Текст книги "Барин-Шабарин (СИ)"

Автор книги: Валерий Гуров

Соавторы: Денис Старый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Андрей Макарович прекрасно знал, что крепостной, который у него за шпиона в поместье Шабариных, и муки страшные стерпит, лишь бы получить очередную плату за важные новости. Никитка исправно докладывал, что творится в поместье соседа.

На самом деле крестьянин не был глуп, как могло показаться. Это был ушлый хитрован, пусть и в своей среде, с народной такой хитрецой и пониманием, как правильно угодить. Никитка умел не только добывать информацию, а порой ещё и выдавать зачатки ее анализа. По-своему, наивно – но Жебокрицкий ценил Глузда. Ценит, но никогда этого не признает.

Никитка сам воспитывал троих внуков не старше четырнадцати лет. Зять помер от какой-то простудной болезни, до того по осени схоронил своих родителей, дочка скоро после смерти мужа также преставилась, не разродившись четвертым дитем. Жена есть, но что взять от бабы? Разве же она сможет собрать хоть что-то к приданому за старшую внучку, кроме десятка вышитых рушников да пары подушек?

Лукерье, внучке, как раз и стукнуло четырнадцать годков, и дед задумывался, как же ее отдать замуж. Кто возьмет девку, если за ней и приданого никакого нет? Тут бы если не хату, так корову купить за ней или свиней несколько. Так и найдется добрый хлопец, что внучку в свой дом приведет. Вот и выкручивался мужик, готовый предать любого, но только не своих родных.

Никитке и самому было противно, он понимал, каким делом занимался. Рассказывать про своего барина – это плохо, за это и от соседа по мордам можно получить, но свой-то барчук уже как год ничего не дает, а все требует. А Жебокрицкий хоть и лается, как собака, но платит исправно, не только рубль-другой в месяц даст, а ещё порой то сала отрежут Никитке, то муки дадут. Тем и живут.

– А что Картамонов, не прибил еще твоего барина за то, что тот дочку его, Настасью, стращал? – усмехнулся Жебокрицкий.

– Прибегла, знамо быть, Настасья Матвеевна, когда барина нашли в снегах, все охала да ахала, бульонами потчевала, – отвечал Никитка.

– Ох, и прознает Матвей Иванович о том, что его невенчанная дочка бегала к барчуку, ох и всыплет своему нерадивому крестнику! – сказал Жебокрицкий и рассмеялся.

Никитка смотрел на барина, будто голодный пёс, внутри всеми фибрами своей души ненавидел, но улыбался и ловил любую эмоцию Андрея Макаровича. Такова участь крепостного, быть всегда кротким с барином, чтобы не отхватить батогами али плетьми, а получить кусок сала да ломоть хлеба. А еще серебряный рубль. Глузд рассчитывал, что сегодня ему этот самый рубль и перепадет.

Итого у него будет уже собранными сорок три рубля. Останется рубликов двадцать собрать, да корова будет в приданое. Ну, а породнится он через Лушку с кем из сильных крестьянских родов, так, чай, родственники в беде никогда не оставят.

– Что? Рубль ждешь, стервец? – усмехнулся Жебокрицкий.

– На то воля ваша, барин, – отвечал Никитка.

– Дам тебе, скотина, три рубля. Но отныне следи за барчуком пристально, внимательно. Ты сколько спину ни гни, но я твоего брата знаю. Тут кланяешься да дурня из себя строишь, а сам, небось, не только мне служить готов, абы платили. Ну, да откуда у рабов честь? – Андрей Макарович небрежно махнул рукой. – Пшел вон!

Никитка поспешил выйти из кабинета барина. Он уже знал, что теперь же ждать монетки не надо, тут есть процедура, где получать деньги. Сейчас нужно найти управляющего, и тот выпишет бумажку, с этой бумажкой нужно вновь подойти, а то и подползти к барину, тот поставит свою закорючку на ней, ну, а после уже к казначею, есть и такой у Жебокрицкого.

Отставной офицер очень любил всякого рода бюрократические проволочки, на службе часто ими грешил, используя, где надо и не надо. Вот тоска по документам и подвигла отставного полковника воплотить схожий документооборот в своем имении.

Крестьянин вышел, а Жабокрицкий вновь задумался. Вот оно и есть то, что пошло не по плану. Сучонок выжил. Но как? Барин взял колокольчик и вызвал своего секретаря.

– Найди мне Лавра! – потребовал Андрей Макарович.

– Сей же час, господин, – отозвался секретарь и удалился.

Уже через полчаса тот самый Лавр предстал перед светлые очи своего покровителя. Лавр Петрович Зарипов сам был дворянином. Бедным, без имения. Он являлся, своего рода, если говорить средневековыми категориями, вассалом Жебокрицкого. Зарипову были выделены земли, немного – деревушка в девять домов, но за это он служил отставному полковнику. Не только земля и пользование крестьянами хозяина поместья прельщали Зарипова, он еще и состоял на окладе у Жабокрицкого и часто выполнял такие делишки, о которых нельзя рассказывать.

– Лавр, ты что же творишь? – сразу же, как только Зарипов появился в кабинете, отставной полковник принялся его отчитывать. – Ты доложил, что выродок замерз пьяным в снегу, а ты даже припорошил его снегом, чтобы не нашел никто. И что?

– И что, Андрей Макарович? – будучи уверенным, что сделал грязное дело до конца, Лавр Петрович не стушевался.

– И то, Лавр, что Алексей Шабарин жив и почти здравствует! – закричал Жабокрицкий.

Зарипов опешил. Он видел, знал, он проверял. Мертвее мертвых был непутевый отпрыск знатного казака, ставшего дворянином. Тогда Алексей Петрович Шабарин пришел просить денег, как водится, у соседей. И Жабокрицкий, встретив проигравшегося в пух и прах соседа, ссудил ему аж тысячу триста рублей.

Шабарин был вне себя от радости, а тут подвернулся, будто случайно, Лавр Петрович, предложил выпить за такое дело отличного французского коньяка. Все в округе знали, что слово «французский» на Шабарина-младшего действовало магически, он никогда не отказывался от чего бы то ни было французского. Выпили, потом еще чуть-чуть, а после поехали на тройке покататься. Тут-то снотворное и подействовало.

Зарипов скинул Шабарина в снег, без шубы, в одной рубахе, а сам поехал дальше. Но это было не всё. Часа через три Лавр Петрович отправил своего доверенного человека, тот проверил. Окоченевшее тело явно не подавало признаков жизни. Так бывает, когда выпьет кто, да в снегах замерзнет, редко, но бывает. Конечно же, все деньги вернулись к Жебокрицкому.

– Но нет худа без добра, Лавр. У меня, слава Господу, осталась расписка выродка. Он должен мне тысячу триста рублей. Он должен мне, должен Ивану Ростовскому, даже Картамонову должен. Имение его заложено… Я все равно заполучу себе земли Шабариных, но ты следи за барчуком, мало ли что, – Жебокрицкий, зло нахмурив брови и подавшись вперед в кресле, посмотрел на Лавра. – Еще один промах, и пойдешь искать себе лучшую долю.

Зарипов потупил глаза. Лучшую долю он, как ни ищи, но не найдет. Толком-то ничего и не умеет, служил в армии – да за пьянки и драку с вышестоящим офицером разжаловали в рядовые и с позором выгнали. Так что кормиться он мог только тут, выполняя разную грязную работу на благо отставного полковника, некогда предложившего подпоручику поехать с ним и служить.

– Что с дрянью этой, Машкой Шабариной? Есть вести о матушке барчука? – произнеся последние слова подчеркнуто витиеватым тоном, рассмеялся Жабокрицкий.

– Как уехала в Петербург, так и никаких новостей. Но я знаю Артамона, он пока из нее все деньги не выкачает, не оставит вдовушку, – улыбнулся Лавр Зарипов.

– Ветреная особа. В ее годы поверить в любовь известного кружевного повесы? Экий моветон, – усмехаясь, сказал Жебокрицкий [кружевной повеса – тут отсылка к герою-любовнику сентиментального романа Ричардсона «Кларисса, или история молодой леди»].

– Да, уговорила сына заложить имение – и на вырученные деньги, фьють – отправилась прожигать жизнь в Петербург, оставив ради любви своего непутевого сына одного, – позволил себе усмешку и Зарипов.

– А потому, что Петр Шабарин держал Машку взаперти, а она от скуки начиталась дури всякой французской, да английской, – злорадствовал отставной полковник.

Жебокрицкий вальяжно расселся в кресле и чуть приподнял горделиво подбородок. Он гордился своей интригой, достойной королевских дворов. Так обложить поместье Шабариных, так унизить и, по сути, обокрасть эту семейку смог бы далеко не каждый.

Жебокрицкий вспомнил о Петре Никифоровиче Шабарине и потер шрам на щеке. Дуэль, состоявшаяся еще десять лет назад, оставила три шрама на теле отставного полковника. Они сражались на шпагах, и Андрей Макарович специально выбрал этот вид оружия, так как знал, что Шабарин-отец не только неплохо рубится на саблях, но и превосходно стреляет. А вот шпага часто казаку, как корове седло.

Но прогадал отставной полковник, за что и поплатился. Шабарин просто издевался над соперником на дуэли, не только парируя все выпады и атаки нерасторопного Жебокрицкого, но и нанося унизительные порезы. Теперь у Андрея Макаровича на седалище красовался шрам, да ещё по одному на лице и на груди.

Месть, занявшая его сердце, ждала своего часа, и этот час пробил.

Глава 7

– Что? Опять? – без горечи, а с задорным сарказмом сказал я, когда проснулся.

Да, опять. Вновь я в чужом теле, снова в этой комнате и на кровати с балдахином. А значит, живем! Лучше так, чем любоваться на чертей, греясь на дне сковородки. А надеяться на то, что окажешься в обществе ангелов, не приходится. Грешки имеются, нажил, знаете ли, и по молодости, и после. Но кто без грехов? Я кстати, думаю, что жилплощадь в аду намного дороже, чем в раю, а ипотека – это также одна из вечных, излюбленных чертями адских мук. Она и при жизни мука, она и после жизни, наверняка, не покинет.

Настроение было отличным. Сразу даже и не скажешь, почему бы. Проблем-то – воз и маленькая тележка, а я радуюсь. Ах, да! Я же не чувствую ни боли, ни дискомфорта, напротив, испытываю жажду деятельности.

– Эй, кто там? Барин проснулся! Горшок мне! – выкрикнул я.

Про горшок, вроде бы, и грубо, но куда тогда справить нужду, если хочется? Посмотрел направо, там столик да стул с вычурными ножками. Нет, на стул нельзя. Посмотрел налево – ужасные, ненужные выпуклости торчат из стены, типа колонны. А рядом этот… Ну как его?.. Шифоньер! Точно он, не комод, а именно что шифоньер с зеркалом и с пуфом рядом. Там же шкаф. Я не хулиган какой и воспитание имею, могу потерпеть, так сказать, ' справлять утренний туалет', но в этой мебельной локации хотелось обозначить свое присутствие, пометить, так сказать архитектурно-дизайнерское непотребство. Но мне же здесь жить…

– Есть кто? – еще громче закричал я.

Послышались частые шаги, к двери кто-то подбежал, не пойму пока, мужчина и женщина, может, девушка. Начались перешептывания. Разобрать не получалось, но по голосам я предположил, что там спорят, кому войти.

Раздался стук в дверь.

– Ну же, входите! – сказал я и только сейчас понял, что вообще-то сижу в пижаме.

Хотя… Наверное, так можно. Ко мне же не может войти какой дворянин или дама.

– Дозвольте, барин, – услышал я настороженный голос.

Впрочем, не только услышал, но и увидел его носителя.

– Саломея?

– Так, барин, я и есть, – чуть смелее сказала девица.

– А чего боишься меня? – спросил я.

Вчера я такого страха в Саломее не заметил. Скорее, это меня можно было назвать испуганным, так как уж больно девушка была похожа на ту фотографию у бабули Марии на стене. Она похожа и на саму Марию Всеволодовну. Может, в этом кроется какая-то причина, из-за чего или почему я умер и появился именно здесь? Ну не совпадение же это!

– Барин, вы в ночи кричали шибко, да все бранилися. Слова такие… коробочка, карандаши высыпали, – Саломея сдвинула брови и с натугой вспоминала слова. – Кричали все, Киру звали… Вот, а еще… Убью! Стало быть, снова выстрел и – убью сук!.. Простите, барин.

– А у тебя хорошая память, – чуть растерявшись, отметил я. – И это… Мне бы туалет… Клозет, гальюн, парашу… короче, вот это нужно.

– А! – воскликнула девочка и взмахнула руками. – Так в пуфе, стало быть, и стоит горшок. Его крышка снимается и тама… Это вы сами придумали туда ставить. И не смердит, и не напоказ всем.

Я подошел к пуфу, поднял обитую мягким крышку и… Вуаля! Хошь садись, хошь… нет, лучше сидя, для тех, кто не проходил курсы «туалетных снайперов», чтобы не гадить вокруг.

Тут надо бы подумать. Вот, например, чего стоит провести местную канализацию? Учитывая то, что будет кому вычерпывать субстанцию? Унитазы уже должны быть в этом времени?

– Ну? Может, уйдешь? – сказал я Саломее, что всё стояла и чего-то ждала.

– Раньше так вы не стыдилися, барин, – сказала девушка и юркнула за дверь.

Но когда она уходила, я услышал тихое бурчание девчонки про то, что, мол, я, или тот, кто был тут до меня, удами своими размахивал налево и направо без стеснения, а теперь-то, надо же… М-да. Это уже эксгибиционизм. Еще один грешок мне как официальному правопреемнику.

– Ну и животным же я был раньше! – сказал я, приноравливаясь к «лакшери-горшку».

Переодевшись (все же неловко просить себя еще и одевать), я решил проверить свое тело. Мне был важен уровень физической подготовки.

Понятно, что она была никакая. Однако пока не попробуешь хотя бы отжаться, то и не поймёшь, что можно делать для дальнейшей работы. И вот я в планке и… стою. Но не из-за того, что тело готово к этому универсальному упражнению, а благодаря морально-волевым качествам, которые, хвала Господу, никуда не делись. А это, на мой скромный взгляд, самое главное.

Отжался шесть раз. Я-то продолжал бы, но руки задрожали, подкосились – и я упал, ладно нос успел от пола отвернуть. Пресса нет, но поднять десять раз лежа на полу ноги получилось – отдышался только сперва, потолок посозерцал. Присел только более-менее нормально, пятнадцать раз, на шестнадцатый правую ногу свело судорогой. Вот такой я… никакой.

Вот так развлекшись, я пошел на выход. Дел много, и уж точно пора перестать ограничивать свое пространство одной комнатой, тем более, с пуфиком-сюрпризом в виде писсуара. Я ведь даже дома этого не знаю, не говоря о чем-то большем.

– Барин, сами вышли! Bonjour, стало быть [фр. добрый день], – встретила меня у двери краснощекая девица.

Это что? Бывший хозяин тела настолько обложил себя бабами, что они везде и разных возрастов? Эта была уже хотя бы постарше. Дамочка чуть в теле, мне такие женщины не особо нравились в прошлой жизни, если считать мою нынешнюю реальность вторым жизненным путем. Но глазками своими игривыми так и стреляла, согнулась, зараза, в поклоне так нарочито, чтобы некоторые вторичные половые признаки стали доступны моему взору. И видно, что на то и расчёт у неё.

– Зовут как? – спросил я.

– Так не врут люди, что вы, beau мonsieur, память потеряли? [фр. красивый господин] – сказала все еще не представившаяся девица.

– Правду, но память вернется. И еще… Не нужно французского, по крайней мере, к чему вставлять эти нелепые фразы.

Мне, наконец, удалось узнать имя этой дамы. Итак, она звалась Парашей. Прасковьей, значит.

– Вы не серчайте, барин, что Саломейка при вас была, а меня, стало быть, и не было. Я же это… ну… До родных ходила, вот. Это, мсье, я… – замялась Параша.

– Ну же? – потребовал я.

– Не серчайте только, барин. Я… Ну не могу же не сказать, что прознала, – я состроил недовольное выражение лица, и Прасковья решилась: – Ко мне приходил давеча сын кузнеца Игната, с имения, стало быть, Картамоновых. Так там все знают, что Матвей Иванович прознал, что барыня сбегла до вас. Серчаает! Обещался скоро быть и застрелить вас, барин. Может, сбегти? На время? Матвей Иванович – казак лихой, он может!

Словно на одном дыхании выдала мне информацию Параша.

Что же это такое? Всем я насолил, у всех больные мозоли оттоптал. Но, право слово, не бежать же! Если я правильно разобрался в ситуации, то этот самый Картамонов должен быть нормальным мужиком. Стрелять не будет. Поугрожает, да и объяснимся. Его доча, сказать прямо, не столь хороша, чтобы я польстился. Да она, мля, вообще… большая слишком!

– О том не твоя забота, кто меня убивать будет. И еще… я и далее хочу, чтобы Саломея была при мне чаще, чем ты, – сказал я и уже сделал пару шагов на выход из дома, как расслышал шепот.

– Убью гадюку, – шипела Параша, сама будто змея.

Я обернулся и посмотрел на неё.

– Если с Саломеей что-нибудь случится, то ты будешь не просто выпорота, я придумаю, как именно тебя наказать, чтобы на всю жизнь наукой было. Поняла? – жестко произнёс я.

– Так, а как же? Я же еще при батюшке вашем в дом, стало быть, зашла. Тута и живу, хвранцузский учу, чтобы только угодить, – Прасковья начала всхлипывать.

– Ублажала, значит, отца моего? – всё так же строго спросил я.

Параша замялась, потупила взор, вновь стрельнула глазами, в этот раз уже не столько игриво, сколько удивленно.

– Так и вас, барин, – шепотом сказала баба.

Я не идеалист, и всякое было, особенно во времена бурной молодости, но я принципиально выбирал женщин не показательно распутных, хотя про чертят и тихий омут народная молва не врет. Мне не интересно брать доступное, мне важно взять то, что ко мне само не идет. Или… Впрочем, сейчас вовсе не время морально разлагаться.

Но разговор надо было закончить.

– Живи при доме, я не против. Этими… телесами своими не свети, не доводи до греха. А вот то, что полы не мыты, пыль на шкафу – это меня не устраивает. Если французский учишь, значит, грамотная. Придешь позже, записывать станем, чем меня кормить и что делать дальше. А сейчас или сама, или кого пошли. Мне Емельян нужен, – сказал я и пошел к выходу.

Остановился у двери и осмотрел створку. В принципе, починить можно, петлю одну поменять да доску, что рассохлась, сменить. Только что-то мне подсказывает, что строительный магазин отсюда слишком далеко, как бы расстояние вышло не длинною в сто семьдесят лет. Хотя… что-то мне говорили про мастерскую, ну и кузнец же должен быть.

Вышел на крыльцо… Ох! Грязюка! Снег, замешанный на черной как смоль земле, да еще и на навозе. Только от дома к бане и еще чуть дальше вычищено. Когда с бандитами разбирался, и не видел всего этого безобразия. Впрочем, ночь была, да я на это и не смотрел, другие задачи стояли.

Перемещаться, чтобы не утонуть в грязи, можно было только по выложенным мосткам. Вот я не понимаю, положить дорожки – это менее энергоемко, чем вычистить снег и убрать навоз? Или я не прав, и грязь все равно будет,? Но снег с навозом убирать нужно.

– Ты куда? – спросил я Саломею, как раз выбежавшую из дома.

– Так, барин, ты же сам просил известить Емельяна Даниловича, – отвечала девчушка.

Я не стал одергивать. Прасковья, себе на уме, нашла кого послать. Формально выполнила мою просьбу, нет, мою волю. Хотя дедовщину эту я бы прекратил. После того, как я заметил сходство Саломеи с фотокарточкой из будущего, я проникся интересом к девчонке.

Все же, оглядев ещё раз мостки, я решился пройтись по своим владениям. Справа баня, слева домик небольшой, кирпичный. Это дом для гостей. Дальше небольшое пространство с голыми кустами и высаженными в ряд деревьями. Опачки! Статуи, сразу три рядом стоят, рядом беседка, красивая, белая, с колоннами. А дальше, метрах в двухстах, справа от парковой зоны, большое здание, деревянное, одноэтажное, а еще с пристройками и с водным колесом. Присмотрелся и определил контуры небольшой оледеневшей речушки.

Прошел чуть вперед и увидел слева несколько зданий, с другого окончания парка. Оттуда чуть слышно доносились голоса, а дальше был загон, где на веревке по кругу гоняли молодого жеребца, насколько я понимаю в конях, весьма хорошего и дорогого.

Через минут пятнадцать такой прогулки по мосткам я увидел сани и мощного коня, который их тащил. Емельян, выходит, прибыл. Достаточно быстро, из чего я сделал вывод, что приказчик живет рядом.

– Барин, Алексей Петрович, надежа наша, ты бы дома еще отлежался, – не успев доехать, уже советы раздавал Емельян.

– В дом! – решительно сказал я и сам направился к входной двери в в дом.

Почему-то нервировала шуба управляющего, а вместе с ней и он сам. Я в мехах не силен, но похоже, что это лиса, да с огромным до неприличия бобровым воротником. Мех был почти полностью спрятан под нашитую сверху ткань, но торчал красными топорщащимися волосками. Я слышал, что мехом наружу шубы стали носить только на закате империи. До того так только мужичье носило.

Не знаю, сколько стоит эта шуба, но недешево, точно, а еще сани. Ладно они, но и в санях лежали меха, и шапка на Емельяне была бобровая, как у моего деда, вот один в один. И правил этот позер не сам – на козлах сидел какой-то крестьянин.

– Кто здесь барин? – прочистив горло с холода, спросил я, едва Емельян вошел в мой кабинет.

Оказывается, тут и такое помещение есть, как и с десяток иных «барских покоев».

Управляющий вообще не понимает, что приезжать и красоваться передо мной в дорогих одеждах, не снять и не оставить дома часы на серебряной цепочке – нехорошо? У меня же слишком много вопросов возникнет.

А они возникают, ой как возникают! К примеру, разница между теми часами, что я нашел у себя, и теми, что носит управляющий вовсе незаметна. Шуба, опять же.

– Вы тут барин. А кто же? – недоуменно отвечал управляющий.

– Так почему у меня нет такой шубы? Часы у тебя такие же, как и у меня. А у меня денег нет, – добавляя с каждым словом все больше металла в голос, говорил я.

– Так я же говорил вам, барин, долги у нас, только они, гадины, и есть, долги эти, – вжав голову в плечи, отвечал Емельян. – Да и игрок вы, барин, имение заложено, скоро разбирательство будет, еще и отберут.

Вот же человек. Вижу, что боится меня, не играет, искренне трясется, но все равно лжет. И ложь еще более очевидная, чем страх.

– Значит, так… Емельян Данилыч, – я взял управляющего за грудки…

– А-а-а! – услышал я крики за дверью.

Оттолкнув Емельяна, я быстро подошел к двери и резко ее открыл. Две валькирии сцепились в яростной схватке, в которой выжить должна была только одна. И похоже, что явный аутсайдер совершает сенсацию и точно не проигрывает фавориту схватки. Саломея давала отпор Прасковье. Обе девицы, хотя… одна подросток, а вторую девицей ну никак не поворачивается язык назвать, в общем, эти девушки держались за волосы друг дружки и не сдавались. Мало этого, так Соломея изловчилась как-то разбить нос Параше.

– А ну, угомонились! – гаркнул я.

Амазонки сразу же стали по стойке смирно.

– Что произошло? – задал я вопрос.

– Простите, барин, я же помню, что вы наказывали, – Параша шмыгнула и рукавом вытерла кровь под носом. – Я бегла сказать, что Матвей Иванович прибыли, что его мужики у мастерской придержали и упрашивают не убивать вас. А тут Саломея стоит и зубоскалит на меня.

– И ничего я не зубоскалила, кобыла ты сеновальная, – огрызнулась девочка.

– Ты ополоумела при барине так лаяться, девка? – встрял в разговор управляющий.

– Бегите, барин! – сказала Параша, но было поздно.

– Бабы, вон пошли, курвы! – пробасил некто справа.

Я обернулся. В пяти шагах, у лестницы на второй этаж, стоял мужик. Он был с суровым видом, в собольей, насколько я разбираюсь, шубе, причем мехом как раз наружу, лысоват, но, видно, что стесняется этого, так как остатки волос заглаживает на гладкий лоб. Волосы блестели, будто в солидоле или в жиру, наверное, так и было. Гусиный жир сейчас – главный гель для укладки волос, этой гадостью и мне предлагали «зализаться».

Но Бог с тем, как выглядел Матвей Иванович Картамонов, а никем иным этот пожилой мужик не может быть, важнее, что он держал в руках с кремнёвое ружье, как в фильмах про войну. Какую? Вроде бы, про Крымскую.

– Емелька, а ты чего тут? Пшел вслед за бабами, пес шелудивый, – сказал незваный гость и взвел курок, целясь в меня. – Ну, гад ты неблагодарный. Я же говорил тебе, Лешка, чтобы к Наське ты не совался боле? Мало тебе прошлого раза?

– Погоди, Матвей… – я запнулся, имя как назло помню, а вот отчество запамятовал.

Вот только мужик явно уже сказал все, что хотел, и разводить базар больше не собирался.

– Бух! – прогремел выстрел.