355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валерий Борисов » Децимация » Текст книги (страница 4)
Децимация
  • Текст добавлен: 24 марта 2022, 05:04

Текст книги "Децимация"


Автор книги: Валерий Борисов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

4

Петр находился в Лутугино – шахтерском поселке недалеко от Луганска. На паровозе, вместе со своем постоянным старшим напарником машинистом Максимом Корчиным, им предстояло взять двадцать вагонов угля. Подогнали паровоз к погрузочной площадке шахты и остановились – пути занимал порожняк и его надо было перегнать на другие пути. Максим – пожилой машинист лет пятидесяти с седыми, перепачканными угольной пылью волосами, торчащими из-под замасленной форменной фуражки, сердито сказал Петру:

– Куда все пропали? Сбегай в диспетчерскую и узнай, где уголь, и пусть освободят пути.

Петр пошел к пропыленному угольной пылью, черному от грязи, – что было обычным для шахт, – зданию диспетчерской. Через дверь изредка входили и выходили люди, внутри слышался шум. Петр вошел в комнату и увидел, что в ней находятся человек сто, одетых, в основном, в шахтерские робы. Некоторые сидящие за столом были одеты, как конторщики. Большая часть присутствующих стояла. Было душно от махорочного дыма и вспотевших тел. Шел какой-то серьезный разговор, все были разгорячены. Пока Петр осматривался, пытаясь понять, что здесь происходит, к нему обратился человек, ведущий это собрание, в чистом, но уже достаточно потертом костюме:

– Товарищ, ты с какого участка?

Петр непонимающе смотрел на него. Все повернули головы к нему, ожидая ответа.

– Ты голову не отворачивай! – раздался голос. – Говори, кто тебя прислал?

Петру стадо обидно до слез за то, что люди увидели его физический недостаток и обратили на него внимание. Он понимал, и это было не раз, что сказано было не с целью, чтобы подчеркнуть его уродство, а просто лишь бы выделить его из присутствующих. Но он обиделся. Всю жизнь ему приходилось слушать сознательные или товарищеские насмешки по поводу наклоненной головы, и он никак к этому не мог привыкнуть. Внешне он старался не проявлять своего недовольства, но в душе саднило от обиды. Петр внешне спокойно, но внутренне зло, ответил:

– Я ни с какого участка. Я из Луганска, и мне нужен диспетчер.

– Откуда вы? Вы не один? А кто вас из Луганска прислал?

– Никто. Мы на паровозе, и у нас наряд на получение угля. Поэтому мне нужен диспетчер.

Раздались голоса, в которых звучало неодобрение, что из Луганска не прибыл представитель новой власти с разъяснением нынешней обстановки. Председательствующий, а это был Ряжский, обратился к Петру уже на «ты»:

– Вот ты, железнодорожник, расскажи нам, как у вас относятся к власти на Украине! – и, видя, что Петр не понимает вопроса, пояснил: – Читал третий универсал Центральной рады. Нашу Екатеринославскую губернию включили в состав Украины. Какую власть признают в Луганске?

С Петра тяжело было выдавить лишнее, и он совсем растерялся, не зная, что ответить.

– Луганск рядом, езжай и узнаешь, какая там власть.

Председатель укоризненно произнес:

– Товарищ, не увиливай от вопроса. Нам надо знать, какая власть у нас главная, и чьи приказы выполнять.

Петр осмотрелся и увидел, что на него глядят вопрошающие взгляды шахтеров, собравшихся для того, чтобы решить важнейший вопрос о власти, и решился ответить:

– В Луганске все рабочие поддерживают Советскую власть… Петроградскую, – уточнил он.

– А киевскую?

– О ней у нас не знают. Я тоже. Мы всегда были – Россия.

Председательствующему, видимо, не понравились слова Петра, и он снова напал на него:

– Так ваши же железнодорожники выступили против питерского правительства! Ваш же профсоюз против большевиков! А ты, товарищ, говоришь – весь Луганск за большевиков. Этого не может быть. За нами, социалистами, идет много рабочих, а крестьяне – все. Мы за революцию и поддерживаем питерское восстание. Но сейчас большевики, захватив власть, не хотят ее делить ни с одной партией. Правильно ли это? Мы тоже, как большевики, сидели при царе в тюрьмах, пухли от голода в ссылках. Поэтому наша партия должна войти в новое правительство. Вот вы все знаете, что в Лутугино мы, социалисты, помогли вам, шахтерам, создать общественные огороды, чтобы сегодня ваши семьи не умирали от голода. А могли это сделать большевики? Нет. Они сильны только на митингах кричать да призывать все разрушать. А мы созидаем, договорились с крестьянами о выделении руднику земли, и нам ее дали, и сейчас у нас хоть немного продуктов, но они есть. Понемногу всем хватит. Поэтому я считаю, что надо послать представителей нашей партии в большевистское правительство для улучшения его работы.

Раздался шум, одобрительные и неодобрительные возгласы слились воедино. Председатель хотел еще что-то сказать, но был не в силах перекричать толпу, и замолк. Петр с удивлением смотрел на волнующихся людей, и постепенно до него доходил смысл сбора рабочих. Вместо председателя в костюме вышел новый, одетый по-простому в свитер, но привычкам, взмахам рук, горделивому повороту головы видно, что человек интеллигентный. Он начал выступать.

– На заседание рудничного комитета мы пригласили представителей всех участков и служб, но люди еще подходят и пусть включаются в разговор. А вопрос один. Какую нам власть признать: в Петрограде или в Киеве? Вот я зачитываю вам еще несколько пунктов из универсала рады, которая включила наши земли в состав Украины. У меня текст на украинским языке, и я буду сразу же его переводить. Если где-то ошибусь, то извините. Вот. Украина не отделяется от России, и это главное для нашего района, где много русских, много украинцев и других инородцев. Этот пункт – я верю – поддержат все. Земля отныне переходит в руки тех, кто ее обрабатывает. Для рабочих устанавливается восьмичасовой рабочий день. Что нам и вам еще надо? Рада немедленно вступит в переговоры с Германией о перемирии, а потом – для заключения окончательного мира. Великорусскому, еврейскому, польскому и другим народам дается право на национально-персональную автономию…

Здесь зал зашумел. Раздались крики: «Нам не надо никакой автономии! Шо такое персональ…! Посчитать в Донбассе кого больше – украинцев чи русских, и других не забыть! Мы разные, но живем дружно! Не надо нас ссорить!». Оратор, напрягая голос, старался перекричать зал, и это ему удалось.

– Я с товарищем Ряжским полностью согласен, – на время он отошел от своего предыдущего выступления, – что все партии – социалистические и демократические – должны войти в состав новых правительств. Большевики отказали всем и хотят узурпировать власть. Но мы тоже вели народ на революцию, и хотели бы с ними разделить власть и управлять страной. А вот, что говорит Центральная рада… – выступающий продолжал гнуть свою линию. – Короче, рада приглашает к совместному сотрудничеству все партии, которые хотят строить новую Украину. Поэтому я предлагаю поддержать раду как законное правительство украинского и всех других народов, проживающих здесь, и объявить бойкот российской советской власти!

Но тут шум поднялся больший, чем в предыдущий раз, и оратор, не в силах перекричать толпу, сел, вытирая вспотевшее лицо платком. Петру были непонятны крики, сливавшиеся в единый, как гудок паровоза, вопль. К столу президиума прорвался человек, одетый, как рабочий. Размахивая руками, он заговорил. Вначале его было не слышно, но шум постепенно затихал, и Петр стал различать слова:

– …все ваши партии, – кричал новый оратор, – хотят власти! Хотят нажиться за счет народа! Революция сделана для народа, а не для партий! И все партии должны уйти от руководства государством! Мы, анархисты, призываем всех рабочих правильно понимать ситуацию! Если будет государство, оно будет давить, прежде всего, рабочих и крестьян! Даже если в парламенте будут одни рабочие, то они рано или поздно примут решения, чтобы зажать вас как можно крепче! Они выступят, те рабочие-интеллигенты, против вас – это закон государства! Оно не сможет жить иначе без доказательства своего превосходства над простым людом, поэтому – государство враг трудящегося народа! Нам, рабочим, не нужно правительство ни на Украине, ни в Донбассе! Все правительства продажны и заботятся только лично о себе, а на вас им наплевать! Надо создавать свободные трудовые ассоциации и брать руководство производством в свои руки! Только сам трудящийся может спасти себя, никакое государство не поможет! Центральной власти не должно быть потому, что она – как паразит – пила и будет пить кровь трудового народа! Власть рождает паразитов – это закон истории. Надо нам снизу создавать свои органы управления – по фабрикам, заводам, деревням, но без выхода на центральную власть. Только тогда рабочий станет по-настоящему свободным! Анархисты, – а нас здесь много, – согласны, что революцию должны делать заговорщицкие партии, но потом они должны уступить место трудящимся. Пусть те сами решают все вопросы, в своем кругу. Поэтому призываю своих братьев по лопате отказать во власти всем партиям и правительствам! Давайте на шахте сами наведем до глянца революционную власть! Так мы, снизу, быстрей построим социализм, о котором извечно мечтал наш черный народ! А сверху построенное государство – не для нас, а для тех, кто его строит, пусть даже это будет и рабочая партия. Поэтому я еще раз призываю всех братьев своих по забою и лопате сказать наше «нет!» всем-всем правительствам и властям! Власть – свободным трудовым ассоциациям народа!

Он ушел с ораторского места. Одновременно раздались свист и одобрительные возгласы. Чего было больше – Петр не мог определить, но публичное действие народа его захватывало все больше. Ему даже самому захотелось высказаться, и он чувствовал, что может сказать самое лучшее и сокровенное. Но, взглянув на предыдущих ораторов, сидящих в президиуме и увидев их ехидные улыбки в адрес выступающего анархиста, он поник и понял, что никогда ему не придется выступать перед аудиторией, – он не вожак и даже не трибун. У него не хватит слов, чтобы выразить то, о чем он думает.

Председатель вновь обратился к волнующемуся собранию.

– А сейчас выступит интернационалист – китайский шахтер.

Петр знал и видел, что за годы войны с далекого Востока привозили в Донбасс китайцев для работы в шахтах. Это были трудолюбивые, дисциплинированные и смирившиеся со своей судьбой люди, оторванные от своей теплой, но такой неблагодарной к ним родины. Маленький китаец стал говорить.

– Нася революся васий революси… – он долго набирал воздух в легкие так, что узкие глаза округлились, и вдруг, словно аварийно выпустив пар, прокричал: – Привета!!

Зад радостно всколыхнулся.

– Спасибо, Ваня! Молодец, китаёза! Привет!!!

Петр слышал, что все его называли Ваней, иногда ласково – Ванюше. То ли от прилива дружеских революционных чувств, то ли это было общее русское имя для китайцев, но явной насмешки или пренебрежения к китайцу не было. Такова русская душа, желающая чужих людей сделать своими, более близкими. А китаец продолжал под одобрительные крики собрания:

– Вася революся лютше нася революси! Она шанго! Хоресё!

Многие знали слово «шанго», которым постоянно пользовались китайцы в разговоре и означающее – хорошо. Но трудолюбивые китайцы почему-то не могли выучить русского языка и, кроме пары десятков обиходных русских слов, остальные не усваивали.

– Вася революся хоресё! И мы остаться в России. Мы сделаем помочь вам! Шанго!

И все присутствующие дружно захлопали китайцу, впервые на собрании не проявив недоброжелательности к выступающему. Вроде бы ничего значащего китаец не сказал, но напряжение зала было сбито ласково-шуршащим словом «шанго». Китаец, широко улыбаясь, ушел с трибуны.

Тем временем к столу подошел высокий, немного сутуловатый рабочий и, подняв крупную мозолистую руку, вроде бы призвал собрание к тишине. Рaздались крики: «Пусть Филимоненко скажет! Как об этом думают большевики!». Видимо, он был хорошо известен рудничным рабочим, и шум постепенно стих. Филимоненко начал говорить:

– Вот сейчас выступали разные люди от различных партий и говорили умно и хитро. Они этим только и занимались все время, и мне, работяге, не сравниваться с их речами… но скажу, как думаю, как мыслит моя партия. Вот, говорят, большевики узурпировали власть. И нашли ж такое словечко! А я вас и их спрашиваю – как? Наоборот мы говорим – все ваше сейчас, рабочее и крестьянское, берите и руководите сами собой. Мы сделали революцию, чтобы отдать все вам: власть, шахты, землю и все остальное. Но вы же только слушаете всяких болтунов, а палец о палец не ударите, чтобы изменить жизнь. Берите все и умно руководите, не ждите, что кто-то придет и поможет. Есть только вы – рабочие, а остальные – враги, и поэтому они нас охаивают. Скажу честно, что я еще толком не знаю, что делать и как, но знаю точно одно – что-то надо делать, не сидеть, сложа руки. Может, на первый случай отстраним старую администрацию рудника и сами возьмемся за руководство? Давайте все вместе думать. Вот меньшевик и эсер обвиняли большевиков, что они такие-рассякие. А сами что сделали? Да ничего! Выступали против революции, а сейчас вас обманывают, что и они помогали нам брать Зимний в Питере. Может, там и были простые эсеры, но руководителей не было. Там были большевистские вожди. Так же нечего говорить о помощи шахтерам. Распахали общественные огороды, а потом вы же с селянами из-за земли дрались – они ее вам не давали. Забыли, как все лето огороды охраняли? Да и продуктов-то собрали всего – чтобы губы помазать. Нельзя так было делать, отбирать у наших крестьян землю! Нас на руднике больше половины, кто живет по прирудничным деревням. Ладно об этом. Сейчас надо наводить порядок и создавать сильную народную власть. Врагов много у нас – на Дону казаки, совсем под боком, подальше какая-то рада мутит воду против народа. Как окончательно у них все отберем, они сразу же пойдут на нас. Поэтому надо вооружаться и создавать Красную гвардию. Вот, когда раздавим эксплуататоров, тогда нам, может, и не нужно будет государство. Давайте выступим за советское государство и его правительство. А наш Донбасс входит не только в Екатеринославскую губернию, а в район, который называется Малороссия. Значит, мы являемся частью России, – закончил Филимоненко и хотел уйти, но раздались крики: «А как с Киевской радой?» Филимоненко стал снова говорить.

– А никак. Просто не обращать на нее внимания. В ней сидят выходцы из Австро-Венгрии. Там у них район Галицией называется. У себя не смогли сделать отдельное государство, – в войну перебежали к нам и хотят на чужой земле галицийскую Украину создать. Это шебуршатся националисты. А мы с вами – интернационалисты. Там у них, я слышал, руководят профессора и писатели, а они не знают нашей жизни и ничего не сделают для нас. Будут скубстись, мешать нам строить новую жизнь – и все. Они так же тихо разойдутся, как когда-то втихаря собрались. А вы, еще раз говорю, должны стоять за большевиков. Они ваша власть.

Снова поднялся шум. Петру не совсем понравилось выступление Филимоненко по сравнению с анархистом, но серьезная мысль в нем была – самим строить свою жизнь. Из зала выскочил шахтер и, не дожидаясь, когда его представят, начал говорить:

– Товарищи! Давайте не торопиться с никакой властью. И советская и украинская что-то обещают для нас сделать. Вот в войну при царе нас снабжали, как солдат, я хочу сказать – по военным нормам. Временщики тоже пытались нас поддержать, но хуже, поэтому и слетели. А сейчас обе власти ничего не делают, чтобы нам жилось лучше. Зачем нам эти власти нужны, которые нас прокормить не могут? Прошлые нам больше давали! Мы и сейчас проживем, чай не бедные, – у нас у каждого есть хатенка и огородик… но и власть нас не должна забывать. Забудет – откажем им во всем, а без угля все пропадут. Так я говорю: давай посмотрим, кто нам больше даст, а не пообещает – того и поддержим. Я говорю: посмотрим, какая власть лучше.

Снова поднялся шум, и Ряжский пытался навести порядок – поднимая руки вверх, кричал, но его голоса не было слышно, и он, напрягая глотку, заговорил; шум стал стихать.

– А знаете, в предложении шахтера есть рациональное зерно. Давайте признаем оба правительства и пошлем им обоим телеграммы?

Петр напряженно думал: «А ведь шахтер не говорил о признании обоих правительств, Ряжский это выдумывает от себя, перевирает слова выступающего», но продолжал слушать:

– Кто сейчас больше стоит за советскую власть? Большие города. Им действительно тяжко приходится. А в маленьких, как у нас, где рядом крестьяне, мы переживем трудные времена. Будем продавать селу уголь – вот и будут деньги, и хлеб. Вы ж, шахтеры, все из крестьян, с ними договоритесь. Нам нечего бастовать, это удел рабочих заводов – им действительно тяжело, и они все хотят переустроить. А мы должны стоять за шахту, за нашу деревню, за себя. Тогда с нами будут считаться все власти, а мы, – как сказал предыдущий товарищ, – посмотрим кого и какую власть выбрать.

Но уже встал Филимоненко и пытался перекричать толпу, которую обманывали, но Ряжский, видя это, заключил:

– Так признаем оба правительства?! И пошлем телеграммы им обоим!

Наконец Филимоненко, использовав небольшое затишье в зале, напрягая вздувшиеся жилы на шее, начал говорить грубо и резко.

– Вы, сукины дети, знаете же, что почти везде советская, ваша власть. Где нет – она вот-вот установится. А вы, как свиньи, вспоминаете корыто с пойлом, и какой хозяин туда больше дерьма налил! Снова хотите хозяина заиметь? Тогда я вам ярмо принесу! Вы никогда, сволочи, не поддерживали забастовки рабочих в городах, все трусливо пережидали, когда вам просто, без труда, подсыплют дранки в кормушку. Вот вы как жили, подземные холопы! И сейчас ими остаться хотите! Чья власть лучше? Как будто сами не видите! Да, советская власть опирается на народ, а рада – на иноземных солдат. А солдаты – это еще не народ, а служивый люд. Как одели – все равно, что приказали – правильно. Но мы ж с вами понимающие, и не должны позволить обмануть нас. Поэтому только за советскую власть и никакую больше, – она ж ваша кровная, а не националистическая! Поэтому давайте пошлем телеграмму в Питер и больше никуда. Заявим, чтоб Питер видел – мы с ним!

Не успел Филимоненко закрыть рот, как начал говорить Ряжский. Наклонив голову и как бы приблизившись к залу, он негромко, но со значением произнес:

– Слышали большевика? Не успел власть установить, а уже оскорбляет вас… а что будет дальше! Он и сам не знает. Говорит, что-то надо делать. А мы предлагаем вам конкретно: как жить, чтобы не умереть с голоду. Ему, видите, жалко рабочих заводов, – вот они революционеры, мол, а мы нет. Потому они революционеры, что у них ничего нет. А у нас как? Закроют шахту, вернемся в деревню и переживем потихоньку все смутные времена. Действительно, не надо нам бежать сломя голову, надо осмотреться, и поэтому я предлагаю признать и советское, и украинское правительство, – хоть оно и несерьезное, но может нам поможет. Текст телеграммы у меня имеется, он почти одинаков. Я читаю.

Ряжский торопливо, пока публика не опомнилась, стал быстро зачитывать телеграмму, где говорилось о признании новой власти и выдвигались требования, сводящиеся в основном к улучшению снабжения горняков. Ряжский закончил читать и сказал:

– Точно такая же телеграмма другому правительству, – какому не уточнил. – Только адрес и обращение разное. Принимаем?

Зал загудел, как огонь в топке паровоза, с резкими взлетами, напоминающим выпускание пара из раскаленного котла, – так показалось Петру. Выкрики, вопли, кряхтение слились в единый гул, в котором едва различались отдельные, словно идущие из глубины колодца, неосмысленные до конца фразы и слова.

– Даешь советскую власть!

– Эсеров и меньшевиков в правительство!

– Долой буржуев!

– Шахтерам особые права!

– Ганьба!

Кому позор не уточнялось, как и все остальное. Господствовала толпа, готовая пойти за кем угодно и делать все, что ей прикажут, повинуясь первобытному инстинкту уничтожать все, что попадется на пути. Петру стало даже немного страшно. Душный зал был пропитан эфиром всеобщего неподчинения, густо замешанным на терпком человеческом поте и смраде никотинового дыма. Казалось, еще немного – и толпа начнет разносить здание и самое себя. Со стороны президиума неслись крики.

– Принимаем телеграммы?!

– Да!

– Нет!

– Ура!

– Не надо телеграмм!

– …у-у-уйня все!

Председательствующий поднимал руки вверх и старался перекричать зал.

– Я вижу – большинство за принятие телеграммы! Голосуем!

– А-а-а! – раздалось нечленораздельное в ответ, и вверх взметнулись грязные, ничего не понимающие в этом хаосе, руки.

– Нет!!! – стоял отчаянный вопль. – Обманули! Гады!

Ряжский удовлетворенно улыбался.

– Тогда, товарищи, расходись по рабочим местам. Собрание закончено, но своим товарищам, кто здесь не был, расскажите о нашем решении. Собрание закрыто! На работу!

Шахтеры стали выходить, кто улыбаясь, кто явно недовольный, но все озадаченные. Какой вопрос решался? Что приняли? Зачем собирались? Но, вздохнув, понимали – они исполнили свой и еще чей-то долг. Петр слышал, как Филимоненко говорил кому-то.

– Видишь? Шахтеров ничем не проймешь. Только то, что их касается, а судьба революции – сучке под хвост! Только мне, мне, мне… и эти… – он кивнул в сторону меньшевика и эсера, – как сумели зал настроить и всех облапошить, что никто не разобрался, что к чему. Заигрывают с каждой властью на всякий случай. Но и выйдет же им все это боком, ох и выйдет!

Он чуть ли не скрежетал зубами. Петр в конце концов отыскал диспетчера, и тот распорядился взять уже груженые вагоны. Когда Петр пришел к паровозу, Корчин недовольно спросил:

– Где ты так долго был? Я уже устал поддерживать огонь в топке… угля сколько даром сжег.

Петр сбивчиво рассказал, что происходило в нарядной рудоуправления, на что машинист хмуро ответил:

– Всегда шахтерам больше надо – хотят на нашем горбу устроить себе жизнь, а самим отсидеться в сторонке. Видимо, нам, работягам, придется и дальше революцию двигать.

Уже стемнело, когда они, взяв вагоны с углем, двинулись в сторону Луганска. Корчин о чем-то думал, казался недовольным и молчал. Может, устал. Петр же никогда не отличался словоохотливостью, – открывал шуровку и подбрасывал уголь в топку. Так подъехали к Луганску. На крутом повороте возле железнодорожных мастерских состав притормозил, и они увидели, как на вагоны с углем стали запрыгивать взрослые и детские фигурки, которые торопливо сбрасывали уголь на железнодорожное полотно и обочину. Корчин высунулся из окошка паровоза, сквозь тьму вгляделся в хвост состава, потом сказал Петру:

– Шахтёрят люди… вот жизнь убогая! Как началась война, так и пошло такое. Сегодня чтось их много. Петро, сбавь скорость, а то еще попадет кто-нибудь под колеса. Не надо брать греха на свою душу.

Петр сбавил скорость. Поезд медленно шел среди города, который был тих и молчалив. Только кое-где в заводах шла жизнь – в вагранках пробивалось красное пламя, и издалека казалось, что эти сполохи, отбрасывающие огненные тени, являются угольками будущего огромного пожара.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю