Текст книги "Барин-Шабарин (СИ)"

Автор книги: Валерий Гуров

Соавторы: Денис Старый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 9

Что может быть более существенным, важным для дворянина, чем даже проигрыш в карты? Казалось, что карточный долг – это дело святое. Но Матвей Иванович мне пояснил, что главное —, дворянину отвечать за свои слова. При этом, как учил меня крестный, казак слово держит так же крепко. М-да! Вот учил бы он меня, вернее, реципиента, подобному раньше – так и не вышло конфуза, который я и не знаю пока, как расхлебывать.

Итак, молодой повеса и мот, господин Алексей Петрович Шабарин на последнем приеме у помещиков Потапенковых подвыпил да и давай фейерверки словесные в потолок запускать.

– Спасибо за прием, а по весне – все ко мне. Я не я буду, если не удивлю вас всех! Вы ещё долго говорить станете о том, что видели у Шабарина! – по словам Матвея Картамонова, именно эти слова прозвучали тогда.

А после, когда меня одернула мать, мол, мы не сможем принять людей, Шабарин-младший, придурок пьяный, отступиться от сказанного уже не смог, и слово дал, и чуть ли на кресте не поклялся, что примет так, что вся губерния о том узнает и сожалеть будет, что у Шабариных не были. А после, что называется, «поутру они проснулись». Эти они, Алексей Петрович Шабарин, попробовали даже как-то отыграть назад, но… Общество приняло приглашение, и сейчас ставки делались даже не на то, чем, аккурат после Пасхи, удивлять будет Шабарин, а на то, не сбежит ли он куда с позором, как и маменька.

Всё ясно – приглашение это было принято специально, чтобы проверить меня на вшивость. А вернее, это была ловушка. Если не дать бал да не придумать, как выкрутиться, то грядут для меня позор и полное забвение со стороны общества. Я просто стану нерукопожатным. Позор, как по мне – дороже денег, но в данном случае он отчасти и равняется деньгам и вообще уровню жизни. Моей и тех, кто от меня зависит. Так что и об этом придется думать.

Трое саней и еще телега мчались к своему счастью, уходя в закат. Ага! Как бы не так! Нет во мне столько саркастической желчи, столько иронии, чтобы описать наше путешествие подобным поэтическим слогом. Рвутся наружу лишь маты, которые более насыщены теми эмоциями, что пришлось пережить.

То снега по пояс – вязнет телега, то грязь, и уже сани не могут проехать. А дороги? Степь да степь кругом! И замерзающих пьяных ямщиков, для разнообразия пейзажа, что-то не видать. Я был в этих краях, это ведь все те же места, где я на пузе с автоматом ползал. И сейчас тут все очень мрачно, не по той причине, как было ранее, бомбы и сражения – это страшно, но хотя бы понятно. Тут безнадега была иной.

Нет, рядом достаточно много городков: Бахмут, Луганск, Дебальцево, Славянск, Старобельск. И все они стоят, в общем-то, недалеко друг от друга. Но когда скорость передвижения составляет в среднем два мата на метр пути, или километр за миллиард сожженных нервных клеток, сложно думать о цивилизации вокруг. Она кажется далекой, как те звезды.

Узнав многое о положении моих дел, я стал догадываться, что время разбирательства по неуплате залога за имение специально было выбрано так, чтобы я, то бишь ответчик, на него не прибыл. По таким дорогам сложно даже морально решиться выехать, не то чтобы вовсе добраться до столицы губернии, Екатеринослава.

Кто-то очень хотел, чтобы меня не было на судилище. В такое время, когда зима понемногу отступает, а весна еще только совершает «потягушечки» в постели и не рвется просыпаться, добрый хозяин и собаку во двор не пустит. Тут бы дома быть, какао с чашечкой кофе попивать, да грелку на все тело, чтобы только приличной была и по любви, а не за страх. И это… чтобы только со мной была, а не как некоторые тут, лишь бы мужик, а какой именно – то вторично.

Но мы, наша дружная группа единомышленников, мои друзья, стойко переживали все тягости и невзгоды. А кто для меня Емельян? Друг, конечно! Из тех, кто уже губы в кровь искусал, борясь с жаждой меня пристукнуть тайком. Но этот ладно, он бурчит, да ничего не предпринимает. А вот Прасковья, которую я взял с собой, так как имел некоторые планы на нее, та прямо революционерка. Заявила мне на первой почтовой станции, что не ляжет со мной в постель, и даже… о Боже… не задерет платье в каком леску по дороге. И это была такая угроза, с таким ожиданием моего раскаяния, что мое: «А я об этом и не думал» повергло дамочку в шок.

Более стойко держался Петро и еще один мужик, взятый и за возницу и для поддержки. Они были из таких, что бабу на скаку остановят и горящую избу станут тушить путем перемещения всего строения на руках в реку. Мощные образины, Вакула и Петро, у обоих лапищи – как три моих. У Патрикея голова, правда, маленькая, ну дак тому мозгу, что был дарован Богом этому мужику, иного вместилища и не нужно. Тупой, молчаливый, исполнительный, половину саней занимает.

Как оказалось, именно Вакула, был самым нужным моим попутчиком. Это он раз за разом вытягивал и сани, и телегу. И Параску раз вытянул, посчитав, что ее голова торчит из снега по причине утопания в оном. Девка-то просто кустиков не нашла, только примостилась, а тут ее цап… и сильные мужские руки уже на поверхность доставили, да с голым задом.

– Пусти, баран-голова! – заорала та, прикрываясь.

Да куда там! До Вакула не сразу и дошло, что вовсе он не помогал Параске, а, как бы, напротив, мешал.

Пять дней ехать там, где я на машине проскочил бы за час! Это сильно! Но добраться нужно. Наверняка мой реципиент все бы и профукал, и это если б в снегах не помер. Случайно ли? Или это тоже так задумано – и меня, сиречь того парня, убили преднамеренно?

Я пока даже не брался выяснять, как мог оказаться в чистом поле, припорошенным снегом. Чтобы не оказаться вновь в чистом поле, но по причине нищеты, нужно быстро, очень быстро действовать. Так что мы два дня готовились к отбытию, и дел было – большой воз и хромая тележка.

Сперва я познакомился с мадам Качка, женой Емельяна Даниловича. А как её было назвать? Ну, ведь сущая же мадам. Вся такая а-ля Монмартр, «Ялисейския огороды», прямо так, жеманясь, мне и сказала:

– Мне сам Наполеон ручку целовал.

– Это какой, простите Наполеон? – ухмыляясь спросил я.

– Хвфранцузский, барин, разумеется! – сказала Качка.

И даже перехотелось уточнять. Я разве что вслух не рассмеялся. При этом ей ещё и поверят. А дамочка же будет иметь в виду того Наполеона, что Бонапарт, «с Березины бежавший». И не в курсе, что есть Луи Наполеон, который сейчас то ли рвется к власти во Франции, то ли уже дорвался. Вот бы он в Крымскую еще нарвался на кулак русский, сволота этакая.

Жена управляющего была женщиной основательной, и даже я растерялся, когда она хозяйским взглядом оценивала свое новое жилище. Баба явно берега попутала. Или Емельян ей небылицы рассказывает, повышая собственное эго и зарабатывая очки уважение у жены? Но женщина вела себя, словно не я барин, а Авдотья Качка – барыня. Но нет худа без добра. Эта дамочка, неустанно проявляющая свое невежество, подбила меня на очень интересный вид заработка.

Дело в том, что моя любвеобильная маман бежала с легким чемоданчиком, в котором была даже не одежда, а только самое главное – драгоценности и деньги. Уж не знаю, почему Мария Марковна Шабарина оставила весь свой гардероб, возможно, решила, что купит нужное в… ну, где она там шлендрает. И Параска уже облизывалась своими пухлыми натруженными губками на эти вещи. Но я принял решение продать всю одежду маман.

Мы с Емелей поработали очень плотно. Настолько, что отсыпались теперь в санях. Сперва я очень быстро нашел по бумагам эпизод воровства, а после, управляющий стал работать, как тот пресловутый «электовеник», с которым меня некогда сравнивала мама… моя истинная мама, которую я, скорее всего больше не увижу.

Оставив проверку на потом, я пообещал амнистию Емельяну, если он окажется полезным и поможет решить хоть часть проблем.

Мы искали все, что только можно продать, но так, чтобы без урона чести. К примеру, у отца был небольшой арсенал, как оказалось. Вооружить, пусть и допотопным оружием, даже для этого времени устаревшим, можно было целый взвод, не меньше. Был и порох, отсыревший, по большей части. Ключи от этого арсенала найти не получилось, но кого здесь это остановит – мы под моим чутким руководством взломали.

По словам Емельяна, я ранее и вовсе не заботился о том, что осталось после отца, а к оружию просто боялся подходить. А еще… Что вызывало подозрение у всех, но услышал я об этом только от бабы Марфы, я раньше периодически заикался. Сейчас, слава Богу, таково за мной не водится. И не заведётся.

Узнав, сколько стоит оружие и что из имеющегося можно продать, я приказал дюжину ружей, а также пять сабель сложить в сани, чтобы взять с собой. Что-то внутри умоляло не продавать больше. Наверное, каждому мужчине, который имел дело с оружием и относился к нему, как к другу, порой наделяя человеческими качествами, сложно расставаться с ружьем, или даже, как оказалось, с саблей. Никогда не питал особой любви к холодному оружию, и вот опять.

Выгребали мы всё, что можно поудачней сбыть. Мало того, двух жеребцов, которых, по словам Емельяна, барин не продал бы даже если бы оказался без куска хлеба, я теперь вез с собой в Екатеринослав. Каждый такой жеребец стоил до трех сотен рублей. Конечно, продать за такую сумму не получится, но все же, триста пятьдесят рублей за двух коней выручить можно.

И теперь мы, наконец, въезжали в Екатеринослав. Как же хотелось найти что-то красивое, величественное, особенное в этом городе. Я ещё задолго ломал глаза, уставясь в горизонт, в неясные очертания поселения. Но увы… А еще говорили, что при новом губернаторе город расцветает, мол, Андрей Яковлевич Фабр вдохнул новую жизнь в город и во всю губернию. Именно так писали в том выпуске «Екатеринославских ведомостей», что мне довелось почитать.

Где эта жизнь и где новое дыхание? Разве что веяло изо рта дышавшего запойным перегаром. Впрочем, может, просто не успел? Все же только год у власти.

Несколько зданий, при подъезде к центру города были вполне себе ничего, в классическом стиле и явно недавно отстроенные. В основном же, так сказать, типичный частный сектор. На окраине глинобитные хаты, а дальше всё чаще встречались дома из кирпича, даже и двухэтажные. Что ж, что-то строилось.

– Прибыли, барин, – вымученно выдохнул Емельян.

– Веселее, Данилович! – подбодрил я своего управляющего и хлопнул его по плечу.

Несмотря на показной оптимизм, я только усилием воли не давал угнетенности заполнить сознание. Вокруг такая тоска, серость, темнота, и солнце село уже, как назло. Еще эта грязь по колено. И это я ещё не начал соображать в каких условиях нам придется жить.

– Завтра же пойду искать квартиру, доходный дом в городе есть, – правильно расценив мой скептический взгляд на гостиный двор, поспешил заверить меня Емельян.

– Смотря что по деньгам, – сказал я, будучи готовым к лишениям и даже к клопам.

– Как же ж? Не должно! Зараз в городе прознают, тут-то почитай живут только пятнадцать тысяч, не больше. Кто разговаривать станет, если остановиться надолго тут? – возмутился Емельян.

– Хороший понт дороже денег, – вырвалась у меня поговорка.

– Что, простите? – не понял моих слов управляющих.

– Ни-че-го… Иди договаривайся на всех, я спать. А тебе еще разгружать и установить дежурство, то бишь караул, у наших вещей, – сказал я и пошел внутрь то ли корчмы, то ли трактира, к которому примыкали номера для съема.

Откуда эта брезгливость появилась? Раньше ничего подобного я за собой не замечал. А тут… стол чуть грязный – и мне противно, есть с глиняной тарелки – не комильфо… вот и это словечко еще. Пришлось себя заставить и поесть, и выпить. То, что называлось «водкой», не было таковой, слабенький напиток какой-то. И вот в этом и есть коварство. Пьешь – словно и не берет, а потом… Я пошел спать на слегка подкашивающихся ногах, краем глаза заметив интерес некоторых особ, бурно гуляющих в трактире.

– Ты чего это? – спросил я у Прасковьи.

– Барин, горько мне, что вы ни разку, сколь ехали, так и не ущипнули даже, так я это… – Параска скинула с себя шубейку, а после и то немногое, что было под ней.

В тусклом свете единственной свечи, мне открылись женские прелести. Выдающиеся. А это томное дыхание и взгляд с поволокой…

– Нет, ну так же невозможно! – сказал я захмелевшим голосом, схватил девку за руку и притянул к себе.

«Почему и нет? Совершеннолетняя, вроде не больная, не требовательная, » – думал я, оправдывая свои действия.

А кровати тут хлипкие! Во всяком случае, мы поломали спальное место в первом же подходе. Так что после пришлось уже проявлять изобретательность, ведь кроме стола, также оказавшегося хлипким и не выдержавшего устроившуюся было на нем Параску, был лишь стул и шкаф.

А поутру мы начали работать. И первым делом я лично отправился в один из двух магазинов модной одежды в Екатеринославе. Это был единственный шанс, чтобы продать вещи матери. Первый-то магазин уже отказал в таком деле.

– Госпожа Тяпкина, ну к кому же я ещё могу пойти кроме как не к вам? Всем же известно, что именно вы являетесь лучшим специалистом в области моды на всю губернию.

– Как вы сказали, пистолистом? – недоуменно переспрашивала женщина за прилавком. – Вы обижаете, сударь, али я чего не поняла?

– Это слово означает, что вы лучшая. Я бы даже больше сказал – вы же эксперт, – я продолжал заливать елей в уши женщины.

– Я эксперд? Всё-то вы, сударь, пользуете незнакомые словеса. Надо же, я – эксперд, – Тяпкина улыбнулась.

Мадам Тяпкина была женщиной, как я понял, по местным меркам, весьма уважаемой и принадлежала к одной из немногих купеческих семей города. Молодая, но ушлая – это меня уже Емельян предупредил. Мой управляющий имел с купцами Тяпкиными сношения… чтобы превратно не звучало… отношения. Но какая же дама не любит, чтобы ей говорили комплименты. Правда, тут приходилось тяжело, ведь нельзя указывать на красоту или намекать на симпатию. Она замужем, только отпугну. Это вам не дама высшего света, с теми вполне можно фривольничать, а в купеческой среде нравы строгие.

– Ну будет вам, Алексей Петрович, словесами заграничными разбрасываться. Я дочка купеческая, да и замужняя за купцом, – не преминула уточнить своё семейное положение Тяпкина. – Скажите, а почему вы не обратились с вашим вопросом к купчихе Картазоновой?

Я всплеснул руками, состроил недоуменную мину на лице и театрально, словно играл спектакль-фарс, воскликнул:

– Ну как вы, госпожа Тяпкина, сравниваете себя с… хм… хм, – я устал хмыкать, пока купчиха сообразит, как именно оскорбить свою главную конкурентку.

– Курвой этой? – наконец, сообразила Олимпия Степановна Тяпкина. – Прошу простить меня, господин Шабарин. Я имела ввиду иное и не желала оскорбить эту… Все сказанное останется между нами?

– Безусловно, мадам Тяпкина, – отвечал я, внутренне потирая ладони.

На самом деле конкурентка Тяпкиной была более прожжённой дамочкой, её ценник на все те товары, что я предлагал, был, мягко сказать, заниженным. Она даже не смотрела на те бирки, которые бабы в поместье с таким трепетом крепили к одежде.

Может быть, я совершил немалую ошибку, когда отправил узнать, не примут ли в лавке одежды купца Картазонова то, что я привёз, что осталось от гулящей матери. Миссия Параши оказалась именно такой, как можно догадаться по названию.

Я ринулся было исправлять допущенный промах, но не удалось. Купчиха Картазонова была статная, в летах, ее нисколько не заинтересовал такой хлыщ как я (а для всех я так и выгляжу). Рядом с мадамой этой находился сынок размером с моего крепостного-телохранителя Петра. Нет, если надо было бы драться, то сынку бы не поздоровилось. Вопрос: надо ли!

Ну а красивые слова и прочие извивания ужом вокруг купчихи бесполезны. Она, может, и поддалась бы, но сын бдил.Вот и выходит, что нужно всё сбагрить через другую купчишку.

Лавка Тяпкиных только называлась лавкой. Я бы назвал бы это бутиком, и примерочные у неё в наличии и даже по отделам торговая площадь зонирована. В магазины работали две дамочки, которые, пыжились казаться воспитанными, жеманными, будто только вчера сбежали со Смольного института благородных девиц, Но для знающего человека подобное поведение выглядело, скорее, комичным. Когда начался серьезный разговор между мной и хозяйкой, дамочки ушли.

Впрочем, тут Шекспиров в оригинале не читают. Тут всё было будто подражанием. И что характерно, мне, например, было сложно определить, где идёт купчиха, а где выхаживает дворянка. Повадки похожие, говор с глухим «г-х» также повсеместен, наряды у женщин – в общем, не различишь. У всех одинаково устаревшее, наполеоновское.

Нет, туалеты моей матери были не таковы. Откуда я это узнал? Полдня я расспрашивал Прасковью, учинял сущий допрос Саломее. После узнал «экспертное» мнение жены управляющей Качки.

Но более остальных мне рассказала бабка Марфа. Вот уж где неугомонный организм! Это та самая бабка, которая меня уже успела отпеть, когда я валялся в снегу. Марфа выложила всё, как на духу и в таких выражениях, что хоть прямо после разговора отправляй ее на порку розгами.

Так вот, непутёвая маман тратила бешеные деньги на то, чтобы одеваться красиво, дорого-богато. Раз в год она обязательно посещала Одессу и там опустошала кошелёк отца, закупая все возможные рюшечки, платьишки, панталончики и иже с ними.

Как известно, Одесса – город портовый. Именно туда приходили, к примеру, многие вещи из Италии, а эту страну ещё долго считали второй после Франции законодательницей мод у нас, даже когда в Европе она сдавала свои позиции.

Так что теперь у меня были аргументы.

– Мадам, – я добавил в свой голос придыхания, некой таинственности. – Взгляните на эту бирку. Да, вот, пришита еще в Париже. Вы умеете читать по-французски?

Олимпия Степановна покачала головой.

– Нет? Как жаль. Если бы вы не были замужем, я бы мог дать вам пару уроков французского, но будьте любезны, взгляните… – я взял какую-то шаль, нашел на ней бирку и показал ее.

Мадам Тяпкина, нахмурив брови, стала рассматривать надпись на дорогой ткани.

Мы пришили бирки почти к каждому платью, шарфику, шали, вуали и другим инструментам женской привлекательности. В шкафу я нашел небольшой отрез ткани, с поистине красивыми узорами, вышитыми золотой нитью, с переплетением с серебряной. Я приказал нещадно резать эту ткань и вышить на ней надписи, причём частично мы эту самую нить из ткани и достали.

Всеми швейными манипуляциями заведовала, к моему удивлению, Саломея, оказавшаяся очень даже мастеровитой рукодельницей. Такая у меня команда из баб: Саломея – рукодельница, Прасковья – рукоблудница, в том смысле, что её руки непригодны к достойным занятиям. Она даже умудрилась порвать золотую нить дважды, а ведь Парашу посадили лишь вытягивать нитку из ткани.

– Никогда подобного не видела, – хмурясь и щурясь так и сяк, отвечала купчиха Тяпкина. – Шитье это очень дорогое. Ума не приложу, зачем брать и делать подобные нашивки на платье. Вещи неплохие, не спорю, но явно уступают той ткани, из которой нашивка.

– Я знал, кому довериться и кто точно определит качество и цену товара! – воскликнул я, прихлопывая руками.

Между тем, модель поведения нужно менять. Я заметил, что игривое настроение у купчихи как-то улетучивается. Видимо, где встает вопрос денег, там финансовое ПВО сбивает всех амурчиков, летающих над головой жены купца. Да и мне самому надоело уже кривляться.

Олимпия Степановна указала на один из цветастых нарядов в красный горошек:

– Будьте любезны, сударь, вот это платье – десять рублей в базарный день, стоить более не может.

– Сто десять, – сказал я.

Тяпкина нахмурила брови и указала на другое платье:

– Семь рублей.

– Сто семь рублей, – вновь я не согласился с ценой.

– Господин Шабарин, если вы просто будете к любой цене прибавлять сто рублей, ценность вещи сама собой не вырастет, – нравоучительным тоном говорила купчиха.

– Я это понимаю. Но и вы, госпожа Тяпкина, не поняли того, что эта вещь, – я указал на лежащее между нами платье в красный горошек, – может стоить и десять рублей, и сто десять рублей. Эта стоит сто десять. Ну, у пусть семьдесят, я готов вам уступить даже так много, но не меньше.

– Странные у вас расчеты. Не может это платье стоить так дорого, – нахмурив брови, говорила Тяпкина.

Вот теперь верю! Сейчас передо мной точно купчиха, а не мещанка, пыжащаяся казаться дворянкой с образованием. Стоит Олимпия Степановна, руки в боки, чуть подалась вперед, лицо сосредоточенное, готовое к бою. А в за что происходят купеческие сражения? За прибыль, естественно.

– Позвольте, госпожа Тяпкина, взгляните на эту бирку! – я указал на пришитую тряпицу. – Тут написано «Ля Франсе». Вещь прямиком доставлена из Парижу. Сперва ее везли в Марсель, после – на корабле в Одессу. И все это только в запечатанном ящике, чтобы всякие шлемазлы не могли открыть и даже подсмотреть фасон. Взгляните, как качественно прошито, ровный шов, а вот здесь…

Шов, кстати, действительно был ровным. А вот модная ли? Эта характеристика была, так сказать, ценообразующей – и в ней, по крайней мере, можно покупателя убедить.

– В Париже только так и ходят. Да, вещь дорогая, – продолжал я. – Но сколько может стоить отличнейшая одежда из Франции? Корабль зафрахтовать нужно, оплатить доставку, хранение. Вот и цена. Хотите дешевле? Езжайте в Париж! А вот бирка… Она же золотом прошита. А что делать французам? Всякий турок так и норовит пошить подделку-подражание на истинную французскую моду.

– А турку-то зачем? – всерьёз озадачилась Олимпия.

– Да и ну его, турка-то. Вы прониклись, поверили? – я поднял бровь. – Это стоит семьдесят рублей. Поставьте эту цену, скажите то, что говорил только что я. И мы заработаем, – сказал я и, наконец, выдохнул.

– Так это всё – обман? – ахнула купчиха.

– Нет, но доказательств моим словам не существует, – сказал я уже тоном человека, уставшего спорить. – Конечно, мы можем заказать во Франции сертификаты подлинности, хотя ваша конкуренты готовы брать и без оных, но допустим!

При слове «конкуренты» купчиха чуть изменилась в лице.

– Бог с вами, с сертификатами. Я же вижу, что одежда дорогущая! Давайте так поступим… – Олимпия задумалась и выдала: – Таких платьев я в Екатеринославе не видела. Шали похожие носят, полушубки такие распространены, но вот платьев нет. Оттого, выходит, – она подняла пальчик вверх, – есть основание говорить об эксклюзиве. Поэтому я готова улучшить предложение, чтобы товар был только у меня в лавке, безо всяких конкурентов, господин Шабарин.

– Вижу в вас коммерческую жилу! Слушаю внимательно.

И купчиха озвучила свое предложение.

– Получается, мадам Тяпкина, что мы сейчас с вами определяем цену, но вы указываете ее сильно выше, создаете зазор для торга, дабы уступить покупателю. И то, что будет выручено сверх оговоренной суммы, вы предлагаете поделить: сорок долей мне, шестьдесят вам? – сформулировал я то, что только что минут десять, не меньше, пространно объясняла купчиха.

– Все верно, господин Шабарин, – улыбнулась Купчинха.

Она серьезно? Уже радуется? Думает, что я соглашусь на первое предложение?

– Семьдесят долей моих, ну и ваших, значит, тридцать, – сказал тогда я, состроил многозначительное выражение лица и быстро добавил: – Да, это очень щедро с моей стороны.

– Нет! – возмутилась Тяпкина. – Из того, что могу вам предложить, это лишь половину.

– Вы правы, – закивал я головой. – Мои восемьдесят, ваши двадцать.

Тяпкина уставилась на меня удивленными глазами.

– Что-то вы, сударь, неправильно торг ведете. Было же сперва от вас семьдесят, – делано возмутилась купчиха.

– Да? Неправильно? – я был сама невинность. – Тогда давайте остановимся на семидесяти.

– Нет же, – всплеснула руками Олимпия Степановна. – Пусть будет пятьдесят три доли ваши.

Я улыбнулся, набрал в легкие воздуха, сам набрался терпения и продолжил торг. Итого: моя доля в том, что можно было назвать «сверхприбыль», составила шестьдесят два процента.

– Утомили вы меня, господин Шабарин. Не припомню дворянина, который бы с этаким усердием вел торг. Обычное дело для дворян – соглашаться на первой, ну пусть, на второй цене, – говорила Тяпкина, тяжело дыша, словно стометровку пробежала.

Хотелось её спросить, а не придёт ли муж её потом с Мишкой под мышкой и с топориком в кармане? Что-то сильно много воли у Олимпии в назначении и снижении доли за реализацию товара. Впрочем, нам ли бояться всяких там прыщавых Мишек с топориками.

– Теперь вас устраивают договоренности? – деловитым тоном спросила купчиха Тяпкина, когда привела свое дыхание в норму.

– Вот бумага, прошу вас, – я подал листы купчихе. – Я посчитал по самым низким ценам стоимость всех аксессуаров…

– Простите, сударь, что вы сказали? Ак-сиси-ары? – дамочка смущённо посмотрела в своё декольте, к слову, неглубокое, и не так чтобы оно скрывало нечто особо выдающееся.

– Мадам Тяпкина… Ак-сиси-ары. Сие слово заморское, означающее некие вещицы, что не являются одеждой, но украшают женщину, – стараясь не засмеяться, сказал я

– Что, к примеру? – спросила купчиха.

Открыв один из сундуков, или, скорее, ящиков, расписанных замысловатыми узорами, я достал оттуда футлярчик, из которого торчали кончики веера.

– Аксессуары, замечу, требуют иной оценки и договоренностей.

Я стал доставать из футляра веер, и что-то упало на столешницу, звонко зазвенело, блеснуло и покатилось по полу.

Тяпкина моментально рванула к блестяшке, не дала той закатиться за половицу. Она лихо подхватила, как оказалось, колечко и поднесла к своим глазам. Очи Тяпкиной стали колючими, она смотрела то на кольцо, то на меня, вновь на кольцо, нахмурив к тому же брови. Застыла, что-то там себе подумала или вспомнила, и опять окатила меня гневным взглядом.

– Мишка! – Тяпкина заорала, как оглашенная.

В зале магазина быстро материализовался державший в руках топор парень, или, скорее, молодой мужчина. Рыжий, с множеством прыщей и веснушек, он хмурил брови и всем своим видом показывал, что готов к действиям.

– Сударь, откуда у вас эта вещичка? – строгим тоном, будто заправский следователь, спросила купчиха.

Я не спешил отвечать. Понятно, что здесь что-то неладно. И это неладное заключается в колечке.

– А вы считаете себя вправе задавать мне вопросы и в чем-то сомневаться? – тянул я время, прикидывая модель поведения.

– Это же кольцо госпожи Кулагиной, жены первого товарища губернатора, – чеканя каждое слово говорила Тяпкина. – Сударь, нужно звать пристава. Мишка, зови!

– Эт я мигом, Олимпия Степановна, – сказал рыжеволосый охранник и выбежал из лавки так быстро, что я не успел его остановить.