Текст книги "Список войны"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Было время самого сладкого сна – слаще не бывает, да и сон рассветный – самый крепкий – разбудить может только стрельба.

В военном городке действительно располагался штаб какой-то крупной части, по улицам разъезжали мотоциклисты с пакетами, ходили патрули с оловянными бляхами на груди, из открытых окон доносился стрекот пишущих машинок.

– Перехватить бы одного мотоциклиста и – назад, – озабоченно проговорил Арсюха Коновалов. – Неплохо было бы… А?

– Обязательно перехватим, – добродушно прогудел старшина, – если не мотоциклиста на дороге, то повара на кухне.

– Тихо! – предупреждающе произнёс старший лейтенант.

Они лежали на мелком, поросшем остролистным кустарником взлобке и наблюдали в бинокль за городком.

Немцев на улицах было много. С одной стороны это плохо – отжать и изолировать от общей массы «языка» будет сложно, а с другой стороны, хорошо: если удастся захватить какого-нибудь фрица в офицерском чине, то его не сразу и хватятся.

Горшков следил за тем, как выезжают гитлеровцы из городка и как въезжают в него, гадал, есть ли кроме широкой облюбованной фрицами дороги какие-нибудь боковые дороги, тропы, и невольно мрачнел лицом – ничего этого не было, будучи людьми организованными, немцы пользовались только просёлком, никаких боковых стёжек-дорожек не признавали – видимо, так повелело начальство.

– Будем выдвигаться к дороге, брать «языка» там, – старший лейтенант опустил бинокль. – Иного нам не дано.

Для того чтобы пробраться к дороге, им пришлось здорово отклониться в сторону, отыскать заросшую молодым ельником низину, по ней спуститься в замусоренный распадок, а уж из распадка, напрямую, по старой сухой колее подняться к просёлку. Здесь, среди деревьев, близко подступавших к дороге, сделали засаду.

Место для засады было выбрано удачное. Арсюха Коновалов даже руки потёр от удовольствия, будто в карточной игре – такое хорошее место…

На дороге показалась колонна грузовиков, шли машины медленно, окутанные пылью, ревели так, что казалось – вот-вот задохнутся в собственном рёве и остановятся, кузова были плотно затянуты брезентовыми пологами.

– Интересно, интересно, – задумчиво проговорил Горшков, – что они везут? Не манную же кашу для детских садов городка… – он глянул на Соломина и едва приметно повёл головой в сторону.

Соломин кивнул ответно. Когда последняя машина поравнялись с деревьями, среди которых засели разведчики, сержант поспешно вскочил, в несколько прыжков догнал грузовик и вспрыгнул на задний буксирный крюк, руками вцепился в край борта. Через несколько секунд он соскочил с крюка и стремительно откатился в сторону, на обочину, перемахнул через неё и скрылся в высоких запыленных кустах.

Колонна грузовиков, нещадно пыля, проследовала дальше.

– Молодец, Соломин, – похвалил сержанта Горшков, – цирковой артист! По проволоке научился ходить… Ни одной ошибки.

– В кузове – ящики со снарядами, – доложил запыхавшийся Соломин, появившись через несколько минут. – В каждой машине примерно сорок ящиков…

Машин было пятнадцать. Остаётся только помножить… Получится конечный результат: немцы готовятся к наступлению.

– Выводы делать не будем, но на ус намотаем, – Горшков проводил взглядом лихого мотоциклиста – было видно, что порожним идёт, без ценного груза, – промахнувшего в пыли мимо. – Пока продолжаем следить за дорогой. Старшина, – позвал он, не оборачиваясь, – приготовься, старшина!

Старшина молча вытащил из кобуры убойный, ловко сидящий в руке ТТ – тяжесть родного оружия всегда бывает приятна, обхватил рукоять пальцами, медленным движением приподнял пистолет, опустил, приподнял, опустил…

– Я готов, – сказал он.

По дороге той порою пронеслась легковушка, окрашенная в зеленовато-мышиный цвет, с салатовыми пятнами на боках. На легковушку нападать не резон – слишком много мороки, да и машину трудно спрятать, нападать лучше на мотоциклиста. Легковушка благополучно проследовала дальше.

Горшков выжидал. Следом прошёл мотоцикл с двумя седоками, но и его трогать не стали, поскольку сзади неторопливо пылил, по-утиному переваливаясь с боку на бок, широкомордый грузовик с грохочущими, плохо закреплёнными железными бортами, потом снова прошла легковая машина.

Пыль на дороге улеглась, проклюнулось нежаркое, покрытое белёсой плёнкой солнце. Разведчики продолжали сидеть в засаде. Старшина держал на коленях ТТ, поставленный на предохранитель, не убирал в кобуру – готов был в любую секунду выстрелить.

Воздух постепенно наполнялся каким-то тягучим, похожим на банное, теплом, густел на глазах, от утренней прохлады уже и следа на осталось. День обещал быть жарким.

Из городка выползла колонна машин, порожняя, шла она неторопливо, на малом газу, то, что она шла пустая, без груза, было видно по посадке автомобилей (на эту колонну старший лейтенант даже бровью не повёл, не то, чтобы повернуть голову), она проследовала дальше, потом пропустил несколько легковушек и мотоциклов, затем на одном из мотоциклов всё-таки задержал пристальный взгляд.

Скомандовал едва слышно:

– Егор Сергеич, приготовься!

Охворостов, казавшийся совсем окаменевшим, ожил, взялся за пистолет, лежавший у него на коленях. Мотоцикл одышливо стрелял мотором, пылил густо. На водительском сидении горбился худощавый эсесовец в танковом шлеме, нахлобученном на самые глаза, с длинным унылым носом, в коляске вальяжно развалился офицер с витыми серебрянными погончиками на мундире. Обеими руками офицер держался за борта коляски.

Без всяких пояснений было понятно – тыловик.

– Вот этого субчика мы и захомутаем, – сказал старший лейтенант и скомандовал: – Группа, приготовиться!

Старшина поднял пистолет, для надёжности обхватил его второй рукой, прицелился в мотоциклиста. Тот сделал перегазовку, трубный звук пулемётным грохотом всадился в стволы деревьев, заставил задрожать листву, хлопок выстрела увяз в нём, растворился, за первым выстрелом Охворостов сделал второй, для надёжности – мотоциклист оторвал руки от руля, вскинул их над собой, задрал голову, будто высматривал прореху в небе, куда можно было унестись, и полетел головой в дорожную пыль.

Мотоцикл, лишённый управления, резко вильнул, проехал задним колесом по своему хозяину и скатился вниз, в канаву.

Седок, видя, какой неприятный оборот принимает рядовое, как ему казалось, путешествие из одного воинского городка в другой, выпучил по-филиньи глаза и заорал что было силы.

– Вперёд! – подал команду Горшков.

Из-под деревьев выскочили трое разведчиков, следом, немного замешкавшись, – четвертый.

Орущего немца выдернули из люльки, в рот ему, чтобы не верещал, сунули заранее свёрнутый кляп, мотоцикл затащили в кусты, чтобы он не был виден с проезжей части, валявшегося в пыли длинноносого мотоциклиста также заволокли в заросли. Был мотоцикл с двумя седоками и не стало его.

Офицер-колясочник оказался тучным мужчиной с объёмистым животом и тройным подбородком. Он пугливо пучил глаза, обильно потел и мычал что-то невнятное.

– Выдерните у него изо рта затычку, – приказал Горшков.

Кляп выдернули. Немец икнул обречённо, затем дрожащим голосом выдавил из себя несколько смятых слов.

– Что он говорит? – спросил старший лейтенант у Довгялло.

Тот поправил на носу очки.

– Просит его не убивать.

Старший лейтенант с сомнением оглядел рыхлого, истекающего потом немца.

– Это что ж получается, – проговорил он недоумённо, – мы эту тушу поволокём на себе за линию фронта? Сам он не дойдёт.

– А что, если это очень ценный «язык», товарищ командир? А? Игра может стоить свечек.

– Посмотрим, Игорь, посмотрим… Пока спроси, из какой он части, где конкретно служит и кем, как его фамилия и имя? В общем, ты сам знаешь, что нам надо.

– Допрос в кустах, – ухмыльнулся Игорь и перешёл на беглый немецкий, обращаясь к пленному.

– Давай-давай…

– Фамилия его Хорст, – через минуту сообщил Довгялло старшему лейтенанту, – зовут Дитер-Мария…

«Имя какое-то бабское, – отметил Мустафа, – разве можно мужику давать бабское имя? Впрочем, у фрицев всё можно. Даже войну раскочегарить несмотря на то, что обещали этого не делать. И бумажки вроде бы какие-то подписали на сей счёт с товарищем Сталиным…»

Какие именно бумажки Гитлер подписал со Сталиным, Мустафа не знал – в это время сидел в лагере.

Гауптман Дитер-Мария Хорст был начальником снабжения артиллерийского полка.

– Коллега, – не удержался от подначки старший лейтенант, – едри тебя в корень!

Но, главное, Хорст поддерживал добрые отношения со снабженцами из других полков и имел родственника в штабе группы армий «Центр». Довгялло изложил всё это старшему лейтенанту и, окинув оценивающим взором фигуру гауптмана, прицыкнул языком – ведь точно на полтора центнера потянет. Хорст засёк этот взгляд и, незамедлительно взвыв, вскинул руки в молящем движении – он всё понял правильно.

– Чего это он? – насупился Горшков.

– Просит его не убивать.

– Но и тащить эту тушу через окопы – вещь почти невыполнимая…

Довгялло развёл руки в стороны – не ему, мол, решать этот вопрос, – прикрикнул грозно на гауптмана, тот мгновенно стих словно бы поперхнулся своим воем, плечи у него обречённо опустились.

– Пощупай его, Игорь, потщательнее – что он знает… Чтобы нам быть уверенными – маяться и потеть будем по делу, а не ради какой-то пустышки.

Довгялло бодрым тоном заговорил с гауптманом, язык он знал отменно, лопотал, как заправской немец, бегло и весело. Гауптман на вопросы Игоря отвечал быстро, почти не задумываясь, старший лейтенант внимательно следил за ним, старался понять: пленный просто-напросто вымаливает себе жизнь или действительно много знает. Если он и вправду много знает, то всё-таки придётся тащить через линию фронта на своих плечах…

– Он готов на карте показать, где какая часть располагается, товарищ старший лейтенант, – сказал Довгялло, – готов очертить минные поля, а также обозначить часть проходов в них.

– А это он откуда знает? Он же снабженец.

Довгялло переадресовал вопрос гауптману, тот в очередной раз стёр со лба, стряхнул с ладони горстку мутных капель и, давясь словами, заговорил – он опережал в речи самого себя, выплёвывал слова изо рта, будто подсолнуховую кожуру.

– Говорит, что до снабжения был командиром сапёрной роты, – сказал Довгялло.

– Спроси, куда он отправлялся на мотоцикле?

– В соседний городок на совещание к заместителю командира дивизии.

– Значит, его могут хватиться и начать поиск, – озадаченно произнёс Горшков.

– Да кому он нужен, товарищ старший лейтенант? – Довгялло улыбнулся. – Кадр ценный, но не настолько, чтобы на большом совещании хватились его.

– Ладно, продолжай допрос, Игорь.

Пока шёл допрос, разведчики продолжали наблюдать за дорогой. Дневной воздух сгустился, дышать сделалось нечем. Даже птицы, которые привыкли кормиться около людей, и те не выдержали, переместились в глубину леса – ни одной птахи не стало слышно. Лишь голоса машин да мотоциклов. Да вонь моторная висела в воздухе, щекотала ноздри, щипалась, забивала глотку.

Старшина Охворостов фиксировал и машины, и мотоциклы, пару раз выпускал на дорогу Соломина и тот, прикрытый пылью, будто маскировочным саваном, проверял кузова грузовиков – важно было знать, что там лежит. Ничего не боялся Соломин, да и везло ему здорово – немцы не засекли сержанта ни разу.

Старший же лейтенант был занят гауптманом, допросом, в конце концов он пришёл к выводу, что пленного надо тащить к себе – второй такой «язык» может уже не попасться. Горшков дал команду отходить от военного городка. Хорсту хотели заткнуть в рот кляп, но он замотал головой просящее: не надо!

– Ну, смотри, мужик, если заорёшь, я тебя перепилю пополам, – пообещал Горшков, приподнял ствол автомата. – Понял?

– Понял, – неожиданно коряво, по-вороньи, но вполне внятно, по-русски произнёс гауптман.

– Тогда пошли, – Горшков перепрыгнул через гряду кустов, повесил автомат на правое плечо, стволом вперёд, держа его наизготовку – в любую секунду готов был выстрелить, бросил, не оглядываясь: – Мустафа, помоги Игорю конвоировать пленного.

Мустафа послушно пристроился к гауптману, прикинул, как лучше будет брать его, если он вздумает тикануть по дороге – очень удобно хватать Хорста одной рукой за плотный нагулянный загривок, подпёртый воротником, второй – за пояс.

Но можно было обойтись и без этого.

– Погодь-ка, – попросил Мустафа напарника. Довгялло послушно остановился, придержал пленного.

Мустафа задрал гауптману полы укороченного модного мундирчика, ловко выдернул из штанов брючной ремень, бросил себе под ноги, затем резко выдернул край штанов, обрывая пуговицы.

Расчёт был точным – пуговицы горохом просыпались на землю, роскошные бриджи гаутмана спустились на низ живота и медленно поползли вниз. Хорст поспешно подхватил их обеими руками.

– Так будет лучше, – удовлетворённо приговорил Мустафа, – никуда теперь господин снабженец не убежит.

– Ловко! – восхищённо проговорил Довгялло. – Я бы до этого не додумался.– Век живи – век учись, – Мустафа назидательно хмыкнул себе в кулак.

Линию фронта переходили ночью.

Немцы нервничали – в небе одна за другой вспыхивали ракеты, освещали мертвенно, недобро округу – в дрожащем неровном свете этом можно было заметить движение мышей-полёвок, была видна каждая травинка на земле.

Разведчики залегли в низине рядом с немецким минным полем – от поля этого, от уплотнённых, коварно запечатанных бугорков земли веяло зимним холодом, будто безмятежное лето уступило место суровой декабрьской студи, – и ждали удобного момента.

Иногда над головами разведчиков проносились тяжёлые дымные струи, – днём немцы установили неподалёку пулемёт, которого ещё прошлой ночью не было, и пулемётчик, борясь со сном, тренировался в слепой стрельбе, полосовал пулями пространство, тревожил израненную землю… Хоть и установлен был пулемёт, а низину он не простреливал совершенно, и это успокаивало Горшкова, которому важно было и ребят своих сохранить, и гауптмана через линию фронта переволочь целым и невредимым. Когда дымная струя в очередной раз разрезала воздух, старший лейтенант приподнимал голову и вглядывался в дрожащее мертвенное пространство словно бы хотел схватить летящую пулю…

Уже под утро, при сереющем, безвольно расплывшемся, мягком небе, немцы успокоились, пулемёт стих, и разведчики переползли на свою сторону. Извозюкались донельзя – промокли до нитки, испачкались густой, чёрной, как отработанное масло жижей до самых бровей, но фронтовую полосу одолели без сучка, без задоринки. И гауптмана благополучно доволокли до своих окопов – без царапин и обмороков.

Уже сидя в кузове полуторки, поглядывая на толстого сомлевшего гауптмана, разведчики наконец осознали, что всё сталось позади, обвяли лицами, обмякли, повеселели – всякий поход на ту сторону обязательно заставляет человека держаться в жёстком сборе, не ослаблять в себе ни одного чувства и пребывать в таком состоянии до возвращения домой.

Тонко, надорванно завывал мотор полуторки, солнце било в усталые, красные от бессонницы глаза, назад медленно уползала дорога. Мустафе очень хотелось спать, виски ломила боль, но он держался, не уступал ни сну, ни боли, да ещё про себя удивлялся тому, как легко им удалось сходить на вражескую сторону… Ни стрельбы, ни усилий особых, ни риска – всё произошло как-то по-домашнему гладко.

«Неужели у разведчиков так бывает всегда?» – задавал он себе наивный вопрос и удивлялся детской непосредственности его. Ведь бывали случаи, когда в разведку уходили тридцать человек и не возвращался ни один. Всё зависит от везения.

Гауптман сидел в кузове вместе со всеми, подпрыгивал на снарядном ящике и испуганно таращил глаза, полное влажное лицо его покрылось морщинами, будто из немца выпустили воздух, всё в нём обвисло, щёки покрылись щетиной.Война для него закончилась, бедолагу-гауптмана отправят в какой-нибудь лагерь, где собирают пленных немцев, такие, как слышал Мустафа, в России уже имеются, – гауптман останется жив, а вот будет ли жив Мустафа, никому не ведомо… Тут Мустафе так захотелось наградить пленного оплеухой, что он едва сдержал себя.

Пока разведчиков не было, в клуне успели поселиться другие люди – трофейщики, им понравилось мягкое сено и автономное расположение, дающее независимость от начальства. Кот Пердунок, встретивший незваных гостей протестующими воплями, из клуни был немедленно изгнан, отчаянное желание Пердунка задержаться хотя бы на немного, было ликвидировано ударом сапога под пятую точку, увенчанную роскошным пыльным хвостом – сделал это старший группы трофейщиков, подпоясанный добротным командирским ремнём: поддел он Пердунка носком сапога и кот унёсся по воздуху за изгородь.

Едва разведчики появились у клуни, как Пердунок поспешил выкатиться навстречу и рассказал обо всём – на своём кошачьем языке, естественно, но разведчики хорошо поняли его и на кошачьем.

– Вот гад, этот кривоногий, – Охворостов выругался. – Жаль, старший лейтенант наш в штабе задерживается… Ладно, кот, не горюй, зло будет наказано, справедливость восторжествует. – Старшина нагнулся, погладил Пердунка. Тот быстро успокоился и победно задрал хвост вверх.

У изгороди валялись вещи разведчиков, выброшенные из клуни – вещи эти кот охранял старательно. Старшина удручённо поскрёб пальцем затылок.

– Ни дна у людей нет, ни покрышки… И уж тем более – совести.

На двери клуни болтался замок – новенький, трофейный, украшенный блестящими латунными заклёпками, – повесили гости незваные, на чердак вела приставная лестница. Скособоченная дверца чердака была наполовину открыта.

– Эй, славяне! – позвал старшина новых постояльцев вполне доброжелательно, – впрочем, сохранял он этот тон с трудом. – Выгляньте кто-нибудь!

В ответ – тишина, ну, хоть бы царапанье какое-нибудь раздалось, писк, кряхтенье, лай, мяуканье, свист, шипенье, но нет, лишь маленькая птичка села на слом крыши, протенькала что-то умиротворённо и исчезла.

– Славяне! – вновь позвал Охворостов, прислушался – не отзовётся ли кто, и когда никто не отозвался, носком сапога поддел ком земли, поймал его с лёту в чердачную дверь. Ком всадился в ребро дверцы, рассыпался на мелкие крошки, обдал стоявших внизу разведчиков земляным горохом.

На этот раз подействовало. На чердаке кто-то зашевелился, закашлял, в приоткрытую дверцу высунулся ствол немецкого автомата и над головами разведчиков засвистели пули.

Старшина поспешно отпрыгнул в сторону. Разведчики также кинулись от клуни врассыпную, кто куда – не хватало ещё у себя дома пулю поймать.

– Ах ты, с-сука, – выругался старшина, прижался спиной к стенке клуни. – Арсюха, у тебя дымовые шашки в «сидоре» имеются?

– Имеются. Две штуки…

– Кинь-ка мне одну.

Коновалов достал из мешка, висевшего у него на плече, дымовую шашку, похожую на обычную консервную банку, перебросил старшине, тот ловко поймал банку, проткнул её с двух сторон ножом, подождал, когда шашка заискрится, раскочегарится, начнёт давать дым и в приоткрытую дверцу швырнул на чердак клуни.

Шашка влетала в тёмное помещение, будто космическая ракета, с трескучим шипением.

Несколько мгновений на чердаке было тихо – ни стука, ни грюка, только лёгкий дымок валил из приоткрытой дверцы, потом раздался отборный мат и вновь протрещала длинная неэкономная очередь.

– Эй, козлы! – прокричал старшина, продолжая прижиматься спиной к стенке клуни. – Счас я вам вторую шашку подброшу, чтобы теплее было… А ну, вываливайтесь из клуни! Вы заняли чужую территорию!

На чердачном этаже клуни раздался кашель, дверца, отодвинутая чьим-то громоздким сапогом, распахнулась во всю ширь, из раздвига повалил дым.

– Душегубы! – прекратив кашлять, прохрипел невидимый человек. – Под трибунал пойдёте!

– А за автоматную стрельбу в тылу разве не положено никакого трибунала? – старшина вновь возмущённо выматерился.

– Под трибунал, под трибунал… – продолжал хрипеть неведомый вояка. – Я вам устрою за милую душу…

В проёме чердачной двери показался широкий зад, обтянутый добротными офицерскими штанами-галифе, потом перекладину лесенки начала нащупывать нога в хорошо начищенном сапоге.

На землю сполз плотный щекастый человек с петлицами младшего лейтенанта, следом за ним – деваха в солдатской гимнастёрке и длинной бесформенной юбке с отвисшим задом. Старшина удивлённо присвистнул! Произнёс громко, с выражением:

– М-да-а-а…

– Не м-да, а боец вверенного мне подразделения, – взъярился младший лейтенант. – И прошу не путать это с разными «шурами-мурами». Понятно?

– Понятно, – произнёс старшина с ехидцей, невольно проникшей в его голос, – только непонятно, младшой, как и за что ты упечёшь меня под трибунал.

– А это уж моё дело, – огрызнулся трофейщик, – было бы шея, а хомут мы на неё всегда нахлобучим. Понятно? И прошу мне не тыкать!

– Да пожалуйста, – хмыкнул старшина издевательски.

Следом с чердака скатился сержант с отёчным лицом, украшенным увесистым синяком и двумя автоматами, перекинутыми через шею, своим и командирским.

– Андрющенко, немедленно арестовать наглецов! – рявкнул на отёчного сержанта младший лейтенант.

– Кхе! – призывно кашлянул в кулак старшина и в то же мгновение отёчный сержант оказался лежащим на земле с плотно прижатыми к бокам руками – можно было вязать, как пленного немца. Оба автомата валялись неподалёку. Младший лейтенант также корячился на земле, кряхтел, выплевывая изо рта сгустки слюны и давась сохлым козьим горохом.

– За всё рассчитаюсь, – выбил он из себя с очередным плевком, – сполна!

– Слепой сказал: «Посмотрим!» – хмыкнул старшина и вновь поднёс к его носу кулак: – Кхе!

Прошло ещё несколько мгновений, и трофейщики очутились за изгородью. Младший лейтенант отряхнул свои роскошные штаны.

– Берегись, старшина, – угрюмым голосом предупредил он, – я тебе по всем параграфам счёт выставлю!

– Для начала тебе ещё надо будет объясниться с моим командиром, – старшина привычно хмыкнул, – а уж потом мы будем объясняться с твоим. Соломин, выдай гражданам тыловикам ихние манатки.

Соломин проворно поднялся по лестнице на чердак, откуда продолжал сочиться дым, уже заметно ослабший, вышвырнул несколько мешков, набитых барахлом, высунулся в дверь:

– Верхний этаж свободен от посторонних предметов.

– Ну а с нижним мы вообще справимся подручными средствами, – старшина перекинул мешки с барахлом, затем стянул с плеча верный автомат ППШ, приладился и ловко, одним ударом приклада сшиб с клуни нарядный трофейный замок. Сделал рукой широкий приглашающий жест: – Битте-дритте, славяне!

Клуня также была забита мешками, старшина насчитал их целых двадцать, озадаченно поскрёб пальцами затылок. Соломин сделал то же самое:

– Не дай бог чего-нибудь пропадёт! Тогда нас на котлеты пустят.

Старшина покосился на изгородь: как там трофейщики? Всё продолжают воздух сотрясать или уже успокоились? А трофейщиков уже и след простыл. Вместе с мешками и сонной девахой. Ловко они научились покидать «поле боя» – будто духи бестелесные. А ведь этот младший лейтенант, видевший немцев только окочурившимися, да ещё, может быть, в колонне пленных, действительно может иметь в штабе какого-нибудь знакомого подполковника, падкого до трофейного добра, и тот за штуку немецкого сукна или позолоченный эсесовский кортик может запросто навалиться на разведчиков всей тушей.

Впрочем, старший лейтенант Горшков тоже не лыком шит – у него также свой знакомый подполковник есть.

Мешки трофейщиков без всякой опаски выволокли во двор и заняли прежние, уже освободившиеся места. Старшина беспечно прыгнул на ворох сена, вытянулся на нём с молодым хрустом, закинул руки за голову: хорошо быть дома!

Мустафа занял место недалеко от Охворостова, кинул в изголовье «сидор», в котором не было больше ни одной консервной банки – всё выставил на «прописку» – и очень скоро провалился в сон.

Снился ему лагерь, те самые светлые минуты, когда раздавали хлеб и в руках оказывалась вкусно пахнущая, приятно-тяжёлая пайка, снилось бронзовое тускловатое солнышко, заползающее за косой край земли и что-то ещё, кажется, кони, точнее – топот их, самих коней не было, а был отчётливо слышен их недалёкий дробные топот, – вот этот топот и снился Мустафе.

И настолько крепок был его сон, что он не услышал, как в клуне появился старший лейтенант, обвёл усталым взглядом людей, остановился на Мустафе и спросил неожиданно:

– Ну как, старшина, годится нам Мустафа, али как? Как считаешь?

– Нормальный мужик. Обучим кое-чему и можно будет пускать в самостоятельную разведку.

– Я тоже так считаю. Забили это дело, Егор Сергеевич. А чего тут у вас с барахольщиками произошло?

– С трофейщиками? Вы и это уже знаете? – брови у старшины сложились удивлённым домиком.

– Ворона в клюве принесла.

– То-то их толстозадый предводитель грозил нам…

– Он свою угрозу выполнил, даже успел накатать на нас телегу, но на его несчастье в штабе оказался начальник разведки корпуса и всё поставил на свои места – барахольщикам даже извиняться пришлось…

– Это хорошо, товарищ командир, – старшина потёр руки, – это мне очень нравится.

– Да и толстяк этот, гауптман, тоже оказался ценным кадром. Всех, кто брал его, велено представить к медалям.

– Отличная новость, товарищ старший лейтенант! – Охворостов проверил пуговицы на гимнастёрке – все ли на месте, застегнул воротник, отряхнулся, сбивая с себя остья сена. – Отлучиться разрешите, товарищ старший лейтенант!

– Это куда же? – Горшков сощурился.

– В штаб!

Старший лейтенант вспомнил девушек-связисток, синеглазую Асю и позавидовал Охворостову, простоте его отношений с дамским полом, – сам он так не умел, робел…

– Давай, старшина, имеешь право!

Старшина сдвинул складки под ремнём гимнастёрки назад, браво выпятил грудь – выглядел он на все «сто».

– Товарищ командир, осмелюсь доложить…

– Ну!

– У меня сегодня день рождения.

Горшков присвистнул удивлённо: совсем забыл на войне, что существуют такие простые штатские штуки, как дни рождения. Господи, да это же совсем из другой жизни, которой уже нет… Проговорил тихо – у него даже голос сел:

– Ох, старшина! Чего же мне тебе подарить?

– Ничего не надо, товарищ старший лейтенант, главное, чтобы вы сами были – это раз, и два – давайте пригласим к нам связисток… Снова. А?

– А почему бы и не пригласить?

– Есть пригласить связисток! – лицо старшины засияло удовлетворённо.

Старший лейтенант позавидовал лихой молодцеватости подчинённого и, устало выплёскивая его из головы, расслабленно опустился на сено, закрыл глаза. Когда открыл – старшины уже не было, он будто растаял.

Хотелось спать. Горшков вновь закрыл глаза и в то же мгновение провалился в тяжёлый непрозрачный сон, – что-то в странном сне этом ухало, колотилось, скрежетало, ворочалось, вызывало беспокойство… У Мустафы сон был один, у старшего лейтенанта – другой. Очнулся Горшков от того, что почувствовал чей-то взгляд. Открыл глаза – Мустафа сидит рядом и внимательно смотрит на него.

– Ты чего, Мустафа?

– Да вот, прокручиваю в мозгу всё, что видел, когда на той стороне были.

– Ну и что?

– Достойное это дело – разведка.

– Без разведки войны не бывает, Мустафа. Всё хотел спросить тебя, да как-то недосуг было, то одно мешало, то другое – ты раньше в армии служил?

– Было дело, товарищ старший лейтенант. Не всё же время я за колючей проволокой сидел.

– В каких частях тянул лямку?

– В пограничных.

Горшков невольно поцецекал языком:

– Неплохо. А как же потом докатился де жизни такой? – старший лейтенант сложил из пальцев решётку.

– Было дело, товарищ командир, – Мустафа вздохнул с досадой – не хотелось ему вспоминать прошлое, – было. По молодости, да по глупости.– Всё правильно, Мустафа. Каждый из нас бывает и молод и глуп… Даже в старости.

Охворостов вернулся в клуню через двадцать минут, удовлетворённо погладил пальцами усы.

– К вечеру ждём гостей, товарищ старший лейтенант, – сказал он, – узел связи нашего доблестного артиллерийского полка.

Из-под охапки сена выглянул Соломин, звучно поскрёб пальцами щетину на щеках:

– Бриться трэба!

– Не только. Желательно ещё и наодеколониться. Чтобы амбре было такое м-м-м-м, – старшина выразительно втянул в ноздри воздух, – чтобы весь узел связи улёгся к нашим ногам.

– Хай живэ и здравствует дружба между разведчиками и связистами! – Соломин окончательно выдрался из сена, сел. – Товарищ старший лейтенант, как в штабе оценили наши действия в тылу противника?

– На «ять».

– И что нам за это будет? – тон соломинский сделался задумчивым: ответ командира был неопределённым. – Медалей, я так полагаю, нам за это не дадут.

– Ну почему же, пару «зобоэзок» могут дать. – «Зобоэзками» разведчики звали медали «За боевые заслуги». – Вначале дадут, потом добавят… Либо отнимут. В нашей жизни всякое бывало.

– Верно, бывало…

– Поэтому пока не будем держать медали в руках, об этом лучше помолчим, – Горшков потянулся, сделал лёгкое, почти неуловимое движение, будто ухватился в воздухе за что-то невидимое и в следующий миг оказался на ногах.

Из связисток в голову старшему лейтенанту запала одна – синеглазая сержантша Ася… Впрочем, как разумел Горшков, Ася поселилась в мозгах не только у него одного.

Тяжесть, наполнявшая виски и затылок, после сна исчезла, в душе возникло что-то светлое, бодрое, Горшков подумал, что неплохо бы перед встречей со связистками искупаться где-нибудь, но, насколько он помнил, во всей округе не было ни одного озерка, даже мелких речек и ручьёв с запрудами не было. Имелись задымленные болотистые низины, поросшие осокой, кое-где даже проблёскивали полоски воды, но в лягушачьих угодьях этих не искупаешься; Горшков пару раз намеревался поинтересоваться у хозяйки клуни, куда они ходят летом купаться – не в водосточных же трубах плещутся, но всё время что-то мешало, не до вопросов было. Старший лейтенант отогнул рукав гимнастёрки, посмотрел на часы – до вечера было ещё далеко.

Когда нет никакого конкретного дела, время наполняется неприятной пустотой, прогибается, человек не знает, куда себя деть, а этого никак нельзя допускать, – Горшков выскочил из клуни на свет, поправил на себе гимнастёрку и, нагнав на себя командирскую солидность, отправился в жилой дом к хозяйке.

Хозяйка, старая, седенькая, с белёсыми усиками над верхней губой, сидела в распахнутых сенцах и чистила картошку, тщательно собирая очистки в сдавленное ведёрко – мечтала, когда фронт уйдёт отсюда, наши потеснят фрицев, завести какую-нибудь живность, поросёнка или козу. Увидев старшего лейтенанта, хозяйка проворно поднялась со скамейки.

– Здравия желаю, тётка Марфа, – поприветствовал её Горшков.

– И тебе того же самого, товарищ командир, – старушка поклонилась Горшкову, – в том же количестве.– Скажи, тётка Марфа, а речка здесь где-нибудь имеется? Или пруд бы. Искупаться, помыться, постираться надо. Куда ваши мужики купаться раньше бегали?