Текст книги ""Баламуты" (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

На следующий день Александр отправил матери письмо:

"Здравствуй, дорогая мама! Письмо твое получили. Признаться, письмо меня удивило. Ты пишешь, что хочешь продать дом и приехать к нам. Продать все можно, потом вернуть назад трудно. Так нельзя. Посуди сама. В Вязках тебе каждый кустик знаком, все тебе кланяются, все тебя знают, и родственники, какие ни есть, а рядом, областной центр близко, и Донецк – рукой по╛дать. Могилу отцову тоже не перенесешь. И за дом дадут гроши: дом не новый. А здесь за эти деньги ты даже шалаш не купишь. А в нашей квартире вчетвером жить тесно. А еще вот что я тебе скажу. Меньше соседей слушай, своей головой думать надо. В общем, пока повремени, а приедешь – поговорим подробнее. Пока все. Мы все здоровы. Алеша ходит в сад. Читать никак не научился. Буквы знает, а складывать не умеет. У меня очень много работы. Погода у нас стоит плохая: идут дожди, и грязь не просыхает, хотя снег давно сошел. Не обижайся на письмо. Целую. Твой, всегда любящий сын Саша.

Привет от Лены, Татьяны Юрьевны и бабушки. А Алешка передает привет своим рисунком, который я вкладываю в конверт".

И вдруг, как снег на голову, письмо, где свекровь сообщает, что нашла на дом покупателя и, как продаст, сразу приедет. Лена рас╛терялась. Она плакала, упрекала мужа в том, что ему своя семья безразлична, что он не любит сына. Александр успокаивал ее как мог и тоже был расстроен, так как известие это было для него такой же неожиданностью, как и для нее ... Он не мог понять, почему мать так спешно продает дом, несмотря на то что его согласия на это не было.

И тогда Лена написала сама:

"Здравствуйте, Екатерина Акимовна. Мы все были очень расстро╛ены, когда прочитали ваше последнее письмо. Саша не знал, что и думать. Что вас заставило так поспешно продавать дом? Саша вам уже высказал в письме свое мнение на этот счет. Сейчас у нас жить нельзя. В двух маленьких комнатах и втроем тесно. Алешка спит в зале, а в нашей спальне развернуться негде. У Саши сейчас ответственная работа, приходит поздно, очень устает, и ему нужен покой. Он да╛же Алешке не может уделить ни минуты.

Вот все, о чем я хотела написать. Целуем вас. Привет от мамы и бабушки. Ждем вас в гости".

Отправила письмо Лена авиапочтой, не подумав, что до Вязок поездом оно дойдет гораздо быстрее.

После этого письма Екатерина Акимовна окончательно похоронила надежду переехать к сыну и затаила обиду на невестку, видя в ней основную причину того, что не может жить с ними. Историю с продажей дома она выдумала.

В последующих письмах она писала, что дом продавать раздумала, что ей живется хорошо и ничего не нужно, но хочет поглядеть вну╛ка. Успокоенная, Елена приглашала ее в гости

К осени Екатерина Акимовна собралась...

Лена с работы пришла раньше мужа. Обед был готов, и стол накрыт. Екатерина Акимовна чувствовала себя хозяйкой. Она протирала полотен╛цем тарелки и ложки. Пока Лена переоделась и помыла руки, пришел Саша. Он купил по дороге торт, чтобы отпраздновать приезд матери. Вина ни Саша, ни Лена не пили, но у них на всякий случай всегда была бутылка водки и вино, и Лена по случаю приезда свекрови поставила выпивку на стол. Выпив водки, Екатерина Акимовна развеселилась и затянула украинскую "Йихал казак за Дунай". Саша подтянул хорошим баритоном, и Лена с удивлением смотрела на него. Она никогда не слышала, чтобы Саша пел. И ей было немного неловко и за него, и за свекровь. К тому же, дом был панельной, и даже громкий разговор был слышен через стены, и она вздохнула с облегчением, когда допели песню.

Постелили Екатерине Акимовне в зале на диване, а Алешку приш╛лось положить с собой. Александр с Леной был ласковее, чем обычно, стараясь инстинктивно внести мир в дом теперь, когда у них гостит мать, И он, сам того не сознавая, лгал, показывая всем видом, что в тайном союзе против матери, которого, в общем, не было, он был на стороне жены.

– Теперь Алешке спать негде! – сказал он в упрек матери и обрадовался, когда Лена возразила:

– Ничего, Алешке все равно маленький диванчик покупать надо.

– Ты только не переживай. Не век же она гостить будет.

– Да я что, возражаю что-ли? Пусть живет, сколько хочет.

Александр молча погладил руку жены. Он был ей благодарен...

Шел второй месяц, как Екатерина Акимовна жила у сына. Она води╛ла Алешку в сад и забирала его, готовила приличные обеды, в которых на первом месте были настоящие украинские борщи, и не ладила с невесткой.

Ссоры начались уже через несколько дней после приезда свекрови и возникали по всякому поводу. Свекрови не нравилось, как невестка ведет хозяйство: уборку делает кое-как, деньги на продукты тратит не экономно, стирает белье – не кипятит, Алешка без пугови╛цы на курточке ходит. "Дом вести – не лапти плести", – сказала она как-то Лене. Лена огрызалась, просила не совать нос не в свое дело, жа╛ловалась мужу.

Александр жил как на вулкане, метался от одной к другой, мирил, а сам становился раздражительным и дерганым. А у Лены росло раздра╛жение против мужа. Его мать ставила ее как жену и хозяйку ни в грош, и она мстила за это мужу. Временами она почти ненавидела его. И когда он приставал к ней с ласками, она, всегда исполненная желанием, всегда с удовольствием уступавшая ему, теперь грубо отвергала их. По воскресеньям, если муж дежурил, она с Алешкой уходила к своей матери и домой возвращалась только к вечеру, когда муж был уже дома. Татьяна Юрьевна и бабушка к ним не ходили.

Александр весь извелся. Ему жалко было жену, и мать не хотел обижать. Но однажды, когда мать сцепилась с Леной из-за Алешки, – Екатерина Акимовна заявила, что Лена не дает ему есть после сада, и он ходит голодный, на глазах тает, – он взорвался самым неприличные образам, грубо толкнул жену в спальню и, еле сдерживая ярость, под╛ступил к матери:

– Тебе чего не хватает? Ты что, склоки разводить сюда приеха╛ла? Чего ты хочешь? Тебе что, есть не дают? ...

– Ой, люди, сын родной мать убивает, – вдруг дурным голосом закри╛чала Екатерина Акимовна.

Александр в испуге отпрянул:

– Ты что, сдурела что-ли? Кто тебя убивает? Опомнись, ишь, надумала.

Щелкнула английским замком дверь. Это ушла Елена.

А мать голосила:

– Я-то не сдурела. Ты сдурел. Женке даешь волю над матерью измываться ... Я управу тоже найду... Пойду на твою работу. Там по головке не поглядят... И алименты матери платить будете. Я больная пенсионерка... За мать заступиться некому.

Она голосила теперь тоненько и жалостливо.

– Иди, жалуйся, если тебе хочется... А склоки не разводи. Не нравится – уезжай.

– Буду жить, сколько захочу. Поробуй, выгони. Я тебе мать, не имеешь права.

– Тебя никто не гонит.

Александр затравлено посмотрел на мать, хотел что-то сказать, но, передумав, махнул рукой и пошел к вешалке. Оделся и вышел, силь╛но хлопнув дверью.

Лену Александр нашел у Татьяны Юрьевны. Она сидела на диване, глаза были красные от слез. Алешка, который ночевал в субботу у бабушки, испуганно жался к матери.

Когда вошел Александр, Татьяна Юрьевна укоризненно посмотрела на него и, ничего не сказав, вышла в другую комнату.

– Ну хватит, пойдем куда-нибудь сходим! – сказал Александр, дотрагиваясь до Лены рукой. Лена уткнулась в его плечо и снова запла╛кала.

Вечером все сидели за столом и делали вид, будто ничего не случилось. В конце ужина Екатерина Акимовна, пряча глаза, сказала сыну:

– Загостилась я у вас. Домой поеду. Ты бы, сынок, мне билет на поезд взял.

– Что торопишься? – испытывая неловкость, спросил Александр. – Пожила б еще. Тебя же никто не гонит.

– Нет, поеду! Пора и честь знать. Да и дом без присмотра.

– Соседи же смотрят.

– Соседи соседями, а без хозяина дом сирота.

– Ну, как хочешь. Я тебе билет на субботу закажу. Недельку еще погостишь.

Скандал, после которого у всех остался неприятный осадок, на время отрезвил, и Екатерина Акимовна с Леной теперь старались ус╛тупать друг другу. Но отношения оставались натянутыми, и только пом╛ня, что свекровь вот-вот уедет, Лена сдерживала себя, хотя непри╛язнь к ней не проходила,

И ни разу Лена не попыталась понять ее, поставить себя на ее место.

Как-то, когда Лена была на работе, Екатерина Акимовна доста╛вала из кладовой трехлитровую банку с компотом. Банка стояла в глу╛бине на верхней полке, и чтобы достать ее, Екатерине Акимовне приш╛лось стать на стул. Она с трудом дотянулась до банки, достала ее, но когда стала слезать, банка выскользнула из рук и, грохнувшись о пол, разлетелась на части. Екатерина Акимовна не на шутку перепу╛галась. Она собрала осколки и поспешила вынести в мусорный ящик, тщательно вытерла пол и стала со страхом ждать прихода невестки. Когда Лена пришла на обед, Екатерина Акимовна, стараясь угодить ей, суетилась, предупреждая каждое ее движение, подавая нож, под╛ставляя хлеб; моментально убрала тарелку из-под борща и тут же поставила второе. А когда Лена поела и собралась уходить, Екатери╛на Акимовна напугала ее, заголосив вдруг:

– Ой, что ж я наделала? Ой, убить меня мало, дуру безрукую!

– Что? Что случилось? – быстро спросила Лена, чувствуя, как леденеют руки.

– Ой, не могу сказать, ты меня ругать будешь!

– Да что случилось-то? Говорите, – потребовала Лена.

– Банку с компотом разбила, – выговорила свекровь.

У Лены словно камень с души свалился.

– И все? – спросила она.,

– Все, дочка, что же еще-то? – уже ровным голосом сказала Екатерина Акимовна и стала рассказывать, как уронила банку.

Лену даже передернуло. "Чуть не волосы рвала на себе, и тут же, как-будто ни в чем не бывало. Надо же так притворяться! – с брезгливостью думала она.

Провожать Екатерину Акимовну к поезду пошли все, кроме Лениной бабушки. Она попрощалась с Екатериной Акимовной дома. Лена дала свекрови три рубля, чтобы она взяла постель, выпила чаю.

Когда проводник попросил провожающих покинуть вагон, наскоро по╛целовались с Екатериной Акимовной и вышли на перрон. Александр чуть задержался и сунул матери двадцать пять рублей, утаенных от жены.

Купи себе что-нибудь, – мягко сказал он.

– Спасибо, сынок. Не надо бы!

И вдруг припала к его груди и молча затряслась в рыданиях.

– Ой, сынок! Ой, кровиночка моя!

И получалось вдруг, что не он мать жалеет, а она его. И это поразило его. Поезд тронулся, и он поспешил выскочить из вагона. Некоторое время все шли рядом с вагоном и махали руками. Екатерина Акимовна в ответ тоже махала рукой и вытирала слезы ладонью. Поезд набирал скорость, и провожающие постепенно отставали.

Домой шли растроганные, со сладким чувством всепрощения. У Ле╛ны на душе было легко и свободно. Александра щемила жалость к ма╛тери. Он угадал ее тоску, когда они прощались в вагоне и когда ма╛хали руками с перрона, а она напряженно стояла у окна, сгорбившая╛ся, и от этого ставшая маленькой, и ее тоска передалась ему.

Татьяна Юрьевна эгоистично радовалась, что Саша с Леной оста╛лись опять вдвоем. А Алешке было жалко бабушку, и он еле сдержи╛вался, чтобы не зареветь.

Орёл,1983 г.

КАК ЗДОРОВЬЕ, БАТЯ?

Второй удар случился неожиданно, когда все уже, казалось, было позади, и ничто не предвещало рецидива. С самого утра Степан Иванович возился в саду: окапывал деревья, замазывал гли╛ной стволы. Часов в двенадцать пришел младший сын Иван. О чем-то пошушукался с матерью и, когда сели за стол и выпили, стал под╛катываться насчет денег на гарнитур. Лицо Степана Ивановича сра╛зу пошло красными пятнами. Какое-то время он сдерживался и, стис╛нув зубы, молча слушал сына, тиская кисти своих больших рук. И не выдержал, взорвался:

– Денег?

Голос его вдруг осип.

– Денег тебе, выродку?

– Степан, ты что, господь с тобой! – вступилась было за Ваньку мать, Прасковья Кузьминична.

– А-а, потатчица!

Он всем телом подался в сторону Прасковьи, задев край стола. Звякнула посуда, колокольно загудел чугунок.

А Степан Иванович кричал уже в голос:

–Избаловала?..`Ты потакаешь! `Ты приваживаешь! Мало того, что с участка всем пользуются – и картошкой и огурцами, так и засолку всю перетаскали. Я что, не вижу, как ты тайком то помидоры, то компоты суешь? Без набитой сумки домой не уходят ... Одному дармоеду дом купили, "Москвича" отдал, этому тунеядцу коператив построили. И всё клянчат, клянчат! То сотню, то полсотни! Как в прорву! Я что, кую их, деньги-то? ... Заработай! ... Горбом!

Степан Иванович с силой ткнул себя в затылок. Прасковья Кузьминична, оглушенная обидой, зажав рот рукой, застыла у двер╛ного косяка и, не мигая, молча смотрела на мужа.

Ванька, копия отца, такой же низкорослый, широкий в груди, с грубым, будто наспех вырубленным, лицом, вскочил из-за стола и стоял, зло поблескивая маленькими глазками с веками почти без ресниц, а желваки бегали по скулам.

– Ну, батя, ладно! – выдавил он из себя. – Попомнишь!

– Ах ты, сука! – почти взвизгнул Степан Иванович. – Угро╛жать? Батьке? ... Вот тебе деньги, паразит!

И Степан Иванович поднес крепко сложенный кукиш к самому носу сына. Тот смолчал, но в дверях, надевая плащ и не попадая второпях в рукава, больно кольнул:

– С собой в гроб все не положишь!

И спохватился. Но отец уже сник и, сгорбившись, пошел в сад. Следом бросилась перепуганная мать и по дороге, отвесив сыну под╛затыльник, прошипела со страшным лицом:

– Сдурел?!

Иван почувствовал, как что-то защекотало в груди и опустилось к животу, как бывает при быстром спуске на машине. И его до отказа наполнила щемящая тоска. Но гонор взял верх, и Иван, хорохорясь, крикнул, уходя:

– Счастливо оставаться! Ноги моей у вас больше не будет.

Прасковья Кузьминична нашла мужа в конце сада. Степан Иванович сидел на скамейке, которую сыновья, еще когда жили в семье, приволокли из привокзального сквера, и водил рукой по груди, как буд╛то ему не хватало воздуха. Прасковья Кузьминична, предчувствуя беду, курицей забегала вокруг мужа и, не зная, чем помочь, и от жалости, и от обиды за мужа в бессилии заголосила, понося своих детей, и Ваньку и Кольку.

Степан Иванович хотел что-то сказать и вдруг стал ловить ртом воздух. Глаза выкатились, и он начал заваливаться на бок. Прасковья Кузъминична бросилась к мужу, чтобы помочь, но он уже, ничего не соображая, уцепился за нее рукой, увлекая за собой, и она, не дав упасть ему на землю, упала сама. Тут же поднялась и стала тор╛мошить его, бестолково повторяя:

– Степан, а Степан! Степан! Ну, Степан!

Но внезапно ее как током поразило: "Он сейчас умрет", и она заорала не своим голосом, пугая соседей:

– Ой, люди! Ой, помогите! Степан умер!

Соседи сбегались и не знали, чем помочь. Кто-то стал неу╛мело делать искусственное дыхание. Бабушка Кондратьевна, из дома напротив, посоветовала бить палкой по пяткам. Догадались вызвать скорую помощь...

Положили его в то же отделение, и по воле случая попал он в ту же палату, где лежал в первый раз.

Из старожилов, помнивших Степана Ивановича, в палате остался один – Сергей Матвеевич, старшина-сверхсрочник из Новокузнецка. Сняли его с поезда с приступом радикулита, когда он ехал в отпуск в Сочи.

– Как же это ты, Степан Иванович? – сокрушенно покачал голо╛вой Сергей Матвеевич, когда того привезли в палату.

Тот отвернулся к стенке, и Сергей Матвеевич, уже обращаясь к жене Степана Ивановича, сказал:

– Рановато его выписали, видно. Надо было еще полежать.

– Так вот же! – заплакала Прасковья. – Все спешил, домой хотел. И то, надоело в больнице-то. Считай, почти месяц про╛валялся.

– Ну, ничего, ничего, мамаша. Не надо расстраиваться. Монго╛лы говорят: "хама угей" – все образуется.

– Хорошо, коли так!.. Как скрутило-то, что язык отнялся, – и попросила: – Ты, Сергей Матвеевич, присмотри за ним без меня, пока я домой сбегаю. Отнесу вещи, – объяснила она. – Да соберу чего-нибудь поесть принести. Ему сейчас надо получше что.

– Не беспокойтесь, присмотрю, – Мы ж не турки какие-нибудь. Слава Богу, русские.

– Спасибо тебе, Сергей Матвеевич. Ты и тогда все с обхождением был ... Сам-то как? Лучше, нет?

– Да, вроде, лучше. Теперь уж домой. Операцию делать надо. Врачи говорят, диск надо удалять. Боли, говорят, от того, что диск разрушен и защемляет нерв . Вот тебе и Сочи. До Орска только и добрался ... Да уж теперь до дома как-нибудь...Там у нас госпиталь, врачи знакомые. Помолчал и добавил со вздохом:

– По своим скучаю. Дочка-то уж взрослая, а сынишке еще се╛ми нет.

– Ты уж, если что нужно, Сергей Матвеевич, принести, или еще там что, скажи без стеснения. Я все сделаю, – пожалела боль╛ного Прасковья и, подоткнув одеяло на постели Степана, заспешила к выходу.

В палате, кроме Сергея Матвеевича, еще лежал молодой офицер Павел Титов, направленный из училища связи на обследование по по╛воду менингита, и заводской мастер Григорий Волобуев с остеохондрозом. Несмотря на то что Григорий был только чуть старше Павла, у него, как у жука-носорога, солидно выступало брюшко, на кото╛ром не держалась резинка пижамных брюк, и они висели ниже живота. Жена его, невысокая, упитанная, под стать мужу женщина, таскала в больницу харчи целыми сумками, и когда начинала выставлять на тумбочку домашнюю снедь: котлеты, рыбу под маринадом, сырники, соленые огурцы, помидоры, компоты, становилось страшно за Григория. Но он как пузырь раздувался от удо╛вольствия и с откровенной усмешкой поглядывал на аккуратненькие целлофановые сверточки с бутербродами с колбасой и бужениной, куп╛ленные где-нибудь по дороге в буфете, которые приносила молодень╛кая жена Павла. Она стеснялась этих насмешливых взглядов и стара╛лась поскорее спрятать передачу в тумбочку...

Отходил Степан Иванович медленно. Только недели через две стал вставать с постели. Нога не слушалась, и когда он поднимал ее, чтобы сделать шаг, ступня безжизненно повисала над полом, мешая ходить. Приходилось делать усилие, чтобы поднять ногу выше, иногда с помощью здоровой руки, и со шлепком опустить ее на пол. С непривычки он быстро уставал и тогда сидел на крова╛ти и здоровой рукой массировал парализованную руку, положив ее на колени. Костылем он не пользовался, потому что в левой ру╛ке костыль только мешал, а правая была беспомощна. Иногда Степа╛ну Ивановичу помогала ходить сестра из кабинета лечебной физкуль╛туры или кто-нибудь из палаты, но чаще жена, Прасковья Кузьми╛нична, которая прибегала по два раза на день и подолгу сидела, предупреждая каждое движение мужа.

К болезни Степан Иванович относился философски и присутствия духа не терял, но стал слезливым, плакал, причем слезы появля╛лись сами собой, часто без видимой причины.

Как только Степану Ивановичу стало лучше, он спросил у жены о детях. О детях он думал часто. Сыновья были непутевые. Любили выпить и погулять. Поэтому и с женами жили кое-как.

Дочь, после того как вышла замуж в район, приезжала редко. Денег никогда не просила, с родителями была ласкова и, жалея их, выговаривала братьям за беспутство. А муж ее был такой же беспут╛ный, как братья, пил, и Степан Иванович догадывался, что он бьет ее, но она не жаловалась. Он хмурился и молчал.

– Дети знают, Степан! Зинке я телеграмму послала! – ответила Прасковья Кузьминична.

Степан Иванович заволновался и промы╛чал что-то нечленораздельное, но Прасковья Кузьминична поняла: "Зачем послала телеграмму? Не надо было девку расстраивать".

Язык слушался Степана Ивановича плохо, и он, следуя советам врача, старался теперь больше говорить, напрягая органы речи и с трудом выдавливая из себя слова. При этом губы растягивались, обнажая крупные желтые зубы, а глаза сходились в щелочки, и он становился похожим на китайца. Первое время только Прасковья Кузь╛минична и разбирала косноязычное бормотание мужа, но постепенно его научились понимать и в палате.

– Да я ничего особенного и не написала. Так, мол, и так, отец заболел, срочно приезжай.

– Дура! – невнятно выругался Степан Иванович.

– Да ничего, ничего, Степ! Пусть приедет. Давно не была-то.

Помолчала неловко и масляно запела:

– Степа, ребята придут. Ты уж Ваньку-то не ругай особенно. Он сам казнится, с лица даже спал.

– А, леший их всех возьми! Нет у меня зла, мать. Обидно, что доброго слова от них не дождешься. Только знают "давай".

– А кому ж давать? – вмешался Григорий. – Детям и давай.

– Так это заработать надо, чтобы давать, – резонно возразил Сергей Матвеевич.

– Ничего, у деда пчелы зарабатывают.

–Ишь ты, пчелы! – взвилась Прасковья Кузьминична. – Ты пробовал, милок, как с пчелами-то? Пчел, их знать надо. Не всякий сумеет еще. Это на какого любителя, да в какой год угадаешь. А то болыше скормишь, чем возьмешь.

– Видать, отпчеловодился теперь, – вставил Степан Иванович.

– Оно и лучше. Хватит, Степа. Как волы мы с тобой всю жизнь. Не для себя жили, все для них, для детей. И о покое пора подумать. Степан-то с шестнадцати лет на железной дороге, – повернулась Прасковья Кузьминична к Сергею Матвеевичу. – На пенсию пошел, а все одно в депо остался работать.

Сыновья пришли к вечеру, когда мать ушла. Оба коренастые, в батьку, широкогрудые и мордастые как бульдоги, с маленькими колючими глазками и тяжелыми подбородками.

– Здорово, батя! Мы ненадолго, – начал старший, Николай. – Там, внизу, Лешка ждет. Его не пустили.

– Небось, пьяный? – тяжело спросил Степан Иванович.

– Да ну, тверезый! Малость выпимши только.

– Бандит ваш Лешка, а вы с ним якшаетесь, охламоны.

Сыновья промолчали.

– Ты, батя, прости меня, – заговорил, наконец, младший, Иван. – Насчет того, что сказал тебе тогда. Сдуру все это. Без умысла.

– Чего там! Видно – сдуру.

Степан Иванович размяк. Из глаз его потекли слезы.

– Ну! Батя! Ты чего? – испугался Иван.

– Я ему щас, как выйдем, пидулину подвешу, – пообещал Николай, вставая со стула. Иван, прищурив глаза, зло посмотрел на брата и напряженно хохотнул.

– Я те подвешу, – ответил отец. – Смотри, ирод, у меня!.. Нет, чтоб дружно. Братья, вашу мать.

– Да я шучу, батя.

И с улыбкой добавил:

– Я ему дома подвалю.

Николай поднялся и стал выкладывать из сумки продукты. Еще чуть посидели и встали.

– Ладно, батя, поправляйся. В воскресенье зайдем.

– Вань! – окликнул сына Степан Иванович, когда тот был уже в дверях. – Деньгами подсоблю. Мать завтра придет, решим.

– Ладно, батя, не горит, – отмахнулся Иван, и было видно, что ему неловко.

– Зря даешь, – оторвал голову от книги Сергей Матвеевич. – Дармовые деньги – деньги пустые. Впрок не пойдут, а счастья от них тем более не будет.

– Кто-то древний сказал: "Несчастен, кто берет, но не дает взаимно", – подтвердил Павел.

– Да уж давать нечего. Все повыгребли.

– Во-во, последние вытянут, а потом и тебя пришибут, – без╛злобно сказал Григорий и позвал:

– Сергей Матвеевич, иди, на ночь дураком оставлю...

Приходила дочка, тихая некрасивая женщина с блеклым лицом. Тихо плакала, рассказывала про внуков и все время что-то делала руками: поправляла одеяло, перебирала в тумбочке, и даже, когда просто сидела, руки были заняты: то поправляли кофточку, то открывали сумку, то затягивали туже косынку...

В пятницу после общего обхода выписали Сергея Матвеевича. Поясница у него побаливала, и он ходил осторожно, не делая резких движений, – все боялся, как бы опять не случилось обострения. Же╛не Григория Сергей Матвеевич дал денег и попросил принести бутыл╛ку коньяка. В субботу его провожали. Выпил Сергей Матвеевич вдво╛ем с Григорием. Степан Иванович только пригубил, а Павел налил себе в стакан минеральной воды. Остатки коньяка Григорий спрятал к себе в тумбочку.

И снова все пошло как обычно: до затрака уколы, после зав╛трака процедуры, после обеда сон, потом с нетерпением ждали посе╛тителей. И только смерть Ильи Ароновича Райса из соседней палаты нару╛шила ритм больничной жизни и выбила Степана Ивановича из колеи.

Райса привезли в больницу с инфарктом. В больнице случился инсульт. Сама по себе смерть не была явлением исключительным. Уми╛рали в отделении и раньше, но происходило это как-то тихо и осо╛бенно больных не беспокоило. Но Илья Аронович умирал долго и тяжело. Не давали умереть родственники, которых было много. Родственники сидели у его постели круглые сутки, по очереди сме╛няя друг-друга и изводя врачей и сестер звонками, придирками и претензиями по всякому поводу.

С Дальнего Востока приехал сын, старший лейтенант, интен╛дант в летной форме. Он все время наклонялся к отцу и надоедал ему: "Папа, папа, ты меня узнаешь? Это я, твой сын Боря".

Дочка, невероятно толстая дама лет сорока пяти с брезгливы╛ми губами, чуть не насильно толкала в рот отцу апельсины и требо╛вала:

– Папа, ты должен жить, а чтобы жить, нужно кушать.

Илья Аронович был главой семейного клана и просто так отпустить его с этого света не могли – он был нужен родственникам, и родственники вопреки всем законам природы с помощью врачей дважды возвращали его к жизни, когда сердце переставало биться, стекленели глаза, и, казалось, ничто уже помочь не могло.

И все же Райс умер.

Жена покойного, Ида Абрамовна хватала за руки врачей и просила:

– Сделайте же что-нибудь!

Врачи разводили руками и старались улизнуть в ординаторскую. Сделать, увы, ничего было нельзя.

Умер Райс рано утром, но до самого вечера отделение было наэлек╛тризовано и пребывало в атмосфере напряженной тревоги. В палате весь день стоял гомон, как на базаре, а по отделению сновали родственники покойного. Время от времени раздавался плач, к которому присоединялся еще один, или кто-нибудь начинал причитать.

Наконец, тело забрали. И стало тихо.

Смерть Райса подействовала на всех угнетающе. Настроение бы╛ло подавленное, и в палате было тихо, как в мертвецкой. Говорили шепотом, и о чем бы разговор ни заводили, все возвращались к Райсу или другому, связанному со смертью случаю.

Степан Иванович постепенно поправлялся. Речь стала разбор╛чивее. И на ногу Степан Иванович становился теперь увереннее, хо╛тя ступня по-прежнему держалась плохо, и он подволакивал ногу.

Зато правой рукой он мог уже помочь себе одеться, поддержать бан╛ку с компотом, взять хлеб...

Еще раз сыновья приходили, когда дело шло к выписке.

Были они заметно навеселе. Гуляли на крестинах. Николай молча улыбался, а Иван без умолку говорил. Посидели недолго, выложили из сумки яблоки, банку томатного сока, пару бутылок газированной воды, и исчезли: торопились догулять.

Заметив, что Степан Иванович нахмурился, Прасковья Кузьминич╛на вступилась за сыновей:

– Не серчай, отец. Их дело молодое.

– Я уж вижу их дело. Ни мать, ни батька – никто не нужен. Вспо╛минают, когда деньги понадобятся.

– Да будет тебе, Степа. Сюда чего ходит-то часто? Я целый день, да они еще толкаться будут. Дома надоедят еще.

– Во-во. Там мать поесть даст и с собой сумку набьет...

– Ну, конечно! Детям пожалею тарелку щей налить.

– Дура ты, мать, вот что я скажу тебе. Тебе-то они нальют щей?

– Бог с ними, Степа. У нас все есть. Нам, слава Богу, ни╛чего не надо.

– Детей у нас нет, – сурово сказал Степан Иванович.

– Эк, куда хватил! – испугалась Прасковья Кузьминична и прикрыла рот рукой. – Что мелешь-то?

– Э-э, ладно, – вздохнул Степан Иванович. – Чего об этом?

И заговорил о другом:

– В пятницу, наверно, выпишут. Так пусть Колька приедет на машине.

– А как же, Степа, как же, приедет, – горячо стала заверять Прасковья Кузьминична, радуясь, что Степан перевел разговор.

Наконец, наступил день, которого Степан Иванович ждал с та╛ким нетерпением. На общем обходе зав отделением Владимир Захарович осмотрел его, полистал историю болезни и, задав несколько вопро╛сов лечащему врачу Семену Ефимовичу, разрешил выписку. Степан Ива╛нович плохо спал ночь, утром встал рано, и кое-как позавтракав, стал ждать жену с одеждой. На улице уже было почти по-зимнему хо╛лодно. Снег еще не лег на землю, но белые мухи, предвестники зи╛мы, уже кружились в воздухе и, падая на мерзлую землю, не сразу таяли. Ветер трепал одежду, срывал шляпы, и люди невольно ускоря╛ли шаг и бежали рысцой или шли против ветра, как на стенку, круто набычив головы и наклонившись вперед.

Прасковья Кузьминична пришла только к обеду. Степан Иванович заждался и долго бубнил, выговаривая жене за то, что запоздала.

Но раздражение прошло, как только стал одеваться. Свежее белье напомнило о домашнем уюте, и к Степану Ивановичу вернулось уже знакомое чувство обновления, и опять радость заполнила все его клетки, а вместе с радостью он почувствовал уверенность в то, что скоро совсем будет здоров.

Ему доставляло удовольствие показаться перед больными в том костюме, в котором он живет здоровый, и он сам знал, что разница между тем, как выглядит человек в больничной пижаме и костюме, большая.

– Колька-то не выпимши приехал? – спросил Степан Иванович.

Прасковья Кузьминична как-то вся сжалась, словно ожидая, что ее вот-вот ударят.

– Не приехал он, Степа! – придавая голосу обыденность, ска╛зала Прасковья Кузьминична и стала торопливо засовывать в сумку пустые банки и бутылки из-под кефира.

Степан Иванович вопросительно посмотрел на жену. Брови у не╛го сошлись на переносице.

– Гуляли они вчера, – понизив голос до шепота, принялась объяснять Прасковья Кузьминична. – Сегодня похмелился с ребятами. Все хотел ехать, да я не пустила. От греха, Степ, подаль╛ше... А мы на такси. Оно лучше, – радостно сказала она и взглянула в его глаза, словно приглашая разделить ее радость.

– Он же, паразит, знал, что меня выписывают!

– Говорю ж тебе, сама не пустила.

Степан Иванович ничего больше не сказал и молча продолжал одеваться.

Из старых больных в палате никого не осталось, и теперь Степана Ивановича провожал знакомый машинист Егорыч, поступив╛ший недавно в соседнюю палату.

Когда Степан Иванович покинул отделение, Егорыч подошел к окну, где уже стояли больные из палаты Степана Ивановича. Вско╛ре они увидели, как Прасковья Кузьминична, поддерживая Степана Ивановича под руку, вывела его за ворота и тщетно пыталась поймать такси, но, так и не поймав, повела его к автобусной оста╛новке. Степан Иванович согнулся и, подволакивая больную ногу, ковылял с помощью жены.

Орёл,1981 г.

АНТАГОНИСТЫ

В пятницу вечером молодой инженер Анатолий Качко дал в морду Пашке Савкову, сантехнику их домоуправления и своему соседу за то, что тот отодрал за ухо его шестилетнего Кешку.

Дал прилично, потому что парень он был крепкий, и корявый Паш╛ка Савков скатился по шаткой деревянной лестнице старого двухэтаж╛ного дома, пересчитав все пятнадцать ступенек, ведущих от площадки второго этажа.. Пашка быстро поднялся на ноги, но на Качко полезть не решился, только поводил скулой из стороны в сторону и разразился матом.

– Ну, так твою растак, ты попомнишь Пашку Савка. Ты узнаешь его силу, пидар! – пообещал Пашка и пошел из подъезда, от бессильного зла грохнув дверью так, что от стенки отвалился шмот штука╛турки.

А в субботу днем пьяный Пашка гонялся за Качко по двору с то╛пором. Майка на нем висела клочьями, ноздри раздувались как у бешеного быка, а глаза, затянутые мутной пленкой, закатились под самые брови и ничего не видели кроме бегущего Качко. Это бы╛ло страшно. Пятеро мужиков, сидевших вокруг самодельного стола, сделанного из листа фанеры, который был прибит к врытым в землю столбам, оставили домино и с любопытством наблюдали за происходящим. Зинка Щекоти╛хина вешала во дворе, опутанном паутинами веревок, белье. Увидев Пашку с топором, она бросила таз с бельем и пронзительно закричала: