Текст книги "Крест и посох"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 4
Ремесленники

...На набережной говор.

Над рынком гул стоит.

С торговкой спорит повар.

В далеких кузницах гром молотка растет...

В. Гюго.

Он принес ее на руках к княжескому крыльцу, когда Константин, озабоченный шумом внизу, как раз перешагнул через порог двери, осторожно приволакивая раненую ногу. Поначалу Костя даже не узнал свою лекарку. С рук дюжего мастерового, держащего Доброгневу на своих ладонях-лопатах легко и непринужденно, бессильно свешивался какой-то невесомый худой мальчишка от силы лет шестнадцати, не больше.

– Вот, – буркнул детина, бережно уложив этого мальчишку на скамью близ крыльца и разводя беспомощно руками. – Стало быть, нашел.

Он хотел было сказать еще что-то, но привычка с ранних лет безмолвно помахивать молотом, выслушивая изредка односложные команды кузнеца, и отпускать в ответ лишь скупой утвердительный кивок сказала свое, и он в самый последний момент только беспомощно пожал плечами. Мол, а чего тут еще говорить, когда и так все ясно.

Константин тоже поначалу растерялся и потому окликнул его уже на выходе со двора. Повелительного окрика князя детина ослушаться не посмел и неохотно, это чувствовалось по всем медлительным движениям его огромной фигуры, повернул назад.

Близ Доброгневы, едва только ее бесчувственное легкое тело возложили на лавку, тут же захлопотала ее верная помощница Марфуша, позабыв на время, как это ни удивительно, всю свою изрядную лень и медлительность. Рядом бестолково суетилось еще с добрый десяток дворовых людей, каждому из которых в свое время простодушная ведьмачка успела помочь по лекарской части. А если и не самого исцелила, то кого-то из близких.

– Что с ней? – отрывисто спросил Константин. – Где ты ее нашел?

– Так ведь она моей матке варево от зуба давала дней пять назад, – начал свой обстоятельный рассказ детина. – А ныне глядь, прямо на бережку у Оки лежит. Я сердце послушал – тукает, да и сама вроде дышит, хоть и тихо, еле-еле. Жива, стало быть. Ну я ее и того. – Он развел огромные ручищи, явно не зная, что еще сказать князю.

– Сам-то кто будешь? – поинтересовался Константин, в нетерпении поглядывая на лежащую бездыханную Доброгневу, но сознавая, что надо хоть чуть-чуть, ради приличия, побеседовать со спасителем и как-то вознаградить его за содеянное.

– Так я Словиша. В юнотах[10]10
  Юнота – ученик ремесленника (ст.-слав.).


[Закрыть], стало быть, у Мудрилы кузнеца.

– Благодарствую тебе, Словиша, – от волнения у Константина подкатил комок к горлу, отчего даже пресекся голос, но он, кашлянув, овладел собой и добавил: – За князем добро не заржавеет. – И дружески хлопнув его по плечу, насколько мог быстро похромал к девушке. Однако на полпути ему в голову пришла неожиданная мысль, и он, обернувшись, крикнул уже уходящему Словише: – Ты вот что. Самого Мудрилу покличь ко мне. Только чтоб не мешкая шел. Разговор важный есть.

Детина важно кивнул головой – мол, все уразумел и выполню – и солидной степенной походкой проследовал дальше, а Константин тут же метнулся к Доброгневе.

– Что с ней? – едва подойдя к лавке, спросил он Марфушу.

– Не ведаю, княже, – испуганно пролепетала девка, перестав даже поить Доброгневу какой-то настойкой из грубого темно-коричневого, даже почти черного приземистого горшка с широким донцем и таким же, только чуть поуже, горлышком.

– А чем же тогда поишь? – не понял князь.

– Так этот настой сил придает. Вот ежели очнется, тогда сама и поведает, чем ее дальше лечить.

– А ежели нет?

– Как же нет, – не поняла вопроса Марфуша. – Непременно скажет. Она ведь все знает.

– Ежели не очнется, говорю? – в раздражении повысил Костя голос, и толпа дворни стала потихоньку исчезать, не желая стать невольным свидетелем, а то и чего доброго целью княжеского гнева. Помощнице Доброгневы исчезнуть мешала беспомощно лежавшая у нее на коленях голова девушки, и она еще более тихо и робко, но, тем не менее, честно отвечала:

– Не ведаю, княже. Уж ты прости бабу глупую – не обучилась я всему ее знахарству.

– А кто ведает? – стиснул зубы Константин, чтобы не сорваться.

– Есть один, – нерешительно протянула Марфуша и, помедлив, добавила все-таки: – Только он и вовсе глуп. Коли пустяшное что, может, и сгодился бы. А так... – И она безнадежно махнула рукой.

– Послать, – повелительно махнул рукой Константин и, легко повернувшись к той части дворни, которая от излишнего любопытства не поспешила вовремя исчезнуть, рявкнул во весь свой могучий голос: – Немедля! Бегом!

При этом его указующий перст столь властно нацелился сразу на нескольких юнцов, что каждый из них отнес данную команду на свой счет. Уже через несколько секунд все они исчезли со двора, преследуя двоякую цель: и выполнить грозное распоряжение, и, пользуясь благовидным предлогом, улизнуть со двора. Ведь князь, судя по всему, с минуты на минуту начнет рвать и метать. А Константин и впрямь не знал, что бы еще такого экстраординарного предпринять, дабы помочь этой худенькой смуглянке, уже несколько раз спасавшей его жизнь и потому безмолвно требовавшей сейчас достойного платежа. Он бы и рад, образно говоря, рассчитаться самой крупной монетой, но как назло не имел в кармане ни единой куны.

Он еще раз гневно оглядел окружающих, старательно отворачивающихся, дабы не повстречаться с суровым взглядом бешеных княжьих глаз, прошагал до самых ворот, хотя понимал, что гонцы только убежали и едва ли стоит ожидать их возвращения в ближайшие минуты, но, тем не менее, покрутил головой во все стороны и после этого вернулся назад. Оцепеневшая Марфуша, по-прежнему держа в одной руке горшок, первой привлекла его внимание.

– Ну и чего ты на меня уставилась? Взялась поить, так пои, – почти прошипел он, упрямо не желая кричать, но и не в силах удерживать голос в рамках прежних, спокойных интонаций.

– Ага, ага, – закивала та испуганно и вновь поднесла горшок к лиловым губам неестественно бледной Доброгневы. Мутная желтая жидкость из горшка явно не желала проникать вовнутрь и, натыкаясь на непреодолимую преграду в виде плотно стиснутых губ девушки, беспомощной струйкой стекала по остренькому подбородку, оставляя неширокую бороздку и следуя ниже, к тоненькой шее с малюсенькой, отчаянно пульсировавшей голубоватой жилкой. Почему-то Константину очень не хотелось, чтобы ручеек задел ее. Казалось, если жидкость пересечет жилку, то тогда уж бедной девочке помочь и впрямь никто не сможет, но, словно помогая отвести в сторону все опасения, желтая струйка направилась чуточку вбок, исчезая за расписным воротом некогда белой, а ныне грязно-серой мужской рубахи.

– Да не трясись ты так, – все таким же злым горячим шепотом упрекнул он Марфушу, заметив, как рука ее, судорожно сжимающая горшок, содрогается от приступа мелкой нервной дрожи. При этом мутный поток, берущий начало от губ Доброгневы, временами почти иссякал, а в иные секунды усиливался, грозя выйти из уже очерченных берегов и открыть для себя новое русло – как раз над стремительно пульсировавшей жилкой.

– Господи, да помогите же ей хоть кто-нибудь! – обернулся он к толпе дворовых людей, но тут же, не дожидаясь, пока они придут на помощь бестолковой Марфушке, с трудом выцепил горшок из ее судорожно сжатой руки и принялся сам поить Доброгневу.

– Эва, сомлела девка. Видать, от бессонной ночи да жаркого смерда, не иначе, – послышался с крыльца знакомый и изрядно опротивевший насмешливо-презрительный голос княгини. Он поднял голову и, медленно произнося слова, – негоже обижать родную супругу при всем честном народе, даже если она этого и заслуживала, – четко и внятно произнес:

– А ты, княгинюшка, поди к себе в светлицу, я к тебе поднимусь сейчас по делу важному.

Фекла хотела было сказать еще что-то, но крепко стиснутые зубы князя и знакомый взгляд бешеных глаз, обычно васильковых, а тут яростно посветлевших до прозрачной голубизны, безмолвно, но весьма красноречиво предупредили, что каждую шутку рекомендуется вовремя прекращать, и она, осекшись на полуслове, вновь стала подниматься наверх. Строго поджатые и суженные от гнева глаза, которые и без того вряд ли даже записной льстец назвал широкими, явно говорили об ответной вспышке ярости со стороны супруги, но из уст княгини никто не услышал ни слова.

Как на беду, восточный лекарь еще две недели назад укатил к князю Глебу. Прощаясь с Константином, он беспомощно развел руками и, указывая на Доброгневу, сказал, бессовестно коверкая русский язык:

– Мой знание, княже, никто в сравнении со светлая голова эта девочка. К тому же негоже, не доев душистый арбуз, переходить к жирная шурпа. Она лечил начало, и как, – тут он закатил глаза кверху, пытаясь подобрать подходящее цветистое, как принято на Востоке, сравнение, но, не находя или, скорее всего, будучи не в силах перевести его на русский язык, махнул рукой и, благожелательно улыбаясь, а он почти всегда улыбался, приговаривая, что для больного улыбка лекаря – уже лекарство, сказал попросту и, странное дело, почти правильно: – Если так повезло тебе, княже, с этой девушкой, то мне остается только пожелать – пусть и дальше всемогущая судьба тебе улыбается, даря своею милостью.

Сейчас бы он, конечно, пришелся как нельзя кстати, и Константин, по-прежнему продолжая поить Доброгневу, уже стал было подумывать, а не послать ли гонца в Рязань к Глебу за лекарем, ведь он не откажет, но тут сзади раздался густой сочно-басовитый голос:

– Это от истомы великой у нее. Бывает. У моей женки перед шестым дитем тоже такое случилось, да Господь спас – оклемалась.

Константин тяжело встал с корточек, протянул опустевший уже к тому времени горшок Марфушке и повернулся к говорившему. Когда он вставал, жгучее желание сказать что-то злое наглецу, объявившемуся среди дворни, еще горело в нем, но только-только он раскрыл рот, как услышал сзади еле слышный шелест губ Доброгневы:

– Прости, княже. Без пользы я проходила.

Он вновь обернулся, уже радостно улыбаясь, и натолкнулся на виноватый взгляд девушки.

– Не узнала я ничегошеньки. Только вывернули всю мою душеньку наизнанку да выжали досуха, до донышка, до капельки. Однако что-то и сказали. Самую малость.

Она наморщила лоб, пытаясь оживить в памяти поведанное ей, и вдруг с ужасом обнаружила, что ни единого слова не помнит. Будто отшибло. Но ведь что-то было. Тщетные усилия окончательно выбили ее из равновесия, и по щекам гордой Доброгневы побежали тоненькие ручейки горючих слез.

– Не помню вовсе, – горестно пожаловалась она князю. – А ведь было же. Веришь?

Константин обрадованно подмигнул ей, почему-то обоими глазами сразу, и ободрил:

– Ничего страшного. Вспомнишь. Нынче-то мы живы, а это уже хорошо. Еще повоюем.

Диалог этот был понятен только им двоим, и хотя он не нес в себе ничего утешительного, но улыбка князя была такой лучезарной и светилась столь яркой солнечной радостью, что девушка, которая едва пришла в себя, вдруг совершенно неожиданно почувствовала бурный прилив сил и даже попыталась встать, но тут же с легким стоном вновь опустилась на колени к Марфуше.

– Это она зря. Лучше всего полежать ей было бы до вечера, да медком ее отпоить бы – вот и все лечение, – опять послышался голос из толпы дворовых людей.

Константин вновь хотел отбрить бесцеремонного нахала, но потом неожиданно для себя последовал его совету, распорядившись отнести Доброгневу в постель, и лишь после этого повернулся к непрошеному советчику.

– Звал, княже? – склонился тот перед ним в учтивом поклоне. Иначе назвать это было нельзя, человек кланялся, отдавая должное как начальнику и в то же время не раболепствуя, а достаточно высоко ценя самого себя, и потому опускал свою голову не особо низко, а в самую меру – ни убавить, ни прибавить. Да и от него самого исходила какая-то могучая волна уверенности и собственного достоинства, которую Константин также успел очень хорошо уловить.

– Ты кто? – несколько неуверенно переспросил князь, успевший за всеми этими хлопотами совсем позабыть, кого он там вызывал к себе и зачем.

– Так ведь Мудрила я, в крещении Юрием прозванный. Ты же сам мне сколько раз заказы давал. Да и сегодня сам подручному моему, Словише, повелел, чтобы я к тебе... – недоуменно пожав плечами, начал было разъяснять тот.

– Ты извиняй, Мудрила, что запамятовал. У меня теперь, после ран, иной раз так случается с памятью, – прервал его Константин и жестом пригласил к себе в покои. Тут же, увидев в дальнем углу двора, близ приземистой конюшни, Миньку, молча махнул и ему. Сам же, не дожидаясь, направился наверх. Следом, отставая на пару ступенек, чинно проследовали за прихрамывающим князем Мудрила и догнавший его Минька, на которого кузнец, едва только парень поравнялся с ним, с любопытством глянул, но ничего не сказал, пытаясь самостоятельно разрешить интересную загадку, догадаться, что могло одновременно понадобиться князю от этого мальца.

Едва они зашли в покои, как Константин, обернувшись и требовательно глядя прямо в глаза Юрию, пояснил цель своего вызова. Впрочем, начал он, как уже повелось с некоторых пор, с комплимента:

– Как там батьку твоего кликали?

– Так три брательника у меня и все по родителю Степиными[11]11
  Это был первый из знаменитой впоследствии династии, которая позже так и получила фамилию Степиных. Сам Юрий (Мудрила) Степин – первый известный по летописям родоначальник этой династии, еще долгие десятилетия трудился, помогая внедрять в жизнь все Константиновы задумки. Его сын Алексей по прозвищу Третье Око, был столь же добросовестным сподвижником сына Константина.


[Закрыть] прозываемся, стало быть... – начал было обстоятельно разъяснять кузнец, но Константин нетерпеливо перебил:

– Ведаю я, что ты у меня самый лучший по кузнечному делу, – и, прерывая собравшегося было возразить Юрия, веско заметил: – На мой взгляд, и во всем княжестве Рязанском лучше тебя не найти.

Однако лестью невысокого, но крепко стоящего на земле кряжистого мужика пронять, как оказалось, было нельзя, и тот упрямо возразил:

– И получше есть, княже. Петряй в Переяславле да Егорша в Пронске. А уж в Рязани стольной и вовсе. Один дед Мосяга, который мне учителем доводится, помимо меня еще двух-трех таких же обучил. За похвалу благодарствую, но только думается мне, что не затем ты зазвал меня. – И он выжидательно посмотрел на князя.

– Это верно, – кивнул Константин. – Не затем. Есть у меня к тебе заказ наиважнейший. И не ведаю я, кто кроме столь славного искусника за такое дело возьмется и выполнить его сможет. Такого ведь ни ты, ни другой какой мастер на Руси еще не делали. Первым будешь.

– Оно, конечно, за почет поклон тебе, княже. – И Юрий еще раз, хотя уже не так низко, как в первый, склонился перед Константином. – Однако заказ твой приять невмоготу мне, княже.

– Это еще почему? – удивился Костя. За три с небольшим месяца он как-то успел отвыкнуть от возражений со стороны простого люда, все больше и больше врастая в княжескую личину, и сейчас уже не столько негодовал, сколько искренне недоумевал, получив отказ – уж больно непривычно стало такое слышать.

– Нечем делать, – развел руками Юрий. – В прошлом месяце исполнил я твой последний заказ. Все в лучшем виде – как ты и повелел. Да и княжичу твоему переделанная мною бронь в пору пришлась – сидит как влитая. Малость на железо поистратился. Пришлось инструмент свой вместе с кузнею боярину твоему заложить, который в резу куны дает. Думал, за месяц рассчитаюсь, когда ты со мной расплатишься. К тому же ты слово княжье давал и за последнюю работу уплатить, и за то, что раньше заказывал. К дворскому твоему раз пять совался, да куда там – дальше приступка[12]12
  Приступок – крыльцо (ст.-слав.).


[Закрыть] он и не пускал. Пошмыгает носом своим длиннющим, дескать, нездоров ты еще, да и назад ужом. Или в житницу, или в иную какую подзыбицу[13]13
  Подзыбица – помещение, используемое в качестве кладовой (ст.-слав.).


[Закрыть] нырнет, и нет его. А реза-то растет помалу. Сегодня я ужо вдвое более против взятого должен.

– Ого, – покрутил головой Костя. – А кто же это из моих бояр такой прыткий?

– Известно кто, – слегка усмехаясь неумело играющему в забывчивость князю, – и мне нарочно, поди, на память жаловался, а чтоб гривен не платить, хитрован. – Юрий насмешливо назвал печально известное многим жителям Ожска имя: – Житобуд.

Константин тут же вспомнил недавний пир и внезапное умопомрачение несчастного боярина сразу после того, как тот разобрался, сколь много потерял в одночасье после растреклятой мены с князем. «Не зря я его обобрал, паршивца»,– мелькнула у него в голове злорадная мысль и он уверенно обнадежил Мудрилу:

– Слово князя – золотое слово, – сразу же уточнив: – Разумеется, если слово это дал тебе я.

– И я так же помыслил, княже, когда заказ твой исполнял, – без тени улыбки согласно кивнул Юрий. Только где-то глубоко в его глазах при этом прыгали насмешливые бесенята. Впрочем, возможно, что Косте это только показалось.

– Ну, тогда будем считать, что это затруднение мы разрешили, – хлопнул Юрия по плечу князь, но тот, не угомонившись, переспросил:

– Это со всем долгом или только с последней работой?

– Полностью со всем долгом и даже с резой, что ты выплатить обязался и не уплатил по моей вине. Я ведь так мыслю, что ежели бы я тебе ранее за другие заказы все гривны уплатил, то ты к Житобуду и вовсе обращаться не стал бы?

– Верно, – согласился совсем сбитый с толку Юрий. Он уж было настроился битый час упираться и отказываться от заказа до тех пор, пока князь не уплатит хотя бы обещанное за бронь для сынишки, и про себя поклялся, что ни за какие коврижки не согласится на новую работу, пока не увидит в своих руках хотя бы трех-четырех гривен, а тут...

«А может, какой-то подвох?» – мелькнула мысль, и он нерешительно промямлил, уже окончательно растерявшись от неожиданной княжеской щедрости и уступчивости:

– А дозволь узнать, княже, когда я смогу заклад свой выкупить?

– Да вот как малец этот растолкует, что да как делать надобно, – кивнул Константин на Миньку, безмолвно стоящего у самой двери и терпеливо ожидающего конца разговора с кузнецом. Видно было, что Вячеслав преподал парню хорошие уроки веживости.

Юрий недоверчиво покосился на него – и чего этот сопляк, неведомо откуда взявшийся, заказать удумал, – но не произнес ни слова.

– А ты должок мой сейчас назови, да Зворыка, пока ты тут с заказом разберешься, все тебе и отсчитает, – продолжил Константин.

– Назвать-то оно просто, чего ж не назвать. Ежели с резой вместе, так оно все ровно на десять гривенок и потянет, – выпалил, наконец, Юрий, порешив в последний момент за столь замечательную сговорчивость и покладистость скинуть для круглого счета аж цельную гривну, да еще с добрым пятком кун в придачу. Выпалил и выжидающе ставился на князя – неужто отдаст, ведь до этого чуть ли не полгода тянул.

Константин даже не поморщился, хотя мотовство своего предшественника вновь слегка его покоробило, но не объяснять же простому труженику, что у него нет никакого желания платить, можно сказать, по чужим долгам. Впрочем, учитывая, что сумма могла быть и намного больше, ему на миг стало даже приятно оттого, что эту выплату он может уже произвести почти из своего кармана, а если точнее, то из денег, заработанных собственной смекалкой и хитростью.

Весело улыбнувшись, он тут же распахнул дверь, подозвал к себе Епифана, дежурившего, как всегда, поблизости, и громко, дабы слышал Юрий, наказал ему найти Зворыку и немедленно привести его сюда. После чего широким жестом гостеприимного хозяина Константин предложил обоим присутствующим присесть за стол, и уже через каких-то пяток минут кузнец совсем забыл про все. И про долги, которые ему вроде бы должны были вернуть, и про то, где он находится, и про присутствующего здесь князя, и даже про то, что сам заказ исходит от какого-то юнца-недомерка, не вышедшего ни статью, ни возрастом. Азарт нового, доселе неслыханного дела полностью охватил его, и некогда любимый юнота старого деда Мосяги, знаменитого даже не на Рязань, а на всю Владимирскую Русь, увлеченно обсуждал не совсем понятные детали изготовления невиданного оружия.

Он не отвлекся даже тогда, когда в светлицу вошел Зворыка, и даже если бы дворский на пару с князем кричали во всю глотку, все равно не расслышал бы их – Юрию было не до того. Так что Константин напрасно понижал голос, объясняя своему скупердяю казначею, что долги надо платить, и тут же утешая его обещанием впредь стать более экономным.

Юрий и впоследствии, когда спустя пять минут князь положил перед ним холщовый мешочек, принесенный Зворыкой, с вложенными туда гривнами, не только не обратил на него внимания, но даже, досадливо поморщившись, отодвинул его в сторону, дабы он не лежал на пергаменте и не заслонял часть чертежа, которую кто-то вычертил для этого сопливого мальчишки.

В том, что этот чертеж не был Минькиной работой, он был уверен. Такое юнцу явно было не под силу. Куда там. Даже он, Мудрила, – а крестильным именем величаться мастер как-то не привык, – уже немало чего достигший и познавший, и то навряд ли сумел бы вычертить все столь правильно, четко и без единой помарки.

«Скорее всего, князь купил этот рисунок у какого-то купчишки», – подумалось ему вначале, а потом уже совсем ничего не думалось, поскольку все прочие мысли меркли перед столь грозным, смертоносным и страшным оружием с чудным иноземным названием «граната».

Уразумев, наконец, до самой до тонкости все необходимые премудрости, он уже направился домой, а точнее, в кузню и еще раз, бережно разложив перед собой прямо на наковальне чертеж, воссоздал в памяти все необходимое. И лишь тогда ему, наконец, припомнилось, что он, увлеченный поставленной задачей, даже не поклонился на прощание князю, причем тот на это никак не отреагировал. Затем он вспомнил слова Константина о необходимости свято хранить тайну этого заказа и, аккуратно свернув чертеж, сунул его за пазуху. Впрочем, он ему был уже не нужен – все необходимое в мельчайших деталях стояло перед глазами так четко, что казалось, протяни палец и дотронешься.

Правда, за ужином он успел ненадолго пожалеть, что не назвал князю всей суммы полностью – предстоящая свадьба старшего сына требовала как минимум еще две гривны, а лучше три. Однако неожиданно даже для самого себя, не говоря уж про семью, он извлек из мешочка намного больше ожидаемого. Вначале Мудрила не спеша вытащил из него, сколько в могучую руку вместилось, то есть восемь гривенок, потом с чувством легкой растерянности еще три, хотя должно было оставаться всего две. Затем, со все более увеличивающейся настороженностью, еще три и, наконец, последнюю, пятнадцатую.

Какое-то время он мрачно разглядывал всю выложенную на стол сумму, представляя глубокий контраст по сравнению с прочими членами семьи. Хотел уж было взять лишнее и отнести назад князю, хотя лишними они, конечно, не были, но тут вспомнил, как сам Константин, кладя холщовый мешочек с приятно побрякивающим содержимым на чертеж, предупредил, что здесь еще пять, за первую партию гранат, которую он отольет. Тогда он, слабо кивнув в знак благодарности, тут же забыл об этом и вспомнил лишь сейчас. Лицо Мудрилы тут же просветлело, разгладилось, и он, мягко улыбнувшись жене, ласково спросил:

– Ну что, мать, хватит нам кун сына оженить или как?

В ответ на это обычно суровая Пребрана задорно подмигнула супругу и даже, неслыханное дело, улыбнулась, хотя и едва заметно, да и то лишь левой половиной рта – видать, отвыкла – и уверенно заявила:

– И даже еще останется, – правда, тут же, на всякий случай, поправилась: – Самую малость. Так, куны две-три, не боле.

Мудрила знал, что расчетливая Пребрана, скорее всего, намеренно ошиблась, останется у нее не куны, а гривны, и не две-три, а добрый пяток, но на то она и женка, чтобы быть малость прижимистой в расчете на вполне возможные в будущем тяжелые времена.

Его самого больше занимало другое: отливка небольших чушек под странным названием «гранаты». О предназначении их ему толком ничего не сказали, кроме того, что в битве они пригодятся, но он и не обиделся – коли тайна, так чего уж тут. Наконец, плюнув на послеполуденный отдых, мастер не выдержал, встал с лавки, махнув тоже было приподнявшемуся сыну, чтоб продолжал отдыхать, – прежде надо в последний раз без посторонних глаз самому вникнуть, дабы без единой осечки, без единого промаха сработать, – и вышел из своей тесной избенки.

«А говорят, что с ведьмой встреча к несчастью, – почему-то подумал он уже в кузне. – Вот и верь после этого приметам. Ведь повезло-то им всем аккурат после того, как его Словиша эту Константинову лекарку на речном берегу узрел и прямо в княжий терем приволок. Ишь ты».

Он еще раз хмыкнул, покрутил головой и приступил к работе.