Текст книги "В дыму войны"

Автор книги: Валерий Арамилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

хватавшее его к полотну веревки и жалобно повизгивает, как

щенок.

Солдаты с побледневшими лицами провожают взглядом

страшные носилки с живым трупом.

*

Засыпали последний курган. Смыли кровавые следы

недавнего безумия. Идем обедать и пить чай, приготовленный

поварами из ржавой болотной воды.

Радуемся тому, что живы, дышим прелым весенним

воздухом. Радуемся беспорочному солнышку, прозрачным

янтарно-лиловым облакам, что лениво скользят над нашими

головами.

Над третьей линией немецких окопов маячит наш самолет,

возвращающийся с разведки; Его обстреливают из

133

двух орудий. Звенит и тает в синей лазури под облаками

шрапнель.

Лежим в зеленой заросли обшарпанных пулями кустов.

Разговор не клеится.

Кто-то просит циркача Симбо:

– Расскажи что-нибудь.

Он долго отнекивается. Потом медленно, с расстановкой

декламирует, лежа на спине, как шел на войну король и как шел

на войну Стах.

– Это в каком государстве было?—спрашивает увалень

Карпухин.

i

Закрыв широко расставленные глаза, Симбо говорит:

– Эх ты, деревня! Не в государстве, а на земле. Знаешь,

есть евангельские притчи о Лазаре, о пяти хле-

^

бах и т. д.? Знаешь? Ну, вот эта сказка в роде тех, только

поумнее малость, умным человеком составлена для

просвещения нас, дураков.

– 'При чем здесь мы?—недоуменно тянет кто-то из– под

куста.

– Одиет!—сердито бросает Симбо.

– Стахи – это мы, нижний нин, пушечное мясо, серая

скотина!

j

Король это—все наше начальство: царь, министры,

генералы, адмиралы, губернаторы, архиереи, попы, около-

дочные, офицеры, земские, становые.

et'

*

Через неделю, может' быть, немцы будут наступать на пас.

Мы подетронм им такую же ловушку. И они, такие чистенькие,

гладко выбритые, аккуратненькие—хоть сей-

134

чао на парад—устелют своими трупами междуокопную зону.

Их раненые заживо будут разлататьоя. Будут вопить о помощи

в ожидании перемирия, которое наши командиры

постараются, елико возможно, оттянуть.

– Таков неписанвый закон войны.

Сегодня они, завтра мы!

Когда немцы будут хоронить своих «павших» товарищей,

мы любезно будем помогать им в этом, как и они нам помогали

сегодня. Мы тоже умеем быть «джентльменами», умеем

платить «добром» за «добро».

*

События последних-дней как-то придавили меня, и я вое

еще не моту отряхнуть с себя груз тяжелых впечатлений,

навеянных неудачным наступлением.

Говорят: на нашем участке убито пятнадцать тысяч

человек.

Пятнадцать тысяч трупов, когда я начинаю о них усиленно

думать, превращаются в моем сознании в мясной Монблан.

Но журналисты говорят, что война толы«) начинается. Им,

конечно, лучше знать. Они самые компетентные люди в

современном обществе. «Оттуда» виднее.

Сколько же еще мясных Монбланов будет воздвигнуто на

этих уныло-молчаливых полях сражения?

*

.Пришло пополнение.

Статные, высокие новобранцы зовут нас «дядьками» и

«стариками». Мы были в «огне», и это поднимает нас в их

глазах на недосягаемую высоту.

Наше неудачное наступление усиленно рекламируется

прессой.

По гранкам изолгавшихся вконец газет важно гуляют

жирные утки о нашем «беспримерном» героизме, о

«многочисленных» силах «тевтонских варваров», брошенных в

сделанный нами прорыв. Работают наемные рыцари казенного

пера. .

Интересно бы взглянуть на немецкие н австрийские газеты

за эти дни.

*

В конце мая в Москве полиция организовала вновь

немецкий погром.

В Москве пострадало всего шестьсот девяносто два

человека: немцев и австрийцев только сто тринадцать;

остальные. . французы, .англичане, бельгийцы, шведа,

норвежцы и.. русские.

По

предварительным

подсчета,м

московских

администраторов, во время погрома разбито и разграблено

вещей на. сумму сорок три миллиона рублей.

Сорок три миллиона. .

На эти деньги можно бьтло: бы выстроить несколько сот

новых школ и больниц.

По слухам, немцы, пострадавшие от погрома, получат

возмещение убытков от своего правительства через посредство

американского консула в России, который горячо взялся за это

дело.

Подданные союзных и нейтральных держав* конечно,

получат через своих консулов от русского правительства.

,

. . i ; .

136

i

И только русским подданным, пострадавшим от разгула

русского же «патриотизма», не с кого получить возмещение

убытков.

В России у русских граждан пет консула. .

*

На наш полк отпущено изрядное количество георгиевских

крестов.

Нужно кого-то «выделить», кого-то «представить» в герои

и кавалеры.

Но как выделять, когда перебит чуть ire весь офицерский

состав, ходивший с нами в атаку? Как выделять, когда вообще

героев не было, геройства не было, когда была просто слепая,

стихийная человеческая масса, загипнотизированная

дисциплиной?

Правда, когда наступали, то некоторые длинноногие

ходоки бежали впереди, обгоняя других. Т-То где видано, чтобы

выдавать за длинные ноги кресты и медали? Да и к тому же

длинноногие во время отступления тоже– бежали впереди всех

и, следовательно, уравновесили себя со всеми коротконогими.

А штаб корпуса не знает – или знать не желает – этой

обстановки и требует «героев». От каждого полка, от каждой

роты.

Неловко без героев. В других корпусах есть, почему же у нас

нет?

Героев давайте!.

Командиры рот проклинают штатную бюрократию,

которая там «мудрствует лукаво»; некоторые напряженно

морщат загорелые «мужественные» (выражение журналистов

и военных корреспондентов) лбы и, издеваясь над

137

глупым приказом, представляют к «Георгиям» денщиков,

кашеваров, санитаров, полковых сапожников. .

Кузька Власов предложил ротному:

– Нельзя ли, ваше благородие, кресты по очереди всем

носить: неделю бы гот, неделю бы энтог или ба хто в отпуск 'в

деревню проедет – тому креста три на грудь 'во временное

пользование. Справедливо бы было, ей-богу! Я первый..

Штабс-капитан Дымов хохотал до слез. Кузька получил за

эту выходку Георгия четвертой степени.

Немцы стальным клином врезались в наш фронт. Прорвали.

I"i

■ j ■ !'

Отступаем «без заранее обдуманного намерения».

Иногда отходим в полном порядке, иногда, бежим куда глаза

глядят, не слушая команды, не считаясь о напра.– влением.

Говорят: другие наши армии наступают. Кому-то придется

скоро «выравнивать фронт».

От сильного толчка в лоб хм потеряли равновесие и

стремительно катимся назад. Штабы мечутся лихорадочно.

j

Преподавая нам в Петербурге искусство побеждать, ротный

говорил, что немецкая кавалерия тяжела, малоподвижна к не

опасна в бою. Видимо, он не совсем точно был информирован

на этот счет.

Не усдеём, мы передохнуть и выпить, но кружке чаю после

утомительного оорокакилометрового перехода, как летит

ординарец из штаба бри гадал с грозным предостережением:

138

л»

*

– Неприятельская кавалерия с фланга.

Встряхиваем пропотевшие кольца окатанных шинелей и,

напрягая остаток сил, убегаем от флангового удара,

,

У меня стерты ноги. Грязные пропотевшие портянки

прилипают к лопнувшим мозолям, пот и трязь раз’едают мясо.

А итти – иногда белить – нужно. И хождению этому по

полям, по болотам и оврагам ни конца, ни краю не видно, 1 ; :*•

– До морковкина заговенья проходим^ – уверенно

говорят, солдаты.

Конец бывает в каком-либо деле, в работе. Мы же

занимаемся «спасением» отечества, играем в чехарду в

европейском масштабе.

»

Отступаем.

Сзади непрерывно вспыхивают кроваво-красные зарницы

орудийных выстрелов.

Измученные голодом и бесеоннцей, овеянные запахом

крови, мы бредем без всякого направления.

Кругом, куда хватает глаз, мертво.

Уныло бегут по бокам бескрайные дали.

Понурые, изглоданные, исщерб ленные, изувеченные

снарядами, не вспаханные сер о* зеленые поля.

Сломанные, опрокинутые двуколки, дрожки, тарантасы,

брички с военным грузом, со всяческим домашним скарбом.

Гниющие трупы людей, лошадей с выкатившимися1 из

орбит глазами, с раскоряченными ногами, с согнутыми

139

«

подковой шеями, с сведенным в саркастическую гримасу .

оскалом обнаженных зубов.

Тысячи беженцев, смытых с насиженных мест всеобщей

паникой, ураганным огнем двеяадцатидюймовок, согнанных

приказами командующего, казацкими пиками и нагайками,

голодом, плетутся вперемежку с вой– ската.

Беженцы тянут за собой вереницы коров, свиней, коз, овец,

волов, кроликов, гусей, кур, индюков. .

Они подолгу путаются на переправах, устраивают пробки

па мостах и в трясинах. Воздвигают на пути движения войск

баррикады, стесняют движение армейских обозов.

На шоссейных дорогах – и в бездо-рожьи–по потам

непрерывный скрип телег, высокие грудные выкрики женщин,

плач детворы, рев, ржанье, хрюканье, визг голодной скотины,

сердитое кудахтанье домашней птицы.

Б стороне от «гааши» тлеют развалины резрушенных

артиллерийским огнем халуп, имений, фольварков.

Ярко горят, подожженные отступающими войсками,– а

может быть, хозяевами? – стоти прошлогоднего сена, ометы

соломы, скирды хлеба.

Когда на шоссе Получается «беженский затор», командиры

полка пускают в дело команду конных разведчиков.

Конники молотят нагайками беженских лошадей и возниц.

Первых поровят ударить по глазам, вторых – но переносице.

В такие минуты весь беженский табор, точно

сговорившись, гарлапит истошным ревом, будто на него

налетела орда грабителей.

140

[

И если битье не помогаем, развбдчики слезают с седел.

Рубят, шашками гужи и постромки беженских повозок;

сбрасывают повозки в воду, в болота, в канавы, с веселым

гиком и хохотом ломают оглобли, дышла, колеса, клетки с

кроликами, плетушки с курами – путь должен быть очищен!,.

Связь с соседними частями оборвалась. В карты глядеть

некогда. В сумасшедшем хаосе отступления карта —

анахронизм.

Иногда неприятельская шрапнель начинает рваться прямо

над головами или впереди нас.

Тогда мы, не дожидаясь команды, иод прямым углом

поворачиваем вправо или влево и, обнаруживая непонятную

прыть, улепетываем, от губительного огня.

Кавалерия противника целый день назойливо маячит на

горизонте.

И потеряй мы окончательно присутствие «воинского духа»

– порубят нас как капусту.

Вот на фланге подозрительно кружатся облачка бледно-

розовой пыли. Облачка растут и приближаются с досадной,

весьма для нас нежелательной поспешностью.

Головы всех поворачиваются туда, руки невольно сжимают

винтовки, в глазах животная ярость, ярость усталых, голодных,

загнанных, перепуганных людей, которым так нахально

мешают уходить от смерти..

– Ну, братцы, сейчас или голова в кустах или грудь в

крестах!

Это шутит ротный.

141

– Проверь затвор! Открой подсумки! Спокойствие!

Спокойствие. Спокойствие, порт вас возьми!

Перестраиваемся. Рассыпаемся в цепь.

Замерли, почти не дышим, затаившись в изломах земли.

–Пр

■

ицел постоянный!–несется откуда-то сзади

ангаксмБЙ! бэаритон командира полка.—Пзез ‘команды ’Нс

стрелять. Пулеметы на линию!

Уже отчетливо видны дерзкие всадники, пригнувшиеся к

лошадиным головам, взмыленные, взбешенные шпорами

лошади, переливающаяся на солнце сталь, обнаженных

клинков.

Еще несколько секунд—и всадники врежутся в нашу цепь,

пройдутся по нам тяжелыми конскими копытами, прощупают

наши ребра острыми саблями.

О чем они думают в этот момент?

Может быть, они думают, что у нас нет патронов, что мы

разучились стрелять?

А может быть, им надоело жить, голодать в походах, грабить

жителей, расстреливать шпионов и они ищут смерти?

– По кавалерии пальба!

Мы прилаживаем винтовки к плечу.

– Поо-лк! Пли! Поо-лк! Пли!

Сухой треск двух тысяч винтовок с шумом разбрасывает

воздух. Пулеметы тарахтят монотонно и грозно.

Как трава иод косой, стелются по земле лошади, дрыгая

перебитыми ногами, давят всадников, обдают их тяжким

предсмертным хрипом.

Основное ядро конников поворачивает назад и моментально

скрывается в тучах пыли.

–

142

И только несколько всадников, чудом уцелевших от наших

залпов, подскакивают почти к самой цепи.

Офицеры поднимаются на ноги, выбегают вперед и из

наганов в упор расстреливают тяжело поводящих боками

лошадей и странно выпучивших глаза, безмолвных всадников.

Отразив атаку, двигаемся дальше« Нервное напряжете,

вызванпое картиной боя, спадает.

А через час, через два. опять кто-нибудь тревожно кричит:

– Недобитая кавалерия па фланге маячит!

И опять приходится бить. Вить или подставлять свою

собственную шкуру.

Ночь-спасительница укрыла нас своим опахалом и дала

желанный отдых истомленным ногам.

Ночью кавалерия в атаку не ходит.

Ночевали в богатом местечке.

Два солдата нашей роты забрались к отарику-цоляку в

картофельный погреб картошку воровать.

Старик захлопнул крышку погреба и навалил на нее

тяжелый камень.

Парни очутились в мышеловке.

Утром мы уходили. Нехватало двух человек.

Бросились на поиски. Случайно наткнулись на мышеловку

и «отвалили камень от гроба».

Старик запер их без всякой задней мыслил-хотел

«попутать», ко утром забыл по рассеянности выпустить.

Фельдфебель притащил перепуганного старика к ротному

держать ответ. Штабс-капитан Дымов, наверное,

143

отпустил бы его, но в халупу случайно заглянул раздраженный

чем-то батальонный.

– Агаа! Ты знаешь, что здесь через сутки будут немцы, н

поэтому запер наших солдат, чтобы выдать их в плен! Шпион!

Я тебе покажу, мерзавец, irai; родину. . Расстрелять !

Старик опускается на колени и жалобно лепечет:

– Соколики, возродпые мои! Не убивайте меня, Христа

ради!

Старика подхватывают под руки и тащат1 в глубь двора, к

плетию.

Он ухватил одного солдата за ногу. Солдат, размахнувшись

винтовкой и крякнув, неловко сует прикладом в бок старику.

Старик, глухо охнув, садится на землю.

Во дворе болталось десятка полтора солдат, уже одетых и

собравшихся в поход.

– Смирно! – командует батальонный. – Слушай мою

команду! Стройся! Ровняйсь! По старику, что у плетня, пальба!

Шеренга вскинула винтовки.

– Взвод!

Старик встал на колени и с кроткой мольбой протягивает к

солдатам ссохшиеся, оголенные до локтей руки г; синих узлах

вен. Ветер пушит и качает его седую бороду.

– Пли! – тихо звучит исполнительная команда.

Короткий залп колыхнул воздух. Точно большой

гвоздь вогпали тяжелым молотом в забор.

Старик дернулся телом и врастяжку упал ничком.

За воротами строимся в колонну по отделениям. Первый и

второй батальоны с песнями вышли за околицу.

Н4

;– Песенники на середину! – звенит вибрирующий голос

Запевалы грянули любимую песню батальонного.

А позади нас на теплом трупе старика молодым голосом

истерично визжала обезумевшая старуха. .

*

Заночевали в большом селе.

Пришли без квартирьеров, халупы для постоя приходится

разыскивать и отвоевывать самим. Начальство захватило себе

по обычаю 'лучшие дома и махнуло на нас рукой.

Мы с Воронцовым долго бродим по темным переулкам и

под каждым окном встречаем сердитое: «Прохода дальше, здесь

полно !.л

На противоположном конце деревни, у самой церковной

ограды, мы о последней надеждой в измученных сердцах робко

стучали в чистенький домик.

В окно выглянула женская голова:

– Что угодно?

– Пустите переночевать.

– Сколько вас?

– Двое.

– Бы кто: солдаты или офицеры?

– Вольноопределяющиеся.

Голова скрылась, окно захлопнулось. Воронцов закуривает

папироску и что-то сердито бормочет. -

Очевидно, началось совещание с мужем. В ожидании ответа

я опускаюсь на ' завалинку и моментально раскисаю, Адски

хочется спать.

10.—В. Арэмялев

145

батальонного. – Запевать о первого шага. Батальон! Шагом!

Марш!

Хлопай1 калитка, к пай зовут. Оказалось, попала в квартиру

местного учителя. К нашему удавлению, тут уже разместилась

фельдшер и подпрапорщик со своими денщиками, Анчишкин и

Граве. Пьют чай.

Нас усадили за стой.

Стакан горячего чаю сразу отогнал сОН я ослабил гнетущее

ощущение усталости.

Я с любопытством приглядываюсь к обстановке.

В углу этажерка с книгами, на стенах – фотографии

Мицкевича, Сенкевича, Оржеигко, Ппшбышевского, Ко-

ношщцкой и многих русских писателей. Во всей' убранстве

помещения чувствуется интеллигентная рука хозяина. Нет

ничего лишнего, мещански крикливого, бутафорского.

Хозяин, типичный польский интеллигент лет пятидесято,

любезно угощает нас и осторожно осведомляется насчет

фронтовых пертурбаций.

Воронцов, как всегда, схватился спорить с Анчишкиным и

Граве.

Фельдфебель, раскрасневшийся от чая, хвастливо уверяет,

что «русская армия скоро очухается и опрокинет врага

беспременно».

Подпрапорщика, видимо, раздражает и белизна скатерти и

безукоризненная чистота комнаты: «живут, дескать, как сыр в

масле, а ты за них воюй».

Он капризным тоном избалованного ребенка придирается

к хозяину.

– Ну, скажите мне, пан, что это такое?. Вы – умудренный

житейским опытом интеллигентный человек, вы хорошо

знаете местный край – об’яснкге -вот мне: почему все

здешние жители либо жулики, либо шпионы

146

и дезертиры? Почему поляки й жиды из нашей армии бегут к

немцам, а. из немецкой бегут к нам? Где у них совесть?

– Бегут—значит не хотят воевать,—сдержанно отвечает

хозяин.

– Что вы говорите? – упрямо хрипит подпрапорщик, —

Да какое они имеют право «не хотеть»? Я не захочу да другой не

захочет тады кто жа будет защищать родину?

Старик скорбно качает головой, подходит к этажерке,

снимает изящный томик в тисненном переплете и, перевернув

несколько страниц, читает’: «Дзяды» Мицкевича».

Покончив с ужином, фельдфебель уходит в соседнюю

комнату спать. За ним поднимается и подпрапорщик. Уходя, он

бубнит что-то насчет крамольных стихов, которые нужно

сжигать. ■

Остаемся: я, Граве, Анчишкин, Воронцов и хозяин с

хозяйкой. В комнате становится как-то уютнее, легче дышать. .

Подпрапорщик стеснял и нас, и хозяев.

Голос хозяина звучит все тверже и жестче. Очарованный

прекрасной поэмой, я уже забываю, что передо мной скромный

провинциальный интеллигент.

В моих глазах чтец сливается о автором бессмертного

творения и превращается в польского трибуна, бросающего,

огненно-гневные слова «братьям;-москалям» от имени

передовой польской интеллигенции.

147

Полкаш:!>]» языком царя, быть может, сланиТ,

148

)

Я выливаю в мир веса, яд из этой чаши,

149

– Да, знаете ли, заедает среда нашего брата. Нервы

честного человека притупляются на войне, и он готов всякую

пакость сделать.

– Я вот читад когда.-то записки Вересаева о русско-

японской войне. Читал «Красный Смех» Леонида Андреева,

возмущался, протестовал против грабежа мирных китайцев.

Все было, знаете.

Я говорил: как смеют русские солдаты разрушать кумирни,

эти святая-святых китайца? Как. смеют русские еолдатьт

топтать рисовые поля? Как смеют?

А теперь я (еще года нет, как на войне) огрубел, очерствел

до неузнаваемости.

Теперь на моих глазах ежедневно идет такое мародерство,

какое и не снилось Вересаеву, а мне хоть бы что! Как с гуся вода!

Грабят не каких-нибудь там косоглазых китайцев, о которых

я имею самые смутные представления, а наших родных, русских

мужиков, насилуют девок к баб, и, представьте себе, мне никого и

ничего не жалко. Чорт с ними со всеми! Война как война! Лес рубят

– щепки * летят!

Подходит поручик Стоянов и ввязывается в наш разговор.

Заговорили опять о записках Вересаева о русско– японской

войне.

– Таких, как Вересаев, расстреливать нужно! – свирепо

ворочая небритыми скулами, говорит Стоянов.—

■ Вересаев всю

русскую армию оболгал. ,

?

Ы50

Низко нависли тяжелые глыбы свинцовых облаков и легли

неподвижно над землей.

–

КосЫе полосы дождя целый день без устали чешут

согнутые солдатские спины.

Ноги скользят по липкой грязи изглоданного ливнем шоссе.

.

Промокшая насквозь одежда липнет к телу, давит к земле.

Тяжко итти – неведомо куда, неведомо зачем – в такую

погоду с полной походной выкладкой, в стоптанных, разбитых

сапогах.

Устало, вкривь и вкось, мотаются на шоссе, обходя глубокие

лужи и водомоины, серые фигуры продрогших, измученных

беспокойным гоном людей.

Заболевшие. .—чем?'—покорно ложатся лицом вверх где-

нибудь в сторонке от дороги в мутную кашицу грязи. И ждут. .

Чего? Кого?

Одних подбирают санитарные двуколки. Других оставляют

на. произвол судьбы.

К ночи пришли в местечко.

В нем раньте стоял штаб дивизии, штаб артиллерийской

бригады, были походные госпитали и другие учреждения.

–

Теперь пусто. Все выехали.

Выехала и часть жителей, но многие остались на месте.

■

'Разбрелись по хатам. Жа-рко натопили печи. Сняли и

развесили для просушки пропитанную дождем амуницию.

.

.

Варили, парили, жарили бизхозиую «скотинку»,

захваченную по пути, брошенную беженцами к местечке.

151

И заснули в натопленных хатах под неумолкаемы]! шум

дождя.

Спит весь полк. Ни дозоров, ни сторожевого охранения, ни

дневальных, ни дежурных по ротам. Мертво. .

Беспорядочные выстрелы раскололи сонную мглу ночи.

Электрическим током отдались в клубках размягченных

нервов. .

i Сонные, полуголые, о невидящими глазами, ошалело

метнулись к винтовкам, к патронташам, к пулеметам, к

коробкам с лентами, к двуколкам, к лошадям. Давя друг друга,

с матерном, всовывали ноги в свои и чужие гитаны, сапоги. На

части рвали шинели.

' В окна и в двери турманом выбрасывались на улицу, чтобы

встретить заспанными глазами свой предсмертный миг,

проглотить посланную врагом свинцовую закуску.

Невидимый в темноте противник густо засел во всех

переулках и залпами прочищают просторы улиц.

Ротный ц Табалюк с ругаиыо собирают людей. Гонят в дыру

плетня на задворки.

На корточках, ползком по лужам, по грязи, тянулись к

кладбищу.

Залегли в выступах могильных холмиков и склепов под

прикрытием' крестов и каменных плит памятников.

Командиры возбужденно кричат, разыскивая своих стрелков.

Налаживают боевой порядок.

–■ По местечку пачками! Начинай!

Дождь перестал хлестать.

Ветер развеял пелену облаков, обнажил дрожащий диск

серебристой луны.

Рассеялась тьма. Косматые тени пролегли на кладбище от

высоких, как виселицы, деревянных крестов.

щ: ’

– Прицел постоянный!—кричит ротный, ловко ныряя,

протаскивая гибкое стройное тело между могил.

Из местечка доносится разнобой человеческих вскриков,

оголтелый собачий лай. Звон разбиваемых оконных стекол и

глухие тяжкие удары взрывов. Противник выкуривает из хат

ручными гранатами оставшихся там и отстреливающихся

стрелков.

Рядом со мной на мокрой гриве рыжей травы лежит клоун

Симбо. Он полуодет. В полосатых таковых подштанниках,

прорванных на причинном месте, и босой., он так комичен -в

мертвенно-суровой обстановке кладбища при свете луны.

Мимо проходит фельдфебель.

Вьет' Симбо обухом клинка, по пяткам и сердито ворчит:

– Куда стреляешь, чортов водоглотатель?! Целься люке.

Симбо.поворачивает к нему обрюзгшее заспанное лицо.

– Как тут стрелять? В халупах еще, может, свои остались.

Мирные яЯгтели.

– Ты у меня поговори еще, паскуда! Твое дело рассуждать?

Какие там тебе свои? Свои, кои остались, те мертвые уж. А

мирные жители–чорт-с ними! Кто не велел выезжать отсюда?

Был приказ покидать всем, военную зону. Остались – пеняй на

себя.

Симбо, выпуская-пулю за пулей, остервенело щелкает

затвором.

Фельдфебель ползет от нас в четвертый взвод. Грозит там

кому-то расколоть пустую башку.

Светлеет.

153

– Эх, батареи нет!—вздыхает кто-то.—Вот саданули бы.

.Пули стелются ниже.

Многие ранены.

На мутной стене небосклона качаются округлые линии

распускающейся зари.

По цепи передается приказ об отступлении перебежками.

Звеньями медленно отходим на юго-восток. Наши пулеметы,

прикрывая отступление, жарко дышат в местечко, взбивая на

крышах солому.

За кладбищем уютная долина.

Пули свистят высоко над головами.

–

Благополучно выходим из губительного огня.

Кто-то из нашего взвода рассказывает.

– Симбу-клоупа. братцы, убило. Прямо в рот ахнуло

разрывной. Весь затылок вырвало; мозги как брызнут– мне все

глаза залепило.

'

_

Чей-то фальцет отвечает:

– Царство небесное! Хороший был парень,

увеселительный и простой. ЛуЯше фитьфебеля пригвоздило бы,

гниду. Смерть у ево ослепла, што ли, никак не найдет. Везде

тамашится, а все цел, точно заговорен,

*

Снабжение поставлено из рук вон плохо – солдаты

голодают.

.

Двое из нашего взвода – Шанычш ж Дорошенко– откуда-то

притащили из местечка годовалоого борова. Палить щетину

некогда. Разрубили топором на куша; прямо со щетиной,

154

Кровоточащие куски свиного мяса ловко тискают в

вещевые мешки, в котелки. Руки у них в сгустках крови. i i :

Подходит взводный Никитюк, ввинчивает’ бегающие

глазки на распластанную парную свинину.

– Помогай бог, хлопцкг! Мародерничаете, защитнички,

едри вашу кочку!.

Взводному дали кусок. Он отходит с довольным видом.

■

■ I ' ~ !

После взводного является фельдфебель и просит «кусочек

тепленького»—дают и ему. Денщик ровного, пронюхав насчет

борова, требует кусочек для его благородия «на котлетку».

Получил. .

Шаньгин, облизывая толстые вспотевшие губы, бубнит,

закручивая мешок:

– Вот черти! Сичас ешшо от батальонного за мясом

ггришлгот. Всего борова упрут на коклеты начальству, нашему

брату опять придется итти промышлять.

– Что ж, сходим, не велик труд!—смеется Дорошенко,

подмигивая одним глазом.– Я видел—гам еще свинья

осталась. Жирная, стерва! Пудов на десять будет!

Вмешивается отделенный.

– Вы, ребя, осторожней с энтим делом, а то за

мародерство взгреть могут.

Шаньгин гримасничает, ворочая желваками.

– Гоняют, как сполошные, с места на место, протря

сли все брюха, а кормить—не кормят. Рази так можно? Для

солдата птгпппа первое дело.

.

– Даром, что ли, кровь проливали?—бормочет Доро

шенко.—Жизней своей рискуем, а тут свинью покушать 1 не-моги, '

J55

Вечер тихий и дремотный.

Кружимся в низкорослом лесу, окутанном густым мягким

туманом. Туман плотно оседает на землю, пылит в лицо.

Нас двинули вдоль фронта. На левом фланге отступление

при остановлено .Инициатива боя переходит в наши руки. Идут

непрерывные контр-атаки. Немцы дерутся с остервенением.

Мы идем на поддержку.

Старик-украинец, мобилизованный нами в проводники,

сбился с дороги и ведет нас, видимо, сам яе зная куда.

В густой чаще и кустарниках на лошади ехать нельзя, ■

офицеры спешились и идут вместе о нами.

Командир полка идет впереди всех и 'tepes каждые пять

минут грозит срубить голову бестолковому проводнику.

Растянулись цепочкой на несколько верст. Кружась, выписали

какую-то замысловатую восьмерку, и.. первая рота столкнулась

лицом к лицу с пятнадцатой, шедшей в хвосте. Получилась

натуральная сценка из водевиля.

– Какой части, земляки? – спрашивает командир полка,

усталым голосом.

– Лейб-гвардии Н-ского, – отвечает пятнадцатая рота.

Командир полка стоит в картинной позе с раскрытым ртом.

– Вот так фунт!

А потом минут десять разносит пятнадцатую роту и

проводника.

Все слушают ругань с удовольствием. Она дает передышку.

156

Закурили и снова двинулись в путь, Туман все гуще и гуще.

Сверху спускается косматая тьма; деревья и кусты сливаются с

землей.

Командир полка недоволен проводником;.

–■ Смотри у меня, Иван Сусанин! Я тебя, сукина, сына, проучу!

Если через два часа не выведешь из леса, * так я тебя!.

Проводник роняет ненужные сюсюкшощне подобострастные слова

оправдания.

Солдаты вышучивают командира полка,

– Наш – то Оевасьян не узнал своих хресьяи. Ткнулся своей

пенстгой в пятнадцатую роту и вообразил, что это—сибирские

стрелки какие-нибудь. .

Проходим мимо пятнадцатой. .

– Мотрите, более не попадайтесь! – насмешливо го– сорят

солдаты.

Эх, скорей бы конец пути! Спать хочется, есть хо-' чптся, пить

хочется —■ и все сразу. .

.

Намокшая одежда облегает тело, как кольчуга, тянет к земле.

Тело просит покоя, а нужно игги.

Ветки деревьев, отводимые в сторону впереди идущими

товарищами, бьют сразмаха в лицо, сбивают шапку, которую в

темноте долго приходится искать. .

Третий батальон по «ошибке» обстрелял свой аэроплан.

.Летчик возвращался из глубокого тыла противника., где

сбросил две бомбы и выдержал сильный воздушный бой.

Пролетев немецкие окопы, он вздохнул свободной грудью и.

стал планировать над нашим лагерем довольно низко.

157

t

Idji’O подбили. Изрешетили весь кузов, крылья; Пилоту

прострелили плело и ногу.

Скандал на весь корпус.

Командир третьего батальона, полковник Загуменный,.

уверяет, что солдаты открыли огонь по аэроплану без его

ведома и приказания, стихийно подчиняясь чьему-то нелепому

выкрику: «Бей немчуру!»

Командир полка, не стесняясь присутствием солдат, полчаса,

распекал Загуменного: /

– Что такое ваш батальон, господин полковник, я вас

спрашиваю? Хунхузы эго, с позволения сказать, или

императорская гвардия? Ежели это хунхузы, то отправляйтесь

вы к чортовой бабушке на большую дорогу купцов грабить; а

ежели это гвардия, то ведите себя, как надлежит вести.. Вы

докрыли полк несмываемым позором. Об этом могут завтра

написать в газетах,.

Загуменный начал смущенно оправдывать солдат. Это еще

больше рассердило командира полка:

– Можно не уметь стрелять, колоть, рубить,

ориентироваться по карте, но как же можно не уметь отличите,

евоего от врага? Какой частью тела глядели ваши солдаты, когда

расстреливали лучшего летчика нашей армии? Я вас

спрашиваю: какой?! Неужели эти олухи царя небесного не могут

отличить белый круг от креста? Зарубите отныне каждому на

носу, что немецкие аэропланы имеют снизу на крыльях

отличительный знак в виде крута. Наши—черный крест. При

рецидиве этой мерзости – всех под суд! Расстреляю!

. .Батальонный думает восстановить свое реноме,

разыскивает виновников «недоразумения». Никто не находится.

158

&

Наш взводный резонерствует:

– Надо бы об’явить официально, что' солдат, подавший

команду палить по аороплану, производится в офицеры и

получают георгин всех степеней разом. Тогда виновники себя

выкажут. А когда выкажут – их на гауптвахту. Иначе не

найдешь!

– Не поверят! – возражает фельдфебель.

– Поверят! – радостно говорит' взводный. – Ей-богу

поверят! Народ у нас ужасно .глупый и легковерный. .

4

Немецкая Дивизия (слишком зарвавшись,) продвинулась

дальше, чем следует, и обнажила свои фланги.

Мы отрезали и обложили ее плотным кольцом.

Немцы не рассчитывали встретить здесь серьезное «дело».

Они думали, что мы все еще находимся во власти охватившей

нас паники.

Просчитались, конечно.

Мы мстили этой дерзкой дивизии за все неудачи последних

недель, за все поражения, за раненых и павших в бою

товарищей, за бессонные ночи.. За все, за вбе. Каждым залпом

перекрестного огня мы злорадно кричали:

– Бот вам, колбасники! Вот вам за то, что вы гоняли нас

по сорок километров в сутки без передышки!

От дивизии осталось мокрое место.

В плен не взяли ни одного человека, Раненых

прикалывали.

Немцы держались великолепно. Командный состав выше

всякой критики.

Даже смертельно раненые, умирающие, обливая нас жаром

воспаленных немигающих глаз, кричали свое:

159

1 „Германия, Германия превыше всего!"

deutsch land, deuisdiland über Ailes! 1 Массовый психоз

или иодлиный национальный фанатизм?

Напускная, палочная воинственность или искренний

энтузиазм?

*

Бой кончился. Кое-где вспыхивают запоздалые одиночные

выстрелы.

Недавние рыцари, превратившись в шакалов, без единой

крупицы воинственного зияла в лицах, напере– гонку снуют