику-снайперу, который завалил неприятельского воеводу или князя, и так далее. Принцип понятен? – И тут же он сменил тему: – Кстати, насчет того, чтобы завалить князя. Пока один – ноль не в твою пользу. Ингварь-то утек. Какого хрена ты его отпустил? Ведь как я понимаю, на твои жутко льготные условия он не пошел?

– Не пошел, – вздохнул Константин.

– Значит – это его проблемы и его горе. Брать надо было. Брать и в поруб, – отрубил воевода решительно.

– Да пошел ты, – возмутился Константин. – Я же слово дал, что отпущу его.

– Не надо было давать. Сам виноват, – всплеснул руками Вячеслав.

– Но я же рассчитывал договориться.

– Хорошо. Тогда надо было сдержать слово и отпустить до дружины – как обещал. Но потом-то ты ничего не обещал. Значит, руки развязаны.

– Грех это, – влез в разговор подошедший к ним отец Николай. – Власть людям пример должна давать: и гуманизма, и прощения, и человеколюбия.

– А еще порядка, дисциплины и законности, а также пример тому, как надо не бояться проливать кровь по минимуму, чтобы погасить смуту в зародыше, – отрезал Вячеслав, ставший вновь суровым воеводой.

– Я бы пролил, – медленно произнес Константин. – Но ты пойми, что, во-первых, в бою – навязав его войску Ингваря – я потерял бы не меньше нескольких десятков дружинников и пару-тройку сотен из числа ополченцев.

– Лес рубят… – пожал плечами воевода.

– Люди – не щепки, – возразил священник.

– Подождите оба. Дайте договорить, – перебил их Константин. – Да, потеря невелика, но только в людях. А вот моральный авторитет мой упал бы до нуля, и я бы уже никогда не отмылся.

– Я слыхал, что победителей не судят, – не согласился Вячеслав.

– Это с одной стороны. Но есть и другая сторона – родственная, – пояснил Константин.

– Загадками говоришь, княже, – нахмурился воевода.

– Слушай внимательно. Есть в Новгороде такой князь – Мстислав Мстиславович, по прозвищу Удатный, что означает удалой. Народ новгородский от него в восторге. Это новгородцы-то, которые в будущем Александра Невского сколько раз от себя выгоняли, да и отца его Ярослава поначалу тоже не жаловали.

– Ну и что? – пожал плечами Вячеслав.

– А то, что этот князь – большой любитель справедливости, но только в том смысле, как он сам это понимает. Ведь это он старшего Всеволодовича, который мой тезка, на владимирский престол посадил. Он и битву под Липицами организовал.

– Ну и что?

– Да то, что Глеб, как мне доложил тот же Хвощ, едва поймав меня, тут же грамотки всем соседям отправил. В том числе во Владимир, в Чернигов и в Новгород. Мол, не извольте беспокоиться, братоубийца изловлен, ныне в железа уже закован, и я ему не спущу, хоть он бы мне трижды родным братом был бы. Догадываешься, какого теперь мнения обо мне все соседи?

– Догадываюсь, – кивнул Вячеслав. – Они все считают тебя не очень хорошим человеком.

– Я не думаю, что они столь деликатны и изысканны, как ты. Скорее всего, они отвели мне место где-то между Каином и Иудой.

– И уже ничего нельзя исправить? – сокрушенно покачал головой отец Николай.

– Надеюсь, что можно. Потому и разослал я всюду свои грамоты с посольствами. А юный княжич, который жив, здоров и невредим, – это мое единственное доказательство, правда косвенное, что я далеко не такой зверь, каким размалевал меня братец Глеб. Теперь ты понимаешь, почему я Ингваря отпустил?

– Честно говоря, не совсем, – сознался Вячеслав. – Сам же говоришь, косвенное доказательство. Значит, слабое. Ну и хрен с ним совсем, и не надо никакого доказательства вообще. Как говорил один великий гуманист еще в СССР, есть человек – есть проблемы, нет человека – нет проблем. Твой Ингварь жив – значит, проблемы будут у тебя.

– Да пойми ты, садовая голова, – взмолился Константин. – Как только Ингваря бы не стало, сразу его место занял бы наш великий поборник справедливости и заступник всех обездоленных и обиженных – Мстислав Удатный. Тем более что его родная мать – дочка Глеба Ростиславовича Рязанского.

– А это еще кто?

– Мой дед, балда.

– Тем лучше, – возликовал Вячеслав. – Он за родню будет, а значит, за тебя. Ведь ты ему, получается, братом доводишься?

– Двоюродным, то есть по-нынешнему, братаном, – хмуро поправил его Константин. – Но дело не в этом. Он будет в первую очередь за справедливость. Я это по истории знаю. Тем более что Ингварь и прочие Мстиславу – точно такие же родственники, которые даже сильнее нуждаются в защите, потому что племянники. Мало этого – родная тетка Мстислава по отцовской линии – Аграфена Ростиславовна – приходится бабкой княжичу Ингварю и до сих пор жива.

– И что, у этого Мстислава большая армия? – начал кое-что понимать воевода.

– Новгородцы всегда достаточно большую рать могли выставить. Но беда в том, что он если пойдет, то не один.

– Она не одна придет. Она с кузнецом, – задумчиво процитировал Вячеслав строки еще из одной комедии.

– А в роли кузнеца, – в тон ему продолжил князь, – будет сразу несколько актеров. Во-первых, сидящий в Пскове Владимир Мстиславович.

– Сын? – уточнил Вячеслав.

– Родной брательник Удатного и готов за Мстиславом куда угодно. Он, кстати, и под Липицами с ним был. Во-вторых, Давыд Мстиславович, князь Торопецкий.

– Тоже брательник?

– И тоже родной, – подчеркнул Константин. – А еще есть двоюродные. Один – Владимир Рюрикович – в Смоленске сидит, а это княжество достаточно сильное, да и сам он в авторитете. Достаточно сказать, что как только что-нибудь случится с киевским князем, то этот Владимир тут же на его место запрыгнет. К тому же самого нынешнего киевского князя Мстислава Романовича Старого не кто иной, как Удатный, самолично подсаживал на великий стол. Так что если он только чирикнет про должок, как Чудо-Юдо Беззаконное в детской сказке, то думаю, что этот самый Старый своих ратников незамедлительно отстегнет и столько, сколько Мстиславу понадобится. А кроме них есть еще и Ростислав Рюрикович. А еще гражданин Удатный может подписать своих знаменитейших в русской истории зятьев, которых даже ты знаешь.

– Ну ты мне льстишь безбожно, княже, – ухмыльнулся Вячеслав и принялся кокетливо ковырять столешницу указательным пальцем. – Я из этого века одного Александра Невского помню, – проворковал он, изображая жуткое смущение и робость.

– А папашку его, Ярослава? – ласково осведомился Константин.

– Ой, и правда. Значит, двоих знаю, – возликовал воевода.

– Вот тебе и первый зять. Его жена Ростислава – дочь Мстислава.

– Как складно звучит, – мечтательно протянул Вячеслав.

– Зато весьма неприятно по смыслу. Вторая же дочурка по имени Анна – жена молодого, но весьма энергичного Даниила Галицкого, которого, правда, так назвать пока нельзя, поскольку в Галиче еще венгры сидят во главе с царевичем Коломаном.

– С кем? – переспросил удивленно Вячеслав. – Это что, имя такое – Колымага?

– Да не колымага – Коломан, – досадливо поправил его Константин. – Это сын венгерского короля Андрея Второго. Так что сам Даниил пока во Владимиро-Волынском княжестве правит. Но в надежде, что ему потом в свою очередь воинственный тесть с Галичем поможет, этот Даниил куда угодно пойдет за Мстиславом. Но и этого мало. Каждый из них собственную родню за собой потащит. Владимир Рюрикович, который Смоленский, заодно своего зятя Александра Бельзского прихватит и племянника не забудет. С Даниилом брат Василько придет, а с Ярославом вообще все братаны как один встанут. Считай, вся Владимиро-Суздальская Русь поднимется вместе с Новгородом, Псковом, Смоленском, Киевом, Волынью и…

– Молчи, грусть, молчи, – замахал на князя Вячеслав. – И так выше крыши. Господи, да что ж они все так повязаны? – поднял он руки кверху в молитвенном жесте.

– Я остановлю их, – вдруг твердым голосом сказал отец Николай.

– Словом Божьим, наверно, – благоговейно прошептал воевода. – И убоятся они его, и остановятся в страхе, и пойдут прочь, несолоно хлебавши. А мы всем войском на колени, помолимся Господу за заботу о нас…

– Не юродствуй, сын мой, – мягко попросил священник. – Хотя ты прав. Именно словом Божьим, но не сам, а поговорив с их епископами. Есть же там епископы?

– В Ростове точно есть, – кивнул растерянно Константин. – Да и во Владимире со Смоленском тоже. В Новгороде аж архиепископ сидит, а в Киеве и вовсе митрополит. Но поможет ли?

– Выйдет, нет ли, а пытаться надо, – вздохнул отец Николай. – Уж больно много крови прольется, ежели то, что ты говорил, и впрямь произойдет.

– А что, – тряхнул головой Константин. – Может, и впрямь получится. Завтра Хвощ должен как раз выехать в Ростов, вот ты с ним и езжай.

– А мы с тобой завтра в Переяславль? – уточнил Вячеслав.

– Да нет, – внес последнюю коррективу Константин. – Теперь уже послезавтра. Сам мне мудрый совет дал насчет медалей с орденами, и тут же в кусты? Будешь завтра вместе со мной разрабатывать названия, статус, внешний вид и все остальное. Доведем до ума, сплавим все нашему Эдисону, а уж тогда поедем.

– Как повелишь, княже, – вздохнул Вячеслав, изображая самую что ни на есть покорность.

А Хвощ, поднаторевший в прелестных речах, почти сумел добиться своей цели. В беседе с Константином Всеволодовичем он особенно нажимал на то, что в их Рязани ноне проживают такие славные лекари, кои и сами Марену могут отогнать от одра безнадежного больного. Ежели только владимирский князь такой договор о мире и дружбе подпишет, то Константин самолично озаботится, дабы оные лекари ни дня не медля в Ростов прибыли.

В доказательство речей своих Хвощ скляницей с темной жидкостью похвалялся и предлагал тут же опробовать, суля уже в считанные часы заметное облегчение. Причем, видя, что Константин колеблется, боярин из сумы и кубок червленого серебра извлек, дабы тут же опробовать дать чудодейственного зелья, тем самым наглядно подтверждая свои слова.