Текст книги "В дыму войны"

Автор книги: Валерий Арамилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

шинельных квадратов.

Бое кругом трясется, горланит, визжит, ураганится, и кажется—нет

выхода из этого загона смерти.

Серые фигуры, отбившиеся от своих взводов и отделений, в

ошалелой бестолочи мечутся из одного хода сообщения в другой.

Попадают в тупики. С рыком и воем устремляются назад, сбивая друг

друга с ног; истошно матюгаясь и славословя.

В темноте наталкиваемся друг на друга, наступаем на ноги, гремим

котелками. Хохол Петраченко печально острит.

I

– Выравниваем хронт!

Над головами в колеблющейся синеве неба жужжат пропеллеры не

то наших, не то неприятельских аэропланов. Эти чайки нервируют

солдат и офицеров больше, нежели самая сумасшедшая

артиллерийская стрельба.

Может быть, это оттого, что аэропланы еще недавно введены в

действие, к ним не привыкли..

Не идем – летим, растянувшись длинной цепью по главному ходу

сообщения.

Четвертый взвод нашей роты, оставшийся для прикрытия,

стреляет без передышки. Это он втирает очки противнику; старается

убедить его, что ничего не слу– чилооь.

Выбираемся из хода сообщения на. чистое ноле.

Утро.

Тихо мерцают над головами потухающие звезды.

В ушах все еще звенит музыка пуль. Опасность миновала.

Напряжение спадает,

В узком проходе неожиданно сталкиваюсь с Граве. Он без

фуражки. .

– Еу, как? Живы?

– Жив.

– Слава богу. А у меня фуражку смахнуло. Половина нашего

отделения погибла. Я еле проскочил..

– Не задерживай там! – кричат сзади. – Граве сует мне

холодную, облепленную сырой глиной руку и, подхватив котелок,

бежит к своему взводу.

Воронцов не отстает от меня ни на шаг. Его острые замечания

порой заставляют меня, несмотря на трагическую обстановку, хохотать

до колик в животе.

Вдруг он упавшим голосом роняет мне в ухо:

– Беда!

– В чем дело?

Задержавшись на секунду, он показывает мне винтовку. Руки у

него трясутся. Затвора нет.

– Потерял? – как-то малшнально перехожу с ним на ты.

– Обнаковенно, – пытается он острить.

– Ничего, поправим! – успокаиваю я. – Убьет кого– нибудь,

тогда возьмем; молчи, не подавай виду.

– Где убьет? – сокрушенно выдавливает он. – Мы уже вышли

из огня. Вой кончился. Упекут меня под суд. С фельдфебелем и так

нелады. Он на меня давно зуб точит.

– Плевать! Выкрутимся, дружище!'

Вскинув винтовку на ремень и прикрыв ладонью изъян, Воронцов

четко отбивает шаг и снова острит.

»

■

109

1

Ночью проходили через местечко Остаповичи. Точно но команде,

солдаты разбрелись по переулкам н занялись «розысками» съестного.

Наш взвод «добыл» жирного теленка-сосунка, штук десять кур,

много картошки, масла, сала.

И здесь во время грабежа жителей местечка я неоднократно

слышал ту же фразу, которой оправдывали многие безобразия

новобранцы по дороге в Петербург.

– Кровь проливаем! Чего там, бери!

К этому еще добавляли:

– Не мы, так немцы возьмут. На то и война, чтобы брать..

Перед уходом из местечка к ротному тринадцатой роты прибежала

растерзанная старуха, напоминающая своим видом героинь

мелодраматических пьес, и, всхлипывая, начала жаловаться, что

солдаты изнасиловали дочь.

Капитан Розанов спокойно слушает ее, пожимая плечами, и сухо

спрашивает:

–■ Чего же ты хочешь? Денег, что ли, пришла просить за свой

позор? Сколько тебе нужно?

Старуха не отвечает.

Худые плечи ее под клетчатым рваным платком конвульсивно

передергиваются.

–■ Сколько лет твоей дочери? Шестнадцать? Так. Ну, хорошо,

предположим, соберу я их всех, подлецов, всю роту выстрою и всех

заставлю расплачиваться.. Ведь ста рублей не соберешь? Taie иль нет?

Под суд кого-то отдать? Можно. Но ведь опять-таки невинность и по

суду не воротишь.. На то и война,' бабупша. Выезжать надо было отсюда

в тыл. А то вое равно не спасешься: не наши сол-

даты, так изнасилуют немцы, которые не сегодня—завтра будут здесь.

;

Фельдфебель, выстроив тринадцатую роту в потом нохбдном,

прищелкивает каблуками и берет под козырек:

– Tait что, ваше высокоблагородие..

Ротный, повернувшись к старухе спиной, радостно командует:

– На плечо! Слева но отделениям шагом марш!

Гремя котелками, уходили из местечка; нас провожает надрывный

плач старухи.

'

Слез старухи никто не понял: ни ротный, ни солдаты.

–, – ■

–

,

т .

,

Подпоручик Разумов дал мне пачку свежих московских и

петербургских газет.

Во всех газетах курьезнейшее описание нашего отступления,

'

«Части Н-ского корпуса под давлением превосходных сил

противника оставили (идет перечисление укрепленных «пунктов» и

просто пунктов),. и отошли в полном боевом порядке на заранее

приготовленные позиции».

Военный обозреватель пишет еще вразумительнее:

«Н-ский корпус по тактическим и стратегическим соображениям

отошел на новые позиции».

Скучнейший вздор! Вранье! Оптимизм, за который хорошо

заплачено..

Все эти газетные писаки имеют о «превосходящих» силах

противника такое же представление, какое имеют о нем наши штабы,

какое имеем мы, бойцы, сидящие в передовой линии. А мы этого

противника не только не считали, но почти не видели в глаза.

Информация через

Ш

Посредство шпионов имеет под собой такую же почву, как статистика

об абортах и детоубийстве. Всякий шпион врет в зависимости от

оплаты его вранья.

Мы не отходили, а просто бежали, как стадо, бежали потому, что не

хотели умирать под огнем противника.

Мы остановились в такой местности, где никаких «заранее

приготовленных позиций» нет.. Сдешш возводим укрепления, роем

окопы, обливаясь потом.

Весна идет, цветы несет.

Солнце пригревает все жарче и жарче.

Черными лысинами пестрят поля. Пахнет вербой и прелой травой.

Снег посинел и разбух; по утрам он покрывается блестящей

ледяной корочкой и так аппетитно хрустит иод ногами.

В полдень с брустверов и с размякших стенок на дно окопа стекают

ручейки холодной мутно® воды, образуя в изломах глубокие лужи.

Местами вода наливается за голенища сапог.

– Лодки заказывать нужно, – шутят солдаты.

Многим выдали вместо сапог какие-то «американские» (с

московской «Трубы», вероятно) ботинки наподобие футбольных буц.

Ботинки промокают, подметки отваливаются. Солдаты клянут

изобретателя ботинок и часто вспоминают мать заведующего

снабжением дивизии.

Качество военной обуви действительно ниже всякой критики.

Промокшие онучи сушить негде. От нит преют и простывают ноги. В

холодные ночи «онучи пристывают к ногам.

112

Приделали к. котелкам черенки и целый день по очереди

отливаем щ окопов воду. Работаем до отупения, а вода как-будто

издевается над нами: все прибывает и 1грибывает; из каждой поры

земли сочится вода; стенки окопа наливаются пузырями'.'

Фельдфебель в шутку развал эти пузыри слезамр Марии Магдалины.

Всем понравилось, и название закрепилось.

Ночью заморозок стягивает поры земли, на стенках окопа

вырастают изящные гирлянды кристаллических со? сулек. Мы бросаем

котелки и беремся за винтовку. Открываем оживленную пальбу. Немцы

отвечают.

И каждую ночь я себя спрашиваю: какой толк в этой

бессмысленной стрельбе?

Но стрелять, очевидно, нужно. Мы разбрасываем еженощно на

ветер сотни тысяч патронов, и нас не только за. эго не ругают, но

поощряют.

О нашей идиотской стрельбе в «белый свет» непрерывно пишутся

ж пересылаются эстафеты, донесения, приказы, сводки, отчеты. В

бесчисленных штабах сидят на этом деле сотни людей.

Газеты и журнальчики, обозревая пашу стрельбу, говорят:

«В Н-ском направлении оживленная перестрелка».

Эх, господа дочтенные редакторы и журналисты! Если б вы только

знали, во что обходится России эта «оживленная перестрелка»? Ведь,

наверное, из каждого миллиона выпущенных пуль только одна

зацепит немца, да и то ротозея какого-нибудь.

Мысленно неревсжу расстрелянные за ночь пули на, хлеб, на утоль,

на мясо, на одежду, и эта арифметика повергает меня в отчаяннейший

пессимизм.

В*—В, Арамилев

113

Если так будет продолжаться несколько лет, вся Европа разорится.

Россия вылетит в трубу раньше всех. Мы разоряем себя с упорством

фанатика.

Грунт слабый, с большим процентом примеси песку. Солнце

безжалостно разрушает наши окопы. Ежедневно оползни, обвалы

стенок. Зшля превратилась в тесто, обильно снабженное дрожжами.

Удержать ее в новино– вешш трудно. Наши скрепы и подпорки

недостаточны. Нужны бревна, доски, ивовые плетни, сетки.

Леса под рукой нет.

За «деревом» ходим ежедневно в тыл, за двадцать километров.

Разбившись на десяти, взваливаем па плечи тяжелое восьмиметровое

бревно и, как муравьи, тащим его в свой окоп. Несем эту дьявольскую

ношу через непролазную грязь, через темень нахмурившейся ночи,

через лужи н ручьи полой воды.

Когда один из носильщиков спотыкается и падает, падают все

остальные. Скользкое бревно летит в грязь,

Печать подлеет с каждым днем все больше. Тошно читать

бесконечное вранье. В какой но-мер газеты ни заглянешь, каждый

русский воин —■ альтруист, христианин, герой, а каждый немец —

природный громила, варвар, дикарь и зверь.

Для фабрикации «немецких зверств» журнальные мудрецы уже

создали своего рода штамп: можно заранее знать, что будет в

завтрашнем номере «Нового Времени» или «Биржевки».

1Н

В одном -из последних журналов какой-то борзописец на

протяжении двух страниц расписывает прелести фронтовой бани. Вое в

порядке. Даже фотография солдатиков, моющихся в бане.

Солдатики улыбаются, хохочут под освежающими струями воды..

Не баня – салон красоты и гигиены! ■

А в действительности мы моемся где-нибудь в грязной речонке, в

луже, в землянке из котелка и делаем это раз в два—три месяца.

О существовании этих бань ни один солдат ничего не знает; никто

этих бань в глаза не видывал.

Сегодня ночью немцы устроили очередную потеху: их артиллерия

не давала нам спать. Воздух выл и стонал, как-будто тысячи ведьм

сорвались с цепи.

Под утро шальной снаряд упал в дверь земляпки первого

отделения нашего взвода.

Землянку разбросало. Шесть человек убито, десять ранено.

Раненых подобрали полковые санитары. Убигъгх мы отнесли в

заброшенный боковой ход сообщения, прозванный отростком слепой

кишки, л зарыли в песок. Зарыли без молитв, без шуток. Проделали это

так же безучастно и спокойно, как таскали бревна и мешки с песком.

Фельдфебель Табаджж, притаптывая свежий холмик на «братской

могиле», сухо говорит:

– Смерть схватила их неожиданно, легко.. Хорошая смерть! Дай

бог всякому из нас так умереть!

Кто-то неожиданно всхлипнул.

115

О чем? О погибшем безвременно друге? О брате? О завтрашней

своей гибели, может быть?

Табалюк не выносит слез. Какой же это, чорт возьми, солдат,

защитник веры, царя и отечества, ежели он нюни распустил, как баба!

Боевой дух потерян – все потеряно!

– Что, анафемы, разрюмились?! – шипит он в кучку насупившихся

стрелков. – Эко дело смерть! Вое там будем. От смерти, брат, не

отвертишься. Она те найдет везде. Все под одним богом ходим. Бог – он

захочет тебе кончину прописать, так и без войны пропишет: ляжешь

ночью на печь к бабе и навеки заснешь. Так-то, други милые.

Молча расходятся стрелки, точно боясь разбудить, потревожить.

Говорят вполголоса об отошедших на вечный покой."

Из всего отделения уцелел один Голубенко, который лежал в самом

дальнем углу землянки, накрывшись шинелью. Видит в этом какое-то

чудо.

В момент взрыва в землянке горел ночник, устроенный из

консервной банки. Играли в «козла».. И умерли, не доиграв партии..

«

Весна вступает в свои нрава. Разбухли почки.

Мягко голубеет бездонное небо. Жарче дышит земля.

На деревьях и кустах кое-где шелушится зеленая бахрома листвы.

Спиралями вьются звонкие жаворонки, высказывая полное

пренебрежение к войне.

Вечером от потеплевшей земли тянется к небу томная дымчатая

испарина.

П6

4 *

Го

Н л

а о

с с

т и

у с

п т

а о

ем , з

о а

к ж

азив

ы а

в ю

ается, м не

ы. ви

Над

и

н м

а ы

ш е

уч а п

с и

точ

ку г

с и

т .

яг и Б

в у

а гр

ю ы

тся ру

ев

з а

е л

р о

в в,

ы

ви

кад

вн

а е

лю

е щ

рии

я е

, с

б я

о с

е п

в р

ы а

е в

а

п

рвз

и ъ

п е

асро

ы. ш

Д ил

ы и

м с

к ь

о г

р у

о ст

м о

ы й

с щ

ло е

мт.иной молод

' ой тра.вы.

Запестрели радуги

■ первыхt цi ве

и т

л ов,

В

ОПе

н т

асер

тубпур

леге

н т

и е

и п

с е

е р

г ь

о дбе

н л

я ы

п е

о н

сеокчи

ре. .

ту сказал мне капитан Розанов, но

этот В

« п

с а

е р

к к

р а

е х

т

»ц

, е

к л

а у

ж ю

е т

тсся

я, в

и л

з ю

веб

с л

т е

е н

н ны

мн е

о п

г а

и р

м.очки.

Со

С л

о д

л а

д т

а ы

т

ыеж

« е

н д

а н

е

в в

с н

я о

к

итйо лск

л ую

ч т

а

йо» зе

о м

б л

м е, о

н

ивеасе

ю н

т н

с е

я ма с

д е

рвеес.ами. Каждый

оста Т

в яж

шиел

йсоя в

з

в ды

жихваю

ыхт , в

д с

о п

л о

ж м

е и

н н

с а

о я

о с

б в

щои

ит «

ь ос

о ьсм

в и

о н

е н

м иукби»т, н

о е

м ртас

о п

в а

а х

р а

и н

щнеы

е

на

«к

р л

о и

д н

и ь

н я

у. », «гоны», «переезды».

. В

Тасе

ко ш

в и

у б

г ч

о е

во и

р. ш

Егиоб, чкео р

н у

е г

ч а

н ю

о, т

в в

ыое

п н

о н

л у

н ю

ят. ц

Кеонгз

д у

а р

у

с ,

м к

о о

л т

к о

нреатя км

а е

н с

о я

нцаадм

а и

за

п д

о е

т р

р ж

епиавнае

н т

ы и

е ис

п -оьлм

к а

и т у

в д

е а

р и

н уотбср

я а т

в н о

и .сходное положение—к той сам .ой

печкВе, о о

т ф

и

коцтеоррск

о и

й хн ач к

н р

е у

т гсаях т а у

н с

е и

ц л е

с н

м н

е о

рт и, де

т б

огат

даи рпурет

и с

с я

ту пяптр о

к б л

у е

ч м

е а

ту

пр

осетдасвто

ш я

и щ

хс еяй в ве

ж сиевнн

ыхе.й кампании.

Го

А во

ч р

е я

р т

е ,з ск

д о

е р

н о

ь бву д

п еетн г

з р

е а

н н

с д

к и

и о

е, зн

«сокео н

п ассктиуеп»л е

и н

и

«кеа.луцкие» деревушки

поползут скорбные эстафеты с оттисками кровавых пальцев.

117

, ..Ко мне подходит стрелок второго отделения Чучкин.

– Запиши-ка ты, слышь, себе мой адресок, а свой

мне в подсумок положи,

'

–

Убьют, думаешь, Чучкин?

'

Ои печально улыбается серым бескровным ртом, обнажая

клавиатуру сгнивших зубов,

– Кто яво знает, что может случиться. Дело темное,

гадательное. На счастье уж надобно надеяться да на господа бога.

Записываю па блок-ноте адрес и спрашиваю, что написать его

родным в случае смерти:

–

Напиши так : «Сим извещаю вас, что сын ваш, Василей Чучкин,

сево числа пал в бою с неприятелем во славу русского уружйя и

кланяется всем по низкому – поклону от бела лица до сырой земли».

Его часто мигающие глазки зорко .следят за моей рукой,

выводящей кривые иероглифы на клочке бумаги.

Застенчиво раздвигаются обветренные губы:

–

А ну-ка прочти, как ты -там написал?

–

Зачем тебе? Не веришь?

–

Нет.. Так, вообще. Хто тебе знает, что вписал. Може, ошибся..

Получил очередную посылку: печенье.

Быстро вытряхиваю содержимое.

Ищу на дне прокламацию.

Друзья обещали спабжатъ меня духовной пищей регулярно.

'

■

Да, вот так и ерть. Опять ловко замаскированный серенький листочек

И8

4

дамп бунтарских слов. Листовка написана специально к первому мая.

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Прошел еще целый год. Правящие классы сделали свое гнусное

дело, к которому они так долго готовились: идет десятый месяц

небывало кошмарной войны, конца которой все еще не видно.

Военная буря растерзала на части международную организацию

рабочих, разметала силы пролетариата по траншеям и крепостям.

Революционный голос рабочих придушен.

Уничтожены все свободы, все гражданские права. Новые налоги,

дороговизна, безработица, голод, болезни, кровь, смерть..

Революционный голос рабочих на время придушен. Из среды

рабочих партий громко раздались голоса противников пролетарской

революции, оппортунистов, с влиянием которых настойчиво и умело

боролась раньше старая международная организация рабочих (Второй

Интернационал),.

Оппортунисты зовут, рабочих спить на время войны свои силы с

силами буржуазии.

Они изменили делу классовой борьбы. Они внесли еще больше

расстройства в ряды рабочих.

И ликует патриотическая буржуазия, поет гимны национальному

единству.

Но не рано ли? Все происходящее неизбежно и неуклонно

приводит всю массу рабочих к знанию гою, что необходимо теперь же,

ne останавливаясь пи перед какими жертвами, добиться

осуществления тех требований,

119

которые раньше отстань ал н только сознательные рабочие, Оставив в

лагере буржуазии всех ушедших туда, очистив ряды свои от всех

сочувствующих им, пролетариат с невиданной силой снова подымается

на борьбу, и из ЭТОЙ борьбы вырастет новая революционная

организация рабочих (Третий Интернационал).

Революционное крестьянство и городская беднота, измученные и

наученные ужасами войны, пойдут вместе с рабочими.

Эта гражданская война, война всех экснлоатируемых оо всеми

эксшгоататорами, при первых же успехах заставит прекратить

европейскую войну между государствами.

При своем победоносном завершении она сотрет границы между

государствами и, создаст одно европейское государство—Европейские

Соединенные Штаты.

Созданные революционными и демократическими силами

Европейские Соединенные Штаты будут республиканскими и

демократическими.

Тогда исчезнет всякая опасность новой европейской войны.

Объединенная и демократически организованная Европа разовьет

свои экономические силы, как никогда.

Пролетариат получит материальную и духовную возможность нгги

к своей конечной цели—к социализму.

Товарищи! Вся текущая жизнь готовит силы для предстоящей

гражданской войны. Наша задача – связать, объеденить эти силы. Для

того мы должны восстановить организацию РСДРП.

;

Долой войну, затеянную капиталистами! Да здравствует новый

революционный пролетарский Интернационал!.

120

Да здравствует республика и демократические Соединенные

Штаты Европы!

Да здравствует первое мая!.Л

Организованная группа РСДРП».

Завтра на рассвете идем в атаку.

Сегодня с утра началась артиллерийская подготовка. Наши

глухонемые батареи обрели дар слова и бойко тарахтят на все лады.

Артиллерийская канонада действует на нервы убийственно. Но

когда бухает своя артиллерия, на душе чуть– чуть легче. Солдаты шутят.

– Веселее сидеть в окопе, когда земля ходуном ходит от взрывов..

Немцы подозрительно молчаливы, точно вымерли. Когда

противник молчит, в душе невольно нарастает тревога. Немцы,

конечно, чувствуют, чем пахнет сегодня в воздухе.

Наши истребители жужжат пропеллерами, пробираясь в сторону

противника.

Нам выдали по триста пятьдесят патронов, по две русских

гранаты-«бутылки».

Винтовки у всех вычищены и смазаны, как перед парадом. Ребра

штыков отсвечивают мертвенно-холодным лоснящимся блеском.

Отделенные сбились с ног, снаряжая нас. Наполняем баклага

кипяченой водой, пригоняем ранцы, метки. Вое должно быть на своем

месте, снаряжение не должно греметь и стеснять движений. '

■

т

Бойна это – охота, спорт. Но спор неблагодарный и опасный.

Перед наступлением в окопах глубокая тишина. Такая тишина

бывает в тюрьме перед казнью осужденного, если об этом знают вое

остальные заключенные.

*

Мы еще ночью мостами перерезали свои проволочные

заграждения и раздвинули рогатки для выхода в сторону немецких

окопов.

В три часа утра, когда смолкли на минуту пушки, переливаясь,

прозвенели слова команды.

Выскакиваем из окопов и, беспорядочно толкая друг друга, цепями

двигаемся в сторону противника.

Немцы откуда-то издалека обстреливают нас редким

«блуждающих!» ружейным и пулеметным огнем. Но этот огонь почти

не причиняет нам вреда.

Бежим вперед, не останавливаясь и не оглядываясь по сторонам,

низко пригибаясь к влажной бахроме росистой травы.

г

1

! ■

i

Ворвались в переднюю линию немецких окопов и оцепенели в

недоумении: окопы пусты!

Не хотят принимать атаку? Отходят без боя? Эти вопросы

вспыхивают в сознании, но отвечать на них некогда. Сзади наседают

новые цепи наших резервов.

И от центра к флангам несется энергичная команда:

– Вперед!! Вперед! !

,

*

Во второй и в третьей линии неприятельских окопов также ни

одного немца.

122

Легкость победы радостно кружит головы и в то же время путает.

Вопросы, от которых каждый из нас отмахивался в первой линии,

в третьей снова встают во весь рост.

Не может быть, чтобы немцы отступили без всякого умысла?

Что у них на уме?

На что рассчитывают?

Но каждый инстинктивно чувствует, что стоит только на секунду

остановиться или повернуть назад, как затаившийся где-то в

земляных норах незримый сторожкий противник оскалится тысячами

смертей..

Через наши головы непрерывно бухает тяжелая и легкая

артиллерия.

Канонада постепенно1 усиливается.

Одни снаряды дают перелет, другие рвутся над нашими головами.

Бешено ревущая, сверкающая полоса огня и железа точно пологом

накрывает поле.

Густая полдневная мгла, содрогаясь от взрывов, шарахается

огромными воронками, спиралями, водовертыо сбивает с ног.

Кроваво-красные зарева взрывов тонут в фонтанах вздыбленной

мелкой земли и пыли.

Слова команды, передаваемые по цели, плывут медленно. они

едва слышны. Щеголеватых адъютантов не видно.

i

Стрелки и вестовые часто перевирают и путают распоряжения

начальства. Получаются курьезы, недоразумения.

■ i i , I .

Да, кажется, никакой команды и не нужно в бою.

123

Люди стреляют, перебегают, встают, ложатся и меняют положение

тела безо всякой команды; руководствуются инстинктом, рассудком.

*

Кто-то обезумевшим голосом громко и заливисто завопил:

– У-рра-а-аааН

И все, казалось, только этого и ждали. Разом все заорали, заглушая

ружейную стрельбу. На параде «ура» звучит искусственно, в бою это же

«ура» – дикий хаос звуков, звериный вопль.

«Ура»—татарское слово. Это значит—бей! Его занесли к нам,

вероятно, полчища Батыя.

В этом истерическом вопле сливается и ненависть к «врагу», и

боязнь расстаться с собственной жизнью.

«Ура» при атаке так же необходимо, как хлороформ при сложной

операции над телом человека.

г,– '

*

За третьей линией немецких огонов живописными изломами

змеилась лощина, усеченная зеркальной полосой небольшой речонки.

Слева на горизонте выступала огромная каменистая масса гор.

Окрыленные и смущенные мимолетным успехом, выбегаем из

ходов сообщения в лощину и, потеряв направление, волчком кружимся

на месте.

Над головами, невидимые, ноют нули. Пляшет желтая

38МЛЯН&Я ПЫЛЬ.

Одна из наших резервных цепей бьет через нас в предполагаемого

противника.1

т

Командиры приводят в порядок пени, распутывают сбившиеся

звенья, отделения, взводы.

– Направление иа впереди лежащую горку.. – несется крутая

команда. – Справа по звеньям начинай!

..На горке оказались замаскированные немецкие окопы.

Немцы встречаю^ нас густым убийственным огнем. Бьют без

промаха. Пристрелка сделана заранее с точностью до двух сантиметров.

Визжит под пулями начиненный огнем и железом воздух.

Захватывает дух.

Железный ветер—ветер смерти—дыбит свалявшиеся на потвых

макушках пучки волос. Сметает, убаюкивает ' навсегда взвод за взводом.

Один за другим в муках и судорогах падают люди на влажную траву,

вгрызаясь зубами в мягкую, дремлющую в весенней истомэ землю.

Живые перескакивают через мертвых и бегут, оглашая ревом

долину, с ружьями наперевес, с безумным огоньком в глазах.

И опять перемешались все звенья, взводы. Никто не слушает

команды.

Методический клекот сотен пулеметов, работающих без перебоев,

напоминает работу какой-то большой механической фабрики.

Огонь. Стихия. Хаос. Люди, обезумевшие перед лицом смерти.

*

Фельдфебель Табалюк, бегая по цепи, охрипшим от натуги голосом

вопит:

125

– Патроны береги! Патроны!.

– Не фукай здря!

– Бей только по видимой цели! Могут отрезать от резервов'—

чем будем отстреливаться, анафимы!

–

Пригнись к земле! Пригнись! Земля—она, матушка, не

выдаст!

Согнувшись в три погибели и ныряя под пулями, бежит штабс-

капитан Дымов. В правой руке поблескивает черный комок нагана.

Грозно кричит на фельдфебеля:

–

Не ломай цепь, Табалкж, мать твою! Равнение держи! Почему

оторвался от тринадцатой роты?

–

Да рази ж их уровняешь под огнем, анафимов? Чистые

бараны, вашеооко..

–

Сам гы старая анафима!. А это чьи люди?

–

Тринадцатой роты, вашеско..

–

Что за бардель такой?

–

Не могу знать, ваш..

–

Где Тер-Петросян?

–

Не могу знать, ваш..

Дымов куда-то испаряется.

Часть стрелков – «приспособленные к местности»—

■ уткнувшись

толовой в кочки, палит в белый свет. Штыки винтовок круто

поставлены в небо.

Коршуном налетает на них Табалюк, колотит шаги– . кой плашмя ПО'

спинам, но нотам, но бритым головам.

–

Ах вы, анафимы, лроклеты!. Куды стреляете? В Илыо-

пророна?.Переколю всех, едри ваши копалку!

Омытые потоком фельдфебельской ругани, стрелки неохотно

поднимаются и бегут вперед.

126

Цепи катятся,' упорно наседая друг на друга и сливаясь, как волны

во время прибоя.

И как волна, дробясь о подножие горки, разлетаясь в брызги,

отскакивают обратно, истекая кровавой пеной. Лава огня и железа

испепеляет кричащее людское месиво и выплевывает, как

отработанный пар.

–Лощина засерела жирными пятнами трупов. В речушке

образовались заторы, мосты из мертвых и раненых. На ряду с

мертвыми лезут в воду живые, торопясь ускользнуть от нависшей

смерти.

Связь с флангами, которая перед наступлением была детально

разработана, оборвалась. Ни телефонов, ни вестовых, ни ад’ютантов в

этой долине смерти, куда твердая рука командующего армией загнала

несколько полков.

_

i i i .

Впереди—невидимый противны!, засевший в утробе

неприступной горки.

Горка окутана колючкой, как плющем. Позади три ли-* нии пустых

неприятельских околов, которые зря громила в течение суток наша

артиллерия, подготовляя нам атаку.

Смерть косила беспорядочно снующих в замкнутом пространстве

людей. Роты тают, как воск на сковороде.

Кто-то надсадно, заглушая пулеметную трескотню, крикнул:

– Назад! Отступай, братцы!

Офицер или солдат?

Вопрос или приказание?

Э, да не все ли равно! Впереди явная смерть, позади, может быть,

жизнь..

И серо-зеленые людские волны, редея, катятся. бесшумно назад.

Пьяные от возбуждения, от солнца я крови.

127

люди грозят кому-то кулаками, изрыгают' проклятия, ныряют в оковы,

в ходы сообщения, в ямы, куда не доходит горячий СВИНЦОВЫЙ дождь.

И чтобы легче бежать, бросают скатки шинелей, патронташи,

сумки, ранцы, вингойки.

Только бы уйти самим..

' ‘

Докатились до немецких окопов, что заняли два часа назад.

Вздохнули облегченно.

Еще немножко—и свои родные окопы. Там—отдых, покой, жизнь..

Но до своих окопов триста шагов.

О, эти триста шагов!

Как пробежать их, когда немецкая артиллерия открыла

заградительный огонь и на протяжении этих трех сотен шагов в

вакхической пляске кружится смерть?! Как перешагнуть это поле,

когда на каждом квадратном метре, взметая землю, рвутся гранаты?

А сзади, от' горки, уже катятся стройные цепи противника,

наседают на хвосты разбитых, истекающих кровью,

деморализованных полков. Пулеметы строчат без– промаха, без

устали..

Испуганно н зло кто-то кричит:

– Кавалерия с фланга! Обходят!

Это явная нелепость.

Что может сделать кавалерия там, где окопы, рогатки, волчьи ямы,

ходы сообщения?

Но почему-то никому в голову не приходит этот простой вопрос.

Все во мгиовение ока поверили в кавалерию,

128

которая * «обходах с фланга», и стремительно ринулись сплошной

массой через огневую завесу, через «мертвую зону» к своим окопам, где

отдых, покой и жизнь.. И огонь поглотил потерявших рассудок людей.

Это был.отважный прыжок в жуткую неизвестность.

Ставкой была жизнь.

*

»

Наступление провалилось па всем участке. Немцы перехитрили

наших– стратегов.

Пропустив головные и резервные цени, они открыли

заградительный артиллерийский огонь и отрезали наш (фронт от

тыла.

Это спутало все карты наших генералов, руководивших операцией,

и предрешило исход прорыва немецкого фронта, на который возлагали

9,—В. Арамилеа

129

X Вчера вечером кто-то вполголоса распевал в соседнем взводе:

Приезжал командир бритады. У него вследствие неудачного

наступления разбушевалась астма.

Обходя роты—жалкое подобие рот—в сопровождении командира

полка, он злобно размахивает руками перед носом каждого солдата и,

задыхаясь, бросает R ЛИЦО измученных людей жесткие, обидные слона.

– Беглецы!

Трусы!

Где винтовки? Где амуниция? Все побросали? Своя шкура дороже

чести полка, дороже винтовки?.

Под суд! Расстреляю в двадцать, четыре часа! Присягу забыли!

Ни чести, ни совести, ни мужества!

130

H ото императорская гвардия?!

Сволочи! Сукины!.

Хмуро молчат, подавленные бранью, стрелки.

Останавливается против отдельных солдат и распекает

«персонально».

/

На участке двенадцатой роты триумфальное шествие бригадного

наскочило на непредвиденный барьер.

Прапорщик Змиев, глядя в упор генералу, говорит:

– Баше превосходительство! Люди не виноваты! Я одни из

немногих офицеров, которые шли в первой цепи наступающих колонн

и вернулись обратно через огневу ю завесу. Стрелки не виноваты..

Серые, безучастные ко всему 'лица солдат зашевелились, офицеры,

поднимаясь на носках, стараются прочесть в генеральских глазах

полученное впечатление.

Командир полка что-то шепчет на ухо растерявшемуся от дерзости

прапорщика– генералу.

Прапорщик Змиев снова раскрывает рот, видимо, собираясь что-то

сказать, но генерал обрывает его:

– Как смеете вы, прапорщик, меня учить?! Щенок! Мальчишка!

Кадетик!

Фунт солдатской соли не с’ел, а лезет учить старых боевых

генералов!

На гауптвахту! Б двадцать четыре часа!

В остальные роты генерал после этого инцидента не зашел. Уехал

разгневанный.

Перемирие.

Мягко трусит водяной пылью мелки й и назойливый дождь. Серые

облака низко нависли над мокрой землей.

131

)

Свободно ходам в междуокодяой зоне и подбираем тела

убитых товарищей.

Раненые в ожидании перемирия больше суток пролежали

без медицинской помощи, ругаясь и оглашая воздух

раздирающими душу стонами.

К ним не смели подойти ни наши, ни немецкие санитары.

Хоронить убитых—тяжелая обязанность.

Хоронить тяжелее, чем иттн в атаку на укрепленные

позиции' противника.

Ни смеха, пи шуток, ни вздохов, ни слез.

Работаем, как автоматы.

Могилы рыть не хочется, да и надобности в этом. нет. Трупы

сталкиваем в образовавшееся от взрывов снарядов воронки и

засыпаем слоем земли. Из воронкн получается курган.

Так создавали курганы.

Курганы окрестили «братскими могилами».

На некоторых поставили наскоро сколоченные грубые

деревянные кресты.

Кресты торчат сиротлива, как забытые, не к месту

поставленные тычинки.

Когда зарывали последние трупы, молоденький, хрупкий

как девушка прапорщик Хмара фальшиво что-то запел, по-

театральному играл руками.

Все в тревожном недоумении подняли на него глаза, .И

впродолжешш нескольких минут стояло застывшее молчание.

Не знали, что сказать, боялись открыть истину.

132

Прапорщик Хмара обвел пас остановившимся взглядом

мертвых зеленых глаз.

Жутко оскалил белую прорезь сплошных зубов. Сел на

свежий могильный холмик, из коричневой земли и дробно

затявкал по-собачьи голосом молодого гончара, впервые

увидевшего лису.

– Мозга с копылков слетела!—сказал кто-то из солдат.

■

.i

Твердо шагая, подошел незнакомый штабс-капитан.

Нагнулся к прапорщику Хмаре, взял его за бледно– желтую

руку.

Что-то спросил. Потом рывком; выпрямил стройное тело в

песочном сукне и сухо распорядился:

– Санитар! Возьмите господина офицера в околодок.

Живо!

Лежа на качающихся носилках, прапорщик. Хмара рвет при