Текст книги "Только вперед! (СИ)"

Автор книги: Валерий Гуров

Соавторы: Денис Старый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 7

Не прилагай столько усилий, все самое лучшее случается неожиданно.

Габриэль Гарсия Маркес

Перекоп

7 июля 1735 года

Ну вот как так получается? Только я, наконец, решился выйти на охоту, как началось такое буйство природы, что подобного в этих краях я не встречал ни в этой жизни, ни в прошлой. Дождь и ветер буйствовали. В такую мерзопакостную погоду добрый хозяин и собаку во двор не выпустит.

И потом, когда всё это ненастье часов через пять улеглось, лежать в холодной луже – не самое приятное, что со мной случалось. Но ничего не попишешь, решил, что могу быть снайпером, вот и лежу замаскированный и практически без движения. Такова работа.

Выдавать врагу месторасположение такой отличной лёжки без какого-либо результата было бы и слабостью, и ошибкой. Как только противник поймёт, что мы начали настолько нагло действовать, что даже забрели на их территорию, все кусты и овраги будут ими взяты под плотный контроль. А наша с Кашиным лёжка просто идеальна. Это одновременно и кусты, и ложбина между холмами. Отдаление от ближайших укреплений противника небольшое, меньше ста метров. Но и этого хватает, чтобы здесь не шастали. А еще это граница того места, куда дотягивается наша артиллерия.

Так что сюда враг не суётся без особой нужды. Но с этого места мы имеем возможность отработать из штуцеров, заряженных конусными пулями, по-любому и солдат, и офицеров противника. Вот только нам любой не нужен. Который день мы ломаем голову над тем, как поймать большого турецкого военачальника. Нет, самого большого военачальника.

Сам визирь с немалой свитой разъезжает вдоль всей линии обороны и что-то там себе выдумывает. Надеется, наверное, дать ещё один, решительный, штурм. А этого нам не нужно.

Каждый день визирь посещал какой-нибудь из участков нашей обороны. Причём логику в действиях турецкого командования можно было проследить, не особо напрягая мозги. Начиная с востока Перекопской линии, визирь каждый день осматривал по две версты, двигаясь в западную крайнюю часть перекопской оборонительной полосы. Так что мы ждали высокого гостя не наобум, а, следуя логике.

Ночью, часа за два до рассвета, мы с Кашиным выдвинулись на заранее присмотренную позицию. И вот здесь мы и пережидали всю ту непогоду. И если бы где-то к часам к десяти утра ненастье не прекратилось, нужно было сворачиваться и уходить. Я уже и предполагал так поступить.

Но не стрелять же нам даже по какому-то полковнику. Это мало повлияет на ход противостояния. Тут хотя бы минимум генерала, османского пашу ликвидировать.

– Зрительной трубой не отсвечивай! – сделал я замечание подпоручику Кашину.

Еще не хватало, чтобы неприятель заметил блики от оптики. Наверняка тогда заинтересуется. Тем более, если на этом участке все же планируется высокая комиссия, то могут обратить внимание и на меньшее.

– Зашевелились! – с явной радостью голосе сообщил Иван Кашин, проигнорировав моё замечание.

Его наблюдение в подзорную трубу оправдывается, если появились признаки прибытия высокой комиссии. Всегда начинается суета перед приездом начальства, ну или командования. Все вдруг начинают делать вид, что работают или столь рьяно несут службу, что сложно представить иных более ответственных служак.

Вот и сейчас турки выставляли орудия, просыпались, убирали следы своих «пикников». Лошадей отводили в сторону, чистили мундиры. Так что не было сомнения – мы смогли просчитать действия визиря, и все сделали правильно. Оставалось дело за малым – произвести тот самый выстрел.

Еще минут через сорок показались всадники. Те же, что мы уже наблюдали вчера. Значит, и визирь тут.

– Вижу цель! – сказал Кашин.

Но как? Как он видит цель, когда я могу это сделать только в подзорную трубу? Орлиный глаз. А я еще соревнуюсь с Иваном, чтобы не хуже него стрелять на дальние дистанции. Просто я не вижу того, что видит он. Вот и секрет.

– Вижу! – теперь и я подтвердил.

Не так, чтобы видел, на самом деле. Но направление понятно. И теперь я вел цель, которая немного приближалась. Визирь ехал впереди всей своей свиты.

Вдох-выдох. Расстояние пятисот метров. Цель вижу до сих пор лишь приблизительно. Безусловно, выстрел очень сложный. Но есть надежда на то, что, либо я, либо Кашин всё-таки достанем визиря.

– Держу! – сообщил я напарнику.

– Держу! – откликнулся Иван.

– Работаем! – приказал я.

– Бах! Бах! – почти дуплетом прозвучали выстрелы.

Светло-серое облачко от сгоревшего пороха не позволило рассмотреть результат.

– Уходим! – сказал я.

Когда нужен хоть какой-то ветер – его нет, когда же он совсем не к месту, то его слишком много. Дожидаться же, пока развеется дым, нельзя.

Резко поднявшись, пригнувшись, мы стали уходить. Путь отхода, даже два, были оговорены заранее. Я – направляющий, и мне выбирать, как уходить.

Пройдя вдоль ложбины, я что было мочи рванул в сторону позиции русских войск. Это был самый короткий путь домой, вместе с тем опасный. Менее чем в ста метрах в стороне располагались турецкие траншеи. Как правило, там находится крайне мало солдат противников, прежде всего, наблюдатели и минёры, но враг в траншеях был.

Сто метров пробежали. Ни одного выстрела в нашу сторону не последовало. Расчёт на то, что противник будет ошеломлён, действовал. А также на то, что не сразу и понятно будет, что вообще произошло. И кто это бежит в темно-зеленых лохмотьях. И все же…

– Бах! Бах! Бах! – последовало не менее десяти выстрелов в нашу сторону, когда до родных, до русских, укреплений оставалось шагов триста.

– Ай! – не выдержал я, вскрикнул, когда вражеская пуля обожгла мне левую щёку.

Увидел, как Кашин заваливается, заплетаясь в собственных ногах. Через секунду понял, что он ранен. А ещё через пару секунд осознал, что по моей щеке хлещет кровь. Не просто пуля обожгла и пролетая мимо, случилось и попадание. Косвенное, но неприятное.

Ну и разве же время мне теперь думать, что до конца жизни оставаться со шрамом? Но, даже когда я подхватывал Кашина под руки, не мог отделаться от мысли, что уже вряд ли буду считаться красавчиком. Кто-то магнитики с Крыма везет, пусть и в будущем. А я вот… свой «сувенир» – шрам.

– Бах! Бах! Бах! – наконец, начал отрабатывать прапорщик Смитов.

Русская артиллерия открыла огонь. Нашёл возможность обернуться назад. В нашу сторону устремилось не менее, чем две сотни конных турок. Возможно, татар – тщательно рассмотреть времени не было.

– Бах! Бах! Бах! – начали отрабатывать штуцерники.

Мои стрелки били с русских позиций. Значит, враг приблизился к ним не менее, чем на пятьсот метров. Значит, наше расстояние от врага примерно метров сто пятьдесят. Соотношение цифр благоволило, если бы только мы бежали.

– Да брось ты меня, командир! – канючил Кашин, не переставая.

Вот доберёмся до наших позиций, всё ему выскажу. А пока нельзя сбивать дыхание частыми разговорами. Подхватив товарища, как только мог быстро, я приближался к первой русской оборонительной линии.

– Бах! Бах! Бах! – вновь ударили наши пушки.

– Иван, смотри назад! – приказывал я.

Сам смотреть назад я уже не мог, так как оказалось быстрее передвигаться, когда я Кашина волочу на спине.

– Есть! Есть, командир! – закричал Кашин.

Если сам не помрёт – убью гада! Мне что, переспрашивать, что именно «есть»? И так дыхание сбил.

– Смитов прямо по кавалерии, в скопление, ударил! Как бы не половину турок посекло в раз! – наконец, объяснил Кашин, чему он так радуется.

– Бах! Бах! Бах! – а это уже должна была отработать третья группа моих штуцерников.

Замечаю, как из русских укреплений выскакивают сразу десяток моих бойцов. С собой у них кусок материи, такой, как мы используем при доставке своих раненых.

– Бах! Бах! – звучат выстрелы в нашу сторону.

Скорее всего, это кто-то из уцелевших конных турок разрядил свои пистолеты. Пули пролетают мимо. Слава тебе, Господи! Хватило сложностей. Да ещё этот шрам… Не разлюбят ли мои женщины такого уродца?

Да, теперь об этом уже можно подумать. Бойцы догнали нас, перехватили Кашина, быстро понесли его в сторону русских оборонительных позиций. Другие остались прикрывать и открыли огонь из пистолетов по оставшимся еще в строю туркам.

Я же, как только сбросил груз, не побежал, а словно бы полетел. Опережая всех. Наверное, шёл на рекорд. Жаль, что никто время не засекал.

– Командир! – встречал меня на позициях капитан Саватеев.

Он смотрел на меня странными глазами. Был бы капитан барышней, сказал бы – влюблёнными. А ещё он впервые меня назвал командиром. Так меня называли между собой солдаты, иногда младший офицерский состав. А вот белая кость не называла. Признание?

– Ну, чего молчите, капитан? – спросил я, извлекая платок, пытаясь протереть кровь.

Правда, эти манипуляции были бесполезными. Лишь только размазывал.

– Вы попали в визиря. А ещё в того француза-артиллериста, который нам жизни не давал и прицельно обстреливал крепость! – высказался, наконец, Саватеев.

Кровь льётся по щеке, уже и по груди. Усталый, холодный и голодный… А я улыбаюсь. Получилось!

– Господин секунд-майор Норов! – моё умиление прервал неизвестный мне капитан. – Его сиятельство, высокопревосходительство фельдмаршал Миних требует вас к себе!

– Капитан, а вы не замечаете, что секунд-майор ранен? – вступился за меня Саватеев.

– Нынче же отправлюсь к фельдмаршалу. Господин Саватеев, прошу вас прислать ко мне медикуса Шульца. Скажите ему, что щёку мне нужно шить, – сказал я и отправился к командующему.

Я был готов даже к тому, что буду арестован. Да, я действовал без согласия фельдмаршала. Мало того, это не единственная операция, которую я провожу без согласия командующего. Просто предполагаю, что этого согласия мне было бы не добиться.

Я усмехнулся…

– Господин секунд-майор, позвольте дать вам небольшой совет… Его высокопревосходительство не в духе. Если вы столь радостно к нему придёте, то может случиться и худое, – сказал сопровождавший меня капитан.

А я всё равно усмехнулся. Ещё не последние сюрпризы, которые должны ожидать турок, а также и командующего русской армией.

– Как смеете вы приходить ко мне в таком виде? – как только я зашёл в кабинет фельдмаршала, тут же получил отповедь. – Немедленно отправляйтесь в лазарет и пускай вам остановят кровь! Мундир вам менять не велю. Ибо разговор наш не потерпит иных отлагательств.

Ещё полчаса мне пришлось ожидать прибытия Ганса Шульца. Да и не одного его. А потом… Я стал подопытным. По собственное воле, но все же.

– Смотриесть, господиа, здесь как правильно зашивать раны, – нравоучительно повествовал Ганс Шульц.

Оказывается, этот пройдоха, ну или профессионально озабоченный человек, собрал в лазарете нашего отряда немалую часть медикусов армии. Для передачи опыта.

И раньше говорили, планировали, что, когда будет некоторое затишье, стоит не просто поделиться опытом, а провести целую серию семинаров и практических занятий, чтобы показать, как может работать военно-полевая медицина.

Уверен, что этот вопрос в нашем отряде проработан лучше, чем где-то в других местах. Однако не сомневался, что некоторым медикам также будет что-то рассказать из своего опыта. И тогда можно будет выстраивать общую систему военной медицины, очень надеюсь, что лучшую в мире.

– Четыре шов… подложить кожа… – продолжал на мне показывать свои хирургические навыки Ганс Шульц.

Сперва мне хотелось выгнать всех, так как не совсем было приятно, что практику доктора отрабатывают на моей щеке. Но потом я передумал. Шульц настолько аккуратно и скрупулёзно подходил к делу, что стоило бы пригласить ещё кого-нибудь, перед кем он бы так выделывался, но быстро и качественно зашил бы меня. Шрам всё равно останется. Но одно дело, когда это всего лишь полоска, иное же – если полщеки искорёжено.

– Смотреть каждый! – командовал Густав.

Девять докторов подходили ко мне, рассматривали, а кое-кто, будто перед ним не человек и не офицер, а какая-то кукла, ощупывали швы.

– Господия, нынче идить со я. Огнестрел в нога, – тоном мудрого преподавателя сказал Шульц.

Наверное, отправились к Ивану Кашину. Зря они не сделали этого раньше. Впрочем, и на том участке должен был быть свой медикус.

А в целом я уже почти убеждён, что России нужно как минимум два университета медицинской направленности. Но пусть один будет не университетом называться, а академией. Медицинская академия просто необходима, как и необходим классический университет.

Я рассчитываю на то, что тех денег, которые собраны в Бахчисарае, будет достаточно для того, чтобы хотя бы начать строительство университета. Пусть это будет в Москве, но также нужно в скором времени и в Питере строить университет.

И вот один преподаватель медицинской академии у нас уже есть. А теорию немножко подгоним. Главное, что Шульц уже настолько заматерел в различных операциях, что может эту науку и нести в массы военных докторов.

Ещё минут через десять, уже зашитый, я стоял в кабинете командующего русскими войсками, фельдмаршала Христофора Антоновича Миниха.

Кабинет командующего был аскетичным, но по высшей мере практичным. На стене висели карты, которые постоянно пополнялись. На огромном столе моделировались русские укрепления, а также холмы и овраги, которые зафиксировала русская разведка. Никакой роскоши. Может быть, только выделялась в соседней комнате большая кровать. Дверь была приоткрыта – я смог оценить.

Христофор Антонович Миних смотрел на меня, оказалось, что даже не моргая. И в этом взгляде было многое: удивление, негодование, интерес. Наверное, именно так может смотреть матёрый волк, когда к нему сзади подкрался воинственный заяц и пнул хищника. Смотрит на меня так, размышляет: то ли простить наглого зайца, то ли съесть его, чтоб другим зайцам неповадно было. Ну и пусть я заяц! Но такой – саблезубый, хищный.

– Вам не место в моей армии, вам не место в гвардии! – после долгой паузы сказал командующий.

Вот так поворот! Ещё не хватало, чтобы Миних всерьёз стал действовать против меня и даже пытался выгнать из армии. Может, у него это и не получится, но сам факт, что такие попытки будут происходить, – точно мне не на пользу. Да и не хочу я ссориться с Христофором Антоновичем.

– Позволено ли мне будет просить вас объяснить, что вы имели в виду? – не скрывая своего волнения, спросил я.

Миних сразу не ответил. Хмурил брови и буравил меня взглядом. Я видел некоторое несоответствие тому, как смотрит командующий, и тому, что он говорит. Некая хитринка прослеживалась во взгляде Христофора Антоновича. Или же я принимаю желаемое за действительное?

Пауза длилась долго. И когда я уже было дело подумал, что командующий говорит именно то, что и означают его слова, Миних сказал:

– Получилось доставить письмо из Петербурга. В столице ждут от нас победы. Ещё кое-какие новости сообщали, но это не столь важно… – командующий задумчиво посмотрел на меня, а потом, сделав вид, как будто что-то вспомнил, продолжил: – впрочем, вас это касается… Великая княжна Анна Леопольдовна венчалась с принцем Антоном Ульрихом Брауншвейгским. Но ничего. Весь двор ожидает, когда будет зачат наследник российского престола.

Сказав это, Христофор Антонович некоторое время изучал мою реакцию. Видимо, я его разочаровал. То, о чём он мне рассказал, было логичным и предсказуемым. Однако я не могу не прослеживать некоторые изменения не только во внешней политике Российской империи, но также и то, какие придворные дела существенным образом меняются.

В реальности Анна вышла замуж несколько позже, чем это произошло сейчас. Насколько мне известно, приступы Анны Иоанновны также сильно участились. Одно вытекает из другого. Императрица чувствует недомогание, поэтому хочет оставить своё государство в руках родственника, пусть и младенца. Уже второй вопрос, почему государыне всё хуже и хуже. Не от той ли еды, что она сейчас обильно в себя впихивает.

Пристрастилась к фастфуду из будущего. А ведь доказано, что много такой еды есть-то нельзя. Иди поспорь с женщиной, страдающей чревоугодием!

– Ваше превосходительство, вы же хотите что-то сказать, что адресовано непосредственно мне? – подталкивал я Миниха.

Его скупое выражение эмоций было на лицо, и хоть что-то показывало бы, то я мог бы подумать, что он наслаждается моментом и томит меня в ожидании. Может, так оно и есть.

– По моему ходатайству и по воле государыни вам надлежит отправиться в Петербург при первой же оказии. В Петербурге же сформировать отдельный усиленный полк по своему усмотрению и после показать возможности полка комиссии… – командующий всё же усмехнулся. – Господин бригадир Норов.

Я не знал, как мне реагировать. Наверное, стоило бы порадоваться. Но это было настолько неожиданно, что я, конечно же, растерялся.

– Такие метаморфозы… – задумчиво сказал я.

– Вы чем-то недовольны?

– Я не знаю, как относиться к этому.

– Вот я, со своей стороны, рад. Причём и тому, что вы, наконец, покидаете расположение моей армии, и я смогу навести должный порядок. И тому, что и сам считаю, что вам стоило бы дать некую волю, чтобы проявить себя, – сказал командующий.

– Ба-ба-бах! – пусть и далеко, но звук мощного взрыва резанул по ушам.

– Что? Что это могло быть? – строго спрашивал командующий, пристально смотря на меня.

Я не сразу ответил. Улыбался. Фролов сработал.

– Ба-бах! – ещё один выстрел, но уже чуть тише.

А потом ещё раз дала серия взрывов, как я определил – вторичная детонация.

Диверсионная группа моего отряда взрывает вражеские склады. Был расчёт на то, что Фролову удастся использовать замешательство в турецком войске или же даже полную анархию. Она неизменно наступает после смерти визиря и большей части его свиты из генералитета.

– Ваше высокопревосходительство, докладываю: моим отрядом уничтожены два оружейных склада неприятеля, а также склад с фуражом и провиантом, – подобравшись, тут же доложил я.

В кабинет командующего ворвались. Фельдмаршал негодующие посмотрел на вбежавшего Степана Апраксина.

– Как смеете вы? – взревел фельдмаршал.

– Визиря убили… а ещё не менее шести турецких генералов, – выпалил Апраксин.

– Ваше высокопревосходительство, докладываю: моим отрядом…

Глава 8

После тяжёлого, длительного, изнурительного плавания Крым и Севастополь возвращаются в родную гавань, к родным берегам, в порт постоянной приписки – в Россию!

В. В. Путин

Петербург

8 июля 1735 года

– Принц, а вы, оказывается, небезнадёжный рассказчик, – сказала Анна Леопольдовна и улыбнулась Антону Ульриху.

Казалось бы, что гендерные роли поменялись. Анна делает комплименты, Антон же – словно та девица краснеет и принимает похвалу. Вот только при этом разговоре, по крайней мере, Анна, и даже не думает о гендерах. Ей так проще воспринимать своего мужа, как друга, а не как мужчину.

Если бы ни чувство вины, которое испытывала Анна Леопольдовна, что собиралась отравить Антона, то и таких эмоций и чувств у неё не обнаружилось бы. Еще Антон Ульрих удобен для Анны, как собеседник. Перед ним не нужно прихорашиваться, что в последнее время все чаще лениться делать великая княжна.

– Я слышала, мой друг, что вы который день ругаетесь с Ушаковым? – спросила Анна Леопольдовна.

– Всего лишь третий день, – тоном хвастливого мальчишки отвечал Антон. – Такое впечатление, что Ушаков сходит с ума. Несколько дней назад и вовсе смотрел на меня, осматривал, как и медикусы не делали перед тем, как допустить к вам.

– Прошу вас более этого не делать, – жестко сказала Анна. – И не напоминать мне о тех унижениях, и не ссориться с Ушаковым.

Антон Ульрих с непониманием посмотрел на свою жену. А внутри него начинала зарождаться обида. Ведь всё, на что только решается этот человек не самого сильного характера, всё это ради неё, ради Анны Леопольдовны. Он дает отпор Ушакову, грубит Бирону, решается смотреть прямо в глаза государыне. А она, Анна, – вот так. Он все, она… А она прекрасна.

– Вижу, что сердитесь. Ну разве стоит нам ссориться хоть с каким-нибудь вельможей? А все замечают, что Андрей Иванович Ушаков в последнее время набрал весомый политический вес, – разъясняла своему мужу обстановку Анна.

«Нам! Она сказала нам!» – возликовал Антон.

Со стороны, человеку, который прожил уже некоторое время на белом свете и может считаться мудрым, показалось бы, что сейчас происходит не разговор двух взрослых людей. Скорее, это похоже на то, что девочка захотела поиграть с мальчиком в дочки-матери, при этом Анна Леопольдовна – мама, в то время как Антон Ульрих – не муж, а несмышлёное дитя, сын.

Но даже такое общение, практически подчинённое, Антону нравилось. И он уже понемногу начинал доверять своей жене, хотя они всего лишь второй раз беседуют вот так непринуждённо, по-дружески. Но по мере того, как Антон Ульрих осваивался в компании Анны, он начинал проявлять себя. Пока робко… Но все же.

– Я не смею на вас обижаться. Между тем, сударыня, я бы хотел сам выбирать, как и когда защищать ваше доброе имя, – сказал Антон и испугался своих слов.

Анна Леопольдовна с удивлением посмотрела на своего мужа, хмыкнула, привстала с кресла. Мотнула копной плохо расчёсанных волос. Антон Ульрих прямо умилился, завидев, насколько по-свойски, как даже во многих королевских семьях себя не ведут, выглядела Анна Леопольдовна.

Ему бы понять, неопытному парню, что, если девушка в твоём присутствии читает позволительным вести себя таким образом, когда она не расчёсана, когда у неё не уложено платье, когда она позволяет себе не самые лучшие манеры – вот тогда стоит задуматься, что это. И когда придет понимание… Антону это может не понравиться.

Скорее всего, Антон Ульрих просто перешёл в разряд «подружка». Такой, своего рода, отстойник для мужчин, в которых женщина, собственно, мужчину и не видит. Одни могут попасть в «отстойник» как просто удобные, в чём-либо помогающие женщине. Другие там оказываются по причине того, что женщина не может решительно отказать, ну или вынуждена терпеть. Как мужа, с которым так или иначе придётся совместно проживать.

А ещё Анна Леопольдовна чувствовала перед Антоном… Всё же женщина решилась его убить и сделала для этого всё. Главное – она решилась на такой гнусный поступок.

– Как вы находите Юлиану? – спрашивала Анна Леопольдовна уже в котороый раз.

– Боюсь, её героический муж, о котором слагают множество сплетен, будет огорчён, если я начну оценивать госпожу Норову. Меня вызовут на дуэль, а, как человек чести, я не откажусь, – Антон Ульрих даже в какой-то мере подобрался, являя собой хвастливого мальчонку.

Анна Леопольдовна решила дальше эту тему не развивать. Но только сегодня. А вот после… Понемногу, по чуть-чуть, будет говорить про Юлиану, чтобы Антон Ульрих со временем смирился, понял, что быть ему, как с женщиной, только с Юлианой. И чтобы Анна, как женщина, была с Александром Норовым.

– Могу ли я остаться сегодня на ночь в вашей спальне? – Антон сделал робкую попытку ещё больше сблизиться со своей супругой.

– Нет же! Конечно же, нельзя! А если вы во сне ударите меня сильно по животу? – Анна Леопольдовна активно запротестовала.

Хилый, щуплый Антон и не понял. Это шутка какая? Он? И ударит сильно?

В дверь спальни Анны постучали, но никто не вошёл.

– Императрица идёт! – с нотками испуга сказала Анна Леопольдовна.

Был такой уговор, который, впрочем, почти ничего и не стоил лакеям и медикам, которые всё так же продолжали дежурить у покоев великой княжны. Если становится известно, что государыня намеревается посетить свою племянницу, тогда в дверь спальни обязательно постучат, и никто не войдёт. Анна Леопольдовна думала, что это она так влияет на свое окружение. Но это окружение делает все, чтобы создать вокруг беременной зону спокойствия.

Антон Ульрих наблюдал за тем, как судорожно, самостоятельно, даже не вызвав служанку, прихорашивается его супруга. Гребень в руках Анны Леопольдовны отрабатывал не хуже, чем бритва у лучшего придворного цирюльника. Тут же и платье было разглажено, пусть и руками. Поверх был накинут шёлковый платок с притороченными к нему кружевами.

Последний элемент одежды выглядел хоть и безвкусно, на что обязательно попеняет императрица, но явно богато. В любом случае Антон Ульрих позавидовал и во многом заревновал свою жену к тётке. Явно Анна Леопольдовна никогда подобным образом не прихорашивалась перед приходом своего мужа.

Государыня ворвалась в спальню к своей племяннице, как сквозняк, раскидывая створки дверей, обдувая присутствующих холодом.

– Антон, поди прочь! – грозно сказала императрица. – Все прочь, окромя Анны!

Напряглась не только Анна Леопольдовна, но и все придворные. Наибольшее недоумение вызвало следующее требование государыни:

– Остерман, останься только ты!

Андрей Иванович Остерман поклонился. Не преминул торжествующим взглядом исподлобья посмотреть на Бирона. Однако министр быстро взял себя в руки и тут же перестал тешить своё самолюбие и являть превосходство. Он понял, для чего именно его оставляют в спальне Анны Леопольдовны.

Больше всего негодовал Ушаков. Он, человек, который ещё недавно считал, что властен и даже способен победить при необходимости Бирона, недоумевал. Непонятным было для Андрея Ивановича Ушакова и то, почему за последние несколько дней к нему охладела государыня. Нет, она его не гонит, но и практически не обращает внимания, не спрашивает совета, не прислушивается, когда он говорит.

Несомненно, умный Ушаков, все же не смог понять, что его странное поведение в последние дни вызывало недоумение не только у государыни. Он нередко говорил невпопад. Вид имел такой болезненный и усталый, что государыня терялась: относиться ли к Ушакову по-прежнему, как к мудрецу и государственному деятелю, или причислить его к армии своих уродцев.

Это так болезненно далось Андрею Ивановичу – та растерянность, которая случилась из-за мнимого, ошибочного «отравления» принца и государыни. Оказалось, что здоровье уже далеко не молодого человека не железное. И не знал он, что многие болезни, если не все, – от нервов.

Из спальни Анны Леопольдовны вышли все, кроме государыни и Остермана. Строгий вид императрицы неожиданно сменился другим – с признаками усталой и больной женщины. А ведь Анна Иоанновна ещё явно не была старухой по годам.

– То, что нынче проговорим, знать не должен пока никто! Али тот будет знать, кому я поведаю сие, но не вы, – императрица говорила слова, которые должны звучать строго, но она будто бы просила об услуге, а не повелевала.

Анна Леопольдовна напряглась, понимая, что то, что сейчас она услышит, – дело государственной важности. Но будущую мать будущего наследника Российского престола именно в этот момент абсолютно не волновали дела державные.

Её больше волновало, чтобы дежурный медикус окно не закрывал, когда Анна Леопольдовна изволит днём спать. Ну и чтобы ужин был обильный, а не такой, что есть в полночь захочется.

– Читай, Андрей Иванович. Знаешь же, при племяннице своей говорю тебе… – Анна Иоанновна посмотрела на Остермана и вовсе умоляющими глазами. – Уповаю на тебя, как и больше пяти лет назад. Тогда ты мне поддержкой стал. Будет впредь и мне и племяннице моей.

Андрей Иванович Остерман кивнул головой.

– Не извольте сомневаться, ваше императорское величество!

Конечно же, он пообещает поддерживать любое решение государыни. И, дескать, да, не забыл он, как посылал своих людей в Курляндию, как вёл тайные переговоры с Анной Иоанновной, как обыгрывал Тайный совет в сложнейшей интриге. Наверное, в самой яркой своей интриге. Хотя… Ранее была другая интрига, с Петром Вторым.

Вот только Андрей Иванович Остерман не был уверен, что та девушка, пусть молодая и уже даже беременная женщина, справится с бременем быть матерью наследника престола. Но, пока жива нынешняя императрица, он будет верен всем её решениям. Пока…

Повинуясь знаку государыни, Остерман стал читать извлечённую из-под камзола бумагу:

– Божией волей мы, самодержица Всероссийская, повелеваем…

Если о мнимых болезнях императрицы, выдуманных, знал весь Петербург и даже большая часть страны, то о недомогании императрицы этой ночью только избранные. Вернее, лишь один избранный, если не считать медикусов, – Андрей Иванович Остерман.

Государыня не хотела, чтобы в таком виде её лицезрел герцог Бирон. Уж больно этот вид был нелицеприятным. Ночью, когда герцог отправился спать к своей жене, у государыни пошли камни. Да, она хотела звать фаворита, но…

Это было так больно, а еще и грязно, что императрица решила, что вот-вот преставится. И тогда она послала к Остерману, благодаря которому, по сути, и зашла на престол с полными правами самодержицы. Перед страхом смерти Анна Иоанновна решила прежде всего выполнить долг государственный.

Впрочем, этот долг вплотную связан и с любовным. Бирона нужно было пристраивать таким образом, чтобы он и после смерти государыни на плаху не взошел. И в завещании об этом было подробно изложено.

– Будь кто родится: девка али муж, царствовать оному повелеваю. А при нём наставником быть герцогу Курляндскому Эрнсту Иоганну Бирону. Оный может… – продолжал зачитывать волю государыни министр.

Вскоре Остерман закончил читать. Сделал вид, что является предметом мебели.

– Уразумела ли ты, племянница, что сим посланием сказать я желала? – спросила Императрица у Анны Леопольдовны.

Наполнившись важностью момента, племянница смогла лишь кивнуть в сторону своей тётки. Беременная молодая женщина хотела сейчас, чтобы ее не беспокоили. Так что и не прониклась моментом, что жизнь ее решается в этом документе.

– Нынче вопрошаю к тебе, Аннушка, – мягким, наполненным любви тоном говорила государыня. – Кто еще станет рядом с тобой и защитит волю мою? Рядом с Катькой был Меньшиков. Рядом со мной… Вон, Андрей Иванович. А с тобой?

У Анны Иоанновны даже не возникло мысли, что её племянница будет каким-то образом противиться решению своей тётушки. И государыня предполагала, какое имя должно прозвучать для роли охранителя. Нет, не порядка. За этим, императрица была уверена, уследит Бирон. А вот кто охранит саму Анну Леопольдовну?

– Я не знаю, тётушка, – растерянно сказала Аннушка.

– Я вызвала с войны Александра Норова. Как и говорила, готова дать ему в командование усиленный полк. Хочу, чтобы он защитил тебя, будь что неладное твориться станет, – императрица подошла к Анне Леопольдовне.

Молодая женщина стояла возле своего кресла. Взгляд Аннушки был опущен. Государыня протянула свою огромную руку к подбородку племянницы, неожиданно нежно приподняла голову Анны Леопольдовны.

– Норов будет тем, кто, если понадобится, встанет за тебя? Или иного офицера искать? – глядя прямо в глаза Анне Леопольдовне, спрашивала государыня. – Окромя Биронов должны быть охранители. В гвардии не всегда решают полковники, коих серед солдат и не бывает. Зачастую решения капитана хватит, дабы гвардия встала.