Текст книги "Тонкая грань выбора"

Автор книги: Валерий Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Лысый был популярной и уважаемой среди пацанов личностью. Он отслужил в ВДВ и любил демонстрировать полученные в армии навыки, рассказывал о службе и о подвигах бравых десантников – скорее всего, выдуманных, но мальчишки слушали его с открытыми ртами. Наглый, неуправляемый Лысый не вылезал из милиции за драки и хулиганку, и когда прошлой осенью он по пьяни утонул в речке, местный участковый вздохнул с облегчением.

Девушке, по-видимому, надоела борьба с руками похотливого партнера. С перекошенным от злости лицом отстранившись от него, она что-то резко выкрикнула. Парень отшатнулся и, пятясь от разъяренной партнерши, ретировался и скрылся в толпе. Генку эта сцена позабавила. Он уже собрался прокомментировать произошедшее в ухо другу, но запнулся, словно проглотив язык, потому что избавившаяся от партнера девушка решительно направилась к ним. Она остановилась перед Саней и, глядя ему в лицо, предложила:

– Пойдем, покурим.

Саня нервно дернул щекой, наклонил голову в знак согласия и взял Лену под локоть.

– Ленка, ты куда! – вынырнув из полумрака, крикнула худая девица в черных джинсах.

– Мы пойдем перекурим с Сашей.

– Я с вами!

– Нет, ты вон с его другом потанцуй. Нам переговорить нужно.

Саня удивленно открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал и стал пробираться с девушкой к выходу. Он уверенно вел её за собой, но неожиданно Лена дернула его за руку и заставила свернуть направо, в длинный коридор, по обе стороны которого тянулись бесконечные вереницы дверей. Похоже, она свободно ориентировалась в этом здании, потому что остановилась у одной из дверей, толкнула её и за руку увлекла парня в маленькую комнату. По виду это была подсобка, здесь царил полумрак, разбавленный тусклым светом уличного фонаря, пробивающимся сквозь неплотную штору. Как только Саня закрыл за собой дверь, девушка обхватила его руками за шею и впилась губами в губы. Саня ответил на поцелуй и дал волю рукам, лаская подрагивающее от желания упругое тело. Поддаваясь ласкам, Лена тихо застонала, оторвалась от его губ и нежно провела пальцами по щеке.

– Сашенька, милый, как долго я ждала этого, – хрипло прошептала она.

Саня, уже здорово возбужденный, слегка опешил: «Давно ждала? Интересный поворот. А как же Лысый? Или она ждала уже после него? Где же ты раньше была? – и тут зверьком юркнула мысль: – Да она живет на другом конце города! Ладно, хрен с ним, потом разберемся…»

Он зарылся лицом в локоны темных волос, вдохнул их необычный, терпкий аромат. Его руки поползли по бедрам девушки, приподнимая подол длинной юбки.

– Подожди, – прошептала Лена, и парень с явной неохотой убрал руки. – Пошли ко мне. Я здесь недалеко, в фабричной общаге живу. Месяц как перебралась.

– Пошли, – не раздумывая согласился Саня. – Только Гешу предупрежу, чтоб не искал.

– Да Танька о нем позаботится. Не переживай.

– Иди в гардероб, я быстро.

Сквозь плотную толпу танцующих Матвеев пробрался к месту, где оставил Гену, но его там не оказалось. Ленкина подруга танцевала в обнимку с каким-то парнем, положив ему голову на плечо.

– Генка где?! – крикнул Саня ей прямо в ухо.

Девушка пожала плечами, потом неопределенным жестом указала в глубину цветного сумрака.

Саня в недоумении покрутил головой, но друга не обнаружил.

– Он с Вирой ушел, – бросил парень.

– С кем?! – рявкнул Саня, резко дернув его за плечо.

Парень отшатнулся, испуганно вытаращил глаза и громко прокричал:

– Они в сквер пошли, с михайловскими махаться!

Саня развернулся и, не разбирая пути, грубо расталкивая танцующих, рванул к выходу. Спустя секунды он выскочил на парадное крыльцо и с рычанием, похожим на звериное, огромными прыжками понесся в сквер позади клуба.

Драка была в самом разгаре. Еще издалека он заметил знакомую голубую куртку в толпе дерущихся, их было человек тридцать. Генка сцепился с каким-то парнем, через мгновение уже валялся на земле, и двое принялись пинать его ногами. Не останавливаясь, Саня в прыжке врезал ногой одному из долбивших его друга, успел впечатать кулак в рожу второму, и в этот момент его остановил страшный удар по затылку обломком парковой скамейки. Ноги вдруг стали ватными, подкосились, и он рухнул на лежащего Генку, навалившись на него всем телом. Последнее, что он слышал перед тем, как надолго потерять сознание, был противный вой милицейских сирен.

Саня очнулся в городской больнице и узрел перед собой бледное, с перепуганными глазами лицо матери. В больничном халате на плечах, сидя на стуле, придвинутом вплотную к кровати, она нервно стискивала ручки лежащей у нее на коленях сетчатой авоськи с продуктами. Судя по яркому солнечному свету, разлитому по палате, было уже позднее утро.

– Саша, ты как себя чувствуешь? – дрожащим от сдерживаемых слез голосом спросила мама.

Саня прислушался к своим ощущениям, пошевелил руками, ногами, приподнял голову и слегка качнул ею, ощупал огромную шишку на затылке. Кроме ноющей тупой боли в районе припухлости, его ничего не беспокоило.

– Нормально. А как я сюда попал?

– Господи! – ужаснулась мама. – Ты ничего не помнишь?

– Чего ничего?! Всё я помню. Как Генка?

– Дома он. А тебя сюда на скорой привезли. Ты без сознания был.

– А почему я только утром очнулся?

– Да спал ты. Тебя в чувство привели, потом укол сделали, чтобы спал.

– Вот этого я не помню.

– Голова не болит, не кружится? Может, тошнит?

– Не кружится и не тошнит. Что за палата такая козырная?

Мама повела взглядом вокруг. Одноместная палата с новой мебелью действительно походила на гостиничный номер. Не хватало только обоев на стенах и телевизора.

– Это Пётр Александрович договорился, – почему-то шепотом поведала мама. – Вас с Генкой обоих сюда привезли. Потом отец его домой забрал, а тебя оставили и в эту палату для начальства положили. Он и сейчас здесь, с главврачихой общается.

Дверь в палату осторожно приоткрылась, мелькнуло лицо Генкиного отца, затем она распахнулась шире, и Пётр Александрович вошел в сопровождении женщины в белом халате.

– Доброе утро, дебошир, – весело приветствовала его доктор. – Как себя чувствуешь?

– Великолепно! Не тошнит, не кружится, не болит.

Она присела на край кровати, взяла Саню за руку, пощупала пульс. Затем проверила зрачки, заглянула в рот и встала.

– Ну что ж, повезло тебе, парень. Крепкая голова. Ну а шишка пройдет.

– Так я здоров? Могу уходить?

– Быстрый какой, – усмехнулась врач. – До завтра полежишь, понаблюдаем тебя, мало ли что…

Когда она ушла, Пётр Александрович подошел к Сашкиной маме и положил ей руку на плечо.

– Надежда Яковлевна, вы не переживайте. Я прослежу, чтобы Санька хорошо лечили.

– Спасибо вам. Ладно, побегу на работу. Ты тут лежи, не вставай.

Она поставила принесенные продукты на тумбочку у окна, поцеловала сына в щеку и покинула палату.

– Хочешь чего-нибудь? – спросил Пётр Александрович, когда дверь закрылась.

– В туалет, – буркнул Саня. – Вы извините, что так получилось.

– Да ты-то вообще ни при чем. Мне мой балбес всё подробно рассказал. Можно сказать, что ты его отбил. Неизвестно, как бы всё закончилось, если бы ты свою башку не подставил. Только запомни: вас там не было!

– Так всё равно менты узнают.

– Это не твоя печаль. Я всё решу. Вас там не было. Запомнил?!

Саня молча кивнул, подумал и пробурчал:

– Виру прибью, когда выйду отсюда. Это он Генку втравил.

– Думаю, не получится. Твой Вира кому-то отвертку в живот воткнул. Сядет однозначно, а если тот парень умрет, то сядет очень надолго. Хотя, я думаю, ему и так прилично светит. Мне уже пора, отдыхай. Завтра утром я за тобой заеду.

Оставшись в одиночестве, Саня аккуратно встал с кровати и подошел к окну. Стоял чудесный солнечный день. Палата располагалась на первом этаже, и под ее окнами на больничном дворе суетились голуби и воробьи. Огромный бурый кот прыгнул с крыльца, спугнул птиц; шумно вспорхнув, они немного покружили в воздухе и вновь опустились на траву.

Несмотря на легкую слабость, настроение у Сани было воздушным и просто прекрасным. Он с удовольствием припомнил вчерашнее приключение, сладко потянулся, затем облачился в больничную пижаму, лежавшую на стуле рядом с кроватью, и отправился искать туалет.

– Матвеев, подъем!

Санины ресницы дрогнули, глаза чуть-чуть приоткрылись, пропуская свет в узкую щелочку между веками. Он приоткрыл один глаз, протер его кулаком, открыл другой и недоуменно уставился на стоящую перед ним докторшу.

– Как самочувствие?

– Отлично.

Он заметил сложенную на стуле одежду и понял, что его выписывают.

– Одевайся, там тебя уже ждут.

Саня задержался на больничном крыльце, пережидая ливень – один из тех майских дождей, которые неожиданно срываются с неба бешеным потоком. Сверкнуло, громыхнул гром, и тут же из-за края тучи вынырнуло солнышко, словно оттолкнув в сторону черную массу. Как бы нехотя туча тронулась и плавно потянулась к горизонту, увлекая за собой косые струи. Дождь, как обычно бывает весной, прекратился так же внезапно, как и обрушился на землю, после чего Саня, старательно обходя широкие лужи, двинул к ожидавшей его машине. Со стороны пассажирского сиденья ему навстречу, кряхтя и морщась, выбрался Генка. Растянув в улыбке припухшие губы, друг широко расставил руки и прошамкал:

– Привет, болезный.

Саня скривил рот в усмешке, подошел и осторожно приобнял его.

– Это еще вопрос, кто из нас болезный. Неслабо тебе рожу рихтанули!

– Пройдет. Вчера хуже было. Сегодня уже почти норма. Вот ребра сильнее болят.

– Грузитесь, дел полно, опаздываем, – послышался голос Генкиного отца из салона авто.

Ребята уселись, мотор заурчал, и машина плавно тронулась с места.

– А мы куда-то торопимся? – поинтересовался Саня.

– У нас поезд через два часа. Сейчас к тебе домой, потом на вокзал.

Саша очумело открыл рот, тупо глядя в перекошенное лицо своего друга.

– И куда мы?

– В Москву! – бросил Пётр Александрович, не поворачивая головы. – Нечего здесь торчать.

Саня ничего не понял, но уточнять и тем более спорить не стал. Он решил, что Борееву виднее, как лучше поступить в сложившейся ситуации.

******

В купе пахло свежестью, а не пылью, как это обычно бывает, оно оказалось идеально чистым и, к удивлению Матвеева, двухместным. Ребята со скучающими лицами терпеливо выслушали уже заученные наизусть наставления родителей, которые, казалось, не собирались уходить из купе. Затянувшееся прощание прервала дородная проводница, отрывисто приказав всем посторонним покинуть вагон. Расцеловав парней на прощание, родители спешно ретировались и застыли на перроне перед окном купе в ожидании отправления поезда.

Когда ребята остались одни, Саня вдохнул воздух полной грудью, потом с шумом выдохнул, ногой затолкал чемодан под застеленную свежим бельем полку, плюхнулся на нее и осмотрелся. До сегодняшнего дня он ездил только в плацкартных вагонах: открытые купе, набитые простым людом, пропитанные людским потом и ни с чем не сравнимым запахом железной дороги; толпа, синхронно поедающая припасенную курятину, яйца вкрутую и вареную картошку; орущие без конца дети, кашляющие и кряхтящие старики.

– Это что за вагон такой? – поинтересовался Саня. – Сколько стоит?

– СВ, – небрежно бросил Генка. – Других мест не было, а эти дорогие, поэтому и не выкупили.

Саня укоризненно покачал головой, недовольно цокнув языком. В этот момент вагон резко дернулся, и перрон за окном медленно поплыл назад. Ребята придвинулись к окну и замахали родителям на прощание.

– Ты не парься по поводу билетов, – успокоил его Гена, когда вокзал скрылся из вида. – Отец всё сам оплатил, так что…

– Парься – не парься… – недовольно передразнил Сашка. – А всё дурь твоя виновата. Теперь гребём, как подорванные. И перепихон обломал. Только телка зачетная на меня запала, тут же облом. Прикинь, говорит – ждала меня!

– Да лапшу она тебе вешала! – отмахнулся Гена. – Моя тоже чуть из трусов не выпрыгивала. Им без разницы, на кого вешаться. Они же обе укуренные в хлам были. Шалавы – они и есть шалавы.

– Укуренные?! С чего взял?

– Я че, ни разу не грамотный? Духан от них… да и так видно, что перло обеих.

Саня на секунду задумался, припоминая детали своего приключения, и согласно кивнул, словно вновь ощутив странный запах, исходивший от Лениных волос.

– Ладно, проехали. А что с твоими экзаменами?

– Фигня, отец всё решил. Я в старую школу вернусь, там и сдавать буду. Плохо, что жить у бабули придется.

– Почему?

– Узнаешь. Там у неё, как в казарме. Всё по распорядку: шаг вправо, шаг влево… Короче, если что не по её – кранты.

Саня ничего не ответил, отвернулся и уставился в окно. Генка открыл крышку стоящего между ног чемодана, порылся в нем и извлек из-под аккуратно сложенной одежды бутылку армянского коньяка.

– Смотри, у отца втихаря тиснул. Ну что, накатим за успех нашего безнадежного дела? – весело предложил он.

– Не, мне врачиха сказала, что пить нельзя. Хотя бы месяц. Голова, такое дело…

– Как хочешь. А мне нужно, для анестезии – ребра ноют.

Саня, продолжая смотреть в окно, небрежно махнул рукой и расслабленно зевнул. Он почти не лукавил: доктор, хоть и не категорично, действительно просила его воздержаться от употребления алкоголя. Но на самом деле он не хотел портить такой важный момент затуманенным сознанием. Момент начала новой и, как ему казалось, интересной, насыщенной жизни. Вспоминая мамин любящий взор, папин голос, десять лет в школе, уроки, друзей, он думал о предстоящих переменах. О том, что Генка, конечно, накосячил, но если бы не его тупизм, то не сидели бы они сейчас в этом уютном купе, слушая расслабляющий, убаюкивающий перестук колес.

Генка мелкими глотками хлебал коньяк прямо из горлышка, осторожно ухватывая его опухшими губами, а в промежутках между возлияниями продолжал что-то вещать. Саня не слушал, лишь изредка поворачивал голову на звук голоса, глупо улыбался и кивал головой. Наконец Генка, в очередной раз приложившись к бутылке, поставил её на стол, привалился спиной к стене и закрыл глаза. Через минуту он уже крепко спал, равномерно посапывая. Саша оторвался от созерцания бегущего за окном пейзажа, чтобы аккуратно уложить своего попутчика набок и накрыть простынёй.

******

– Матвей. Матвей.

Голос, который звал его, казался незнакомым. Глухой, с какой-то надрывной хрипотцой, он словно пробивался словно плотную, прижатую к ушам вату. Матвеев тяжело разлепил веки, пропуская свет, с трудом сглотнул сухой комок в горле и тут же зашелся частым кашлем. Резкая боль в ключице окончательно прогнала остатки сна. Он непроизвольно застонал и полностью открыл глаза. Его самый близкий друг Гена Бореев стоял, склонившись над ним и внимательно вглядываясь в его лицо.

– Саня, блин! Ну наконец-то очухался!

– Где я? – хрипло выдавил из себя Матвеев.

– В госпитале МВД.

– Что со мной?

– Сквозное в плечо. Почти четыре часа оперировали.

Гена достал телефон, включил экран и зачитал:

– Сопоставили костные отломки. В сосудистой части – всё целое. Короче, доктор сказал, что тебе повезло. Если бы были задеты сосуды, то рука могла перестать двигаться или вообще могли ампутировать.

– Сколько я был в отключке?

– Сейчас одиннадцать утра. Через четыре часа у нас медицинский самолет в Израиль.

Матвеев досадливо скривил пересохшие губы, приподнял голову и сипло простонал:

– Воды.

Гена схватил с тумбочки у кровати стакан с водой и, просунув руку под подушку и приподнимая голову раненого, поднес стакан к его губам. Саня пил медленно, мелкими глотками, словно смакуя прохладную жидкость. Наконец он мотнул головой, давая понять, что напился. Гена опустил подушку и вернул стакан на место.

– Почему в Израиль?

– Решили, что там безопаснее всего, так что без вариантов. Пока здесь не разберемся, что и как, посидишь у евреев, заодно и вылечат тебя. Борт уже на подлете.

Плавно открылась дверь. Вошедшая в палату молодая медсестра в голубой униформе при виде посетителя на секунду удивленно застыла, нахмурилась и возмущенно воскликнула:

– Мужчина, кто вас сюда пустил?! Здесь же реанимация! К тому же без халата!

– Тихо, красавица, тихо, – попытался успокоить её Гена. – Скоро нас здесь не будет, мы выписываемся. Так что потерпи немного.

– Что-о-о?! Кто это так решил?! Вон отсюда! – взвизгнула медсестра. Лицо девушки мгновенно покрылось красными пятнами от охватившей её ярости.

– Рот закрой! – рявкнул Гена и угрожающе сделал шаг в её сторону. Сейчас ему было не до церемоний, и он не собирался открывать диспут по поводу принятого решения.

Медсестра резко отшатнулась и испуганно заморгала ресницами.

– Геннадий Петрович! Прекрати! – прохрипел Матвеев. – Где Грамарь?

Бореев, продолжая коситься на притихшую медсестру, повернул голову в его сторону и коротко бросил:

– За дверью. Позвать?

Матвеев, устало прикрыв глаза, еле заметно кивнул.

Гена осторожно отодвинул медсестру от двери, приоткрыл её и крикнул в образовавшуюся щель:

– Коля, зайди!

Секунда, и в палате появился высокий, широкоплечий мужчина в темном костюме и водолазке. Короткая стрижка, темные волосы с абсолютно седыми висками; выступающий вперед подбородок; узкий, словно след от ножа, рот с бледными губами. Начальник службы безопасности холдинга, один из самых доверенных и близких людей Матвеева замер и хмуро уставился на своего босса глубоко посаженными глазами.

Злобно зыркнув на очередного посетителя, медсестра выскочила из палаты.

Александр кивком поприветствовал вошедшего и, заметив перехваченное тремя белыми полосками рассечение у того на лбу, поинтересовался:

– Чем это тебя, вчера?

– В машине, об стойку двери, – криво дернул губой Грамарь.

– Как думаешь, кто?

Николай опустил глаза, сунул руки в карманы брюк и покачал головой.

– Пока никаких идей. Сейчас начинаем полную проверку договоров и партнеров.

– Думаешь, кто-то из наших должников?

– Думай – не думай, а пробивать нужно всех, – пожал плечами Николай. – Всех, кому мы могли дорогу перейти: комерсов, чиновников, ментов.

– Ты еще президента не забудь, – зло пошутил Геннадий.

– Президента? – напрягся Грамарь. – Какого?

– Нашего! ВВ! На него всех собак вешают. Кого ни грохнут, всё ему предъявляют. Так что одним больше, одним меньше…

– Так он сейчас не президент, – наморщил лоб Николай.

– Да его хоть в дворники переведи, он всё равно рулить будет. Без его команды в этой стране даже мухи не летают.

– Гена, ты достал, – осадил друга Матвеев, морщась то ли от боли, то ли от досады.

– Там ещё Сытин дожидается, – доложил Николай.

– Зови.

Грамарь приоткрыл дверь и сделал приглашающий жест рукой. В палату боком просочился брюхастый человечек в дорогом костюме, с черной кожаной папкой в руках. Несмотря на маленький рост и нескладную фигуру, он держался с величавым достоинством. Улыбчивым и приятным Сытин бывал лишь с теми, от кого ему светила явная выгода. Например, общаясь с руководством, с партнерами или на переговорах с интересными клиентами, он становился очаровательным и даже харизматичным. А вот тем, кто от него зависел, в полной мере доводилось испытывать на себе грубую, хамскую натуру этого человека.

Но подчиненные привыкли не обращать внимания на недостатки в характере начальника, поскольку сотрудникам холдинга платили довольно неплохо.

В данный момент глаза Сытина излучали сочувствие и озабоченность.

– Привет, Александр Михайлович. Как же тебя угораздило? Какая же сволочь…

– Заканчивай, Юрий Иванович! – прервал его стенания Матвеев. – Ты по делу или так?

– И так, и по делу, – раскрыл папку Сытин. – Тебе перед отъездом бумаги бы подписать.

Матвеев вопросительно скосил глаза на Геннадия Петровича, тот мученически закатил глаза, демонстрируя свою непричастность к утечке информации об отъезде.

– Я заказ на самолет подписывал, – пояснил Сытин, заметив недовольную реакцию генерального директора. – Или ты хотел тайно смыться?

– Вчера уже пробовал смыться открыто, – злобно буркнул Матвеев.

– Ты что, мне не доверяешь?

– Проехали. Что нужно подписать?

Юрий Иванович быстро извлек из папки несколько листов бумаги с напечатанным текстом.

– Приказ о назначении меня исполняющим обязанности генерального, ну и так, по мелочи.

Александр Михайлович внимательно прочитал напечатанное, поднял глаза на Сытина и здоровой рукой смял приказ о назначении.

– Исполнять обязанности будет Бореев. Так что завтра с утра он подпишет тебе остальные бумаги. А сейчас, будь любезен, подготовь новый приказ.

– Не согласен. Почему не я? Я все-таки финансовый директор и член Совета директоров.

– Геннадий Петрович тоже член Совета директоров и мажоритарный акционер.

– Я тоже акционер, и притом он не в курсе всех текущих дел.

– Так введи его в курс! – начал терять терпение Матвеев. – Короче, я так решил!

– Нужно решение Совета, – выложил последний козырь Сытин.

– Хочешь, чтобы мы сейчас с Геной проголосовали? Мои и его акции перевесят любое «против». Иди, у тебя час на подготовку приказа.

Юрий Иванович громко захлопнул папку и, не попрощавшись, вышел.

– Что это было? – недовольно спросил Александр Михайлович, когда за Сытиным закрылась дверь. – Гена, ты всё слышал? Сегодня же вступай в должность.

Судя по тому, что лицо Бореева вытянулось, эта новость стала для него полной неожиданностью. Он скривился, как от зубной боли, но спорить не стал: просто кивнул в знак согласия.

– Николай, ты летишь со мной. Когда всё там устроится, вернешься, а пока оставь кого-нибудь толкового за себя.

Матвеев, тяжело дыша, откинул голову на подушку, закрыл глаза, но тут же вновь приподнял её и произнес:

– Гена, будь осторожен, если что. Не включай героя.

– Есть не включать, – усмехнулся Геннадий Петрович.

******

Никто не откликнулся на осторожный стук в дверь. Саня постучал громче и настойчивее – ничего. Он машинально нажал на ручку, она поддалась, и дверь тихонько приоткрылась.

– Алё, есть кто-нибудь? – бросил он в образовавшуюся щель.

Ответом была тишина, и он решился открыть дверь полностью.

Интересная и насыщенная столичная жизнь, о которой грезил Матвеев, на деле оказалась довольно однообразной. Генка окончил школу; благодаря связям Бореева-старшего вступительные экзамены в университет тоже прошли без эксцессов. Однако прошлогодняя неудача намертво засела занозой в мозгу Матвея и не давала расслабиться. Он всё свободное время проводил за учебниками, в отличие от своего беспечного друга, который периодически рвался зажечь по полной. Однако бабушка железной рукой пресекала все его попытки. Против этой волевой женщины Гена, при всем своем желании вести взрослую, независимую жизнь, был просто безвольным слабаком. Тем более что у друга он никакой поддержки не находил, поскольку Саню всё вполне устраивало. Он твердо решил для себя, что пока не закроет первую сессию, ни о каких развлечениях не может быть и речи. А еще, в силу своего уличного воспитания, он не хотел и не мог подвести Генкиного отца, которому обещал присмотреть за сыном.

Познакомившись с Генкиной бабушкой, Саня вполне оценил слова друга про казарму. Виолетта Сергеевна даже внешне выглядела строго, а уж если начинала командовать, то превращалась в прапорщика на армейском плацу. При первых же звуках её голоса хотелось вытянуться в струнку, отказывать или разговаривать с ней в категоричном тоне было себе дороже. Своеволия эта женщина не терпела и обязательно находила способ достаточно жестко поставить ребят в удобные ей рамки.

В просторной четырехкомнатной квартире она являлась полновластной хозяйкой, но при этом ребята были окружены заботой и вниманием, и никто не напрягал их по поводу домашних дел. Хозяйством занималась приходящая домработница Зинаида, возрастом и нравом походившая на Виолетту Сергеевну. Она убирала, стирала, готовила и… командовала: так не делать, сюда не ходить, одежду не разбрасывать. Первое время Саня с опаской относился к строгой домоправительнице, а потом понял, что постоянное ворчание пожилой женщины – не более чем черта характера. На самом деле она заботилась о ребятах так, словно они были её детьми или внуками.

Виолетта Сергеевна была профессором кафедры экономики в университете и в свои шестьдесят три продолжала работать. Как-то Саша поинтересовался у Генки, почему она не уходит на пенсию.

– Доцент умирает у кассы. Слышал такую поговорку? – усмехнулся тот.

Саня недоуменно пожал плечами.

– Научные работники пашут, пока ноги носят, а некоторые даже когда и эти органы отказывают. На инвалидных колясках приезжают, – пояснил Гена. – Так что без вариантов: сама она никогда не уволится. Да если говорить честно, бабуля моя – в своем роде специалист уникальный. С ней даже академики считаются.

Вскоре Матвеев сам в этом убедился. Пару раз в месяц в квартире Бореевой собиралось довольно разношерстное общество, бывали и академики. Лица менялись, только двое из гостей присутствовали каждый раз. Первый – семидесятилетний худощавый мужчина в мешковатом костюме советского пошива, белой рубашке и при галстуке. Аккуратно постриженный бобрик седых волос, слегка простоватое лицо с крупными чертами и жесткими скулами. Второй, лет сорока, был его прямой противоположностью: красивое интеллигентное лицо, ладно сидящие на спортивной фигуре пиджаки, модные рубашки.

Оба с подчеркнутой почтительностью и теплотой относились к хозяйке, неизменно являлись с цветами и при встрече галантно прикладывались к ручке. Даже у Саши эта красиво стареющая женщина вызывала волнующие эмоции – что уж говорить о возрастных мужчинах!

Не сразу, постепенно Генка рассказал Сане обо всех гостях, включая пару завсегдатаев. «Седой бобрик» Василий Павлович оказался отставным генералом, вдовцом и другом покойного мужа хозяйки – его портрет красовался в гостиной. Пожилой статный мужчина в парадном генеральском мундире выглядел точной копией Петра Александровича Бореева, только постарше. Внук поведал, что сам деда в мундире никогда не видел, да и вряд ли тот носил его на людях. Дед был академиком, но связанная с оборонкой работа не предусматривала гласности и всенародного признания – по крайней мере, при жизни. Второго постоянного посетителя вечеринок звали Роман Анатольевич Рудой, он работал заместителем директора Московского ипподрома.

На немое удивление в Сашиных глазах Гена гыкнул и объяснил:

– Он кандидат наук и бабулин ученик – как она говорит, самый одаренный. Только доходы на ипподроме несравнимы с университетской зарплатой.

– А чего он сюда таскается? – скривился Матвеев.

– Ну ты даешь! Где еще он с такими людьми познакомится? Вон генерал, что за бабушкой ухаживает, со Щелоковым вместе воевал. Да и другие ему под стать. При его-то занятиях связи – первое дело! Вдруг сажать начнут…

– Сажать? За что?

– Ты как маленький! Там у них такие бабки крутятся, что только золотой лопатой грести можно.

Саня слабо представлял, как на ипподроме можно грести деньги, да еще золотой лопатой, и просто махнул рукой.

Ребята, как правило, присутствовали за столом на посиделках, и если Гена просто отбывал номер, то Саня с интересом слушал разговоры высокопоставленных гостей. Всё крутилось вокруг неизвестных ему персон – ученых, военных, милицейских начальников. Попросту говоря, им перемывали косточки, и это было бы неинтересно, если бы гости вскользь не касались положения в стране и в мире. Именно вскользь, полунамеками, понятными только им, имеющим доступ к достоверной информации, а не к пропагандистскому бреду из официальных источников.

Ближе к полуночи гости расходились, и только генерал с Рудым почти всегда оставались помогать хозяйке с уборкой. Составив грязную посуду в мойку, вернув на свои места стол и стулья в гостиной, они курили на кухне за чашкой чая или бокалом легкого вина. Вот тогда для Матвеева наступало самое интересное, потому что разговоры генерала с собеседником приобретали довольно откровенный характер. Оба принимались ругать власть, но каждый по-своему. Василий Павлович, преданный коммунист сталинской закалки, обвинял руководство в предательстве ленинских идеалов. Слушая его изобилующие лозунгами патетические монологи, Рудой морщился и ухмылялся уголками губ. Его недовольство имело более конкретную направленность. Не стесняясь в выражениях, он сыпал цифрами, доказывая несостоятельность партийного руководства, его тупость и закоснелость. Единственное, в чем мнения спорящих совпадали, – это коррупция. Саня слушал, раскрыв рот, стараясь понять, в чем проблема и как всё это можно исправить. Многие вещи с трудом доходили до него, и однажды, когда генерал вышел, он не выдержал и попытался кое-что уточнить у Рудого:

– А вот советская власть – она же народная, а её ненавидят…

Рудой чертыхнулся, замахнулся кулаком, собираясь грохнуть по столу, но передумал и спокойно опустил его.

– Власть, какой бы она ни считалась народной, простыми людьми всегда не любима, потому что подавляет и отбирает. И призвана она держать в узде стадо и вести его в нужном направлении. В этом её истинное предназначение. И советская – такая же, а то и хуже. Вожди – идиоты, воспитанники сталинской эпохи, и нет у них будущего, впереди только яма два на полтора. Нагромождение тупых лозунгов и бездарных идей, нежелание идти вперед… Им кажется, что все воспринимают идеи всеобщего равенства, идеи классиков марксизма как неоспоримую догму. Да и народ им под стать: спившиеся, голодающие жители социальной помойки, называющие себя «строителями коммунизма». Молодежь, принудительно изучающая работы Ленина и не понимающая, о чем он писал и, главное, зачем. Истлевшие, древние заветы, оторванные от реальных устремлений человека, желающего не строить светлое будущее, а жить хорошо здесь и сейчас. Вместо «хорошо» – сплошные запреты, а «хорошо» только там, за бугром. Поэтому уже большая часть «строителей коммунизма» лишилась своих иллюзий и подумывает о том, как бы свалить в светлое будущее, которое уже наступило в странах со «звериным оскалом капитализма». А этот звериный оскал, которым пугают нас с детства, вдруг превратился в прекрасную улыбку Моны Лизы – и манит, манит…

– Ты к чему молодежь склоняешь? – вкрадчиво поинтересовался генерал, возвратившись на кухню. – Диссидентом от тебя за километр несет. Спишь и видишь, как за бугор сорваться?

– Э-э-э, нет, я родину люблю, а в диссидентах пускай идиоты ходят, у власти права выклянчивают! Я же не собираюсь сидеть по тюрьмам и психушкам. Жить нужно удобно, со вкусом! Всё, что нельзя получить, можно купить. Хочешь за границу – дай денег секретарю горкома, или в МВД, или вообще… – Роман многозначительно поднял вверх указательный палец. – Заплатил – и ты уже стахановец, знатный передовик, герой труда, вали хоть в Америку, хоть в Африку. Всё покупается, всё продается. Да вы не хуже меня всё это знаете.