Текст книги "Держава том 4"

Автор книги: Валерий Кормилицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

      «Слава Богу, от болезни Маленького отвлеклась», – стал в душе даже благодарен младшему брату Николай.

– Ники. Вот согласно неписаному кодексу и «сними с него мундир». Уволь Мишку со всех постов и запрети возвращаться со своей пассией в Россию, – села рядом с мужем и прижалась к нему.

– Аликс, а вдруг это любовь?!

– Ники, умоляю тебя… Скажешь тоже… Любовь… Мишка о ней только в книжках с жёлтыми обложками читал. Вот у нас – любовь, – чмокнула супруга в щёку Александра.

«Нет, всё-таки Мишка молодец, – сладко-сладко поцеловал в губы жену. – Следует отвлечь её от болезни сына…»

В ноябре венценосная семья переехала из Спалы в Петербург.

– Ваше величество, – на этот раз в Александровском дворце Царского Села докладывал императору Сазонов. – Османская армия, к нашему удивлению, в течение месяца потерпела полное поражение. Сербские войска дошли до побережья Адриатики, а болгарские до Чаталджинских высот, что находятся неподалёку от Константинополя. Европа в шоке, – патетически воскликнул министр, насмешив царя.

«Вообще-то неприятности имеют свойство рассасываться», – подытожил Николай: – Полагаю, непредвиденные итоги войны озадачили Венский кабинет и кайзера. Теперь они предпримут политические шаги, дабы лишить победителей плодов заслуженной победы. На дипломатическом фронте мы обязаны воевать. Отслеживайте ситуацию, принимайте меры согласно обстановке и держите меня в курсе, – подошёл к окну государь, давая понять, что аудиенция закончена.

            *      *      *

Армейские будни протекали, как им и положено, со своими разнообразными ляпами.

Павловский полк в сентябре готовился передислоцироваться из летнего лагеря на зимние квартиры в Петербурге.

– Господа, поздравляю вас с окончанием ещё одного Красносельского сезона, – поднял бокал с шампанским Ряснянский.

Сидящие за большим, накрытым белоснежной скатертью столом, офицеры, дружно встали и, крикнув традиционное «ура», осушили хрусталь.

– Господин полковник, – нарушил идиллию зашедший в офицерское собрание из соседнего с ним деревянного строения полковой канцелярии капитан Рубанов, нёсший дежурство по полку. – Командир дивизии генерал Флуг вызывает в свой дачный дом его превосходительство генерал-майора Некрасова. Но так как командир полка отбыл вчера в Петербург, идти к начальству придётся вам.

– Поздравить, наверное, собирается, с окончанием летнего лагеря, – сделал предположение старший полковник.

– Никак нет! – официально отрапортовал Рубанов, щёлкнув каблуками, и пряча в глазах искры смеха. – Флуг орал в телефонную трубку, что кто-то из стоящих в карауле от нашего полка гвардейцев оставил в его палисаднике «след».

– Чего? – поперхнулся шампанским полковник. – Какой ещё след? Вы сегодня весьма официальны и чопорны, капитан. Садитесь лучше с нами и выпейте шампанского.

– Не положено на дежурстве! – наповал сразил старшего полковника. – К тому же я, по вашему велению и не по своему хотению – председатель полкового общества трезвости.

– Аким, что за след-то, не пойму? – выпил водки Гороховодатсковский и закусил колбасой.

– Вот никак вы, Амвросий Дормидонтович, культурных намёков не понимаете… По словам генерала, размером примерно такой, от которого вы сейчас отрезали кусочек, – указал на колбасу капитан. – Дочка, это нежное флуговское создание, узрев «безобразие», упала в обморок на руки адьютанта, – всё же сел за стол и угостился шампанским.

– Ну и юмор у тебя, Аким Максимович, – брезгливо отодвинул от себя батон колбасы Гороховодатсковский.

– Наши – не могут! – безапелляционно заявил полковник. – Уверен в них, как в самом себе. Кто в карауле был?

– Как раз из моей Государевой роты наряд. Пал Палыч – старший, а часовые: Махлай с Барашиным. Эти могут! И посвятили деяние своему фельдфебелю.

– Но нагадили генералу, – взъярился Ряснянский. – Вот ступайте и разбирайтесь, капитан.

– Не имею права покидать свой пост дежурного по полку, – даже ухом не повёл на приказ Рубанов. – Велено – командиру полка явиться. А вы остались за него. Думаю, что виноваты артиллеристы. Как раз мимо генеральского флигеля на учения ехали, – бросил вслед уходящему полковнику Аким.

– Кто виноват? – дурашливо завопил Ляховский, и все офицеры, включая и старших, дружно ответили:

– Артиллеристы!

В Петербурге на Царёву роту вновь обрушился удар – из ротного помещения пропал револьвер.

«Это уже не «след», а самое настоящее чрезвычайное происшествие, – занервничал Рубанов. – У нас, в отличие от других полков, даже в годы революции сквозь ружейные скобы цепи не продевали и револьверы на замки не запирали… И никогда ничего не пропадало», – вызвал «на ковёр» Пал Палыча.

– Ваше высокоблагородие, непременно дознаюсь и руки обломаю, – клятвенно пообещал ротному фельдфебель. – Завтра в запас ребята уходят, вот и схулиганил кто-то. Разрешите строить роту?

– Строй и дознайся! – приказал Рубанов. – Ведь кто-то не только мою репутацию, но и честь полка замарать хочет.

– Смир-рно! – рыкнул Пал Палыч, обходя строй. – Ну, розаны мои, кто же это разыгрался, как бугай в клевере и левольверт схитил? Махлай, чего хайло расстегнул, словно петь нацелился? Молчать! Барашин, ты тоже вчера у стойки с оружием, как моль возле шинелей, вился… Что, никак нет. Запасных жалко. Все завтра домой поедут, а с нашей роты мужики, из-за какого-то борзого коня, в казарме задержатся неизвестно насколько.

– Пал Палыч, – заволновались настроенные на отъезд солдаты, – дознаемся – забьём гниду!

– Я ноне точно дознаюсь, – вышагивал перед ротой фельдфебель. – К гадалке вечером пойду. Хотя как баба, и жилиста лярва, но в кадке с колдовской водой лицо злоумышленника мне покажет, потому как – ведьма, – хмуро оглядел Махлая с Барашиным.

– Да ей-богу не мы, Пал Палыч. – Вот те крест, – заблажили нижние чины.

– Ты, Нифонт Карпович, ещё своим прошлогодним жёлтым пальто поклянись… Чей бы козлик не взбрыкивал, а у девки – дитё! – философски закончил дознание фельдфебель, основательно изумив роту.

После ужина, когда фельдфебель надевал шинель, чтоб идти к гадалке, старший унтер-офицер Сидоров во всю глотку завопил:

– Братцы, какой-то кобель левольверт мне на постель подкинул… Теперь навряд сыщем озорника.

– Слава Богу, нашёлся наган, – доложил ротному Пал Палыч.

– Ляховский, – усадил перед собой в канцелярии штабс-капитана Рубанов. – Установку вышестоящего начальства выполняешь?

– Так точно. А какую?

– Какую-какую… С недосягаемых командных высот донёсся призыв к офицерам: станьте ближе к солдату. Вот пойди, и стань! Только не говори: как это? Пойди и стань! – налил из графина воды.

– Можно идти?

– Не «можно», а – разрешите. Ступай с богом, сыне, – шутливо перекрестил офицера Рубанов.

«С кого начать?» – задержал внимание на ефрейторе Сухозаде.

– Панфёр, – обратился к нему по имени штабс-капитан.

И когда удивлённый вояка подбежал, спросил:

– А у вас в селе девки голосисто поют?

– Не могу знать, ваше высокоблагородие. Давно не слыхивал.

– Ага! Гм! А волки в селе есть?

– Никак нет! В лесу есть, а в селе нема, – на всякий случай козырнул офицеру, хотя был без головного убора.

– Ну и дурак! – обиделся на нижнего чина Ляховский, не обратив внимания на приложенную к «пустой башке» руку. – Я и хотел сказать – в лесу. Я и сам знаю, что в селе волков не бывает. Наряд тебе не в очередь, дабы не умничал. Доложи фельдфебелю.

– Чего он к тебе пристал, Сухозад? – вонзился в ефрейтора режущим на куски взглядом фельдфебель. – Честь не вовремя отдал?

– Никак нет. Сказал, что я дурак, коли в нашей деревне волков нет.

– Вот те раз! – оторопел Пал Палыч. – А зачем оне там? Этих господ не поймёшь. Такое иногда загнут – хоть стой, хоть падай, – заспешил в каморку поглядеть на репродукцию «Въезд на осляти».

Ляховский, в свою очередь, прошёл в канцелярию и доложил ротному командиру о проведённом сближении с солдатом.

– Понял тебя, штабс-капитан. Стать ближе к нижнему чину не сумел, – засмеялся Рубанов. – А про волков ты здорово пошутил… Представь себе, у нас в Рубановке кабаны есть. Ну ладно. Придётся на ротный праздник устраивать игры для солдат, унаследованные не от Куропаткина даже, а от самого Ивана Грозного: бег в мешках, интеллектуальное лазанье по намыленному столбу, а на десерт – поход в цирк Чинизелли.

Вскоре об установке: стать ближе к солдату – забыли. Как и о трезвом образе жизни в офицерском собрании.

Сверху, из Совета Государственной Обороны, для начальской головной боли пришла новая директива – сделать полки не 4-х, а 3-х батальонными.

Генерал-майор Некрасов напряг на выполнение реформы в Павловском полку – Ряснянского.

– Евгений Феликсович, Вникайте! Нормальный состав – сто двадцать нижних чинов в роте. Батальон включает четыре роты. Рота состоит из четырёх взводов. В обязательном порядке должна быть пулемётная рота, состоящая из трёх взводов по четыре пулемёта в каждом. Личный состав: капитан, четыре субалтерна, фельдфебель, пять старших и четыре младших унтера. Пятьдесят шесть строевых, двенадцать ефрейторов. Всего – девяносто один человек на двенадцать пулемётов. Да, и вот ещё что. Примите к сведению моё решение назначить командиром пулемётной роты капитана Гороховодатсковского. Технически грамотный офицер. Как с делами закончите, составьте приказ – и на подпись.

Правда, вскоре вновь вернулись к 4-х батальонному составу полка.

            *      *      *

1913 год тоже был годом юбилейным.

21 февраля в России началось торжественное празднование трёхсотлетия Дома Романовых.

Как гласил Высочайший манифест: в 21 день февраля 1613 года боярина Михаила Феодоровича Романова, ближайшего по крови к угасшему роду Рюрика и Владимира Святого, единодушно избрали на царство в Москве Великим земским собором.

В 8 утра Рубановых разбудили звуки пушечных выстрелов.

– Максим, что это за канонада с утра? – поинтересовалась у мужа Ирина Аркадьевна.

– Сударыня-я, – зевая и потягиваясь, произнёс супруг. – Согласно утверждённому церемониалу, двадцать один пушечный выстрел от Санкт-Петербургской крепости возвестит о начале торжеств.

– Об этом, сударь мой, вы вчера и беседовали с генералом Троцким до полуночи? Спасибо, Иван в дом помог войти.

– Сударыня, вы явно утрируете, по выражению интеллигентов, или – жмёте на педаль, как говорят в военных кругах, и передёргиваете карты…Как говорят генералы. Тьфу, факты, – никак не мог продеть руку в рукав халата.

– Да выверни, наизнанку он у тебя. И после этого я ещё чего-то там передёргиваю, – добродушно ворча начала одеваться.

–Хотя вы, сударыня, и ворчите на меня с утра, – улыбнулся супруге Рубанов, но я согласен с тем человеком, который выдал такую сентенцию:

«Счастье не в тех женщинах, с которыми хочется спать, а в тех – с которыми хочется просыпаться…»

– Максим, что ты сказал?

– Я сказал, что нам следует на торжественную литургию в Казанский собор поспешить. Сам патриарх Антиохийский Григорий Четвёртый служить будет при сонме российских иерархов.

– Чего там про сон говоришь? – пошутила Ирина Аркадьевна.

– Не про сон, а про сонм… Да ну тебя… Это так вчера Владимир Иоанникиевич выразился. Надо же. В конце прошлого года генерала от инфантерии высочайше получил… Теперь как хочет, выражаться может…

– До сих пор от счастья в себя не придёт, – зевнула жена. – Аким вчера говорил, что уедет пораньше. Получили приказ по пути следования «царского поезда» к Казанскому собору построить полк.

– Ну, не один полк, как я понимаю, а гвардию, – пошёл умываться и бриться в ванную комнату.

В одиннадцатом часу утра, после литургии, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир, перед торжественным молебном в Казанском соборе, прочёл манифест о юбилее.

Но начал со слов:

– Россия в тысяча шестьсот тринадцатом году, на Соборе, дала Богу обет стать иконой Неба, – принялся зачитывать Высочайший манифест: «… Совокупными трудами венценосных предшественников наших на престоле Российском, и всех верных сынов России, созидалось и крепло Русское государство… В неизменном единении с возлюбленным народом нашим уповаем мы и впредь вести государство по пути мирного устроения жизни народной…»

– Вот сейчас всё понятно стало, – шепнул супруге Рубанов. – А то вчера Иоанникиевич бубнил с набитым ртом, читая текст Манифеста, так я ничего и не разобрал, – прислушался к голосу митрополита: «…Благородное дворянство российское кровью своею запечатлело преданность Родине… – Ага! Каждого второго на Сахалин отправить следует, – прокомментировал услышанное: – В сиянии Славы и величия выступает образ русского воина, защитника веры, престола и отечества. Благоговейная память о подвигах почивших, да послужит заветом для поколений грядущих», – вот это сильно сказано, – перекрестился Максим Акимович.

После возглашения протодиаконом многолетия их императорским величествам, начался торжественный трезвон всех церквей Петербурга и артиллерийский салют.

– В три часа пополудни в Николаевском зале Зимнего дворца начнётся принесение поздравлений придворными чинами, министрами, генералитетом и прочими, и прочими сановниками.

– Вольные стрелки, то бишь, отставные генералы, к «прочим» отношения не имеют, по моему разумению, – усаживалась в сани Ирина Аркадьевна.

– Мне завтра поздравлять, – нахмурился её супруг.

В Зимнем дворце, совершенно случайно, Рубанов столкнулся с министром Двора Фредериксом.

– Владимир Борисович, наслышаны, наслышаны… Приношу свои поздравления с возведением вас в графское достоинство, – от души пожал руку вновь испечённому графу.

– Пройдёмте в мой кабинет, Максим Акимович, время ещё позволяет, – взял под локоток отставного генерала. – У меня имеется для вас сюрприз, – проводив в кабинет, усадил Рубанова в кресло, а сам, раскрыв шкатулку, вынул красного бархата коробочку. – Восемнадцатого февраля утверждён «Наследственный нагрудный знак для лиц, приносившим их императорским величествам личные верноподданнические поздравления по случаю трёхсотлетия царствования дома Романовых в дни юбилейных торжеств». Вы первый получаете сей памятный знак, – протянул его поднявшемуся из кресла гостю. – Оксидированный ажурный герб дома Романовых, увенчанный императорской короной и окружённый вызолоченным лавровым венком.

– Благодарю его величество и лично вас, Владимир Борисович, – расчувствовался Рубанов.

– Носите на здоровье, – улыбнулся Фредерикс. – На правой стороне груди, ниже звёзд, но выше других дарованных знаков. Разрешается выгравировать на оборотной стороне имя, отчество и фамилию. Согласно статуту, право на ношение знака переходит потом к старшим сыновьям. Так его величество решил. Это, конечно, не украшенный бриллиантами царский портрет, что в знак особого расположения и в память нынешних знаменательных событий, жаловал эмиру Бухарскому Сеид-Алим-хану наш самодержец.

– И чего я не восточный хан, а простой русский генерал, – пошутил Рубанов.

– Да-а, ханом быть неплохо, – поддержал Максима Акимовича Фредерикс. – Восемнадцатого февраля император пожаловал хану Хивинскому Сеид-Асфендиару Богадуру титул «высочества». Звучит много приятнее графского «сиятельства». Пора идти на приём, ваше высокопревосходительство, – напомнил товарищу министр. – Да, чуть не забыл, – вновь раскрыл шкатулку. – Примите три пригласительных билета на грандиознейший бал, что даёт санкт-петербургское дворянство в своём Собрании на Михайловской улице.

– Благодарю, Владимир Борисович. Мне уже, как дворянину, вручили два пригласительных… Теперь впятером пойдём, – улыбнулся Фредериксу.

Дома стал размышлять: «Кого же взять на охоту, тьфу, на бал – пятым номером?»

– Ирина, будь добра, посоветуй, кого кроме нас с тобой и Акима с Ольгой, пригласить на бал? Может – Любовь Владимировну?

– Скажешь тоже, мон шер. Любочка без мужа не пойдёт, а Георгий Акимович, в свою очередь, ни в жизнь…

–… носа не сунет туда, где станут чествовать государя, – продолжил в своей интерпретации её мысль супруг.

– Она позвонила мне и со слезами на глазах посетовала.., не перебивайте меня, сударь, что глава семейства…

– То есть – братец мой…

– Я уже делала вам замечание, – пикировалась с мужем Ирина Аркадьевна. – Разорвал на мелкие клочки два пригласительных билета, которые им презентовали от лица санкт-петербургского дворянства.

– Кадет и филистер! Расшифровываю для двоечниц, которые заблудились в ремизах, – хмыкнул Максим Акимович. – Самодовольный, ограниченный человек с мещанским кругозором и ханжеским поведением…

– Вы, дражайший супруг мой, не хмыкайте, а думайте. Про филистёра и без вас знаю. О! Мне пришла в голову светлая мысль, – захлопала в ладоши Ирина Аркадьевна. – А не взять ли нам на бал их младшенького?..

– Точно! Максиму предложим пятый билет. Заодно и братца позлю, – воодушевился отставной генерал. – Не послать ли нам гонца.., – запел он.

– За Максимкой?

– За бутылочкой винца-а… – на пафосной ноте завершил арию, – развеселив супругу.

– Эхе-хе-хе! – пессимистически глядел на запрудившую Михайловскую улицу толпу Аким Рубанов, держа под руку жену.

– И чего вы разэхехеклись, сударь?! – беззаботно оглядываясь по сторонам, иронично произнесла Ольга. – Жалеете, что вас выдернули из офицерского собрания и не дали доиграть в покер?

– Откуда, мадам, знаете, во что играем? – поразился Аким. – Буданов или пулемётчик Гороховодатсковский доложили, – озвучил версию утечки из полка тайной информации.

– Максим, не бери пример с кузена и радуйся жизни, – легонько толкнула юного моряка, пытаясь избавить его от застенчивости.

– Стараюсь, – окончательно сконфузился тот, услышав смех молодой женщины.

– Однако, за нос пощипывает морозец, – стал пробираться сквозь оживлённую толпу к главному подъезду Рубанов-старший, словно на буксире таща под локоток супругу.

В это время лихач, громко «тпрукая», натянул вожжи и остановил сани неподалёку от подъезда.

– Один эхехекает, другой тпрукает, – улыбаясь, шутила Ольга, – но жизнь ваша, господин капитан, положительно, налаживается, – кивнула на выбравшуюся из саней чету Дубасовых.

– Бог услышал мои молитвы и послал друга с женой, – целуя руку Полине, бодрым уже голосом возвестил Рубанов, оглянувшись на подъехавший мотор с великокняжескими вензелями на дверцах.

Максиму-младшему всё было в диковину, хотя их корпус славился балами, что 6-го ноября ежегодно давала старшая гардемаринская рота.

Наряженный в камзол с позументами и золотыми государственными орлами по красному полю, лакей в вестибюле, глянув на пригласительные билеты, негромко сообщил, где снять верхнюю одежду и потом получить её.

– Государь точно прибудет, – пришёл к выводу Максим Акимович, критически оглядев лакея, и в особенности его белые панталоны, чулки и чёрные лакированные башмаки. – Дворцовая челядь в помощь местным прислана, – расцвёл в улыбке, узрев идущего навстречу с распростёртыми объятьями генерала Троцкого.

– Максим Георгиевич, да не тушуйся ты и будь смелее. Даже дерзновеннее, – хихикнув, взялась за воспитание гардемарина Ольга, стоя рядом с ним и Полиной у окна, выходящего на Михайловскую улицу.

– Да я не трушу, а, напротив, смел и раскрепощён. Морские волки, кроме своих капитанов, вообще никого не боятся, – стараясь побороть застенчивость, как мог, отбивался от нянек, изумляясь огромному залу с хрустальными люстрами, и прислушиваясь к звукам инструментов, которые, после уличного холода, настраивали музыканты.

Внизу, у подъезда, вдруг грянул Императорский марш, и, отодвинув портьеру, женщины и гардемарин увидели выходящую из подъехавших авто венценосную чету с двумя старшими дочерями, вдовствующую императрицу Марию Фёдоровну, великого князя Дмитрия, великого князя Александра Михайловича с супругой, царской сестрой Ксенией, и других великих князей с жёнами.

Юный гардемарин остановил восторженный взгляд на дочерях императора, любуясь то одной, то другой девушкой.

«Младшая, великая княжна Татьяна мне больше нравится», – выпустив из ума, что они недоступные для простого смертного царские дочери, оценил их с точки зрения восемнадцатилетнего юноши.

Толпа хлынула в вестибюль, а вместе с ней и Рубановы с друзьями.

Предупреждённый о приезде государя губернский предводитель дворянства князь Салтыков, преподнёс ему на огромном блюде традиционные хлеб-соль, обратившись затем к императору с приветствием.

Младший Рубанов не слушал велеречивые слова светлейшего князя, а исподволь любовался младшей из двух царских дочерей.

Не привыкшая ещё к подобным торжествам Татьяна, ведя полузатворническую жизнь в золотой клетке Царскосельского Александровского дворца, и воспитанная родителями вдали от парадности и суеты большого света, застенчиво, стараясь делать это незаметно, оглядывалась по сторонам, совершенно не вслушиваясь в торжественные слова, которыми закончил приветствие губернский предводитель:

– Санкт-Петербургское дворянство твёрдо верит, что только в тесном единении верного народа со своим самодержавнейшим царём, заключается всё будущее счастье и величие России.

И пока её отец отщипывал от каравая кусочек хлеба и макал его в соль, вновь огляделась, случайно столкнувшись с восторженным взглядом синих, как море, глаз высокого красивого юноши.

Сердце её замерло от какого-то непонятного трепета, и она подумала: «Господи! Он красив как Бог… Ну нельзя же так смотреть на меня, – покраснела от неизведанного доселе счастья и опустила глаза в пол, стараясь внутренне успокоиться и привести голову и сердце в холодное, бесстрастное расположение чувств, – а то уже мама' недоумевающее косится в мою сторону, – вновь вспыхнула пунцовым цветом, встретившись с божественно-пьянящими глазами гардемарина. – Боже, какой дурманяще-приторный аромат источают цветы».

– Татьяна, что с тобой? – зашептала ей сестра. – На тебе лица нет.

– Так сладостно пахнет цветами… Даже закружилась голова, – ответила Ольге и прикрыла ресницами блестевшие от нового, бесконечно-нежного чувства глаза.

– Маман сказала, что целый вагон разнообразных цветов привезли из Ниццы, – зашептала сестре Ольга. – Она волноваться начала, подумав, что тебе сделалось плохо.

– Напротив, мне очень и очень хорошо.., – на секунду зажмурилась от беспредельного счастья юная княжна.

Вкусив хлеба с солью, император с семьёй, родственниками и свитой не спеша, кивая на поклоны знати, направились за лакеем в позументах подготовиться к балу в отведённых апартаментах.

Проходя мимо Максима Акимовича, государь остановился и благожелательно кивнув, произнёс:

– Благодарю, что пришёл поздравить Дом Романовых с великим праздником.

– И не только пришёл сам, ваше величество, но и привёл… – хотел пошутить: «дом Рубановых», но счёл это неуместным, и завершил фразу: – семейство, – указал на жену, сына с невесткой и племянника.

– А с молодым человеком пока не знаком, – окинул благосклонным взглядом вытянувшегося в струнку Максима.

– Гардемарин Морского корпуса Рубанов, ваше величество! – словно находясь во время бури на корабле, громогласно отрапортовал императору Максим, – засмущавшись не от того, что докладывал монарху, а по причине перешёптывания и улыбок его дочерей.

– Рапорт принят, – покосившись на дочерей и супругу, тоже улыбнулся Николай. – Вольно гардемарин. Здесь бал, а не корабль.

– Слушаюсь! Но именно так требует докладывать командир батальона, – расслабился и даже позволил себе пошутить, – пытаясь привести нас «в христианский вид».

– А до этого у вас какой вид был? – увидев, что супруге и дочерям разговор интересен, продолжил беседу монарх.

– Морских чертей, ваше величество, – браво щёлкнул каблуками освоившийся уже гардемарин и нежно, но мимолётно, глянул на Татьяну.

«Что-то Татка моя как маков цвет стала. От скопления народа и повышенного внимания головка, наверное, разболелась», – пожалела дочку царица, даже в мыслях не имея, что дочь может покраснеть от взгляда гардемарина, позволившего себе посмотреть на неё ни как на великую княжну,

а как на простую барышню, пусть даже и столичную.

Через полчаса двери отведённых царской семье апартаментов растворились, оркестр заиграл полонез из «Евгения Онегина», и начался торжественный выход Августейшей семьи.

Впервые присутствуя на столь торжественной церемонии, гардемарин во все глаза смотрел на императора, идущего в паре с супругой какого-то посланника. За ними, опираясь на руку посла, торжественно вышагивала Александра Фёдоровна.

– Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна в паре с австро-венгерским послом Сапари дефилирует, – услышал тихий голос Ирины Аркадьевны. – А вдова великого князя Владимира Мария Павловна с японским послом Мотоно шествует…