Текст книги ""Баламуты" (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Ой, люди, ратуйте, он его сейчас насмерть убьет.

Из дома выскочила Катерина, Пашкина жена, и заорала на мужиков:

– Что ж вы сидите? Отнимите у него топор.

– Да он понарошку, – усмехнулся пожилой, но сильный и жилис╛тый, как рабочий конь, Ребров. – Толяя попугать хочет, чтоб двор не баламутил.

А Толик зайцем петлял по двору, и ему было не до смеха. Страх перед топором заставлял его проделывать замысловатые зигзаги, чтобы сохранить безопасную дистанцию. Он был проворнее, но ему приходилось нырять под бельевые веревки, а низкорослый Пашка, хотя и с залитыми глазами, бежал не менее резво, потому что почти не касался веревок. Свое спасение Качко видел в подъезде своего дома, но Пашка все время отрезал ему дорогу в ту сторону.

Закружив Пашку, Толик, наконец, отор╛вался от него, влетел в подъезд и, захлопнув двери, уцепился обе╛ими руками за ручку, подперев для верности дверь ногой. Пашка, как бежал, сходу запустил топором в захлопнувшуюся дверь. Топор деревян╛но громыхнул обухом по доске и мирно дворовой собакой улегся у дверей, уже не страшный.

И тут мужики скрутили Пашку, не дав ему снова взяться за топор.

Пашка вырывался, поливал всех матюгами и обещал кучу страшных неприятностей, если его не выпустят, но его держали крепко за вывернутые руки и отпускать не собирались.

– Врешь, у нас не вырвешься! – удовлетворенно проговорил бывший стрелок охраны Кисляков и в подтверждение своих слов завел заломлен╛ную руку к лопатке.

– Ой, что ж ты, легавый, делаешь? – блатным голосом взвыл Пашка. – Руку, гады, сломали.

– Цыц, придурок, лежи! – шикнул на него Ребров. – А то шею к едрене фене сверну.

Пока мужики держали Пашку, его жена сбегала домой и принесла два длинных ремня для транспортировки мебели, которыми хозяин подра╛батывал иногда трояк-пятерку.

Пашку связали по рукам и ногам, оттащили домой и положили на кровать. Сначала он ругался, скрипел зубами, грозил Катерине, потом просил развязать и плакал, а потом уснул, и храп его слышен был улице.

Кисляков, Ребров и Колька Долженков, возбужденные от возни с Савковым, пошли к столу, где оставили костяшки домино.

– Ну, что? По рваненькому? – предложил Сашка Рябушкин, кото╛рый в усмирении Савкова участия не принимал.

– В самый раз, – согласился Ребров и, заваливаясь на бок, по╛лез в брючный карман за деньгами.

Все кроме Кислякова сдали Реброву по рублю.

– А ты что, не будешь, что ли? – удивился Ребров.

– Денег нет, – ответил Кисляков.

– А когда у тебя были? – сказал Ребров. – Всю жизнь на халяву.

Кисляков надулся и ничего не ответил.

– Вить, сходи-ка! Принеси червивочки. Ты самый молодой, – приказал Ребров, и Витька Хряков, двадцатилетний увалень с растопыренными губами, чуть потоптавшись, пошел в продмаг за вином.

В это время во двор вкатил милицейский фургон. Пока Савков гонялся за инженером, перепуганная Зинка успела позвонить в милицию. Из машины вышел участковый, старший лейтенант Герасименко, старший сержант и рядовой милиционер. Они огляделись и направились к столу.

– Что у вас тут случилось? – спросил Герасименко.

Кисляков раскрыл рот, но Ребров зыркнул на него глазами и сказал, не поворачивая головы:

– Да ничего не случилось. Полный порядок, как у тети Маши.

– У какой тети Маши? – не понял старший сержант.

– У Копровой, что без мужа троих родила.

Сашка Рябушкин и Колька Долженков фыркнули.

– Шутки шутить? Я тебе покажу тетю Машу! – разозлился старший сержант. – Продержу трое суток, маму будешь вспоминать.

– Да что с ним разговаривать? – вмешался его молодой напарник. – Сажай в машину, посмотрим, какой он там будет разговорчивый. Ишь, арапа заправляет, морда уголовная.

Ребров молчал, словно в рот воды набрал, только уши нервно ше╛велились, да спина ниже склонилась, будто в ожидании удара.

– Ладно, я спрашиваю, кто милицию вызывал? – справившись с раздражением, обратился к сидевшим за столом старший сержант.

Зинка затаилась в своей полуподвальной квартире за тюлевыми занавесками и ждала, когда машина уедет. "Черт меня, дуру, дернул вызывать! – изводила себя Зинка. – Пашка, паразит, очухается, да узнает, прибьет тем же топором". Ей казалось, что милиционеры посматривают в ее сторону и невольно отступала от окна в глубь квар╛тиры. Зинку трясло мелкой собачьей дрожью, и она никак не могла ее унять.

Вдруг из подъезда выскочила Юлия Качко, жена Толика.

– Товарищи, – едва сдерживая слезы, заговорила Юлия. – Хорошо, что приехали. Здесь чуть человека, моего мужа, не убили.

– Что ж вы-то молчите? – повернулась она к соседям. – На ваших же глазах.

Колька Долженков скривился, будто в рот ему налили лимонной кислоты.

– Врешь! – сказал Ребров. – Из пустяков милицию только беспо╛коишь. Если уж на то пошло, то Толяй сам его вчера первый отоварил.

– Ладно, разберемся, – остановил его участковый. – Расскажите, как было дело, – повернулся он к Юлии. – Только не волнуйтесь. По порядку.

– Вчера Павел... – начала Юлия, справившись с собой.

– Савков? – уточнил Герасименко.

– Да, Савков.

– У Савкова две судимости, – пояснил участковый милиционер. – И обе за хулиганство.

– Савков избил нашего Кешку, – продолжала Юлия. – Нашел с кем справиться! С шестилетним ребенком. Мой муж не вытерпел и ударил Савкова ... Это было вчера. А сегодня муж пошел в сарай за яблоками, а пьяный Савков бросился на него с топором. Муж успел вскочить в подъезд, и только случайно топор не попал в голову, по╛тому что муж успел захлопнуть дверь.

– И опять врешь, – снова влез неугомонный Ребров, переступая ногой скамейку и поворачиваясь лицом к Герасименко. – Не было у не╛го такого намерения убивать. А с топором бегал, чтобы Тольку по╛стращать.

– Как же вам не стыдно? – заплакала Юлия. – Что вы его выгораживаете?

– Одного поля ягодки, – сказал старший сержант. – По нем, я смотрю, тоже тюрьма плачет.

– Ладно, пошли к Савковым, – предложил участковый.

Милиционеры во главе с Герасименко прошли через двор к дере╛вянному барачному дому.

Показался Витька Хряков. Карманы его были оттопырены, и он шел неловко, как водолаз в полном снаряжении, осторожно придержи╛вая бутылки, чтобы не болтались. Увидев милицейскую машину, Витька встал как вкопанный. Его ждали и поэтому заметили сразу. Долженков стал махать ему рукой, показывая, чтобы он обошел дом кругом. Витька понял и через минуту появился с другой стороны, у самых сараев. Он скользнул в открытый сарай Реброва и вышел налегке, одергивая брюки и поправляя легкую сатиновую куртку.

Жилье Савкова находилось в конце коридора, по обеим сторонам которого теснились двери квартир. Пашкина жена открыла сразу, не успели постучаться. Она уже знала о милиции и теперь моргала подслеповатыми глазами, переводя взгляд с одного милиционера на другого.

– Ну, где твой баламут? – спросил Герасименко, но уже и так было ясно, что "баламут" спит, потому что квартиру сотрясал прямо какой-то нечеловеческий храп.

– Спит он, – умоляюще сказала Катерина.

Герасименко, а за ним старший сержант шагнули из закопченной кухонки в комнату, добрую половину которой занимала печка. Связан╛ный Пашка лежал навзничь на высокой железной кровати с четырьмя металлическими шарами на спинках. Рот его был широко открыт и рабо╛тал как насос, тяжело втягивая воздух и выдыхая его со змеиным присвистом.

С минуту милиция любовалась Пашкой Савковым.

– В дугу, – сказал, наконец, рядовой милиционер.

– Да уж хорош был, если связать пришлось. Кто связал-то? – поинтересовался Герасименко.

– Мужчины со двора, – ответила Катерина, нервно перебирая край цветастой ситцевой кофты.

– Ну что? Забирать? – спросил старший сержант участкового.

– Да черт его знает. Вроде, права не имеем. Спит.

– Федор Степанович, миленький, не забирайте, – загундосила Катерина. – А я ему, паразиту, рожу-то его поганую сама раскровяню. Он же безвредный. Проспится – тише травы будет.

– А похмелится – прибьет кого-нибудь, – в тон Катерине сказал Герасименко и, подумав чуть, решил:

– Ну, вот что, Катерина, сей╛час мы его трогать не будем, пусть спит. А завтра я приду, опрошу свидетелей, да протокол составлю, а потерпевшая сторона заявление напишет. И загремит твой Пашка под фанфары, пойдет опять баланду хлебать.

Катерина всхлипывала и размазывала слезы по щекам.

Участковый Герасименко, а за ним милиционеры пошли к выходу.

Сержант с напарником сели в машину и уехали, а Герасименко напра╛вился к Юлии, которая стояла у своего подъезда, неловко перемина╛ясь с ноги на ногу и поглядывая в сторону барака.

– Почему же вы его не забрали в милицию? – спросила недовольно Юлия. – Или вы забираете только тогда, когда человека убьют?

– Мы не забрали Савкова только потому, что сейчас он реаль╛ной опасности не представляет. Он спит, и к тому же связан, – спокой╛но сказал Герасименко и громче, так чтобы слышно было за столом, добавил:

– Пишите заявление – будем судить.

Потом спросил:

– Ваш муж дома?

Юлия кивнула.

– Я бы хотел с ним поговорить.

Когда они вошли в квартиру, Толик ползал на коленках по по╛лу вместе с Кешкой вокруг железной дороги и гудел вместо паровоза.

– Толя, к нам из милиции, – окликнула мужа Юлия.

Толик увидел участкового, смутился и торопливо встал.

– Проходите в комнату, – пригласила Юлия.

– Спасибо, я ненадолго, – отказался Герасименко и сразу приступил к делу.

– Я уже вашей жене разъяснил, что вы можете подать заявление в милицию, и Савкову дадут как минимум пятнадцать суток, – сказал он, обращаясь к хозяину.

– Вот и пусть посидит, – зло отозвалась Юлия.

– Конечно, стоит. Ему, стервецу, и этого мало. Только, боюсь, здесь не пятнадцатью сутками пахнет. У Савкова две судимости. Так что, вполне могут дать двести шестую статью, часть вторую, ква╛лифицируя его действия, как хулиганские, совершенные лицом, ранее судимым за хулиганство. А это от одного до пяти лет.

Участковый внимательно посмотрел на Юлию, потом на Анатолия. Юлия криво усмехнулась и промолчала.

– Я писать никуда не собираюсь. А с этим гадом и сам справ╛люсь. Пусть еще попробует топор взять, голову проломлю. Вон арма╛туры кругом сколько валяется.

Анатолий выглядел этаким бойцовым петухом, но в нем скорее го╛ворила обида и стыд за то, что пришлось бегать от Савкова.

– А вот этого не надо, – жестко сказал участковый. – За это сами под суд пойдете.

– Вот видите, – всплеснула руками Юлия. – За бандита под суд. Его же чуть не убили, и его же будут судить за то, что он в порядке самообороны ударит вооруженного бандита.

– Ну, уж и бандита, – усмехнулся участковый и, подняв палец, подчеркивая важность своих слов, сказал:

– В порядке не-об-хо-ди-мой самообороны, но не превышая ее. А в это время очень даже просто превысить эту самую самооборону.

И поймав себя на мысли, что говорит о чем-то отвлеченном, а не о том, для чего сюда пришел, Герасименко недовольно нахмурился:

– Давайте-ка не будем перебирать кодекса законов. Давайте посту╛пать так, как требует того гражданская совесть. Зачем вам-то равняться на Савкова? Впрочем, ваше законное право требовать наказания виновного. Пишите заявление, а мы дадим ему законный ход. Я к вам пришел вовсе не для того, чтобы выгораживать Савкова, а чтобы вы были в курсе дела. В общем, смотрите сами.

Участковый козырнул и вышел, чуть не сбив фуражку о низкую притолоку двери, но во время успел удержать ее рукой.

Толик видел в окно, как участковый подошел к доминошному столу и стал что-то выговаривать Реброву. Ребров оправдывался, время от времени прижимая обе руки к груди.

Только Герасименко покинул двор, Ребров поспешил к сараю и через минуту вышел оттуда, что-то дожевывая на ходу. Потом в сарай сходили по очереди Колька Долженков и Сашка Рябушкин. С новой силой загрохотало домино.

– Юль, уже приложились, – поделился Толик своими наблюдениями.

– Долго ли! – пожала плечами Юлия. – Теперь будут приклады╛ваться, пока магазины не закроются. И вдруг заговорила зло, выплескивая разом давно сидевшее в ней мутью раздражение:

– Не двор, а забегаловка какая-то. Ребенка лишний раз выпус╛тить боишься – мат сплошной стоит. А окна хоть не открывай – от сту╛ка домино оглохнешь... Вышла замуж в хоромы.

– Могла б не выходить, – огрызнулся Толик.– На аркане не та╛щили.

– Не тащили. Только золотые горы обещали, а я, дура, уши развесила, – продолжала заводиться Юлия. – Ты посмотри, все твои инсти╛тутские, с кем ты учился, давно с квартирами. У Кузьмина – трехком╛натная, у Савина – двухкомнатная в девятиэтажном даме.

– А у Юрки Левицкого какая? – с иронией спросил Толик.

– А у Юрки Левицкого "Жигули", и гараж во дворе. И уж не беспо╛койся, будет и квартира.

– Ну что вечно одни и те же разговоры заводить? Знаешь же, что я на заводе на очереди стою. В следующем году будут дом сдавать. Мне обещали. И что воду в ступе толочь?

– А то, что все люди, как люди, а мы, как бедные родственники. Потолки нависли, полы провалились. По лестнице идешь – скрипит и ходуном ходит, того и гляди вместе с лестницей загремишь. Одно название, что инженеры.

– При чем тут инженеры?

– Да вот именно, что ни при чем. Вон, Танькина мать – парикмахерша, а отец – шофер. Так давно в кооперативной квартире живут и на своей машине разъезжают.

– Вот и шла бы в парикмахеры, а не в институт, – ехидно сказал Толик.

– Да молодая, дура была,– изводилась Юлия.

– Я смотрю, ты и сейчас не поумнела, – усмехнулся Толик.

– Ох, умник нашелся! – вскипела Юлия и, бросив на мужа през╛рительный взгляд, повернулась и пошла на кухню.

Кешка играл в железную дорогу и не обращал на родителей ни╛какого внимания. Ему даже нравилось, когда они ссорились. Пере╛бранки быстро кончались, и родители начинали целоваться. Тогда он тоже влезал между ними, и на его долю перепадала большая доля ласки от обоих. Они словно чувствовали себя перед ним виноватыми и тискали его, гладили, обнимали.

– Это только слова! – пошел Толик за женой. – Верни все назад, и ты снова будешь поступать в институт... Лично я не променяю свои книги ни на какую машину. Между прочим, если, продать по пя╛терке том, как раз на машину и получиться.

– Можно подумать, что у них книг нет. У Танькиной матери побольше возможностей, чем у тебя.

– Так у нее и книги служат чем-то вроде хрусталя... Ну ладно, хватит злиться-то.

Толик попытался обнять жену за плечи.

– Отстань! – раздраженно передернула плечами Юлия.

Толик вспыхнул и, взяв ключ от сарая, вышел из дома, привычно пригинаясь под притолокой двери.

Во дворе его остановил Ребров и, прищурив оба глаза, спросил:

– На хрена милицию-то вызывал? Ума много?

– А на хрена мне нужно, чтобы всякий придурок перед моим носом топором размахивал? – в тон Реброву ответил Толик. – Вот теперь кайлом помахает, может быть, и поумнеет.

– Посадить хочешь? – с презрением посмотрел на Толика Ребров.

– Там видно будет, – мстительно сказал Толик и пошел к сараю, но, сделав несколько шагов, обернулся и бросил в сторону стола:

– Милицию, между прочим, ни я, ни Юлька не вызывали.

– Как это не вызывали? – изумился Колька Долженков.

– Да вот так, не вызывали и все.

– А откуда ж тогда милиция?

Толик на вопрос Долженкова не прореагировал, будто и не слышал, подошел к сараю и стал возиться с замком. Открыв сарай, он достал инструмент, взял давно приготовлен╛ные квадратики фанеры и стал городить клетку для хомяка, жившего пока в трехлитровой стеклянной банке. Работая, он слышал, как мужики окунались в Ребровский сарай, как ругалась жена Ребро╛ва, Валька, и как Ребров беззлобно отмахивался от жены, словно от на╛зойливой мухи, доводя ее до белого каления.

То ли по причине разговора с милицией, то ли по случаю хоро╛шего куража, по домам разошлись рано. Только Ребров сидел за столом вдвоем с Кисляковым и сводил с ним мелкие счеты. Кисляков был трезв, но по своей природной тупости никак не хотел уступать и цеплялся хуже пьяного за каждое слово. Ребров скрипел зубами, делал страшные глаза, и даже брал Кислякова за грудки, но ударить рука не поднималась. Кисляков это понимал, но ему доставляло удовольствие ощущать себя на грани мордобоя, и он с каким-то садистским наслаждением лез на рожон, подзуживая Реброва. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы Кислякова не увела дочка, вредная и злая как цепной пес, баба, засидевшаяся в девках. А Ребров дол╛го еще сидел в одиночестве, поскрипывая зубами, и пугал тишину бессвязным бормотанием.

Толик Качко вставал обычно в шесть. В выходные – на час позже, но не изменял давно заведенному правилу. Делал небольшую, но изматывающую пробежку по рву, что находился сразу за домами, подни╛маясь и опускаясь по многочисленным веревочкам тропинок, пересекая его вдоль и поперек.

– Можно бегать, – объяснил как-то Сашка Рябушкин. – На рабо╛те ни хрена не делает, на заднице сидит. А тут у станка набьешь╛ся – жрать не хочется, не только козлом прыгать.

После пробежки Толик мылся до пояса холодной водой, потом завтракал и шел на работу.

Воскресенье было исключением, и Качко, пофыркав под умываль╛ником, драил махровым полотенцем кожу, отчего она наливалась кровью, и он становился похожим на клопа, и мурлыкал под нос какой-то модный мотивчик, предвкушая удовольствие посидеть над кляссером и поколдовать над своими марками. Жена уже возилась на кухне, а Кешка еще тихонько посапывал носом в некрепком утреннем сне.

И в это время появились Савковы.

– Вот, привела своего дурака, – волнуясь и пряча неловкость за развязанный тон, сказала Катерина и будто "дураком" поставила стен╛ку между собой и мужем.

– Сайчас оденусь, – буркнул Толик и позвал: – Юль, выйди, тут пришли.

Из кухни вышла Юлия.

– Юленька, Христом Богом прошу, простите моего паразита,– стала причитать Катерина. – Все водка проклятая. Разве трезвый-то стал бы с топором гоняться? Вот сегодня, проспался, да как узнал – сам стал не свой, идем, говорит прощения просить.

"Врет! – подумал Толик. – Сама привела".

Пашка молча томился за Катькиной спиной. Лицо опухло, посерело, а веки тяже╛ло плавали по залитым глазам, отражающим всю гамму человеческих страданий.

– Знаешь что, Катерина! Он не маленький ребенок, и за свои поступки должен отвечать. Пьяный был, не пьяный. В глотку никто насильно не вливал.

– Мама! – позвал Кешка.

– В общем, пусть сам решает как хочет, – махнула рукой Юлия и пошла к сыну. Из комнаты, заправляя на ходу рубашку, вышел Толик.

– Толик, золотце, – кинулась Катька теперь к Толику. – Не подавай в милицию. Его ж, дурака, как пить дать, посадят.

– Во-во, теперь Толик золотце, – усмехнулся Толик. – Моз╛гами шевелить нужно. А то, как что, глаза вылупит и за нож, да за топор. Люди мы, в конце концов, или кто?

– Ну ладно, ладно, кореш, – обиделся Пашка. – Ша! Сказал, не буду – все. Завязано. Век свободы не видать, если брешу.

– Сказал, пить бросит, – то ли перевела, то ли подтвердила довольная Катерина и зашипела рассерженной кошкой: – Ну, смотри, оглоед, если не бросишь – сама заявлю, так и знай. Больше я с тобой, паразитом, мучиться не буду.

Пашка, стиснув зубы, молчал.

– Так что ж, Толенька, простишь, что-ли?

– Можешь не беспокоиться, никуда я заявлять не собираюсь ... А насчет простишь – это дело пятое. Но предупреждаю, Пашка, если ты хоть раз сунешься ко мне, уж я найду как ответить. Что в руках, то и в голове будет. Больше не побегу, будь уверен.

– А ты меня не пугай, я в жизни пуганый, – стал закипать Пашка, но Катька ткнула его в бок и осадила разом:

– А ну-ка смолкни, тварь! Что обещал? А?

Пашка сник.

Савковы ушли, а Юлия возмущенно сказала:

– Вот мерзость! Как шкодить, так герой, а как ответ держать – хвост под лавку. Стоит с невинной мордой. Пить бросит... Зарекалась свинья ...

– Да ну их. Еще из-за Савковых нервы трепать. Давай-ка луч╛ше завтракать, есть хочется.

Вечером Толик с Кешкой возились в сарае. Толик водил резцом по дереву, и под его руками постепенно оживала липовая плошка, которых у него было заготовлено впрок, постепенно превращаясь в еще нечет╛кий лик. Резчицкий инструмент у него был знатный. Полный набор стамесок с лезвиями различных профилей: плоские, косяки, пологие полукруглые, церазики с лезвиями в виде дуги круга, гейсмусы – уг╛ловые стамески, клюкарзы для глубокой резьбы. А кроме того, вся ме╛лочь вроде линеек, угольников, ерунков, струбцин и прочих разме╛точных инструментов, без которых, в общем-то, и не обойтись. Увле╛кался Толик резьбой по дереву давно и дело это любил еще со школы, но времени у него на все не хватало, и часто начатая вещь подолгу валялась незаконченной, но иногда на него словно "находило", и он все дни после работы торчал в сарае или, если это было зимой, рас╛полагался на кухне и резал дерево. Сначала он отдавал предпочтение объемной резьбе, и у него скопилось много разных статуэток и жанро╛вых композиций. Потом перешел на высокорельефную резьбу. Кухня украсилась красивыми тарелками, а зал – масками.

Теперь Толик работал над маской индейца. Он увлеченно колдо╛вал над заготовкой, а Кешка не менее увлеченно забивал молотком гвозди в кусок доски.

В дверях показался Пашка Савков. Глаза его блестели, а морда разгладилась, словно блин на сковородке. Видно было, что он хо╛рошо похмелился и находится в совершенно удовлетворенном расположении духа.

– Столярничаешь? – поинтересовался Пашка.

– Столярничаю, – недружелюбно ответил Толик. – А ты опять выпил?

Пашка обиженно запыхтел и какое-то время сдерживал себя, но вдруг взорвался.

– И что ты Скачков за человек? И что ты всё цепляешься? – заговорил он в растяжку петушиным тенорком, почему-то делая упор на "ч" в слове "что". Глаза его сузились, голова втянулась в плечи, и он весь собрался точно перед прыжком.

– Ну, выпил, выпил. Бутылку портвейного. Гадом буду, – он ногтем большого пальца ковырнул передний зуб, вроде вырвал его, и провел ладонью по горлу. – Так похмелиться надо было? Надо.

– Ты только не ругайся, здесь ребенок, – предупредил Толик.

Савков приложил палец к губам, и заговорил вдруг проникновен╛но:

– Я к тебе, кореш, со всей душой. Только ты непонятный какой-то. Мужики как мужики. И выпьют и поговорят. Опять же, "козла" забьют.

– И в морду дать могут, если что, – заметил Толик.

– Вот вишь, вишь? Опять ты с подковыркой. Ну и что, если и в морду? Обычное мужское дело. А вот ты все сам с собой. За╛бьешься в свою хату и сидишь книжки читаешь. Ну, это дело, предполо╛жим, нужное. А только и выпить с соседями нужно. И по душам поговорить. Нет в тебе этого понятия.

Толик молчал, ожесточенно давил на стамеску, и из-под нее вылетала, извиваясь, тонкая спираль сухой стружки.

– Это, значит, чей-то форштевень вырезаешь? – удивленно по╛качал головой Савков, показывая на маску индейца. – Молоток, падла буду.

Толик метнул на него уничтожающий взгляд.

– Все, все, мешать не буду. Я похилял.

Он было вышел из сарая, но, что-то вспомнив, остановился и просунул голову в дверь.

– Чуть не забыл. Катька сказала, что милицию не ты вызывал... Зинка, сучара. Ну, с ней будет разговор особый. А ты молоток. Ты, кореш, не обижайся. Я – по-простому.

Савков повернулся и с важным видом зашагал через двор к столу, где азартно грохали костяшки домино.

Толик еще несколько минут поводил резцом по маске, но руки дрожали от непонятной обиды, и он, швырнув инструмент в ящик, оставил работу, позвал Кешку и стал закрывать сарай. На душе было муторно, и когда Кешка спросил, кто его завтра поведет в сад, он или мама, Толик дернул сына за руку и раздраженно ска╛зал:

– Кто поведет, тот и поведет.

Орёл, 1984 г.

КРАЖА

Рижский поезд на Воронеж опоздал почти на час и в Орск прибыл только в десятом часу вечера.

Пассажиры томились, нервничали, вглядывались в далекий поворот, где сходились в линию убегающие рельсы, и время от времени подни╛мали глаза на платформенные часы, отмечая ленивый ход минутной стрелки, будто это могло что-то изменить.

Наконец, уже в сумерках, из-за поворота выплыли огни, и поезд трехглазым чудовищем стал быстро надвигаться на платфор╛му. Замедляя ход и останавливаясь, электровоз с металлическим лязгом протащил состав вдоль платформы, и люди, не угадав места остановки своих вагонов, метались по платформе, натыкаясь друг на друга, путаясь в сумках и чемоданах и вступая в короткие и злые перебранки.

Юрий Васильевич Струков, не обнаружив своего вагона в хвосте, добродушно ругнулся про себя и, не обременный вещами, пошел неторопливо в сторону головного вагона, внимательно разглядывая номерные знаки. У проводницы восьмого вагона он спросил:

– Девонька, а где девятый?

– Сразу за шестым.

– А почему опоздали?

– Под Смоленском авария. Поезд с рельсов сошел, – охотно пояснила приветливая проводни╛ца.

– Жертвы есть?

– Кто его знает? Говорят, есть.

А у девятого вагона пассажиры уверенно называли число жертв и количество пострадавших.

В вагон не пускали. Две проводницы помогали сойти инвалиду, парню лет двадцати с небольшим, почти юноше. Одна из проводниц спрыгнула с костылями на платформу и пристроила их к скамейке, вернулась, и они обе с трудом стали снимать инвалида. Ноги того беспомощно разъезжались в стороны, он повис на женщине, что стояла внизу, и она, едва удерживая его, вдруг истерично закри╛чала:

– Да помогите же!.. Ну скорей же, кто-нибудь?

Ее отчаянный крик повис в воздухе. Люди молча топтались на мес╛те, надеясь каждый на другого, и никто не сдвинулся с места. В это время вторая проводница успела спуститься вниз и приняла парня. Запоздало бросился к ним Струков, и вместе с проводницей они усадили инвалида на скамейку. Появилась медсестра в белом халате поверх пальто. Она поставила санитарную сумку на скамейку, что-то спросила у инвалида, пощупала пульс и пошла за санитарами.

Проводница смаху опустила крышку на сходни и энергично за╛работала веником, выплескивая на пассажиров всю накипь своего раздражения.

– Не люди, какие-то идиоты! – возмущалась проводница. – Куда хоть у людей со╛весть девается? А с виду все интеллигентные, все едут! Вот уж правда, помирать будешь, мимо пройдут, не остановятся.

Проводница размахивала веником, сметая пыль на головы пас╛сажиров. Уняв аллергический зуд, она захлопнула дверь и ушла в вагон.

– Ну, это уж слишком! – возмутился плотный мужчина в легком кожаном пальто. – Да что на нее управы нет, что-ли?

Народ загудел растревоженным ульем, кто-то заколотил кулаком в дверь.

– Да бросьте вы! – раздался насмешливый голос. – Себе дороже обойдется.

– Это почему же? – насторожилась полная женщина с искусно наведенным макияжем.

– Да вот возьмет и не даст ни чая, ни постели! И все вам "почему".

Эта трезвая фантазия почему-то разволновала народ боль╛ше, чем хамство проводницы. Разом зашумели.

– Не имеет права!

– За это можно и с работы слететь!

– Много их слетело! – иронизировал все тот же голос. – Что-то я у нас безработных не видел.

Тяжелая дверь с грохотом распахнулась, и все моментально успокоились.

В обшарпанном купе не оказалось ни коврика, ни скатерти на столике, ни вешалки. Струков повесил плащ на крючок, вынул из спортивной сумки "Огонек", а сумку сунул в багажник. Прежде чем сесть, он провел пальцем по сидению, достал матрац и положил на нижнюю полку.

Вошел еще один пассажир. Тоже налегке. Он поздоровался, закинул пухлый портфель желтой кожи на верхнюю полку, снял ста╛ромодный габардиновый плащ и сел на матрац рядом со Струковым.

Голос вошедшего показался знакомым, и Струков, вглядевшись внимательнее в лицо соседа, просиял:

– Николай Степанович! Вы?

Тот снял очки, протер неторопливо платочком, водрузил на место и пристально посмотрел на Струкова.

– Струков! – нерешительно сказал он и обрадовался: – Ну да, Юра Струков! Вот сюрприз!.. Сколько же времени прошло? Лет пять? Или больше?

– Шесть, Николай Степанович. Шесть лет, как мы на самостоятельном балансе. А мы вас с ребятами вспоминаем.

– Ругаете?

– Ну что вы? С вами спорить интересно было... А помните, как мы на первом курсе у вас спросили, почему у нас женщина шпалы наравне с мужчинами таскает. А вы нам выдали: мол, наша женщина является сознательным строителем нового социалистического общества, и, ощущая дефицит рабочих рук, идет на самые трудные участки.

– Это когда вы прочитали Бебеля? – засмеялся Николай Степанович.– Интересно, чего вы от меня ждали на лекции в большой аудитории!

– А помните наши споры в общежитии?

– Да, быстро время летит, – вздохнул Николай Степанович. – Кажет╛ся, только вчера вы были моими студентами, а вот уже оказывается шесть выпусков после вас прошло... Юра, а вы где работаете, если не секрет?

– Какой секрет, Николай Степанович? Зам главного инженера ОКБ.

– Ого! Молодец! Ну, вы и в институте в способных студентах хо╛дили. А в Воронеж по какому вопросу?

– Семинар по хозрасчету.

– Перешли?

– А куда денешься? Партия сказала "надо" – комсомол ответил "есть". Одним словом, перестройка, – с кислой миной сказал Струков, и непонятно было, одобряет он этот переход или нет.

– Ладно, – улыбнулся Николай Степанович. – Оставим политику политикам... Юра, а вот у вас на курсе был такой смешной студент, кажется Авдеев?

– Алексей? Который вам с пятого захода зачет сдавал, а вместо "удовлетворительно" писал "удлетворительно"?

– Да-да! Алексей... Про зачет помню, а про "удлетворительно" не знал, – засмеялся Николай Степанович. – И что с ним? Где он?

– А он, Николай Степанович, директором "Облкниготорга" работает.

– Матерь Божия! – искренне удивился Николай Степанович. – Вот тебе и "удлетворительно"!..

Поезд дернулся в судороге, как эпилептик. Раз, другой. И медленно, плавно пошел, набирая скорость. Дверь в купе бесшумно отворилась, и вошли двое, мужчина и женщина. Оба худые, высокие. Оба рыжие. То ли брат и сестра, то ли муж и жена. Она сияла лег╛кое пальто и стала отчетливо видна беременность. Женщина сразу села, достала из хозяйственной сумки книгу и уткнулась в нее, бли╛зоруко поднеся к глазам. Мужчина сунул простенькую болоньевую на поролоне куртку под подушку, легко подтянулся на руках и забросил гибкое тощее тело на вторую полку и как был в одежде, растянулся прямо на голом матраце, повернув голову к стене.

Струков с Николаем Степановичем потеряли к соседям интерес.

– Николай Степанович, а Песиков еще у нас преподает? – спросил вдруг Струков.

– Семен Гаврилович? А как же? Преподает.

– И что, защитился?

– Вы про докторскую?.. Да все никак! – засмеялся Николай Степанович.

– А теперь-то что мешает? – искренне удивился Струков.

– А все то же! Когда пришел к власти Никита Сергеевич, Семен Гаврилович вынужден был сделать поправку на разоблачение культа личности, а потому все старые лозунги и ссылки на труды товарища Сталина пришлось убрать, а по существу переписать всю диссертацию. А когда подошел срок защиты, страной уже руководил товарищ Брежнев. Ну, и сами понимаете... Сначала, Семен Гаврилович было плюнул на все это, но потом снова взялся за диссертацию. При Леониде Ильиче вроде наступила определенная стабильность, которая потом оказалась застоем. И бедный Семен Гаврилович опять попал на смену власти. Началась перестройка, и многострадальный труд Песикова устарел, не увидев свет... Это, брат, не фунт изюма. История КПСС – дело серьезное.