Текст книги "Держава том 4"

Автор книги: Валерий Кормилицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Смир-р-но! – скомандовал командир полка, заметив вошедшего в манеж маленького бородатого генерала в мундире Забайкальского казачьего войска.

– Помощник командующего войсками гвардии и Петербургского военного округа генерал Газенкампф.

– Поздравляю с полковым праздником, братцы, – с удовольствием вслушался в дружный ответ Павловского полка.

– А вот и наш Царственный однополчанин великий князь Николай Николаевич, – вместе с полком прокричал здравицу Рубанов. – За какие такие заслуги государь причислил Лукавого к пехотному полку?

– Какого «Лукавого?» – приглушённым голосом поинтересовался Ляховский.

– Э-э-х, молодёжь. Вся гвардия его так зовёт. Николай Николаевич заимствовал прозвище из слов молитвы: «Избави нас Господи от Лукавого», – прикусили языки и вытянулись во фрунт по команде: «Смирно!» – то прибыл сам император.

– Полк, шай на краул! – загремел гвардейский марш и полк, затаив дыхание, замер, наблюдая, как знамя медленно склоняется перед государем.

– Здорово, павловцы! – как-то просто и по-домашнему, поздоровался с полком император.

Знамя, качнувшись, медленно поплыло вверх – Евлампий Семёнович Медведев службу знал чётко.

– Здравия желаем ваше императорское величество!

– Поздравляю вас с полковым праздником!

– Покорнейше благодарим, ваше императорское величество!

– Ура! – кричали государю батальоны, когда он медленно проходил мимо них, всматриваясь в лица солдат и офицеров.

После обхода полка Николай встал по центру, и тут же принесли аналой, к которому подошли полковой знаменосец со знаменем, полковой священник и хор певчих.

Как положено, отслужили молебен с многолетием.

После окончания, вдоль манежа распределились линейные.

– К церемониальному маршу, поротно, на одного линейного дистанцию-ю, – зычным голосом командовал замершему полку генерал-майор Некрасов. – Первый батальон прямо, прочие на право, шагом марш, – мысленно перекрестился генерал, вслушиваясь, как трубы заиграли сигнал атаки, их поддержали барабаны, и Ряснянский, чеканя шаг, следом за знаменем с двумя ассистентами по краям, повёл батальон перед императором.

– На руку! – скомандовал он, и ровная линия винтовок с примкнутыми штыками с солдатского плеча переместилась «на руку».

«Слава тебе Господи! Чётко исполнили! – чеканил шаг Пал Палыч, – император со старичком-фельдфебелем не осудят». – Рады стараться, ваше императорское величество, – в унисон с ротой прокричал ответ на царское приветствие.

Следом за полком прошла нестроевая команда, а за ней, перед школой солдатских детей, вызвав на губах монарха добродушную улыбку, бодро промаршировал старый фельдфебель в подаренном ему Ряснянским мундире с алым лацканом и в гренадёрке на седой голове.

«Неплохо «шамкалка» прошёл, – поощрительно подумал Пал Палыч. – Помнит ещё полковую выучку. Павловец – это на всю жизнь», – к своему удивлению даже пустил скупую «фельдфебельскую» слезу.

После парада генерал Некрасов выстроил перед императором батальонных и ротных командиров.

– Благодарю за службу, господа, – мягким голосом произнёс император и улыбнулся на офицерскую разноголосицу: от «премного благодарны», до «рады стараться, ваше величество».

Ряснянский пошёл красными пятнами, а Некрасов, дабы оправдать полковой начсостав, решил превратить всё в шутку:

– Сегодня в ночь, ваше величество, помоют полы в казарме, а завтра начну с ними занятия.

– У вас прекрасный полк и прекрасно обученные солдаты, – пошёл вдоль ряда, пожимая руку каждому из офицеров.

– Штабс-капитан Рубанов, – представился Аким, когда очередь дошла до него.

– Максима Акимовича сын?

– Так точно, ваше величество.

– Смотрю, воевали в русско-японскую?! И, судя по наградам – весьма храбро. Помнится, мой дядя, великий князь Владимир Александрович, на гауптвахту вас отправил за сон на дежурстве.., – развеселился от воспоминаний государь. – И вот результат его воспитательской деятельности.

Перешедший от красных пятен к бледно-зелёному цвету лица, Ряснянский собрался сказать, что в этом есть и его немалая педагогическая заслуга, но не решился.

– Молодец, молодец, – ещё раз удостоил рукопожатием Рубанова-младшего император. – Передайте батюшке, пусть навестит меня в Царском Селе. Совсем своего царя забывать начал, – пошёл дальше вдоль ряда, – окрасив последней фразой лик старшего полковника в голубой цвет с красно зелёными прожилками.

«Чего это с Ряснянским? – поразился Аким. – Словно французский художник-импрессионист над ним поработал. Или умылся раствором после окраски моего кителя в Маньчжурской армии.

– Благодарю за отличный парад, – закончив рукопожатия, ещё раз поблагодарил офицеров государь и улыбнулся, на сей раз, от их дружного ответа:

– Рады стараться, ваше величество!

В казарму полк шёл уже расслабленно и вольно.

Солдаты даже позволяли себе зубоскалить с горожанами, поздравляющими их с праздником.

Офицеры замечаний не делали, перебирая в памяти перипетии парада и общение с государем.

А впереди их ждал обед в Зимнем дворце в Высочайшем присутствии.

– Папа', всё прошло как по маслу, – примчавшись на извозчике домой, сообщил отцу Аким. – Ольга, где Николаевская шинель? В ней на обед поеду.

– Я только знаю, где Михайловская шинель, а где Николаевская – не имею понятия, – подтрунивала над мечущимся супругом. – У денщика спрашивай.

– Говорил мне папочка – не жани-и-сь, – шутливо ворчал Аким. – Кстати, папа', сегодня самодержец передал тебе через меня приглашение навестить его в Царском Селе. Очень расстраивался, что стал забывать своего императора…

Семья, в суете сборов, как-то не обратила внимания на это известие, может даже, приняв сообщение за розыгрыш.

– Вот сейчас, смею вас заверить, ненаглядный супруг мой – на гвардейца стали похожи, – любовалась мужем Ольга. – Наконец-то воротник и обшлага украсили золотым шитьём, да алый лацкан на мундир соизволили пристегнуть.

– Спешу, спешу, – чмокнул её в щёку.– Сегодня не ждите. Вечером в офицерском собрании ожидается ещё полковой парадный обед. Заночую на квартире в казарме.

– Ты же говорил, что какого-то майора Вормса там поселил, – насторожилась Ирина Аркадьевна.

– Мама', тогда в библиотеке заночую, – убежал, не став слушать нравоучения женщин о высоком назначении библиотек.

Не откладывая приглашение в долгий ящик, Максим Акимович созвонился с бароном Фредериксом, и в назначенное время, услышав в телефонной трубке голос дворцового телефониста: «Вас вызывают из апартаментов Его императорского величества», – направился в Царское Село, выбрав романтическое путешествие на удалой тройке, а не на поезде.

Кучер Архип Александрович в тёмно-зелёном кафтане, такого же цвета бархатных шароварах и в новом треухе, громко покрикивая на коней, уверенно правил санями.

Застоявшиеся жеребцы бежали широкой размеренной рысью, красиво изогнув шеи и пуская из ноздрей пар.

Мелькнул пёстрый верстовой столб на шоссе.

«Лепота, – кутал ноги в натуральную медвежью полость Рубанов. – Не то, что эти пыльные вагоны и дымящие паровозы.

В раздумьях незаметно добрался до Царского Села: «Как там у Гоголя? Или Сабанеева? «Путешественники ехали без приключений». Нет, всё-таки у Гоголя, потому как на охоте всегда поджидают приключения».

– Барин! – загудел с облучка кучер. – Шементом два десятка вёрст отмахали, – направил тройку вдоль высокой железной ограды, остановив у распахнутых ворот, находящихся под охраной бородатых казаков в чёрных меховых шапках и с шашками наголо. – Прости Осподи! – перекрестился Архип Александрович, увидав вышедшего из-за дерева полицейского в чёрном пальто с поднятым воротником, в чёрных брюках навыпуск, в блестящих чёрных калошах на ботинках и, почему-то, с раскрытым чёрным зонтом над головой в чёрном котелке. – Дождя не наблюдается, а снежок самую малость идёт, – стал глазеть на подошедшего солдата в длинной шинели, папахе и начищенных сапогах.

Пошептавшись с казаками, тот показал жестом, что можно проезжать.

«Представляю снегопад слухов, что пойдут после моей встречи с государем», – удивлённо оглядел небольшую раскрашенную повозку на полозьях, с мальчиком и лакеем на запятках, время от времени отталкивающимся ногой от заснеженной дороги для придания транспортному средству скорости.

Тянул это допотопное средство передвижения маленький ослик.

– Ну и дилижанс! – закатился смехом Архип Александр.

«Наследник катается», – дошло до Рубанова: – Уступи дорогу! – велел кучеру, увидев прицепленные за такими же, как у него санями, четверо разукрашенных санок с визжащими от удовольствия дамами: «Царские дочери,– упустил из виду – выйти из саней и поклониться. – Совсем придворные навыки растерял», – осудил своё поведение.

Во дворце Максима Акимовича ожидал лакей в красной накидке и шапке с разноцветными страусовыми перьями. Вежливо поклонившись, повёл прибывшего гостя через гостиные, банкетный зал, затем вниз, по длинному коридору в царскую приёмную.

«Дворцовый протокол неизменен и существует уже сам по себе», – лёгким поклоном ответил на приветствие флигель-адьютанта, поспешившего доложить императору о прибытии отставного генерала. – Чего-то сегодня государь выбрал старый кабинет, – шагнул в небольшое помещение, когда из раскрытой американским «эфиопом» двери появился флигель-адъютант и пригласил к императору.

Николай, добродушно улыбаясь, принял своего бывшего генерал-адьютанта стоя у стола и сложив на груди руки.

– Без церемоний, Максим Акимович, – указал на кресло. – Прошу садиться, – обошёл стол с развёрнутыми географическими картами и уселся на стул. – У вас прекрасный сын. Недавно беседовал с ним.

– Благодарю за приглашение, ваше величество и за добрый отзыв о сыне. А я сейчас видел цесаревича, – улыбнулся Николаю, лицо которого тоже расплылось в доброй отцовской улыбке. – Катается на повозке и очень этим доволен. Только что-то иноходец маловат, как конёк-горбунок.

– Любимец сына – ослик Ванька, – рассмеялся император. – Из цирка затребовал отставную живность. Ничего, бодрый ещё ишачок.

– И ваши дочери на санках променад совершают.

– А я и не знал. У матери гулять отпросились, – легко поднявшись, подошёл к единственному в кабинете окну и выглянул в парк. – Не видно. Проехали уже. Сын и сообщество «ОТМА». Так великие княжны договорились о своём единстве, и установили одну подпись на всех, составленную из первых букв их имён. Да вы это и сами знаете. Просто мне приятно говорить о детях. Да практически, кроме жены и барона Фредерикса, поговорить о них не с кем. Вы меня оставили. Шучу, шучу, – усадил, попытавшегося было подняться из кресла гостя. – Я очень люблю моих девочек, – расчувствовался Николай, велев принести в кабинет кофе. – Курите, если желаете. Вы ведь знаете их всех с самого рождения, – закурил папиросу. – Главная у них – Татьяна. Хотя Ольга и старше на полтора года, но не спорит с ней и уступает мнению младшей сестры. Обе они очень любят друг дружку. Ольга больше похожа на меня, – взял со стола шкатулку с фотографиями. – Вот, полюбопытствуйте, – стал вынимать из неё фотокарточки и по одной передавать севшему рядом Рубанову.

– Нежная и мягкая девушка, – разглядывал снимок Максим Акимович. – С русским лицом и добрыми синими глазами. Искренна и остроумна. Но в жизни им всем будет трудно, ваше величество.

– Почему? – встрепенулся государь, требовательно глядя на гостя.

– Да потому, что они совершенно не знают людей и привыкли в семье к ласке, добру и любви. А люди в основном злы, завистливы и лицемерны.

– Эк, как вы их, людей этих, – усмехнулся государь. – По графу Витте судите?

– Не только. В вашем окружении много таких.

– Смелы вы стали, Максим Акимович. Можете много врагов нажить, – невесело улыбнулся царь. – Но что страшно – правы, – протянул ему следующую карточку. – Татьяна.

– Высока, стройна и элегантна. Что называется – породиста и красива.

– Спасибо, царица вас не слышит. А то бы поинтересовалась: вы о женщинах или лошадях говорите.

– Извините, ваше величество. Мария, – принял из рук императора фотографию.

– В семье зовём попросту «Машка», – улыбнулся Николай. – Любит рисовать, но вместе с тем – ленива и беззаботна, – с любовью произнёс он. – В детстве, как помните, была румяна и круглолица, словно крестьянская дочь. Глаза – во! – поднёс ладони к лицу, показывая согнутыми пальцами огромный размер. – Звали их «Машкины блюдца». А вот Настенька, – протянул ещё одну фотографию. – Младшая дочка. Прелестная непоседа и хохотушка. Шалунья и умница. Имеет абсолютный слух и большую способность к языкам. Аликс зовёт Анастасию «ужасное дитя» или «сорванец», за её способность лазить по деревьям, бесстрашно кататься на велосипеде и плавать. Это всё – в детские годы. А вот и наследник, – с любовью разглядывал фотографию. – С закадычными друзьями: осликом Ванькой и спаниелем Джоем.

Рубанову показалось, что на глазах императора от любви к сыну выступили слёзы.

– Максим Акимович, давайте и мы сфотографируемся, – позвонил в колокольчик и велел вошедшему лакею пригласить в кабинет господина Янгельского. – Высочайшим указом присвоил ему звание «фотограф Его величества», – хохотнул государь. – Ну а что? Человек работает на износ. Только в прошлом году напечатал около двух тысяч наших семейных фотографий, – пока ждали фотографа, рассказывал император.

Когда он появился, сделали два снимка. На одном Рубанов сидел рядом с государем за столом с раскрытыми географическими картами. На другом – плечом к плечу, стояли у окна.

– А теперь милости прошу отобедать с нами, – пригласил гостя император. – Супруга болеет, но дочери будут присутствовать.

После обеда, вечером, следуя с сопровождающим его флигель-адьютантом к выходу, столкнулся в тёмном коридоре с мужиком в косоворотке и бархатных штанах. Вначале даже подумал, что это Архип Александрович прогуливается, его ожидаючи.

– Кто таков? – так, без особой нужды и от выпитого за обедом, поинтересовался у встречной бородатой сущности.

– Возжигатель царских лампад, – уверенно ответила та.

– Да откуда ты взялся? – вспомнил рассказ барона Фредерикса о новом фаворите венценосной четы.

– Вообще-то из Сибири, но по жизни я – калика перехожий. Апостольским хождением был на Соловках, в Оптиной Пустыне, в Сарове, в Киевской Лавре, а недавно носил свою веру в Иерусалим, где встречался с паломниками из многих царств и даже из Индийского государства.

– Ого! – по-простонародному отреагировал отставной генерал. – И как их верующие? Тоже Триединого Бога почитают? Или ежам молятся? – склонив голову на бок, стал дожидаться ответа от замявшегося старца.

– Дык! Э-э! Во всякое веруют. Нам, пскопским, всё было удивительно, – закатив глаза, зачастил мужичок. – Их верующих – кришнаитами кличут. Насобачились, еретики индусские, на свой пуп молиться, доказывая, что таким вот способом с Богом в какую-то гармонию соединяются… Одна барышня как-то объясняла мне, что нашенская буква «х» – «хер» по-научному прозывается… И тоже несёт в себе гармонию… мировое равновесие… и этот, как его, божественный порядок… С помощью гармони соединиться в чём ином запросто могём… Вот от этого ихнего богохульствия, – смачно выговорил вторую половину слова, – и прёт хрень никонианская, – пришёл к парадоксальному выводу лохматый мужичок.

Конец 1911 года ознаменовался событием глобального масштаба – в ночь перед Рождеством, в фешенебельном ресторане «Донон» произошло бракосочетание штабс-капитана Дубасова с белокурой девицей Полиной, как пошутил Аким Рубанов, поздравляя в ресторане новобрачных.

Дубасов, рисуясь перед гостями, взял у метрдотеля карту меню и заказал дополнительно к брачному столу: «Шницель министерский» и «котлеты по-царски», а также «цыплят по-венгерски» и, дабы вспомнить поездку в Маньчжурскую армию – жареных рябчиков. – Почесав макушку, закатил очи долу.

– Вспоминает название блюда, – шепнул Ольге Аким и услышал:

«Сюпрен де вой яльс с трюфелями».

– Неделю разучивал, – вновь шепнул жене, внимательно прислушиваясь к следующему заказу.

«Волован Тулиз Финасвер».

– Браво! – похлопал в ладони, глядя на довольного молодожёна.

А на сцене уже во всю шло представление.

Мужчина во фраке, приплясывая, исполнял куплеты:

            В Париже был недавно,

            Кутил там славно.

            В кафешантане вечно

            Сидел беспечно.

            Матчиш прелестный танец,

            Живой и жгучий,

            Привёз его испанец,

            Брюнет могучий.

– Виктор, вот прекрасная полковая песня для 145 пехотного полка, – посоветовал приятелю Аким.

Но тот не услышал пожелание товарища, угощая «Тулиз Финасвером» свою ненаглядную.

Тем временем мужчину на сцене сменила дама «в полуголом платье» – с недавнего времени это определение вошло в гвардейский обиход, и, эротично виляя бёдрами, пропела шансон:

            Я – красотка полусвета,

            Бар «Донон» – вот мой дом.

            Постоянно я согрета

            Пляской, страстью и вином.

– Эту песенку Дубасов специально заказал перед первой брачной ночью, – зашептал жене Аким.

– Как тебе не стыдно, о, вульгарный супруг мой, – не очень-то рассердилась Ольга.

– Не будьте такой чопорной, мадам, – с удовольствием, не забывая пить за счастье молодых, аплодировал французским каскадным танцам под румынский оркестр.

Следом гости ресторана «Донон» увидели один из вошедших в моду «фарсов».

На этот раз сыграли короткую комическую пьесу, закончившуюся искромётным канканом, в исполнении дам в полупрозрачных одеяниях.

Под занавес вышла стройная танцовщица в обтягивающем трико и продемонстрировала живые картины: «Жертва», «Пробуждение Галатеи» и «У моря».

Когда разъезжались, Аким преподнёс молодым сборник эссе Луначарского «Нагота на сцене».

– Автор провозглашает: «Борьба за наготу – есть борьба за красоту, здоровье и свободу», – поцеловал в щёку новобрачную.

– Во! – показал ему кулак молодожён, подумав, что приятель намекает на купание нимф в Дудергофском озере.

            *      *      *

В первых числах апреля, в кабинете Рубанова раздался телефонный звонок, отвлекший его от необычайно сложной дилеммы: выпить перед обедом рюмочку коньяка «Шустов и сыновья» или плеснуть в бокал из «готического» графина рябиновки, произведённой на заводе господина Смирнова.

– Аз есьм! – взял трубку и услышал голос дворцового телефониста:

– Вас вызывают из апартаментов Его императорского величества. Завтра в полдень просят прибыть а Александровский дворец Царского Села.

«Видно, фотограф Янгельский, работая на износ, сумел отпечатать карточки», – гениально разобрался с дилеммой, решив, что не станет обижать ни Шустова с детишками, ни заводчика Смирнова.

После обеда прибывший фельдъегерь продублировал звонок, протянув Рубанову конверт с запиской от самого барона Фредерикса.

Максим Акимович проснулся в прекрасном расположении духа. Нащупав ногами туфли, накинул халат и, стараясь не шаркать ногами, пошёл в ванную.

Лакей Аполлон, морально воспрянувший духом после отъезда в Рубановку Антипа, приготовил горячую воду, правленую бритву и полотенце.

Приняв ванну, Рубанов вылез и, пригладив шевелюру, бородку и усы, обтёрся подогретым полотенцем.

Профессионально побрив барина, Аполлон попрыскал на его лицо французским одеколоном, и, заслужив благодарность, довольный жизнью и профессией, поспешил накрывать лёгкий завтрак.

Домочадцы ещё нежились в постелях.

Облачившись с помощью Аполлона в парадный мундир, Максим Акимович поинтересовался погодой на улице.

– Чрезвычайно прохладно и ветрено, ваше высокопревосходительство. Будто и не апрель, – с удовольствием, словно свою игрушку, оглядел барина.

– Тогда подай лёгкую шинель, – чуть поразмышляв, произнёс Рубанув: «До вокзала Архип Александрович доставит, а затем на поезде, – мысленно разрабатывал план поездки. – А в Царском Селе на станцию дворцовую карету пришлют».

Николай встретил своего бывшего генерал-адьютанта приветливо и тут же преподнёс две подписанные фотокарточки.

«Всё! Голицыны-Оболенские-Долгоруковы и прочие Пахомовы от зависти помрут», – бережно убрал фотографии в подаренную вместе с карточками тонкую кожаную папку с императорским вензелем.

От души поблагодарил императора, с радостью приняв его приглашение прогуляться по парку.

– Погода наладилась и стала гвардейской. Даже солнышко выглянуло. Вот и подышим свежим воздухом, – повёл гостя привычным маршрутом по Крестовой аллее в сторону китайского театра. – Чувствуете, какой мягкий воздух, и что важно, нет посторонних ушей… Почти, – усмехнувшись, узрел выглядывающего из-за толстого ствола агента дворцовой охраны. – Вот вы, Максим Акимович, нормальный отставной генерал, – изумил гостя своей сентенцией император. – Это я к тому, – улыбнулся, глянув на удивлённое лицо, – что ведёте нравственный образ жизни…

«Знал бы государь, как я вчера решил дилемму по поводу Шустова и Смирнова», – покраснел Рубанов.

– Мы не быстро идём? А то вон как раскраснелись.

– Никак нет, ваше величество. Хороший солдатский шаг.

– Я люблю физические нагрузки: зимой колоть или пилить дрова, расчищать дорожки от снега, летом – байдарка, велосипед, теннис. А при ходьбе лучше думается… О проблемах империи… О людях… На чём мы остановились?

– О нравственном образе жизни, ваше величество.

– Вспомнил. Благодарю. Это я к тому, что герой Хивинского похода тысяча восемьсот семьдесят третьего года Александр Николаевич Меллер-Закомельский, восстановивший в ноябре-декабре пятого года спокойствие в Севастополе и на Транссибирской магистрали. Генерал от инфантерии с девятьсот шестого года, кавалер многих высших орденов и член Государственного Совета, скомпрометировал себя махинациями с майоратным имением и сожительством с молодой особой. Докатился на старости лет. В прошлом году председатель Госсовета Акимов от моего имени предписал ему не появляться на заседаниях, а с начала этого года пришлось перевести его в неприсутствующие… Это размышления о людях. А теперь проблемы государства… Вы в курсе трагических событий, произошедших на приисках Ленского золотопромышленного товарищества четвёртого апреля? – и на утвердительный кивок и «так точно», продолжил: – В результате забастовки и шествия более двух тысяч рабочих, по приказу жандармского ротмистра Трещенкова, солдаты открыли огонь. На следующий день после расстрела газета «Русское слово» со ссылкой на «Консультативное бюро иркутских присяжных поверенных» сообщила о ста пятидесяти убитых и более двухсот пятидесяти раненых. Как мне доложили, создано две комиссии: правительственная, под руководством сенатора Манухина, и общественная, сформированная Госдумой, которую возглавил какой-то малоизвестный адвокатишка Керенский. Я внимательнейшим образом изучил всю, так сказать, подноготную сей компании, – дойдя до центра Крестовой аллеи, взял Рубанова под локоть и повёл по дорожке к Арсеналу. – Правильно пишет публицист Меньшиков, коего цитировал в своём труде Куропаткин, что приличная доля российской промышленности принадлежит иностранному капиталу. Шестьдесят шесть процентов акций «Ленского золотопромышленного товарищества» принадлежат англичанам. Несмотря на это, непосредственное управление рудником осуществляет директор-распорядитель барон Альфред Гинзбург. Директора правления у него: Мейер и Шамнаньер. Члены ревизионной комиссии: Век, Слиозберг, Грауман, Фридляндский и Эбенау. Вот эти достойные джентльмены и спровоцировали рабочих на забастовку. А то что-то тихо в России стало…

– Ваше величество, хотя я официально не вступил в какой-либо из черносотенных союзов, но их идеям сочувствую. Всероссийский национальный союз, исходя из мысли, что государство есть господство, ставит первой задачей господство русской народности, провозгласив три высших его основы: православие, язык и кровь… Да куда там! Для начала русским хотя бы сравняться в правах с покорёнными народностями. Говорю ни столько о государственных должностях, сколько о засилье инородцев в области промышленности. Несчастье России в том, что она забыла о своей гордости. Хотелось бы напомнить русским людям, что мы – господа! Что Отечество наше носит титул Империи. И что предки наши, под руководством царственных вождей, неимоверно расширили пределы Московского княжества, превратив его в громадную ДЕРЖАВУ. А поучиться гордости и самоуважению, ваше величество, нам следует у Мейера, Слиозберга, Граумана и их соплеменников. Они сильны пафосом породы, считая себя избранным Богом народом. И шаг за шагом, из века в век добиваются власти и денег.

– В чём-то вы правы, Максим Акимович, – подошли к четырём, красного кирпича башням с зубцами, и остановились. – Именно возросшая независимость России в экономической и военной сфере и вызывает обеспокоенность Запада. Мои закордонные царственные родственники с завистью следят, как Россия занимает видное место в мировой экономике и продолжает развиваться ускоренными темпами. Наш бюджет за двадцать лет увеличился почти в три раза, с одного миллиарда двухсот миллионов до трёх с половиной миллиардов золотых рублей. Пропорционально росту населения увеличивается численность армии, составляя сейчас миллион триста тысяч хорошо обмундированных, прекрасно обученных, сыто накормленных солдат. Возрождается флот. Пойдёмте прогуляемся до башни Шапель – и домой, – предложил император, прервав монолог.

– А Ленская забастовка, ваше величество, была выгодна всё тем же межнациональным финансовым группам, которые материально поддерживали Японию во время войны с нами и субсидировали революционеров. Ну сожгли бы рабочие свои гнилые бараки и чёрт с ними…Гинзбург никуда бы не делся и новые построил. И началось-то всё с чего? Как пишут в газетах, поводом послужила «история с мясом». Одна из версий: жена рабочего купила в лавке кусок мяса, похожий на конский половой орган, – хмыкнул Рубанов. – Рабочий разозлился, увидев в руках благоверной сей огромный предмет и…

– Максим Акимович, остыньте, – засмеялся Николай. – Я знаю полёт казарменных фантазий на эту тему… Сам гусаром в молодости служил. А факт в том, что этот дурачок Трещенков угробил полторы сотни человек и в два раза больше искалечил. Дай-то Бог, чтобы опять не начались всероссийские забастовки.

– Чему будет очень рад одиозный американский финансист Шифф. Его собратья всем на приисках и крутят, – вклинился в возникшую паузу Рубанов.

– С Шиффом я ничего поделать не могу, а вот жандармского ротмистра прикажу разжаловать в рядовые.

Через два года бывший ротмистр Трещенков, после его неоднократных просьб, по «высочайшему соизволению» был зачислен в действующую армию, в 257-й пехотный Евпаторийский полк. В бою с австро-германцами 15 мая 1915 года пал смертью храбрых, ведя в атаку свой батальон.

Времена меняются и образованное общество в основе своей уже насытилось революцией. Небольшая часть либеральной интеллигенции ещё сотрясала воздух, доказывая «бесчеловечную жестокость царской власти», но большинство населения империи поняли, что виновна более администрация приисков, доведшая рабочих до забастовки и вызвавшая войска. Виноват хозяин приисков Гинзбург, а не император Николай Романов, по приказу коего было проведено расследование с освобождением арестованных рабочих и наказанием виновных – вплоть до увольнения министра внутренних дел Макарова.

– Евреи, хватит демонизировать нашего царя, – в ответ либеральным депутатам в Думе кричали черносотенцы, – разберитесь лучше со своим Гинзбургом.

А с эстрады циничные конферансье насмешничали, что Ленский – это объект Онегинских шуток. Правда, тоже закончившихся выстрелами. И вообще, расстрел – это гигиенично. На каждого отдельная пуля. И шею верёвка не трёт – раздражения кожи потом не будет…

Правильно калякают. Любая драма со временем превращается в фарс…

Какой Ленский расстрел, господа, когда при Бородино погибло в разы больше народа…

Ведь кроме трагической страницы, на этот год выпало великое событие русской истории – в августе 1912 года исполнилось столетие победы России в Отечественной войне.

Основные торжества намечались в Москве и Бородино, где уже были установлены монументы героям и отдельным частям войск. К юбилею приурочили открытие памятников: в Полоцке, Витебске и Смоленске.

Благодаря великой дате, в России рос державный дух русского патриотизма. Росло всенародное единение.

С амвонов православных храмов звучали проповеди: «Народ Святорусский. Соборный и Державный. Два Рима пали в ересях и суетных соблазнах мира сего, не сумев сохранить чистоту веры и светлое мироощущение апостольского Православия. Третий Рим – Россия. Государство народа русского. Святая вера Православная освятила и укрепила в нас любовь к Отечеству. Она воодушевляла героев Бородина: Ермолова, Дохтурова, Раевского, Тучкова, Сеславина и других. Восстановление русского мужества, чести и силы – вот цель Православия. Восстановление души народной, какою её создал Бог. А для этого нужно СОГЛАСИЕ. Нужно древнее единодушие. Нужна общая когда-то народная мысль и общая идея – сохранение России.

Мы обязаны сохранить для потомков РОДИНУ!»

Гимназисты учили наизусть «Бородинское поле» Дениса Давыдова, «Бородинскую годовщину» Александра Пушкина и «Бородино» Михаила Лермонтова. Двойки цвели в «табели об успехах учащихся» красными взрывами, и как результат – отеческие ремни шли в генеральное наступление на зады бестолковых чад, улучшая память и приучая гордиться славной и знаменитой Бородинской битвой.

Максим Акимович заделался ярым коллекционером различных мемуарных источников, приобретая печатные издания, начиная от открыток и лубочных картинок, изображающих эпизоды войны, до книг воспоминаний участников событий. Особенно ему нравились записанные на граммофонные пластинки произведения, посвящённые Отечественной войне 1812 года.

Удивлённая Ирина Аркадьевна ежедневно слышала раздающиеся из кабинета любимого супруга боевые марши гвардейских полков, солдатские песни в исполнении мастеров оперной сцены, а то гремели и целые хоры, распевающие воинственные песнопения, прерываемые сигналами боевого управления.

«Эти-то перлы искусства где исхитрился достать? – вздрогнула от звука сигнала к атаке, исполненного солистом-трубачом.

В середине августа Первый батальон Павловского полка отбыл в Москву для участия в торжествах.

В двадцатых числах выехали в Первопрестольную и Максим Акимович с супругой.

Ольга с маленьким Максимкой остались дома.

– А мы вас уже несколько дней ждём! – целовал на вокзале родителей Глеб.

После него подошла поздороваться Натали.

– Жить только у нас. Никаких гостиниц, – подозвал носильщика Глеб. – Акима тоже уговорил.

– Этот чемодан сверху кладите, – велела бородатому пожилому крепкому мужичку в сапогах, фартуке и с бляхой на молодецкой груди, подтверждающей, что сей славный, в меру попахивающий водочкой «муж», действительно является носильщиком, а не водопроводчиком или мясником.