Текст книги "Держава том 4"

Автор книги: Валерий Кормилицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– А что? И такое возможно? – окончательно струхнул предводитель дворянства. – Тогда уж лучше в доме побуду. Секач – это не утка, – сделал гениальное умозаключение.

– Верно подмечено. Впору и Сабанееву, – в лёгкую съязвил Максим Акимович. – Господа. Приглашаю вас отобедать, – обрадовал Полстяного, – а вечером – на охоту, – немного подпортил ему аппетит.

Дома Аким поразился восторгу от «грибной охоты » на лицах женщин.

– Удачно, видимо, по грибы сходили, поздравляю, – сделал им комплимент.

– А вот сейчас как раз и отведаете. Марфа уже приготовить успела,– усаживала за стол гостей и домочадцев Ирина Аркадьевна.

К огорчению Зосимы Мироновича охотники-мужчины пили мало и засветло тронулись в путь.

Первым ехал верхом Максим Акимович. За ним братья Ивановичи. Следом – сын. Затем Ефим на телеге, в которой расположились Ванятка и безногий солдат Веригин. Последним, в коляске, ехал Полстяной, и чтоб не тратить зря время, обгладывал копчёную свиную ногу.

Оставив позади Рубановку с желтевшими новой соломой крышами домов, сделали привал на поляне.

«Красота!» – залюбовался Аким серебристой, в блеске заходящих солнечных лучей, паутиной и слабо колеблющимися от ветерка листьями, время от времени срывающимися с ветвей и устилающими поляну.

Кроме Трезора и Ильмы, тайно следующими за обозом, в Рубановке к охотникам, кроме егеря, присоединились: кузнец, Гришка-косой, Коротенький Ленивец и рыболов Афоня, коему на охоте, по мнению мужиков, делать было совершенно нечего – даже его длиннющих рук не хватило бы, чтоб продемонстрировать размер будущей добычи.

Спрыгнув с телеги, Веригин сразу увяз деревяшками во влажной после дождя земле. Развеселившиеся мужики, словно репу, выдернули его с «грядки» и со смехом водрузили на телегу.

– Нет. С таким гамом-тарарамом охоты не будет, – решил Максим Акимович. – Тут не только кабан – медведь испугается. Оставайтесь здесь и ждите сигнала. Пойдут со мной и сыном только Ивановичи да Егорша.

Перечить никто не посмел, лишь неугомонные собаки остались при своём мнении.

– Откуда ветер дует? – задумчиво вопросил Рубанов-старший. – К зверю следует приближаться с подветренной стороны.

Но ветер решил озадачить охотников и внести интригу, притаившись в кронах деревьев.

– Вон оттуда дует, – махнул в сторону деревни Ефим.

Разумеется, у Гришки-косого и Веригина был свой взгляд на колебания воздуха.

Кузнец десять раз слюнявил указательный палец, и выставлял его в небо, чутко осязая последствия. Но ни к какому результату, кроме отмытого пальца, не пришёл.

– Безветрие! – высказал свою точку зрения Коротенький Ленивец, усаживаясь на застеленную листьями траву.

– Штиль! Чтоб его! – поддержал мужика предводитель дворянства, плюхаясь рядом и бросив обглоданную кость собакам.

– Ну и хрен с ним! – по-военному чётко подошёл к вопросу Егорша, опираясь на берданку. – Я знаю, в какой стороне речушка. Оттуда этот нехристь и притащится пожрать, – повёл за собой избранных.

– Бить вепря надо шагов с сорока, – учил коллег Николай Иванович. – Ближе подпускать – себе дороже выйдет. Я, например, в отличие от Егорши, плохо по деревьям лазаю.

– С сорока промажешь, – стал полемизировать брат. – До тридцати следует подпускать.

– Ага! Успею, по-твоему, за землемером сбегать, чтоб расстояние от меня до кабана вымерил, – съехидничал Николай Иванович и замолчал, с опаской прислушиваясь к какому-то треску. – Идёт, кажись, вражина! – прикинул, далеко ли до обхватистого дерева.

– Да не-е, показалось, – успокоил его брат. – Ребята, не стреляйте по кабану в «штык», а лучше пропустите и пальните в бок или в угон по хребту.

Солнцу надоело ждать, когда охотники распределятся по номерам, и оно, цепляясь за ветви деревьев, спряталось в лесной чащобе.

– Вон оттуда зверь пойдёт, – указал пальцем направление Егорша. – Видите, корни подрыты. Тут кормится. Я на дерево залезу, чтоб оттуда скотиняку высматривать, а вы, ваши благородия, распределитесь – кто, где, караулить ворога станет.

Аким выбрал место у невысокой берёзы и зорко всматривался в близлежащие деревья, маленькие ёлочки и кустарник, которые быстро окутывал сумрак.

Луна слабо освещала затихший лес, и, наконец, подул лёгкий ветерок – видно надоело таиться от охотников в укромных местах и неглубоком овражке. Вот оттуда, треща сухими ветками, шелестя пожухлой листвой и утробно хрюкая, неожиданно появился секач.

Остановившись, несколько раз глубоко и громко вдохнул воздух, и не спеша пошёл в сторону замерших за лапником ели братьев.

Глаза Акима привыкли к темноте и он ясно видел огромный квадрат вепря, напролом перевшего сквозь кустарник и мелкий березняк. В прогалине между деревьями мелькнула его горбатая высокая холка и скрылась за кустарником.

Кожей лица он почувствовал дуновение ветерка и принесённую им ночную сырость из овражка: «Чёрт-дьявол! Далеко для выстрела. И как бы в кого-нибудь из братьев или отца не попасть», – замерев, сжимал винчестер.

Затем, пригнувшись и контролируя каждый шаг, опуская ногу у корня травы, словно в охотничьей вылазке на войне, стал продвигаться в сторону ясно доносившегося чавканья и негромкого похрюкивания: «Картошку жрёт», – всматриваясь в темноту, замер за густой порослью высохшей крапивы, чтоб оглядеться и успокоить стук сердца.

Секач, как ему показалось, переместился куда-то в сторону: «Жжётся ещё», – случайно коснулся рукой крапивы и медленно распрямился – полусогнутые ноги затекли от напряжения.

Через секунду вздрогнул от прозвучавшего выстрела и следом – второго.

Уже не маскируясь, пошёл на звук выстрелов и тут увидел огромного секача, нёсшегося в сторону целящегося в него отца.

Грохнул выстрел, но кабана это не остановило и он, словно пушинку, смёл с дороги охотника, ринувшись затем в сторону Акима.

Краем глаза заметив, как отец упал на землю, Аким ясно увидел свирепые тёмные пуговицы глаз на огромной голове: «Побольше ёжика вырос и немного позлее, – стал успокаивать себя, неожиданно вспомнив отца Натали и его слова: «Если столкнёшься со смертью, смейся над ней, она и не страшна будет». – Спокойно. Не надо спешить, – скомандовал себе, целясь в массивную голову. – Под «штык» бесполезно бить, но он прёт на меня», – переместил прицел между злобных глаз.

Секач, словно думая: куда ты теперь денешься, – раскрыл пасть, показав огромные клыки, но резко остановился шагах в двадцати от стрелка, отвлекшись на вцепившуюся в него собаку. Следом налетела и вторая.

Зверь мотнул головой, отбросив от себя пса и на секунду повернувшись к охотнику боком.

Прицел Акима застыл под левой лопаткой животного. Он даже не услышал выстрел и не почувствовал отдачи в плечо, а лишь увидел, что вепрь вздрогнул, а из его пасти потекла, розовато пенясь, густая кровь: «Неужели в темноте я вижу её цвет? Или представляю, что так должно быть», – ещё раз нажал на курок.

Кабан зашатался: и словно моряк в штормовую погоду на палубе, – так потом об этом рассказывал Аким, – медленно побрёл в его сторону.

И тут раздался ещё один выстрел и ещё – то подбежали отец и братья Ивановичи.

Взревев, вепрь рухнул на жёлтые листья, окрашивая их в красный цвет.

– Сынок?! С тобой всё в порядке? – тормошил Акима отец.

– Всё нормально, папа', – медленно приходил в себя, постепенно ощущая запахи прелой травы, мха и ёлки, что росла неподалёку.

Обойдя мёртвую тушу с потухшими, но по-прежнему яростными глазами, он направился к раненому Трезору, лежащему на подстилке из листьев.

Тот ещё дышал, тяжело вздымая при вдохе распоротый бок. Рядом парили вывороченные из живота кишки.

Аким погладил голову пса и тот ещё успел лизнуть его руку, прежде, чем перестал дышать и вздрагивать боками.

«Это последняя моя охота», – решил для себя Аким, с трудом сдерживая слёзы жалости к погибшей собаке.

Рядом, тоскливо опустив голову, сидела Ильма, и две мокрые бороздки шли от её глаз к носу.

Остальные охотники, переполненные охотничьим счастьем, и внимания не обратили на умершего Трезора.

Храбрый уже Егорша успел привести, как он выразился: «арьергард», во главе с предводителем дворянства, и они дружно охали и ахали, разглядывая огромного «чертуху», которого, по леденящим кровь рассказам егеря, завалил ни кто иной, как именно он.

Тут же разделали тушу на части, одну из которых взял себе Полстяной.

Неделю вся Рубановка объедалась кабанятиной и на все лады прославляла Егоршу, подняв авторитет егеря до уровня владельца леса и многих десятин окрестной земли.

На праздник жизни пожаловали даже хуторяне: Хован со Степаном. Деревня их приняла – свои мужики всё-таки, хотя и начинаются теперь со слога «ху…».

Максим Акимович велел Ефиму отвезти кабанью башку в уездный город, чтоб из неё сделали чучело на стену.

А Трезора без всяких почестей мужики закопали на поляне под ёлкой.

После знаменательной охоты Максим Акимович дал денег Антипу, и тот выкупил у помещика Ермолая Матвеевича Северьянова рубановский дом с медным петухом на крыше.

У Акима отпуск заканчивался, и он засобирался в Петербург, выправив у местного уездного эскулапа листок с мудрёным названием болезни по латыни, которую тот записал, перепив у Рубановых мадерки, шумерской клинописью.

В день отъезда лил дождь и Аким настоял, что поедет на станцию лишь с Ефимом и провожать его туда не следует.

– Ильме и ливень нипочём, на поляну побежала, – вздохнула Натали.

– Каждый день бегает, – отчего-то перекрестилась на икону мать.

Надев на форму плащ с капюшоном, Аким покрутился перед зеркалом, и, делая бодрый вид, пошутил: «Ну, вылитый грибник», – стал обниматься с родными.

Натали была последней, с кем он прощался.

В лёгком поклоне и пустых, незначащих словах, скрыл безнадёжность и грусть, легко коснувшись губами её руки, и зная наверняка, что она тоже прячет в прощальной улыбке не испитую пока тоску и боль.

Жену, которая оставалась в Рубановке, поцеловал в губы – традиция, никуда не денешься.

Ефим, в таком же плаще с капюшоном, понуро сутулился на облучке коляски с поднятым верхом. Через Рубановку ехали шагом, разбрызгивая колёсами мутную воду из луж и оставляя за собой глубокую колею в раскисшей земле. Встречные мужики шлёпали по грязи, накрывшись рогожами и, приметив коляску с барином, отходили к плетню, низко там кланяясь. Лишь шедший навстречу учитель гордо держал голову вверх и не отступил, за что был с ног до непреклонной головы окачен грязной жижей от попавшего в ямку колеса.

«Апрэ ну ле дэлюж», что означает в переводе с французского: после нас хоть потом», – оглянувшись вслед коляске, подумал он.

От лошадей, после пробежки до деревни, валил пар. Выбравшись на уездный тракт, под чутким руководством Ефима, они вновь перешли на рысь.

В Питере Аким отдал эскулаповскую справку в канцелярию полка и его оставили в столице, так как время летних лагерей заканчивалось и Павловский полк со дня на день должен был прибыть к месту постоянной дислокации.

Вскоре, «насладившись» парфорсными охотами, из Виленской губернии подъехал Глеб, а следом за ним и вся семья из Рубановки.

– Что-то Ильмы не вижу? – целуя на вокзале супругу и мать, удивлённо вопросил Аким.

– Убежала на лесную поляну. Не захотела с нами ехать, – ответила сыну Ирина Аркадьевна.

В конце сентября Антип прислал письмо, в котором подробно доложил, что Ильма ощенилась, и он оставил двух щенков – точную копию Трезора и самой матери.

Бегущие дни приносили новые события и постепенно отпуск в Рубановке, лето и последняя охота стали забываться.

Максим Акимович обсуждал с генералом Троцким освобождение Стесселя из тюрьмы и отставку Герасимова с поста начальника охранного отделения Санкт-Петербурга.

Рубанов совершенно не помнил, кто такой Герасимов, но эта тема чрезвычайно волновала Владимира Иоанникиевича, как коменданта столицы.

К тому же, новый начальник охранного отделения полковник Карпов в декабре был убит эсером. Данное событие тоже подверглось анализу и обсуждению двух генералов, пришедших к выводу, что ежели полиция не в силах защитить себя самоё, то что тут говорить о защите простых людей и, тем паче, генералов.

После новогодних праздников Максим Акимович откупил у владельца особняка третий этаж и поселил там сыновей с жёнами.

Натали стала относиться к Акиму прохладнее, нежели прежде и старалась не оставаться с ним наедине, находя предлог покинуть его, если волею случая оставались вдвоём.

Это очень радовало Ольгу и огорчало её супруга.

Зима для Акима пролетела удивительно быстро: полк, казарма, семья.

Чувствуя холодное отношение любимой женщины, он старался реже встречаться с ней, даже выходные дни проводя на службе, и полковник Ряснянский, ставя его в пример другим офицерам, приписал это своему педагогическому методу в портретном зале.

1-я рота по всем показателям держала второе место в полку, идя впритык за будановской.

Пал Палыч считал данное положение вещей не заслугой командира 2-й роты, или, прости господи, фельдфебеля Иванова, а колдовским влиянием дрессированного кота.

Укрепила его в этой мысли утренняя проверка внешнего вида личного состава роты.

«Вот мой бывший камчадал вчера гладил его, а сегодня сапоги забыл вычистить», – увидел пакостившую весь строй тусклую обувь дисциплинированного, до общения с котом, нижнего чина.

– Панфёр, – взъярился он, сурово разглядывая камчадала. – Как ефрейтора получил, враз зазнался. В таких сапожищах, да ещё под моим патретом стоишь, плесень. Почему сапоги не почистил?

– Так это… Зуб вчерась донимать зачал…

– От зубной скорби пиявок к пяткам следует ставить, а не котов чужих гладить. На первый раз наряд не в очередь не стану на тебя налагать… Но в воскресенье пойдёшь «католиком» в костёл. Попы ихние длинно служат. Ноги заломят – долго о сапогах помнить будешь. А в следующий раз к тебе в компанию унтер-офицеров Сидорова с Козловым определю, чтоб, значится, за личным составом внимательнее наблюдение вели. И неважно для службы, что с самим ротным командиром воевали… Вольно, разойдись.

В 10.00 утра выходного дня дежурный по батальону фельдфебель 2-й роты Иванов, предварительно напившись с Пал Палычем и полковым знаменосцем Евлампием Семёновичем чаю с булками, поинтересовавшись затем у товарища, сколько времени показывают его призовые часы, вышел из казармы, и во всю фельдфебельскую глотку заблажил:

– Католики! – тихонечко добавил: – Мать вашу. – И вновь во всю глотку: – Выходи строиться на двор Первого батальона.

Через минуту бодро встали, плечо к плечу, три католика и, нога за ногу, плелись строиться около дюжины православных нижних чинов.

– Шустрей, шустрей, пехота, – рыкнул Иванов, заметив, что Пал Палыч с Медведевым наблюдают за построением из окна. – Панфёр, тебя-то за что в католики назначили? – заржал фельдфебель, указывая приятелям пальцем на провинившегося.

– Так получилось.., – вздохнул несчастный, с завистью наблюдая, как православные товарищи, по форме одетые и в начищенных до блеска сапогах, собираются пить пиво в увольнении.

– Василий Егорович, что у тебя до сих пор католики не построены? – подошёл назначенный старшим по католикам поручик Ляховский. – Служба уже скоро начнётся: «Удружил Аким Максимович. Наблюдай теперь полдня, чтоб православные католики пиво пить вместо службы не побежали».

            *      *      *

Всю весну Николай Второй не спеша, «с чувством, с толком, с расстановкой», в свободное время, внимательно читал изданные в прошлом году в Берлине литературные труды генерала Куропаткина: «Для своего оправдания сей труд сочинил, – листал книгу. – И сделал вывод, что в поражении русских войск виновны все, кроме него. Что за время такое наступило? Никто прямыми обязанностями заниматься не хочет, но пишут все… Ладно, офицер Краснов публикует в печати свои корреспонденции. У него много и полезных, интересных вещей. Витте, говорят, высунув от усердия язык, чего-то сочиняет. Подозреваю, гадость какую-нибудь про меня. Пишут революционеры, генералы, министры и члены царской фамилии. Пишут, пишут и пишут… Чеховы, тоже мне. Лучше бы делом занимались… Хорошая мысль. Следует в дневник занести, – улыбнулся, открывая солидную тетрадь в кожаном переплёте. – Мне можно. Раскрою в старости страничку и гляну, что в этот день молодым делал», – чиркнул по бегемоту спичкой и закурил папиросу.

Щурясь от лезущего в глаза дыма, вновь начал листать книгу Куропаткина: «Есть у него, конечно, умные мысли и правильные выводы, – загасив в пепельнице окурок, принялся за чтение: «В 80-х г.г. 19в. произошёл упадок церкви и духовенства, что подготовило почву для восприятия разрушительных учений Запада». – Не уследил за своими попами Победоносцев, не уследил… Тоже писательством грешил, – перелистнул несколько страниц и углубился в текст: «Александр Третий руководящим девизом царствования сделал: Россия для русских. И принял следующую программу действий:

Удовлетворить народному русскому чувству, по которому Россия должна принадлежать русским.

Освободить внешнюю политику от опёки иностранных держав.

Упорядочить и скрепить внутренний строй управления.

Развить духовные и материальные силы русского народа.

Русскому племени свойственно отсутствие гордости перед побеждённым народом, великодушие…» – Так оно и есть, – задумался государь, вновь закуривая папиросу и продолжая читать: «В 19в. произошло расширение пределов России на Кавказе, в Средней Азии, в Финляндии, но русские не получили возмещения даже малой части принесённых ими жертв и даже наоборот, для устройства окраин правительство извлекало средства из русского племени.

Окраины имели льготы – освобождение от воинской повинности, без установления соответственного военного налога. Их защищали и помогали развиваться. Результат. Русское население ослабло и оказалось не в силах противиться обратному завоеванию богатств России иностранцами и инородцами…

В.Гурко: «Место русского купца всё более и более занимается евреем, а промышленность сосредотачивается в иностранных руках. Русские капиталы тают и переходят в иноземные руки. Англичане скупили большую часть акций Ленского золотопромышленного общества. Велико участие иностранцев на юге России и в Сибири. Мурманский рыбный промысел в руках норвежцев. Крупная торговля Владивостока в руках американских и немецких фирм».

В России евреев 4% населения. Несмотря на это они захватили в свои руки значительные денежные средства и прессу.

Ныне 1909г., в их руках значительная часть торговли. Отличаются крайней неразборчивостью в средствах для достижения своих целей. Главное из них – подкуп. Умеют обходить закон и уже давно разрушили черту оседлости.

Такой промысел – как хлебная промышленность, весь перешёл в руки евреев.

В горячей статье М. Меньшикова «Превращение хлеба» указывается, что каждый продавец зерна опутывается еврейской паутиной. Все барыши достаются еврею, а не земледельцу. Зерно до портов доходит чистым, а там всыпают в него целые вагоны всякой дряни для увеличения количества и веса.

Торговля в Одессе, Варшаве и Киеве в руках евреев. Вторжение их в Москву и Петербург идёт непрерывно». – Так я и думал. Куропаткин стал националистом, как и журналист Меньшиков. Читывал некоторые его статейки. Ну куда я дену этих евреев? На луну их не отправлю и в Чёрном море не утоплю, хотя от них идут одни неприятности, а следом – погромы. Чего там ещё интересного? – полистал книгу: «С.Татищев. В 1890 г. писал: «За последние десять лет и немцы и русские успели свыкнуться с несомненной истиной, что политика чувства, а тем более – чувствительности, не ведёт к добру».

Так война 1877-78г.г. принесла христианским народам Балкан огромные блага: кровью русского народа Сербия и Румыния получили полную независимость, создалось Болгарское государство.

Россия вышла из войны обессиленная расходами и потерей 260 тыс. человек убитыми и раненными. И не получила ничего.

Вот потому политика чувств была заменена возвратом к русской национальной политике», – это правильно, – перелистнул ещё несколько страниц император: «Высокие качества наших войск во всех войнах выказывались при обороне. Профессор Н. Сухотин сделал следующее заключение: Будучи народной, наша армия на театрах войны являла те же свойства, с каковыми прожил русский народ своё историческое прошлое: терпеливость в беде, безграничная выносливость и стойкость, тягучая, спокойная, несокрушимая настойчивость, отвага без задора, смелость без бахвальства.

Эти свойства русской вооружённой силы выражаются в способности русской армии к обороне. Несмотря на обширные территории, идее нападения в народных симпатиях отводится второе место». – Совершенно согласен с этим тезисом», – задумался император, анализируя прочитанное.

Летом венценосная семья надумала нанести неофициальный визит родственникам Александры Фёдоровны.

Но главной целью поездки в Германию являлся длительный курс лечения, который необходимо было пройти императрице.

Первым чиновником, отправившимся в Германию, был не представитель министерства иностранных дел, а начальник Дворцовой полиции Герарди. С середины июля он разрабатывал и проводил оперативные мероприятия по подготовке визита, задействовав прибывших чуть позже сотрудников Дворцовой охраны и агентов Департамента полиции.

Ему-то и пришла в голову неординарная мысль использовать автомобили «Собственного» гаража императора, поскольку весьма скромный гараж брата императрицы, великого герцога Эрнста Людвига Гессенского, не в силах был обеспечить нужное количество машин.

Министр императорского Двора барон Фредерикс оперативно утвердил «список лиц, имеющих находиться за границею во время пребывания там Их Императорских Величеств».

6 августа государь поздравил выпускных юнкеров, среди которых находился и юнкер Михайловского артиллерийского училища Арсений Рубанов с производством в офицеры.

В середине августа монаршая чета, их пятеро детей и свита выехали со станции Новый Петергоф, и через двое суток прибыли в Гессен, разместившись в замке Фридберг.

После Боснийского кризиса император назначил товарищем министра иностранных дел Сергея Дмитриевича Сазонова, готовя его на место Извольского, допустившего «скандал Бухлау». Так это звучало на дипломатическом «диалекте»».

В Берлине переполошились, активно наводя справки о восприемнике, и выяснили, что Сазонов практически урегулировал Гульский инцидент 1904 года, когда эскадра Рожественского обстреляла в районе Доггер-Банки английские рыболовные суда. С марта 1906 года – он министр-резидент при Папе Римском. В 1907 году назначен посланником в США.

А самое главное, его супруга – Нейдгарт Анна Борисовна, является родной сестрой жены Столыпина.

Поскольку визит считался неофициальным, Николай сменил привычную военную форму на цивильный костюм. Через некоторое время кузен Ники получил от кузена Вилли предложение навестить его в Потсдаме.

– Ваше величество, – обратился к Николаю Сазонов перед поездкой императора в Потсдам. – Статс-секретарь имперского ведомства иностранных дел Германии, по поручению Вильгельма Второго довёл до моего сведения, что Берлин не настаивает на невыгодных для нас условиях, и согласен посредничать в спорах России с Австрией, лишь бы Петербург не вступал в международные Союзы, враждебные Берлину. Именно об этом с вами и станет говорить кайзер.

– Благодарю вас, Сергей Дмитриевич, я уже догадался о теме беседы, – отпустил Сазонова император.

– Ники, – прощаясь с супругом, напутствовала его Александра Фёдоровна, – Хотя Вильгельма и выставляют глупцом, но это далеко ни так. Я-то его знаю лучше, чем ты, несмотря на то, что вы кузены. По совести говоря, он один из умнейших императоров Европы… Идёт сразу за тобой, – улыбнулась мужу и погладила лацкан пиджака. – У него множество талантов. Вилли виртуозно играет на скрипке, мандолине и рояле. Недурно поёт, пишет масляными красками картины-аллегории и даже дирижирует симфоническим оркестром. Не говоря уж о том, что берёт первые призы, управляя яхтой под парусами и обладает славою прекрасного стрелка… Будь с ним внимателен и осторожен. И может быть, стоит прислушаться к его советам…

– Аликс… Ну что ты говоришь?! Я тоже наслышан, что он умеет приготовить бульон и поджарить бифштекс… Но это не показатель ума. Вилли болтун, бахвал и позёр. Слышал от берлинцев такую фразу: «Наш великий и бесподобный кайзер желает быть новорождённым на всех крестинах, женихом на всех свадьбах и покойником на всех похоронах». А Сазонов рассказал мне, что недавно кайзеру представили двести премиленьких дам из Лотарингии. Вильгельм, как водится, произнёс перед ними патриотическую речь, заключив её словами к бургомистру: « Вы обязаны сделать из них хороших германских матерей, чтобы каждая родила по солдату для армии», – на что напуганный бургомистр в панике возопил: «Ваше величество! Я жизнь свою отдам за вас… Но поверьте, в мои года совершенно не под силу исполнить ваш приказ», – развеселил супругу и поцеловал её в губы. – А ты говоришь: слушай Вилли. Он, пожалуй, мне насоветует.., – развеселился сам.

По дороге в Потсдам Николай развлекал себя чтением афоризмов

Генерального штаба Германии: «Наихудшая вещь в политической жизни – апатия и душная атмосфера всеобщего мира. Продолжительный мир – это мечта, и даже не прекрасная. Война есть существенный элемент божественной системы мира».

«Недавно прочёл у Куропаткина программу действий моего отца. До этого она как-то ускользнула от внимания. В одном из пунктов сказано: «Освободить внешнюю политику от опёки иностранных держав». Вот и буду следовать этому постулату.

Прохладно, однако, – выйдя из вагона, зябко передёрнул плечами. – Да ещё статское пальто с кепкой, – мысленно поиронизировал над цивильной формой одежды. – То ли дело шинель».

Ники, как шикарно ты выглядишь в этом щёгольском пальто, – встретил его на вокзале Потсдама кайзер.

Сам он блистал гусарской парадной формой русского генерала с Андреевской лентой через плечо.

«Вот и уел меня», – расстроился Николай, крепко пожимая руку кузена – свою он успел натренировать колкой дров и плаванием на байдарке.

– Ники, сегодня отдохнём, а на завтра приглашаю поохотиться в Роминтенской пуще. Это, конечно, не твоё беловежье с зубрами, но оленей обещаю, – страдальчески сморщил лицо.

– Что с тобой, Вилли? – сочувственно произнёс Николай.

– Зуб донимает. А вырвать боюсь, – шёпотом признался кайзер. – Только не говори никому.

– Надеюсь, это не я вызвал зубную боль? – пошутил Николай.

– Как ты можешь так говорить, Ники. Увидев тебя в кепке и гражданском пальто, мне даже стало как-то легче, – фамильярно похлопал по

плечу кузена.

«Это он за зубную боль отдарился, – усмехнулся русский император. – Спасибо ещё калоши на ботинки не надел».

Ровно в назначенное время императоры прибыли в Роминтенский охотничий замок.

«У меня в Заячьем ремизе ушастые лучше живут», – критически оглядел некрашеную досчатую обшивку стен и пыльные охотничьи трофеи на них Николай.

– Ни одной медвежьей башки, ваше величество, и кабаньи головы какие-то чахлые, – прошептал государю сопровождающий его Сазонов.

– Сергей Дмитриевич, – улыбнулся император, – на мой взгляд, вы ещё не достигли того дипломатического мышления, что соответствует статусу министра иностранных дел.

– Извините, ваше величество. Неудачно пошутил, – покраснел Сазонов.

– Я же не интересуюсь, не родственник ли вы того Сазонова, что покушался на Плеве, и находится сейчас в Зерентуйской тюрьме, – неожиданно для себя обиделся за кузена Николай: «Осуждать или критиковать императора вправе лишь император, но не чиновник, пусть даже высшего ранга».

«Зуб у Вилли свербит, – трясся рядом с кузеном в плетёном шарабане по вычищенной от сучков и листьев широкой прямой просеке Николай, вовсю «ивановскую» пользуясь моральным правом критиковать кайзера. – Лучше бы я его на своём «Делоне-Белльвилле» куда надо доставил», – вылез из шарабана у обсаженного низким ельником бревенчатого сруба, рядом с которым их ожидали обвешанный ружьями егерь и пожилой лесничий.

День выдался хотя и свежий, но безоблачный и солнечный.

Усевшись бок о бок с кайзером на низкие раскладные стулья, уставились на поляну, окружённую хвойным лесом. Кайзер задумчиво поправил зелёную шляпу, украшенную глухариными перьями, и погладил ложе штуцера, сделанного по индивидуальному заказу специально для него.

– Ники. Хотелось бы довести до твоего сведения, – трудно начал разговор Вильгельм, – что неудача переговоров в Бухлау между Извольским и Эренталем имела причины, так сказать, их личной недоговорённости, – благодушно оглядел пустую поляну. – Но мы с тобой, дабы сохранить европейский мир, должны поставить, как это у вас в пословице, все точки над «и», – потрясённо замер, и через секунду разразился громким хохотом, притопывая ногой и колотя здоровой правой рукой по коленке. – Твоё присутствие, Ники, весьма благотворно влияет на меня. Даже зуб перестал болеть. У нас имеется скромная просьба к России, чтоб она не мешала Германии строить Багдадскую железную дорогу, несмотря на противодействие Англии в этом вопросе, которая считает Персию своей колонией, хотя это и не так. Ники, не мы тебе враги, а англосаксы. Это они поддерживают революционные настроения в твоей Державе, это им не нравится мощная Россия. Если бы ты был моим союзником, – мечтательно закатил глаза к небу, не обратив внимания на трёх, выбежавших на поляну оленей, – Европа была бы наша. Но я даже не решаюсь просить тебя об этом, надеясь лишь на то, что Петербург сохранит лояльное отношение к Германии, и не будет поддерживать враждебную политику Англии и Франции по отношению к нам. Со своей стороны Германия всей силой своего авторитета надавит на Австрию, дабы она считалась с интересами России на Балканах, и умерила там свою агрессивную политику… Только и всего, Ники, – выжидательно глянул на русского императора.

– Ничего не могу обещать, Вилли, но подумаю над твоим предложением…

– Ваше величество, – послышался за спиной кайзера почтительно-укоризненный шёпот и лёгкое покашливание егеря.

– Да! – увидел оленей Вильгельм: «Он подумает…» – почти не целясь, открыл по оленям стрельбу.

Первым упал старый рогач: «Это Англия, – свалил второго. – Это Франция, – долго палил по третьему, скрывшемуся в лесной чащобе. – Это Россия», – отложил штуцер.

Николай не успел произвести ни единого выстрела. Зато Сазонов, находившийся в соседнем срубе, с первого выстрела уложил огромного рогача, за что после охоты, в конце октября, удостоился чести занять должность министра иностранных дел.

– Поздравляю, Сергей Дмитриевич, – пожал руку новому министру государь. – Теперь вы доказали, что соответствуете статусу новой высокой должности, показав, что русские тоже умеют поражать цель, когда им это нужно.