Текст книги "Тайна темной комнаты"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– К сожалению, есть вещи, не предназначенные для непосвященных! – проговорил Гага снисходительно.

Игнатий Михайлович, уже протянувший было руку к журналу, чтобы поставить пару, испуганно отдернул руку и посмотрел на Гагу.

– Ты что – сделал какое-то открытие? – спросил Игнатий Михайлович.

– Ну, открытие не открытие… – скромно проговорил Гага.

– И в какой же области… это «не открытие»? Секрет?

– Во-первых, – секрет! – строго выговорил Гага. – Ну, во-вторых, эта область в науке точно не обозначена. Может быть – она слегка граничит со спелеологией, может быть – весьма относительно – с географией. Наверняка – с астрономией. Возможно, математические парадоксы там тоже присутствуют! – словно сжалившись над математиком Игнатием Михайловичем, добавил Гага.

– А с физкультурой – связано? – пробасил наш двоечник Маслекин.

– Без физкультуры открытия бы не произошло, – глянув в сторону Маслекина, ответил Гага.

– Ну – ты просто какой-то Леонардо да Винчи! – проговорил Игнатий Михайлович, – Может быть, и я заодно с тобой в историю попаду? Как учитель, не раскусивший вовремя гения и отвлекающий его от великих открытий приготовлением каких-то уроков?

– Вашей вины тут нет! – снисходительно проговорил Гага. – Вы же не можете всех видеть насквозь! У вас вон ведь сколько учеников – каждого вы не можете понять, это ясно!

– Ну спасибо, успокоил! – сказал Игнатий Михайлович. – Тогда я, быть может, все-таки поставлю тебе двойку?

– Разумеется! – проговорил Гага. – Думаю – это ваше право. Даже обязанность! – строго добавил он.

– Ну, хорошо, – Игнатий Михайлович вывел в журнале двойку.

Прозвенел звонок. На перемене Гага держал себя, как король в изгнании, – скромно, но с достоинством.

– Не будем осуждать недальновидных людей, – снисходительно говорил он. – Откуда же догадаться Игнатию Михайловичу (Гага держался настолько солидно, что даже называл Игнатия Михайловича по имени-отчеству, не просто Иг, как все мы), с открытием какого масштаба он имеет дело?

– Вообще – чего ты развыступался-то? – с досадой проговорил я, но нас уже окружили одноклассники.

– Ну, может быть, нам-то ты скажешь, что вы открыли? – спросил Боря Долгов, наш классный вундеркинд и отличник, чья слава, после выступления Гаги, явно зашаталась.

– В учебниках про это нет, – усмехнулся Гага. – А тебя ведь интересует лишь то, что написано в учебниках?

– Ну почему же? – обиделся Долгов. – Мы на каникулах с отцом знаешь какое путешествие совершили? Ни в одном учебнике про такое не прочтешь и даже, я думаю, ни в одной книге!

– Да что интересного можно открыть в нашито дни? – пробасил Маслекин.

– Значит – ничто не интересует тебя? – спросил Гага.

– Почему же – ничего? – проговорил Маслекин. – Джинсы интересуют, как у Пеки, кассетный магнитофон, как у Тохи. Если пары исправлю – батя обещал.

– Но где же вы… открытие-то свое сделали? – продолжал цепляться умный Долгов. – Ведь вы, вроде, не уезжали никуда, тут были… значит – какой-то близкий предмет? Помню – мне отец говорил, что дом наш еще при Елизавете Петровне построен, в восемнадцатом веке. Видимо – что-то, связанное с историей нашего дома?

Мы вздрогнули. Не зря Долгов отличник – здорово сечет!

– Да что интересного-то могло быть в ту глухомань, при Елизавете этой? – усмехнулся сверхумный Маслекин. – Джинсов не было тогда приличных, «кассетников» тоже. Рок-ансамблей и тех не было. Не пойму – чем нормальные парни занимались тогда?

– Видимо – со скуки умирали! – усмехнулся Долгов.

– Ну и что же мы, по-твоему, открыли с тобой? – по пути из школы домой спрашивал я у Гаги.

– Другое измерение, только и всего, – ответил Гага.

– Ну и что это дает?

– Да так, ничего особенного, – усмехнулся Гага. – Просто самая дальняя галактика, которую еле-еле в радиотелескоп мы различаем, по этому четвертому измерению свободно может в этой комнате оказаться!

– Но… как же так?

– Здравый смысл тут бессилен! – проговорил Гага. – И прошу тебя – о здравом смысле забудь, если хоть частично хочешь вообразить открытие какого масштаба сделали мы с тобой!

– Что-то я устал сегодня! – проговорил я. – Пойду, прилягу немного. Салют!

– Ну что ж – отдохни, бедняжка! – насмешливо проговорил Гага и ушел.

Войдя в класс на следующий день, я сразу же заметил, что Гаги нет. Сердце как-то булькнуло, застучало.

– Где дружок-то твой? Все открытия делает? – подошел к нашей парте Маслекин.

– Нет, серьезно, – что с ним? – глядя на часы, спросил Долгов.

– Да проспал, наверно! – беспечно ответил я. – Вчера до часа ночи приемник паяли!

– Интуиция мне подсказывает, что он вообще не придет, – почему-то шепотом проговорил Долгов.

– Почему это? – спросил я.

– Извини – но по вашим лицам давно было видно, что вы что-то серьезное затеяли! Может – вообще самое серьезное из всего, что вам в жизни предстоит сделать, – сказал Долгов. – Но вот что вы с друзьями не делитесь – это плохо!

– Да чем делиться-то? – сказал я.

– Ну-ну! – злобно проговорил Долгов. – Давайте-давайте! То-то, я гляжу, вас пятьдесят процентов уже осталось!

– Что значит – пятьдесят процентов? – заорал я. – Ты соображаешь, что ты говоришь – «пятьдесят процентов»?! Говорю тебе: проспал Гага, сейчас придет. Да и сам подумай трезво: ну что может произойти в наши дни? Холеры в наши дни уже нет! Даже дорогу по пути в школу не переходим. Так что оставь свои шуточки при себе! Все в полном порядке у нас!

– Поэтому ты так раскричался, – проницательно усмехнулся Долгов.

– С ума сходят люди! – умудренно проговорил Маслекин. – Вместо того чтобы джинсы себе приличные раздобыть – исчезают куда-то, а тут волнуйся за них!

– Ты, что ли, волнуешься?! – закричал я. – Да тебе хоть… луна с неба исчезнет – ты не почешешься! Ведь тебе ничего не нужно, кроме кассетника! А что такое электрон – знаешь?!

– Знаю, ясное дело! – зевнул Маслекин.

– Никто этого не знает. Никто – ясно тебе?

– И… Игнатий Михайлович? – потрясенно проговорил Маслекин.

– И он не знает – представь себе!.. А что такое – бесконечность?

– Это… новая дискотека такая? – проговорил Маслекин.

– Дискотека! – проговорил я. – Бесконечность… это то, над чем самые великие люди головы ломали! Ведь должна же Вселенная кончаться где-то?

– Должна, – согласился Маслекин.

– Но за этим концом, за этой стенкой… что?

– Не знаю…

– Вот именно! Если б ты знал – то давно уже президентом Академии бы стал! Ну… видимо, за стенкой этой – еще что-то?

– Видимо, – кивнул Маслекин.

– А за этим «чем-то» – что-то еще? Маслекин кивнул.

– Ну и как же все это кончается? – проговорил я. – Не думал?

Маслекин медленно покачал головой.

– Так что, – проговорил вдруг он, – Гага в бесконечность, что ли, ушел?

Все оцепенели вокруг. Правильно говорят: «Устами младенцев глаголет истина». Раздался звонок.

– А где Смирнов? – оглядывая класс, спросил Игнатий Михайлович.

– Он отсутствует! – опередив дежурного, вскочил я. – Он, наверное, заболел! Можно мне навестить его?

– Что… прямо сейчас? – Игнатий Михайлович изумленно посмотрел на меня, и мой вид его, вероятно, напугал. – А что с ним?

– Он в бесконечность упал! – пробасил Маслекин, пытаясь всех рассмешить или хотя бы поднять настроение.

– Он дома сейчас? – спросил Игнатий Михайлович.

– Да, – сказал я, всей душой надеясь, что это именно так.

– Ну иди, – сказал Игнатий Михайлович.

Я выскочил из класса. На широкой мраморной лестнице чуть было не столкнулся с директором – он испуганно отстранился и посмотрел на меня с удивлением. «Рухнула моя школьная карьера!» – мелькнула мысль.

Я вбежал в наш двор, глянул на стекло темной комнаты (оно красиво отражало белое облачко), поднялся по Гагиной лестнице, походил, остывая, по площадке… Если все в порядке – тьфу-тьфу! – нечего своим видом сеять панику! Осторожно позвонил. Раздалось бряканье замков – и по лицу Гагиного отца я сразу понял, что худшие предположения подтверждаются.

– Нет? – сразу спросил отец и тут же махнул рукой. – Ну, ясное дело.

Мы вошли в их комнату. Мать, подняв голову, поздоровалась со мной.

– Ты в школу заходил? – спросила мама. Я кивнул.

– Да ты соображай хоть, что спрашиваешь! – закричал Гагин отец. – Ведь крюк-то не поднят на двери – как он мог в школу уйти, если крюк на двери не поднят? Может – и не впускала ты его вчера вечером?

– Да что я – ненормальная, что ли? – закричала Гагина мать. – Спала уже, услышала звонок, пошла, подняла крюк, впустила его. И снова крюк опустила.

«Что они говорят? – подумал я. – У них сын пропал – а они повторяют – крюк, крюк!»

– Так, значит… он в квартире где-то сейчас? – подсказал я.

Мать вздрогнула. Отец гневно отмахнулся рукой.

– Где в квартире-то? Скажи лучше – что не впускала его вчера, не удосужился появиться твой сынок! А теперь выгораживаешь его, – а зачем? – Отец, в основном, нападал на мать, я как-то оказывался тут ни при чем.

– Да впускала я его!

– Прекрати! – отец грохнул по столу. «Да-а, понимаю теперь, почему Гага так в темную комнату стремился!» – подумал я.

– Вот вы говорите – крюк, – осенило вдруг меня. – А как же сосед ваш, кочегар, к себе попадал, когда поздно приходил?

– А уж это не наше дело! – ответила мать. – Мы закрывали дверь на крюк и ложились спать! Как он там попадал – не наше дело.

– Так, выходит, еще какой-то вход в вашу квартиру имеется?

Отец и мать Гаги испуганно застыли. Чувствовалось, мысль о том, что как-то можно пробраться в квартиру, пугала их гораздо сильнее, чем исчезновение сына.

– Так где ж ход-то? – засуетилась мать. – В кочегаровой комнате, что ли?

– Ну да! – сказал отец. – Видно, из кочегарки есть ход прямо в комнату его. Мы-то спокойно думали себе, что он в кочегарке ночует каждый раз, а он преспокойно к себе в комнату пробирался!

– Но ведь – к себе же! – робко проговорил я.

– Так у нас же общая квартира! – грозно проговорила мать. – Если он сам тайком приходил – значит и дружков каких угодно мог приводить!

До них пока что не доходила мысль, что их сын мог уйти этим ходом, их целиком занимало то, что кто-то мог войти в их квартиру.

– Жаль, что кочегар этот непонятный комнату свою запер, а то поглядели бы мы, что это за ход! – с угрозой проговорил отец. – Да и не одни – а с милицией да с понятыми! – добавил он.

«Ну и люди! – подумал я. – Совсем уже забыли о том, что их сын исчез!»

– Да не закрыта вовсе комната его, – буркнул я, пытаясь дать им понять, куда исчез их Гага, но они коршунами впились в меня.

– А ты откуда знаешь?! – хором проговорили они. – Сам, стало быть, через лазейку к нам в квартиру проникал? Говори! – они схватили меня за оба плеча.

– Нет, через «лазейку» в квартиру не проникал! – пытаясь усмехнуться, выговорил я. – Но вот через квартиру в «лазейку» пытался проникнуть.

– А! – отец отмахнулся от моих слов, как от бессмысленной болтовни. – Надо квартироуполномоченного вызвать да заколотить лазейку эту, да запечатать! Чтоб никому неповадно было ходом этим пользоваться!

– Так там же… Гага! – выговорил я. – Как же он вернется?

– В дверь пусть позвонит, как все люди! – сказала мамаша. – А лазейками только воры пользуются… с которыми он, видно, и связался! – она почему-то злобно глядела на меня.

Дальше спорить с ними было бесполезно.

– Так что в школе сказать – где Смирнов? – спросил я.

– Скажи – из дома убежал, вот где! – выкрикнул отец.

– А можно мне посмотреть, куда ход из комнаты кочегара ведет? – спросил я, совершенно уже не надеясь на разрешение.

– Нет уж – про лазейку эту забудь! – проговорила Гагина мать. – Сегодня же заколотим ее – да так, что никакому взломщику будет не пройти!

– И тем более – вашему сыну! – со слезами на глазах выкрикнул я и вышел из комнаты. Сначала я автоматически пошел к выходу из квартиры, но потом вдруг остановился и бесшумно, на цыпочках, пошел по коридору к комнате кочегара.

Я вошел туда и остановился перед распахнутой дверью в темную комнату. «Так. Кое-что понятно! – подумал я. – Не доказано еще – имеется ли в темной комнате выход в другие галактики, но что она тайной лестницей соединяется с подвалом – это теперь понятно. Так что Гага, вернее всего, не в другом измерении и не в другом времени пребывает, а просто заблудился в подвале. Тоже – не такая уж радостная мысль, но все же лучше в подвале заблудиться, чем в Бесконечности!»

И я вошел в темную комнату уже довольно бодро, долго и медленно ходил там, вытянув руки, нашаривая ногой путь перед собой, и вот – мне казалось, что я ушел уже далеко, когда нога моя вдруг оступилась, голова встряхнулась, зубы лязгнули… Так… Действительно – углубление в полу! Сердце заколотилось: первая ступенька! Стоя на ней одной ногой, другой я нащупывал углубление еще ниже – вторую ступеньку… Она оказалась немножко не там, где я ожидал, – лестница уходила вниз и закручивалась: была винтовой. Я спустился на вторую ступеньку, на третью. Сердце стучало в горле. Я спускался в сырость и в холод… в подвал или куда-то в новую неизвестность? Как я уже, кажется, говорил, время в темноте изменяется. Сколько я спускался по этой лестнице? Не знаю. Она оказалась – очень долгой. Наконец, я вступил на ровный – теперь уже каменный, пол. Ура! Лестница, хоть и невидимая, была! Самая большая радость, когда что-то возникает вдруг в твоей голове, поначалу кажется дикостью, а потом вдруг подтверждается! Я теперь понимал, какое ликованье испытывает ученый, когда – один на всем свете! – вдруг представляет что-то, а потом это что-то находит, именно такое, как представлял! Вроде бы я придумал эту лестницу из головы – и вот она, хоть и невидимая, обнаружилась в полной тьме!

Я шел вперед по коридору. Коридор этот, как я чувствовал по запаху, – был уже знакомый, почти домашний, тот самый, что вел от кочегарки к темному залу. Мне казалось, что я шел быстро и небрежно, почти не протягивая руки вперед – ну что может быть неприятного в этом коридоре, можно сказать, уже родном?

А вот и родная бездна: повеяло оттуда холодом, волосы зашевелились. Взял я фонарик в зубы, повис на руках, ногами вниз. Тогда-то мы хоть с веревки прыгали – все-таки не так высоко! Ну что ж: хочешь не хочешь, а прыгать надо! Я разжал пальцы – уже больно было висеть, и – полетел вниз – волосы развевались! Сжался заранее от холода – приготовился плюхнуться в воду, но вместо того трахнулся вдруг ступнями о каменный пол! Весь скелет перетряхнуло.

«Да! – подумал я, когда мозги снова работать стали. – Что-то новенькое уже! Другая геологическая эпоха тут наступила – и я это открыл! Большой успех юного ученого!» – Я стал от радости хохотать, со всех сторон гулкое эхо пришло: значит, не бесконечный этот зал, имеет стены! Это еще больше приободрило меня! Пошел вперед. Приятно: твердый камень под ногами, иногда блеснет лужица в свете фонарика. Потом увидел перед собой круглую колонну, долго смотрел на нее, потом понял: та самая труба, с крышкой-люком наверху, стоя на котором, мы от плавания отдыхали!

Дальше двинулся – пешком идти гораздо быстрее оказалось, чем плыть, – вот и стена передо мной появилась. Поискал фонариком и нашел: ступеньки, которые мы тогда в стене проделали – вот же они: все знакомое и родное!

Но где же Гага тут? Куда исчез?

– Гага! Иди сюда-а! – завопил.

Только эхо – и то далеко не сразу – ответило мне.

Куда же запропастился он? Тут вроде и заблудиться-то негде!

Полез по рейкам наверх – все привычно уже!

Взобрался, передохнул.

Дальше коридор пошел, слегка поднимающийся, тоже уже знакомый, со знакомым запахом: холодом пахнет, запустеньем, пылью. И как и помнил я, за поворотом свет показался: темный прямоугольник, обведенный лучистой щелью… дверь! Добежал до нее, толкнул – она со скрипом открылась! Все как и в прошлый раз – даже неинтересно! Над дверью высокая крепостная стена нависает, впереди – узкая полоска песка, ивовые кусты у воды. Переплыл воду на плавающем столе – как тогда, когда мы с Гагой сюда пришли… Но где же он? Куда исчез?

Посмотрел я на «окна в землю» – старые оранжереи, на фундамент старого дома, заросший цветами – все так же, как и тогда… Но где сейчас Гага – это загадка! Я пошел дальше, поднялся на небольшую горку – и там трамвайные рельсы увидал: обыкновенный трамвай ходил, номер 11! И, дождавшись обыкновенного этого трамвая, я сел на него – и минут через двадцать входил уже во двор. Гагина мать смотрела в окно на меня – и по ее неподвижному лицу я узнал, что ничего не изменилось. Я пошел к себе домой, в прихожей посмотрел в зеркало – и ахнул!

Вот, оказывается, почему все в трамвае смотрели на меня с таким изумлением! Поседел! Совершенно поседел!.. Потом я провел ладошкой по голове – и поднялось облачко… штукатурка! Вот оно что. «Но где же Гага? – снова подумал я. – Неужели все-таки существует черная дыра, и Гага попал через нее в другую галактику или в другое время? Может быть, он стоит сейчас в нашем дворе – но в другом совсем времени?» Это, видно, была последняя моя мысль перед сном, потому что сон был продолжением. Я снова увидел себя в подвальном коридоре, у лестницы, поднимающейся в темную комнату. Я нерешительно постоял возле этой лестницы, поднимающейся в темноту, и наступил на первую ступеньку, потом на вторую. Пламя свечи, которую я держал почему-то в руке, колыхнулось и пригнулось ко мне. Я заслонил свечу рукой – рука стала красная, почти прозрачная, и пошел выше. Было очень страшно, но слегка успокаивала мысль, что это все-таки сон, и в крайнем случае – можно проснуться!

Ступеньки шли все выше, и вдруг голова моя оказалась в комнате, ярко освещенной луной. Вот она, наконец-то, эта комната, наконец-то я ясно ее вижу – хотя и во сне. Я поднялся, сделал по комнате шаг, и тут снова, как и в первый раз, что-то мелькнуло в моем сознании: погасло, и тут же торопливо снова зажглось – словно приговаривая: ничего! Ничего! Ничего не было – все в порядке!

Так бывает иногда в деревенских кинотеатрах, когда кончается одна часть фильма, и механик не успевает быстро и незаметно включить другую. Но вот идет следующая часть, – но что-то изменилось. Я поглядел на небо и вздрогнул – луна на небе была другой! Когда я только вошел сюда, она была обращена серпом вправо – как дужка в букве Р, что означало (я прочел об этом в одном журнале), что луна увеличивается, растет, приближается к полнолунию. Сейчас – стоило мне сделать шаг в темной комнате – и серп луны был уже направлен влево, как у буквы С – луна Сходит. Я сделал шаг назад – и полукруг луны прыгнул вправо, как флюгер, сделал шаг вперед – и полукруг луны скакнул влево. Так вот то место, где время меняется скачком. Интересно – на сколько оно меняется?

На месяц – раз поворачивается месяц на небе в другую сторону? Или – на сколько? Я несколько раз шагал вперед-назад – серп луны «мигал» туда-сюда. Наконец, я решительно шагнул вперед и подошел к окну. Пейзаж за окном был абсолютно мне незнаком! Стены, замыкающей наш маленький уютный двор, сейчас не было – ровное поле, заросшее травой, шло до горизонта. На горизонте через равные промежутки стояли вертикальные высокие сооружения, покрытые чем-то блестящим, но без окон. С колотящимся сердцем я подошел к окну. Я постоял у стекла, потом толкнул двумя руками две половины – и окно со скрипом открылось. Дышать, к счастью, было можно – значит, воздух в то время (через сто лет? Через тысячу?) будет таким же. Уже хорошо! Я посмотрел, высунувшись из окна вниз, во двор, – трава была высокая и нигде не помятая: давно уже никто не проходил по нашему двору! Что же произошло? Под самым окном была привинчена каменная доска, и какие-то буквы, наполовину стершиеся, были на ней. Свесив голову, я стал разбирать надписи на этой доске. Но вниз головой читать буквы было трудно – кровь прилила к глазам – зачем нужны такие подробности во сне – не понимаю!

«В этом доме жил…»

Сердце у меня снова заколотилось. Кто же, интересно, успел после нас в этом доме пожить? И такое печальное, если вдуматься, слово «жил».

«В этом доме жил и работал…»

Как это он работал, не выходя из дома?

«В этом доме жил и работал великий… ученый…»

Ого!

«В этом доме жил и работал великий ученый Мосолов».

Это же я, великий ученый, жил и работал здесь! Я наклонился еще ниже, почти вывалился из окна:

«1970-…»

Изо всех сил, резко, я рванулся назад, чтобы не видеть второй цифры, за тире. Но все-таки я успел увидеть ее! В ту же секунду я оказался у себя в комнате, сидел на тахте, вытирая с лица и шеи пот. Ну и сон! Замечательно. Спасибо. Мало кому удается заранее увидеть свою вторую цифру – а мне удалось. Спасибо темной комнате за это. Благодарю!

…Я нервно ходил по квартире, время от времени пытаясь успокоиться, говоря: «Ну это же так! Ерундиссима! Сон!» Но тут же волнение снова находило на меня: «Ничего себе – сон!»

Чтобы как-то все-таки успокоиться, я огляделся, тихо прикрыв дверь, спустился во двор. Я ходил по двору из угла в угол – как приятно все-таки видеть его хоть и в неказистом виде, но в привычном. И никакой доски, к счастью, на нем не висит, и никакой великий ученый, к счастью, не проживает! Иногда я поглядывал, отрывисто и невнимательно – страшно было внимательно глядеть – на окно темной комнаты. Но сейчас оно ничем не выделялось – темными комнатами сейчас были все.

Потом я глянул, быстро отдернул голову: «Нет-нет. Ничего не видал. Ничего!» – потом, не сдержавшись, снова поднял глаза: за стеклом темной комнаты горел огонек – разгорелся, покачался, потом согнулся набок и погас. Та-ак! Замечательно. Новые дела! Значит, успокоительные мои мысли насчет того, что, мол, самая обыкновенная комната, ничего таинственного в ней не происходит, снова рухнули! Лезть туда снизу, через подвал? Нет уж, увольте!

Я вошел на Гагину лестницу, поднялся на чердак, с чердака на крышу. Наша веревка была обмотана вокруг трубы, намокла, загрязнилась. Когда я ее нервно сжал в кулаке, темная вода потекла по запястью. Я обвязал веревку вокруг живота, затянул так, что не вздохнуть. Всю длину веревки намотал между локтем и кулаком (никто сейчас меня не страховал – Гаги ведь не было). Сначала я встал на краю крыши на колени, потом, держа веревку натянутой, стал опускать ноги с крыши. Я повисел на вытянутой веревке, потом смотал с локтя первый круг, упал на метр вниз, веревка выдержала. Потом смотал с локтя еще круг – и еще приблизился к асфальту на метр (таких метров оставалось до асфальта слишком много!). Когда я опускался вниз – вернее, падал на длину очередного мотка, в животе у меня то ли от страха, то ли от сотрясения громко булькало – наверно, весь дом должен был слышать это бульканье и в испуге проснуться! Я поднял лицо вверх, чтобы увидеть, на много ли спустился? Несколько холодных капель шлепнуло в лоб. Так – начался дождь – значит железо на подоконнике будет мокрым – этого еще не хватало. Как и в первый раз, я, болтаясь на веревке, то раскачивался, то крутился волчком, и прекратить этот процесс было невозможно. Я оказался напротив окна четвертого этажа. Кошка – та самая – черная с белой головой, сидела среди цветов и, не мигая, важно смотрела на меня. Потом усы ее шевельнулись – она вроде бы усмехнулась. Ее презрительный взгляд явно говорил: «Это днем вы думаете, что вы главные, но по ночам-то ясно, что главные – мы». Я, сматывая веревку с локтя, как можно скорей опустился ниже. Я уже мог носком ботинка достать до подоконника темной комнаты – раскачавшись еще сильнее, я встал на подоконник, уцепился за раму. Наконец-то я могу как следует заглянуть в темную комнату! Я начал пристально вглядываться в темноту – и в то же мгновение чье-то белое, искаженное лицо прильнуло к стеклу изнутри! Не знаю – на сколько я потерял сознание, но когда я очнулся, веревку я крепко держал, но зато раскачивался, как маятник! Я наступил, наконец, на подоконник темной комнаты, поскользнулся, и, падая вперед, надавил ладошкой на раму. Половинки окна разошлись, и я упал внутрь. И сразу же чьи-то руки крепко схватили меня. Я отключился.

Я очнулся, оттого что кто-то сильно меня тряс.

«Не буду открывать глаза. Ни за что не открою», – думал я. Но потом в движениях этих рук мне почудилось что-то знакомое. Я открыл глаза – надо мною стоял на коленях Гага.

– Ты? – радостно проговорил я.

– А кто же еще может тут быть? – проговорил Гага хмуро. – Не знаешь, кто тут вход в мою квартиру замуровал? Вот, приходится теперь всю ночь здесь сидеть!

– Не знаю… ЖЭК, наверное, дверь заделал! Сказать, что вход замуровали Гагины родители, я не решился.

Я был в темной комнате, но сейчас было как-то не до нее – я смотрел на Гагу.

– Ты где пропадал? В другой галактике?

– Да в общем-то повидал кое-что! – уклончиво проговорил Гага. Отвратительная привычка у него – уклончиво говорить! – И тут: возвращаюсь, можно сказать, подуставший – и какие-то умники замуровали меня! Не ты это догадался, случайно?

– Нет, – только ответил я. Не хотелось мне подробно рассказывать мои переживания – больно уж высокомерно он держался!

– Сейчас, я полагаю, не стоит дверь крушить – весь дом разбудим! – проговорил Гага.

– Я тоже так думаю, – холодно проговорил я.

– Тогда что же… глубокий сон? – предложил Гага.

– Пожалуй, – холодно сказал я. Мы улеглись прямо на полу.

– А я тут поседел из-за тебя… правда, временно, – не удержавшись, все-таки проговорил я.

– Когда это? – недоверчиво проговорил Гага.

– Когда в подвале тебя искал: в кочегарке, в коридоре и большом зале.

– А! Так ты по старому маршруту только прошел! – небрежно проговорил Гага.

Больше я ничего не говорил. Ну и тип! Бросаешься его искать, ничего не боишься, – а он презрительно усмехается: не там, видите ли, его искали! С удовольствием покинул бы эту затхлую комнату, оставив неутомимого исследователя подвалов отдыхать в одиночестве! Мы задремали на полу, в разных углах. Даже если во сне наши ноги соприкасались – я тут же торопливо отдергивал свою ногу! Утомление последних дней все же сказалось: мы крепко заснули. Когда я проснулся – было так же темно. Я поглядел на светящиеся часы – и волосы у меня на голове зашевелились: одиннадцать часов утра, – а тут тьма! Видно, этот безумец прав – тут действительно другое время! Потом я услышал, как он просыпается – чмокает губами, вздыхает, – но разговаривать с ним я не стал. Хрустя суставами, Гага поднялся, пошел по комнате – потом послышалось какое-то шуршанье, легкий звон – и в комнату хлынул ослепительно яркий свет!

– Что это? – проговорил я.

– Солнце! – насмешливо проговорил Гага.

– А… почему не было его?

– Шторы! – усмехнулся Гага.

На все еще дрожащих ногах я подошел, потрогал шторы – никогда не видал таких – толстые, плотные, они словно специально были сделаны так, чтобы ни капли света не просачивалось в комнату.

– Да… интересно! – сказал я, ощупывая их. – Похоже… на толстое одеяло. Кому же так нужно было – чтобы свет сюда не проходил?

Гага пожал плечами.

– И все-таки непонятно мне, – сказал я. – Кто эту комнату замуровал и зачем? Что-то, видно, плохое с ней связано! Странно только, что никто из живущих в доме не помнит ничего.

– Видно, что-то произошло… когда еще другие люди тут жили, – сказал Гага.

– Думаю – надо эту комнату осмотреть. Что-то в ней не то!

Долго мы осматривали комнату: поднимали отставшие паркетины, заглядывали за отвисшие отсыревшие обои. Перелистывали ставший грязным календарь, с верхним листком на нем: «12 марта 1942 года» – вот с какого времени, оказывается, никто тут не бывал! Часа приблизительно через два я догадался открыть чугунную дверцу кафельной печки в углу – на дверце была выпуклая надпись: «Череповъ и K°. Железные и кафельные печи». Из открытой дверцы на железный лист перед печкой посыпались осколки битого кирпича – вся «пасть» печи была почему-то набита осколками кирпича. Мы стали быстро выгребать кирпичные осколки – и увидели наклонно стоящий в печи шершавый ржавый цилиндр. Мы долго неподвижно смотрели на него.

– Бомба! – проговорил, наконец, Гага.

– Ну – молодцы вы! – сказал нам потом наш участковый милиционер (после того как бомбу из дымохода вытащили и все снова вернулись в дом). – Если бы вы не обнаружили ее – могла бы рвануть: может, через сто лет, а может, через неделю.

– А может, и никогда! – проговорил Гага (он явно завидовал мне – ведь это я догадался осмотреть комнату).

– Ну, на это надеяться глупо! – строго сказал участковый. – Бомба – это вам не шуточки! Вы не видели, конечно, – а я повидал! По тысяче бомб в день на город падало, и только очень редкие не разрывались, как эта.

– А почему те жильцы не сообщили про нее? – спросил Гага.

– Этого мы не узнаем уже. Не успели, наверное. Быстро заперли дверь туда, мебелью задвинули, чтобы никто не мог войти – и быстро ушли. Так эта комната с той поры и простояла, с мрачной тайной своей.

– А почему она темная была? – спросил я. – Почему так надо было, чтоб ни один луч света в нее не проникал?

– Да наоборот все! – усмехнулся участковый. – Делалось, чтобы из комнаты свет не выходил! Светомаскировкой это называлось… От вражеских самолетов.

– Ясно теперь! – сказали мы вместе.

– В известном смысле ты прав, – говорил я Гаге, когда мы выходили во двор. – Действительно: в комнате этой в другое время попадаешь – примерно на сорок лет назад. Так что где-то ты прав.

– Ну – спасибо и на этом! – улыбнулся Гага.

КОНЕЦ