Текст книги "Сыночкина игрушка (СИ)"

Автор книги: Валерий Лисицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– О, пожрала…

Спокойный голос старшего из похитителей разнёсся по камере и что-то потекло в миску, звонко ударяясь о её дно и расплёскиваясь. Катя, судорожно перебирая руками и ногами, отпрянула к дальней от входа стене.

Мужчина словно не обратил на это движение внимания. Вылив содержимое кастрюли, он не глядя сунул её в руки своему сыну и сделал два шага в центр комнаты. Крякнув и поморщившись от вони, закурил папиросу уже привычным Кате движением, с ленивой грацией чиркнув спичкой по коробку.

– Ну что, решилась? – спросил он, и девушке показалось, что его слова заклубились по комнате вместе с едким дымом. – У тебя сутки остались.

Катя молчала, парализованная ужасом только что пережитого кошмара. Но мужчина об этом, конечно, не знал.

– Ясно…

Андрей Семёнович стряхнул с рукава грязной тенниски невидимую пылинку и по-хозяйски уселся на край койки. Повисла тягостная тишина. Девушку мучало ужасное чувство дежавю. Оба её мучителя выглядели и вели себя точно так же, как и несколько часов назад, во время их первой встречи. Младший стоял возле двери и дёргал свой член через штаны, неотрывно глядя на неё. Старший болтал дружелюбно и немного развязно. Это так походило на кошмарный сон, что девушка едва не рассмеялась. Сигарета мужчины меж тем дотлела почти до его пальцев. Жадно сделав последнюю крохотную затяжку, он метким щелчком отправил окурок в унитаз и вдруг, без всякого предупреждения, выхватил из-за спины нож. Массивное короткое лезвие блеснуло в свете тусклой лампочки, будто усмехнулось.

«Привет, Катя!» – говорило это лезвие. – «Похоже, пришло время познакомиться поближе!»

Повинуясь коротким, но ловким пальцам похитителя, нож затрепетал, как чувствующий близкую добычу хищник. Кате даже показалось, что это не руки маньяка управляют клинком, а наоборот – остро отточенный кусок стали через рукоять передаёт тёмные импульсы человеку, который превратился в безвольную куклу.

– Ого… – выдохнул мужчина. – Да ты обоссалась!

Тёплое мокрое пятно расплывалось по старым штанам девушки, и ткань прилипала к коже. От обиды и унижения пленница снова расплакалась. От обезвоживания её слёзы, которых, как ей казалось, уже и не оставалось вовсе, стали густыми и горячими. Воспалённые глаза, покрытые мелкой сетью лопнувших капилляров, нещадно щипало, и всё вокруг расплылось, будто она смотрела на тесную комнатку, двух мужчин и нож через мутное стекло.

– Пашка! – Андрей Семёнович расхохотался. – Да вы с ней друг другу подходите! Что ты ссышься до сих пор, что она!

Умственно отсталый тоже засмеялся, тоненько и неуверенно, просто ради того, чтобы избежать увесистого подзатыльника. А мужчина всё продолжал и продолжал хохотать. Он запрокидывал голову назад, широко разевал рот и трясся всем телом, будто смех был чем-то чужеродным, от чего его организм стремился избавиться. Когда воздух в лёгких заканчивался, он принимался по-бабьи хихикать, стуча себя по коленям и вытирая слезящиеся глаза.

– О-о-ох… – выдохнул он, наконец. – Ну, насмешили… детишки.

И… подмигнул Кате. Как, должно быть, действительно мог бы подмигивать взрослый мужчина подружке своего сына, неожиданно удачно пошутившей. Девушка почувствовала, что у неё мороз прошёл по коже. Не потому, что в этом жесте крылось что-то пугающее, не от его естественности и непринуждённости. Её напугало то, что она внезапно почувствовала, что такое подмигивание даже понравилось бы ей, если бы она видела его не над тускло блестевшим лезвием ножа.

В камере снова повисла тишина. Старший из похитителей сидел, уставившись в пустоту перед собой. Рука с ножом немного опустилась, но его хищный кончик по-прежнему был нацелен на пленницу. Пашка, продолжавший стоять у двери, с неудовольствием ощутил, что у него пропала эрекция, моментально появлявшаяся при виде Кати, и обиженно сопел. А девушка, снова начавшая утрачивать связь с реальностью, молча сидела, сжавшись в комочек и в страхе переводила взгляд с одного своего мучителя на другого. Её сознание и тело связывала тоненькая ниточка инстинкта самосохранения. Ей казалось, что ещё немного – и она снова выйдет за пределы своей физической оболочки. Тогда, наверное, она сможет разглядеть куда больше в этой камере и своих мучителях… Но с другой стороны, повторять этот трюк при них она боялась. В голове билась бредовая мысль, что Андрей Семёнович сможет заметить её сознание, отделённое от тела, и проткнуть его ножом, как воздушный шарик. И тогда оставшаяся в одиночестве пустая оболочка станет для них идеальной сексуальной игрушкой. Она подтвердит все их слова. Согласиться с любыми условиями. Она, в конце концов, родит им ребёнка. Мальчика, из которого они воспитают ещё одно животное, уверенное в том, что похищение и угроза – не худший вариант добиться девушки. Или девочку, которую они скорее всего…

– Раздевайся…

Голос Андрея Семёновича прозвучал сухо и хрипло, как шелест опавших листьев по железной крыше деревенского дома. Облако мыслей и фантазий, медленно раздувавшееся в голове Кати, мгновенно лопнуло, оставив после себя гулкую тёплую пустоту, наполненную блаженным непониманием. А потом она залепетала, тихо и беспомощно:

– Нет, послушайте, это же… Ну…

Мужчина, не меняя позы, повернул к ней голову.

– Невозможно? Угадал?

Его голос казался лишённым интонаций, и девушка даже не сразу поняла, что он озвучивал вопросы. Мужчина дышал редко, но глубоко и шумно, со свистом выдыхая воздух из широко раздувавшихся ноздрей. Глаза маньяка потеряли цвет, а зрачки сузились, как у наркомана. Да он и являлся наркоманом. От пассивного издевательства над девушкой мучитель перешёл к активным – и получал дозу любимого вещества. Ощущение тотальной, безграничной власти над пленницей пьянило, заставляло сердце мужчины стучать тяжело и медленно, но с каждым ударом распространяя волны острого наслаждения по телу. Это наслаждение сушило глотку, заставляло зудеть все мышцы и вызывало мощную, почти болезненную эрекцию. Прямо как в пятнадцать лет!

Рука Андрея Семёновича с зажатым в ней ножом медленно приподнялась, и клинок описал в воздухе замысловатую траекторию, словно мужчина был неловко двигающейся марионеткой.

– Рас-с-сдевайся… – повторил он, и его голос напомнил змеиное шипение.

«Паш-ш-шкубудеш-шьублаш-ша-а-ать…» – эхом отозвалось в Катиной голове.

Краем глаза она заметила, как вжался спиной в стену сын маньяка. Он тоже дышал тяжело, но совсем по другой причине: состояние отца приводило его в ужас. Парень прекрасно знал, на что способен Андрей Семёнович в этом тёмном экстазе, и пытался сделаться как можно менее заметным. Его вспотевшие пальцы до боли стискивали выщербленные края алюминиевой кастрюли.

Лицо похитителя искривилось в жуткой гримасе, будто он испытал невероятную боль. Онемевшие губы, похожие на двух жирных червей, мелко дрожали. Его глотка извергла невнятное бормотание.

– П… Пожалуйста… – прошептала Катя.

Мышцы на лице мужчины зашевелились, словно он забыл, как управлять ими. Язык заворочался во рту. Глаза вылезли из орбит, а по лбу потекли струйки пота, задерживаясь в морщинах и чертя в них горизонтальные линии.

– Яйца отрезал… – прошептал он. – И заставил сожрать. А потом рану зажигалкой прижигал. А он не сдох… Не сдох…

И Андрей Семёнович захихикал. Тоненько, как старушка. И всё его огромное жирное тело заколыхалось в такт этому хихиканью. Единственная точка, которая не затряслась, находилась на кончике ножа. Рука, сжимавшая деревянную рукоять, медленно потянулась в сторону Кати. Девушке показалось, что их разделяет огромное расстояние. Что Андрей Семёнович сидит в нескольких километрах от неё, мерзкий и страшный. И его рука тянется к ней, нацелившись кончиком ножа в низ живота, тянется мучительно медленно, всё удлиняясь и удлиняясь. Заворожённая этой бредовой картиной, она даже не отпрянула, когда лезвие, похожее на жёсткий и холодный язык пресмыкающегося, своим кончиком поддело подол её футболки, чуть царапнув покрытую мурашками кожу. Металл обжёг кожу холодом, и Катя инстинктивно втянула живот. Пашка, ощутивший всю интимность происходящего, снова вцепился рукой в свою промежность.

– Кишки его заставил своими руками из живота вытаскивать… Обещал отпустить… – прошептал Андрей Семёнович.

Ткань Катиной футболки не затрещала, а тихонечко зашуршала, когда он потянул клинок на себя. Нож легко разрезал старую вылинявшую ткань, оставив два разрезанных края болтаться, как флаги капитулировавшего государства.

– Я её язык засолил, до сих пор на кухне стоит в банке, да… – снова выдохнул Андрей Семёнович часть своей страшной исповеди.

И тогда Катя поняла, что, если нож приблизится к ней ещё раз – мужчина погрузит его ей живот до самой рукоятки. Он сделает это так же неторопливо, бормоча фрагменты своих не то выдумок, не то воспоминаний. Плавно, чтобы не нарушить возникшее между ними равновесие, девушка взялась обеими руками за низ футболки и потянула разрезанную ткань вверх. Пашка, одной рукой прижимавший к груди кастрюлю, а другой мявший себя между ног, засопел громче.

42.

Свежий ночной воздух немного отрезвил Андрея Семёновича. Темнота уже вступила в свои права над Грачёвском, и его двор тонул во тьме, слегка рассеянной светом уличных фонарей. Мужчина всё ещё обливался потом и дышал тяжело, словно только что пробежался до Липецка и обратно пешком.

– Папка?.. – неуверенно произнёс Пашка у него за спиной.

Андрей Семёнович лишь отмахнулся от сына. В правой руке он всё ещё сжимал нож, а в левой – ворох тряпок, которые сняла с себя девчонка. Картины зверств, которые он в прошлом учинял в подвале, медленно таяли перед глазами. Если бы не темнота – соседи наверняка бы уже мчались к участковому, рассказывать о том, что он сошёл с ума… Андрей Семёнович вытер лицо Катиной одеждой, не обращая внимания на пропитавшую её мочу, и постарался успокоить дыхание.

– Пап…

Спереди на Пашкиных штанах расползалось мокрое пятно. При взгляде на него возникало чувство отвращения, поэтому мужчина старательно отводил глаза.

– Пап…

– Да что тебе надо?!

Андрею Семёновичу хотелось орать, но он смог сдержаться, ограничившись громким шёпотом. Он ещё не успокоился до конца, и Пашка пока ещё не вписывался в его картину мира. Сын ощущался досадной помехой. Но помехой чему? Об этом он старался не думать. Просто помехой – и всё. Обузой, повисшей на его шее.

– Папка… – сын перешёл на шёпот вслед за отцом. – А что дальше делать будем?

Андрей Семёнович задрал голову вверх и посмотрел на небо. Стояла ясная погода, и холодные звёзды перемигивались друг с другом, как будто тоже с любопытством ожидали его ответа. Что дальше? Уверенность в правильности совершаемых им действий вновь исчезла. Осталась лишь вызванная ощущением собственного бессилия злость и обида на весь мир. Что он такое сделал? Зачем понадобилось раздевать девку? Да ещё и резать её одежду…

Мерцание звёзд немного успокаивало. Казалось, что они прибавляют и теряют яркость в осмысленном ритме, гипнотизируя его, пытаясь донести очень важную мысль. Нужно лишь сосредоточиться ещё немного сильнее…

– Пап! – тихий голос сына вызвал такую ярость, что маньяк едва сдержался, чтобы не вспороть ему брюхо ножом. – Пап, я в сортир хочу. И спать.

– Ну так иди в сортир и ложись! – рявкнул Андрей Семёнович.

Ему казалось, что он близок к разгадке, к пониманию причины неправильности произошедшего. Мужчина проводил взглядом сына, который направился к нужнику, так и сжимая в руках кастрюлю. Хотел окликнуть его, чтобы отнёс посуду на кухню, но не стал. Сам уж как-нибудь догадается, что гадить в неё не нужно. Вместо этого Андрей Семёнович снова поднял глаза на небо, но правильный момент ускользнул. Звёзды вновь превратились в безжизненные осколки стекла, застрявшие в чёрной ткани небосвода. Острое чувство ошибочности произошедшего притупилось и отошло на задний план, из трубного рёва превратившись в комариный писк. Ощущение близости разгадки пропало вовсе. Вместо них пришли бесконечная усталость и тупое безразличие. Захотелось, чтобы поскорее всё закончилось, так или иначе.

Тяжело вздохнув, мужчина привычным движением сунул нож в чехол на поясе и медленно побрёл к дому. А то, неровен час, кто-нибудь глазастый всё же разглядит его, истуканом застывшего посреди двора.

Глава 7

43.

Заперевшись в нужнике, Пашка некоторое время поиграл в водителя, сидя на самодельном деревянном стульчаке. Очень кстати оказавшаяся у него в руках кастрюля превратилась в руль, а громовые залпы кишечных газов – в мощный выхлоп гоночного болида. Пашка верил, что когда-нибудь он сможет уехать из Грачёвска и начать новую, совершенно новую жизнь в большом городе. В Липецке, а то и в Москве! Тогда-то уж у него будет всё: и большой телевизор, и квартира с золочёными стульями, и телефон без кнопок. И, разумеется, быстрая гоночная машина, чтобы кататься на ней по ночам… От сладких фантазий у умственно отсталого слегка щекотало в носу, словно он готовился вот-вот чихнуть, и покрывались липким потом ладони.

Но в эту ночь любимая игра быстро ему надоела. Из головы никак не шёл образ запертой в подвале девушки. Беспомощная и униженная, она жалась в самый угол камеры, пытаясь прикрыть наготу руками. Слёзы медленно скользили по грязным щекам, маслянисто поблёскивая в свете тусклой лампочки. Волна возбуждения накатила на парня, и он торопливо ухватился за свои причиндалы, но пенис быстро обмяк прямо у него в ладони. Волнение от увиденного прошло быстро, как будто прохладный ночной ветерок, горько пахнувший полынью, проник сквозь щели в стене сортира и сдул его. Зато на место этой волны тут же нахлынула новая: горечи, смутной тоски и подспудного страха. Пашкина спина покрылась мурашками, и он торопливо вскочил, одним движением натянув штаны.

Катя не была первой пленницей, которую Андрей Семёнович раздел при сыне. Что уж там, Пашка видел и вещи куда более жуткие, в некоторых даже сам принимал участие. Он отлично помнил, как держал руки худощавого подростка задранными вверх, прижав их к полу объёмистым пузом, пока его отец вырезал на груди и животе жертвы матерные слова. Но даже в тот раз его не посетила ни одна дурная мысль. Сегодня же Пашкино сердце едва не разрывалось от мысли о том, что они совершили. Путаясь в расстёгнутых штанах, прижимая к груди кастрюлю и тихонько подвывая, умственно отсталый мчался через двор к дому.

«Главное, чтобы папка меня не видел!» – мелькнула в его голове трусливая мысль, когда он как мог тихо скользнул в приоткрытую дверь. К его облегчению, Андрей Семёнович сидел в дальней комнате, склонившись над печью, и даже не повернулся на скрип половиц.

44.

Валентин Георгиевич считал себя человеком крепким во всех отношениях. Жизнь провинциального участкового, конечно, далека от того, что показывают в популярных сериалах про полицейских и бандитов, которых зачастую сложно отличить друг от друга. Но и ему в своё время довелось, как он любил выражаться, когда рядом не оказывалось посторонних, понюхать и дерьма, и пороха. Причём порой он затруднялся понять, каких именно ароматов ему пришлось вдыхать больше. Однако последнее происшествие всё же вывело его из равновесия.

Расстегнув форменную рубашку, участковый сидел во дворе дома и смотрел на звёзды, наслаждаясь ощущением прохлады и спокойствия. Ночной, спящий Грачёвск нравился ему куда больше, чем дневной. Он погружался в умиротворённую негу, его улицы освобождались визгливых воплей старух, невнятного бормотания музыки из магнитол и установленных на подоконниках домов магнитофонов, лая собак и сытого урчания двигателей машин, спешащих кто куда.

По ночам улочки города, кривые переулки, стиснутые трухлявыми заборами и засыпанные щебёнкой из ближайшего карьера, замолкали. Словно через замершие поля до людского муравейника долетала тишина Казачьего леса.

Неожиданно участковому вспомнился встревоженный шёпот старика:

«Нет девчонки в лесу уже! Говорил я тебе, в лесу случилось что-то, и вот! По домам надо ходить, Вальгеоргич, по домам! Вот с этого хоть и начните!»

Под «этим» он имел в виду, само собой, дом Андрея Семёновича, мужика скрытного и замкнутого, но ухватистого и по-крестьянски хитрого. И чрезвычайно подозрительного, что уж скрывать. Возможно, сам Андрей Семёнович об этом не задумывался, но слишком уж многое можно читалось по поведению его сына. Вспомнить хотя бы ту выходку на пляже, когда вуаеризм, в общем, довольно безобидный, едва не перерос в изнасилование.

И всё же, оснований подозревать именно этого человека у участкового не находилось. Да что там, у него оснований подозревать вообще хоть кого-то не находилось! Но почему же так настойчиво в его голову лезут мысли о том, что слухи о пропадавших время от времени попрошайках и бродягах могут оказаться вовсе не пустым трёпом? Не находили ведь ни останков, ни одежды. Да и заявлений не поступало…

Валентин Георгиевич поморщился. Про заявления вернее было бы сказать, что их не принимали, потому что заявлять приходили в основном бомжи и алкоголики, и из участка их попросту выгоняли, не опасаясь никаких последствий. Которых и не наступало – жаловаться на полицейских бродяги либо боялись, либо попросту ленились.

Формально, в таблицах со статистикой и тщательно вылизанных отчётах для высокого начальства, всё шло хорошо. На деле же вокруг маленького городка уже много лет пропадали люди. И, к своему стыду, только сейчас, когда место очередного забулдыги заняла девочка-подросток из приличной семьи, Валентин Георгиевич испытал смутное чувство того, что безнадёжно опоздал. И жгучее, близкое к панике беспокойство.

45.

Огонь рассерженно шипел в металлической бочке, лично Андреем Семёновичем переделанной под печь. Это пламя привыкло поглощать самые разные вещи, помогая своему владельцу уничтожать следы ужаснейших преступлений, но в этот раз взялось за свою работу неохотно. Футболка девчонки сгорела легко, а вот на джинсах и кедах возникла заминка: предметы одежды принялись испускать едкий чёрный дым, никак не желая заниматься. Кончилось всё тем, что Андрей Семёнович плеснул в открытую дверцу печи немного бензина, предварительно перелив его в гранёный стакан из мятой алюминиевой канистры. Это помогло. Язык пламени вырвался из печки, целясь мужчине в лицо, но спустя мгновение бессильно опал.

Теперь, когда вся верхняя одежда сгорела, в руках у Андрея Семёновича остался последний кусочек ткани. Тёмно-синие трусики, казавшиеся в его ладонях совсем крохотными. Сперва ему в голову пришла идея подарить их Пашке, но от этой мысли он отказался. С того станется повсюду таскать их с собой и рано или поздно выронить или достать при посторонних. Даже если нижнее бельё не свяжут с пропавшей, вопросов всё равно возникнет масса. И скорее всего, банальным «нашёл на дороге» отделаться уже не получится.

Андрей Семёнович, годами пытавший и расчленявший людей в своём подвале, но никогда не забывавший об осторожности, достиг пика своего сумасшествия, когда решил похитить девчонку, жившую практически буквально на соседней улочке. Мало того, что похитить – так ещё и воспитать из неё рабыню для своего неполноценного сына. Всего за три дня. После чего показать её общественности, прикрывшись нелепой байкой о том, что они вдвоём смогли то, чего не смогла команда поисковиков. Большущая, судя по всему, команда.

Сейчас же пик миновал, и на место ощущению вседозволенности пришёл животный страх. И страх этот пока ещё не вложил в голову маньяка мыслей о том, что выпускать свою пленницу на волю он не станет ни при каких условиях. Зато его подсознание дошло до этих выводов уже давно. Именно потому он и сидел сейчас, сжигая одежду жертвы, хотя и сам не осознавал своих действий. Его звериное естество уже нашептало ему: одежда девчонке не понадобится. Тем, кто в расчленённом виде гниёт на дне выгребной ямы в подвале, она уже ни к чему.

46.

Катя думала, что так и не найдёт в себе сил подняться на ноги после пережитого унижения. Но холод, тот же проклятый холод, вкрадчивый, словно завистливый шёпот, не дал ей долго сидеть на краю кушетки, поджав под себя ноги, обняв заострившиеся коленки и вжавшись спиной в угол комнаты. По мере того, как от позвоночного столба по её телу распространялась волна холода, ей казалось, что мозг в её голове распухает всё сильнее. Одновременно с тем мысли Кати замедлились, стали вялыми и бессвязными.

Ведомая уже одними только инстинктами, она поднялась на ноги и неторопливо, раскачиваясь из стороны в сторону, прошлась по тесной камере. Тело, не зависящее теперь от головы, казалось ей чужим и до ужаса мерзким. Нескладным, как у кузнечика.

Резь в низу живота подсказала этому телу, что нужно помочиться, и организм незамедлительно отправился к вмонтированному в пол унитазу. Катя не испытала никаких эмоций ни по поводу запаха из выгребной ямы, ни по поводу отсутствия туалетной бумаги. Какое ей дело до этого несуразного куска плоти? С ним может происходить что угодно, к её разуму, чистому и являющемуся вместилищем её личности, это всё не имеет отношения.

«Стоп!» – Катя вскрикнула пронзительно, но ни один звук не сорвался с её губ. – «Стоп! Так нельзя! Этого они и добиваются!»

Мысль о том, как ужасно мало ей потребовалось для того, чтобы опуститься до состояния безвольной куклы, привела девушку в ужас. Подумать только! Не прошло ещё и трое суток – а она уже отказывается от своего тела!

Катя принялась кричать. Она пела песни и выкрикивала матерные ругательства. Звала маму и проклинала похитителей. Но непослушные губы лишь слегка кривились в уродливых гримасах. То, что должно было быть оглушительно громким воплем, превращалось в сиплое хрипение чуть громче комариного жужжания. Слипшиеся в комок лёгкие не расправлялись в полную силу. Сердце стучало медленно и натужно, как погружённое в вязкую жижу. Катин мозг, неожиданно оказавшийся запертым в черепной коробке, истерически отдавал один приказ за другим. Приседай! Вытягивай руки! Делай мельницу! Прыгай!

Сперва ничего не происходило. Как поломанная заводная игрушка, Катино тело кружило по комнате на негнущихся ногах. Её босые ступни до крови царапались о неровности бетонного пола.

Приседай!

С радостным изумлением девушка почувствовала, как дрогнули мышцы бёдер. По ногам, начиная от кончиков расцарапанных пальцев, расползалось, слабо покалывая кожу, тепло. Есть! Есть!

Приседай!

Приседай!

Приседайприседайприседайприседайприседа…

Внезапно прорезался голос, и Катя заорала чужим, хриплым и низким голосом:

– Приседай!

Колени подогнулись, словно её ударили, и девушка, не удержавшись, рухнула назад. На спине и ягодицах появились алые полосы, на которых моментально набухли крохотные бусинки кровавых капель. Но пленница всё равно рассмеялась. Эта, хотя и совсем небольшая, победа будила надежду. Неловко ворочая руками и ногами, как перевернувшаяся на спину черепаха, Катя смогла лечь на бок. Голова гудела от напряжения, губы и язык пересохли.

«Неужели я так ослабла?..»

Скорее усилием воли, чем мышц, девушка заставила себя сесть на полу. Вернулось всё то, от чего она так стремилась сбежать: вонь, боль и страх. Но в то же время отступил холод, почти уже добравшийся до сердца, и от этого её мягкой волной накрыл восторг, близкий к эйфории. Холод почти добрался до сердца!

– Да я почти что Кай! – выкрикнула Катя и громко расхохоталась.

Её резкий, грубый смех всё звучал и звучал, а пленница никак не могла остановиться. Уже заболело между рёбер, а перед глазами поплыли разноцветные круги, а Катя всё хохотала, всхлипывая и подвывая. Наконец, воздуха у неё в лёгких не осталось вовсе, и она забилась на полу, хрипло дыша.

– Кай… – в последний раз выдохнула Катя. – Кай…

Голова кружилась так сильно, что вставать в полный рост Катя уже не решалась. Истерика мало-помалу улеглась. С трудом поднявшись на четвереньки, девушка поползла к миске возле входа. Разварившаяся гречка, мягкие куриные кости и мутный бульон. Давно, сто или триста лет назад, или когда там у неё ещё не отняли нормальную жизнь, она бы и не посмотрела на это варево. Теперь же она пожирала его, жадно зачёрпывая грязными руками и с удовольствием чувствуя, как в животе зреет комок благословенного тепла.

«Я буду жить…» – думала девушка, перемалывая зубами липкие куриные кости. – «Буду жить, буду жить, буду жить…»

Она уже понимала, что не сможет выбраться из подвала, ничем не пожертвовав. Больше того, она уже была готова практически к любым жертвам ради своей свободы. И в её голове, на фоне повторяющегося «буду жить» и острого наслаждения от того, что в тело возвращается жизнь, зрел план. Не план гордого и шумного побега. От такого она отказалась быстро. Теперь, пробыв в камере достаточно долго, она понимала, что унижение – не самая большая цена, которую можно заплатить за освобождение.

47.

Андрей Семёнович пришёл в себя, всё так же сидя на табуретке перед давно погасшей печкой. Трусики пленницы он всё ещё стискивал в кулаке, и они насквозь промокли от впитавшегося в них пота. Сердце мужчины судорожно сжалось, и забилось учащённо, как это бывает у всех, кто проснулся куда позже, чем планировал.

Маньяк всю свою кровавую карьеру нерушимо соблюдал одно правило: никогда не спускаться к пленникам при свете дня. Весной и осенью он следовал ему без проблем, ведь длинные и тёмные дождливые ночи позволяли перемещаться по своему двору никем не замеченным, и при этом высыпаться. Зимой с этим было бы ещё проще, но в холодное время года Андрей Семёнович никогда никого в подвале не держал из опасения, что снег выдаст его. Да и иррациональное чувств, что в морозном воздухе крики станут слышны на поверхности, не покидало. Это не мешало ему совершать убийства в лесу и возле железнодорожной насыпи, бросая тела прямо на месте расправы. Но удовольствия это не приносило, слишком уж всё происходило быстро и нелепо.

Летом же он с одной стороны спокойнее всего спускался в подвал, с другой – с трудом соблюдал график питания пленников. Времени на сон практически не оставалось, приходилось урывками добирать днём, но отступаться от распорядка Андрей Семёнович, со свойственным ему упрямством, не собирался. Руководствовался он простой логикой: всю скотину в Грачёвске всегда кормили дважды в сутки. Значит, и с пленниками должно быть так же. Философских идей по поводу приравнивания людей к скоту у него при этом не возникало. Просто он не видел причин, почему то, что отлично работало со свиньями, вдруг не сработает с людьми.

И вот он проспал. Первым делом Андрей Семёнович рассердился на Пашку, храп которого доносился со второго этажа.

– Дрыхнет, скотина! – рыкнул мужчина, до боли сжимая кулаки. – Дрыхнет!

«Кому, в конце-то концов, эта девка нужна?! Кому предназначена?!»

Он хотел даже подняться наверх и поучить Пашку дисциплине, отвесив ему пару пинков под толстый зад, но передумал. Разорётся ещё, перебудит соседей… а так, пока рассвет едва брезжит, можно и успеть покормить пленницу.

Много лет назад Андрей Семёнович подскочил бы с неудобной низенькой скамейки, словно всю ночь проспал в кровати. Но сейчас, услышав, как звонко щёлкнули колени и хрустнула поясница, он впервые в своей жизни осознал, как постарел. Постарел, погрузнел. Растерял былую ловкость.

«Этак скоро… Этак скоро и поймать уже никого не смогу. Придётся Пашку с собой брать вместо гончей.»

Усмехнувшись воображаемой картине того, как он ведёт сына на поводке через лесную чащу, Андрей Семёнович отправился на кухню, собирать кормёжку для Кати. Подхватив с полки у двери грязный полиэтиленовый пакет, он сунул в него чёрствую горбушку, вытащил из холодильника покрытый белой плесенью сыр и скользкий от слизи кусок вонючей колбасы. Сойдёт. Потом маньяк выудил из принесённого Мариной таза пирожок и целиком засунул в рот. Тонкое вкусное тесто едва покрывало огромное количество начинки. Торопливо проглотив полупережёванный кусок, Андрей Семёнович схватил ещё один и вышел из дома.

48.

Дядька Митяй проснулся на несколько часов раньше маньяка. Короткая летняя ночь ещё не успела закончится, и стёкла больничной палаты напоминали куски чёрного гранита, отполированные до зеркального блеска. Мимоходом взглянув на своё отражение: тощий старик с клочковатой бородой и ртом, косой чертой перечёркивающим лицо, Дмитрий Юрьевич заковылял к шкафу, в котором висела его верхняя одежда. Дядька Митяй снова чувствовал, что нарыв в Грачёвске пульсирует, каждую мышцу его тщедушного тела мучал жестокий зуд, губы тряслись, а глаза беспорядочно блуждали. Этот зуд привлекал его. Как рука рефлекторно тянется к месту комариного укуса, так полусумасшедший старик тянулся к мерзкому гнойнику, о котором знал только он один.

Натянув брюки и пиджак, он первым делом проверил матерчатый кошелёк, припрятанный во внутреннем кармане. Кошелёк, женской модели и из бордового выцветший до бледно-розового, оказался на месте. На всякий случай дядька Митяй пересчитал и деньги, хотя в тусклом свете дежурного освещения, пробивавшегося через щель приоткрытой двери, это показалось ему непростой задачей.

А зуд, всё усиливаясь, уже тянул старика к выходу. Дежурной медсестры на этаже не обнаружилось: может, спала, может, в крохотной больнице такой должности и вовсе не вводили. Охранник в крохотной будке на первом этаже утробно храпел, прикрыв лицо журналом со сканвордами и фото голых красоток. Дмитрий Юрьевич довольно улыбнулся, обнажив жёлтые пеньки, оставшиеся от зубов. Если у него ещё оставались сомнения в том, что его ведёт некая высшая сущность, то после удачного и удивительно лёгкого побега из больницы эти сомнения пропали.

– Дела у меня… – доверительно сообщил дядька Митяй спящему охраннику и вышел в ночную прохладу.

Утренняя серость вокруг него всё больше и больше наполнялась красками. Звуков становилось всё больше. И зуд, почти что болезненный и невыносимый, пропадал. Он всё ещё накатывал волнами, но каждая из них ощущалась заметно слабее предыдущей. На мгновение дядька Митяй подумал, что он опоздал, и наступивший день смыл своим сиянием болезненную пульсацию гнойника, но отчаяние быстро прошло, уступая место чувству правильности происходящего. Всё шло так, как и должно было идти.

Старик вновь погружался в транс. Прикрыв глаза, он шёл по тихому городку, петлял по пыльным улочкам, ведомый слышимым ему одному зовом. Он даже не мог сказать, сколько бродил по частному сектору, когда внезапно вышел из своего странного состояния. Резко, будто его вытолкнули в реальный мир насильно. Ноги старика подкосились, и дядька Митяй едва не упал на землю, но вовремя облокотился о низкий забор возле палисадника. Прикрыв глаза, он пытался унять заколотившееся вдруг сердце. Сейчас он успокоится и посмотрит, где очутился…