Текст книги "В дыму войны"

Автор книги: Валерий Арамилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

лужица, крови п жестянка с маслом.

*■*

«

На маленькой станции стоим уже два часа. Подозрительно долго.

79

В вагоны влезает ходивший в буфет высокий, коренастый, с

конусообразно усеченным подбородком Голубенко.

Люди говорить—в обращу сторону пойдемо.

– Почему?

.

– Турци войну нашему царю об'явили. На турецкий хронт,

кажут, отправлять теперь уси талоны велено.

Вагон замер в испуге, в изумлении, в любопытстве, в неясности.

.

Кого-то прорвало:

*

– Буде брехать, злыдень поганый!

–

■ Вот-те крест! В газете писано: турци на пас пошли.

К газете тянутся нетерпеливые руки.

Рыжеусый ефрейтор внятно читает манифест Николая

оттиснутый жирным шрифтом на первой странице:

«Предводимый германцами турецкий флот осмелился вероломно

напасть ira наше Черноморское побережье.

Вместе со всем русским народом мы непреклонно верим, что

нынешнее безрассудное вмешательство Турции в военные действия

только ускорит роковой для нее ход событий и откроет России путь к

разрешению завещанных ей предками исторических задач па берегах

Черного моря..»,-

Смысл этих '«исторических задач» ясен: Россия, по мнению царя,

должна отхватить Дарданеллы, а может быть, и самый

Константинополь..

Вагон гудит в пересудах, в спорах, в ругани, в догадках и

предположениях.

Говорю об этом с Граве.

– Слышали? Читали?

– Про турок?

80

а

– Д а .

– Читал.

–

■ Ну, как реагируешь?

–

Никак. Меня это не удивляет ничуть. Надо удивляться только

тому, ото турки слишком долго нс выступали. Турция – исконный

врат России.

Станционный колокол бьет к отправлению. Два, вшива, Все

занимают свои места.

–

Куда же едем: вперед или назад? – спрашивает кто-то из

утла.

– А бис его батьку знае! Нам все одно: што немцев бить, што

турок.

– А где паровоз прицеплен: спереду аль с заду?

■ – Спереду.

– Значит, на немцев едем.

– А как же турки?

–

Да ну-тс к .лешему с твоими турками! Вот пристал,

лихоманка!

Поезд трогается.

Во всех углах вагона плетутся нити разговора о турках.

*

Высадились из вагонов в густую темень осенней ночи и,

построившись в колонны но отделениям, двинулись в сторону фронта

по укатанному широкому шоссе.

Ночь темная. Дорога незнакомая. Нс видно ни зги. Идем совсем не

так, как учили' в Петербурге. Не даем ногу,' не оттягиваем носка. Идем

обыкновенным человеческим шагом. Вся премудрость шагистики, за

которую драли уши, оказывается здесь непужной.

Штаб-офйцеры едут на лошадях.

й.—В. Арам ил ей

81

Обер-офицеры идут вместе с нами пешком. Разница между нами н

ими в том, что они идут налегке, о шашкой и револьвером, а мы тащим

винтовки, боевую выкладку н свой багаж. В общей сложности у

каждого ив нас по тридцать два килограмма. Начальник команды,

подполковник Алеутов, командует:

.

–' Песенники, на середину!

■

– Запевай!

И песня, вылетая из сотен солдатских глоток, играет в свежем

похолодевшем воздухе осенней ночи.

– Взвейтесь, соколы, орлами..

. Полно горе горевать..

То ли дело..

тянут тенора.

–

То-л-ли дело под шатрами..

нажимают басы.

И все вместе подхватывают:

– В поле лагерем стоять.

Под песню, как под музыку, легче идти; даже на явную смерть.

. Небо плотно нахлобучило на нас свою черную влажную шапку. Не

видно ни одной звездочки.

Темнота поглотила все.

Идем ощупью, точно в бездну опускаемся. Часто йа– даем.

Падающего, но евангельскому закону, подымаем.

Пушки ухают реже. Через трое суток мы будем в окопах.

82

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Война. Стоит мне подумать об

этом слове, и меня охватывает

ужас, как-будто мне говорят

про колдовство, инквизицию.

Гюи де Мопассан

U наступлением глубокой осени нолевая война временно

кончилась. Кончились обходы, походы, молодецкие рейсы в тыл

противника. Началась война оконная – «борьба за укрепление

позиций».

83

1 Цинка—триста патронов.

В десяти шагах от брустверов расположены паши секреты.

В секрете попью сидит десять человек.

Из секрета в сторону немцев наши гренадеры бросают ручные

бомбы.

Ночью по окопам перекатывается беспорядочное эхо ружейной

трескотни. Пулеметы и пушки таинственно молчат. Они, как

тяжеловесы-бойцы в кулачном ;бою, ввязываются в дело только в

критические моменты.

Немцы палят по нашим окопам, дабы мы не высовывали за

бруствер голов и не напали на них невзначай.

Мы палим в немцев из тех же резонных соображений,.

Палим, как и они, безрезультатно, в «белый свет».

На других участках, где расстояние между окопами больше,

спокойнее.

Близость друг к другу нервирует обе стороны.

В нашем колку каждая рота выпускает за ночь сотни цинок

патронов

Жарко дышит ствол раскаленной винтовки. Нагревается и чадит

деревянная накладка. В холодную погоду можно греть на винтовке

руки..

Затворы, загрязненные налетом газов, отказываются работать.

Чтобы открыть затвор, бьем по нему камнями лопатками, топорами.

Потери от всей этой баталии ничтожны. У нас за ночь выбывают

из строя два—три человека из роты.

Это от рикошетных пуль и осколков ручных гранат.

У немцев потери, наверное, не больше, чем у нас.

■' . • 1

84

Мои московские однокашники прислали мне посылку. Небольшой

ящичек печенья и конфет.

На дне ящичка сюрприз: в листе старой газеты – прокламация.

« Т о в а р и щ и !

– Уже четыре месяца идет война. Миллионы рабочих и

крестьянских рук оторваны от работы..

Уже четыре месяца длится вакханалия человеконенавистничества

и злобного национализма.

Буржуазные правительства посредством продажной прессы всеми

силами стараются одурачить пародные массы, прикрывая истинный

смысл войны фразами о борьбе с милитаризмом и национальным

гнетом.

Но время идет и уже нужен злой умысел, чтобы не видеть, что

поднятая война, всей тяжестью легшая на плечи трудового парода,

ведется не в целях освобождения.

Смешно думать, чтобы царское правительство, угнетающее не

один десяток национальностей, поработившее Польшу, Финляндию,

чтобы это правительство взяло на себя освобождение других стран.

Истинный смысл войны заключается в борьбе за рынок, в грабеже

стран, в стремлении одурачить, pa-з’единить пролетариев всех стран.

Из-за барышей, из-за прибыли капиталистов разразилась эта ужасная

война.

Династии Бельгии, России, Сербии, Англии, с одной стороны, и

династии Германии и Австро-Венгрии – с другой, в круговороте

раздуваемого им национализма не упускают своих выгод и прочно

чинят свой пошатнувшийся трон.

■ I I j j ' y

Народным массам эта война несет гнет и нищету.

85

В сознании всей гибельности этой войны русская со-

циалдемократия не могла не об’явшъ войны войне и не выступить на

борьбу с шовинизмом и с русским царизмом.

И царское правительство начало расправляться с оставшимся

верным себе течением.

Расточая сладкие слова но адресу буржуазии Польши. Галиции,

своими грязными азефовскимн руками оно арестовало всю рабочую

социалдемократическую фракцию государственной думы.

И мы, еоциалдемократы, оставаясь под прежним знаменем

интернационального братства рабочих, призываем демократию России

встать против войны, грозной своими последствиями, против царского

монархического шовинизма и его софистической защиты русскими

либералами.

Нашей задачей в настоящее время должна быть всесторонняя,

распространяющаяся и на войска пропаганда социалистических

идеалов и необходимости направить штыки не против своих братьев,

наемных рабов других стран, а против реакции русского правительства.

Пусть борьба капиталистов.. за право большей экс– шгоатации

народов заменится гражданской войной этих народов за свое

освобождение.

Да здравствует учредительное собрание!

Да здравствует демократическая республика!

Да здравотвут РСДРП.

Трупш организованных социалôeмократов».

*

Иногда наши «артисты» дают представление.

Один из солдат изображает генерала, другой самого себя.

86

Инсценируется урок словесности.

Генерал солдату:

– Ну, вот, солдатик, послали тебя на фронте в разведку. Ты потел и

обнаружил одного неприятельского солдата. Что же ты будешь

делать?

Солдат стоит как истукан и, испуганно моргая ресницами,

пожирает глазами начальство.

Г е н е р а л.—Ну??? Али язык отнялся?

Солдат.—Так. точно, ваше превосходительство.

Г е н е р а л.—Что «так' точно».

С о л д а т.—Не могу‘знать, ваше превосходительство.

Г е н е р а л.—Дурак! Что же ты с неприятельским солдатом будешь

делать, я тебя спрашиваю?

С о л д а т.—Не могу знать, ваше превосходительство.

Г е н е р а л.—Да ты подумай хорошенько.

Пауза.

Г е н е р а л.—Ну, что же с ним делать?

С о л д а т.—Не могу знать, ваше превосходительство.

Г е н е р а л.—Балда! Нужно забрать его в плен. Понял?

С о л д а т.—Понял, ваше превосходительство.

Г е н е р а л.–Ну, хорошо. Идешь ты на разведку в следующий раз

и встретил целый пот неприятеля. Что бы ш с ним сделал?

Солдат.—Забрал бы его .в плен, ваше превосходительство.

Г е н е р а л,—Дубина! Ты на себя взгляни: ну, как же ты один

заберешь целый полк? Чучело ты соломенное! Для того, чтобы забрать

в плен целый полк, его нужно окружить.

Солдат.—Так точно, ваше превосходительство.

87

Г е н е р а л.—Дурак! Когда встретишь в разведке целый полк,

нужно поспешно ретироваться. Понял?

С о л д а т.—Так точно, ванге превосходительство.

Генерал.—Ну, а что ты, солдаток, будешь делать, если встретишь в

разводке беспризорную корову? 4

С о л д а т.—Поспешно ретировался бы, ваше превосходительство.

Г е и е р а л. – Дурак ! Зачем тебе от коровы ретироваться?

С о л д а т.—Не могу знать, ваше превосходительство.

Г е и е р а л.—Корову нужно приколоть штыком, и из нее выйдет

хороший суп для солдат. Понял?

С о л д а т.—Так точно, ваше превосходительство.

Т е н о р а л.—Ну, а ежели бы ты встретил в кустах ра– пеного

русского офицера, что бы ты с ним сделал?

О о л д а т.—Я бы его.. взял в плеть Поспешно ретировался.

Приколол бы его штыком, и из него вытпел бы для солдат хороший

суп, ваше превосходительство.

Т е н о р а л,—Дурак. Дурак. Дурак.

С о л д а т.—Так точно, ваше превосходительство..

Не совсем складно, но очень верно по существу.

*

Вчера к нам добровольно «перешли в плен» два австрийских

поляка. .Их допросили в землянке батальонного командира и под

конвоем солдата Свиристел кина наира пили в штаб бригады.

Погода была мерзкая. Свиристелкин пустил обоих пленников в

расход.

Я и вольноопределяющийся Воронцов, студент-филолог, сидим в

штабе батальонного, просматриваем захваченные

у немцев газеты, делай из них выборки, касающиеся фронта.

Кроме нас, в землянке командир тринадцатой роты– капитал

Розанов, командир четырнадцатой роты—штабс– капитан Дымов,

командир пятнадцатой—капитан Тср– Петросяи и несколько человек

младших офицеров.

– Так что при попытке к побегу, сашскородие,– рапортует

вошедший Окиристедкин.

Все присутствующие знают, что это явная ложь.

Знает эго и Свиристелкин. Он ест бегающими прачками

начальство и, пристукивая слегка каблуками, глупо ушибается. .

В землянке тягучее молчание.

–

Прапорщики скромно укрыли глазки за щетину ресниц,

настороженно ждут, что скажут старшие.

Нервный, горячий Тер-Петросян, тежело дыша, быстро переводит

выпуклые луковицы маслистых глаз с батальонного на Свиристелкша

и обратно.

Повернувшись к Свирнстелкину, батальонный лениво и

пренебрежительно цедит:

– Убил?

Свиристелкин, как-будто замечтавшийся о чем-то, странно

вздрагивает всем талом и, вытянувшись в струнку, прижав к бедру

винтовку, бойко строчит:

■

–; Никак нет. валтскородь.

Лед молчания тает. Офицерские рожи расплываются в улыбках.

– Пошел вон, балда! – кричит с легким раздражением

батальонный.

■

Свиристелкин, скрипя каблуками и громыхая прикладом,

стремительно скользит в темный зев двери.

89

– Что делать о этим олухом?—зевая, говорит батальонный.

– Под суд, – глухо роняет штабс-капитан Дымов.

Полковник упирается в Дымова насмешливо-пршцу-

ренным взглядом, точно спрашивает: «А вы не шутите?»

И, сводя глаза к переносице, опять ленивенько так и сонно:

– Господа, в самом деле, стоит ли подымать шум из– за двух

балбесов? Что такое человек? Ничто. А если он ничего, то и убить его не

зазорно, не грешно. А дальше:

. раз я могу убить одного индивида., следовательно, могу убить и роту,

полк, корпус, целую нацию. Не так ли? Жестокость в нашем деле

совершенно неизбежна. Это всякий из нас донимает.

В синих клубах табачного дьгма плохо видны лица офицеров.

Трудно сказать, как они реагируют на эту оригинальную проповедь.

– Значит, мораль вы отрицаете совершенно?—сквозь сухой хрип

и кашель спрашивает Тер-Петросян.

Демоническая улыбка кривит пунцовые губы полковника.

– Мораль, господа, хороша.. в мирное время.

– Когда я ставлю себе основной целью истребление наибольшего

количества .врагов, тут никакой морали не требуется. Все ясно. Вот,

господа, если у вас когда-нибудь будет подступать к сердцу жалость —

помните: мы убийцы до профессии, но убийство ничего особенного не

представляет. Вот почему я просто выгнал вон конвоира),

пристрелившего порученных ему военнопленных. Сегодня

99

убиваем мы, завтра убивают нас. В этом нет и не может быть ни

принципов, ни морали, ни цели, ни границ. Впрочем, конкретные «цели»

и «границы» во вейкой войне бывают, но судить об этом уж не нам. Это

дело правительств. Мы – солдаты. Технические исполнители.

Наша работа закончена. Мы с Воронцовым, испросив разрешение

полковника, покидаем землянку. Хлопает влажный ветер. Небо

полощется мокрой тряпкой низко над головой.

Мотаясь впереди меня в ходу сообщения, Воронцов спрашивает:

– Хороша инфузория?

– Эго вы насчет батальонного?

~ Да-

– Что ж. На своем месте, – рассеянно отвечаю я, преодолевая

хаос нахлынувших в землянке мыслей.

– И не глуп ведь, каналья! Правда?

– Ну, пожалуй, большого ума не видно, – возражаю я. – Ему бы

в атаманы разбойничьей ватаги. Это в самый раз. В Брянских лесах

купцов глушить.

Воронцов возбужденно смеется.

– Правильно! Я тоже согласен.

Мы подходим к своей норе, именуемой землянкой. Кутаясь в

шинели, устраиваемся на лежанке, чтобы вздремнуть пару пасов.

Воронцов еще раз бормочет:

– А все-таки любопытная инфузория..

Конца его фразы я уже не слышу. Сон уносит меня в сферу иных

идей и образов.

т

91

Прибыл переведенный из резерва ефрейтор Скоморохов. Он в нем-

то иро-нгграфился и за это из третьей линии попал вне очереди в

первую.

Рассказывая про условия работы на третьей линии, резко

критикует начальство.

– Стоять в резерве – это все равно, что каторгу отбывать. День и

ночь роем окопы, ходы, сообщения, лисьи норы. Струмент—плохой,

земля—мерзлая. Какая уж тут работа?. И главное—работа-то эта

никому не нужна, никакой от нее пользы. Выдумали генералы эту

работу, чтобы, значит, парод мучить.

– Почему вы Tai думаете?

– Знаю! —

■ упрямо говорит Скоморохов,—Хоть, расскажу я тебе

случай? Мотай себе на ус, которого у тебя нет.

Вырыли мы по приказанию начальства в версте от передовой

линии окопы. Это «на случай возможного отступления». Чтобы, значит,

было местечко, куда приткнуться, если немец попрет вас из первой

линии. Хорошо, Наше дело солдатское, подчиненное. Начальство ко-

мандоваст. планты составляет, а мы работаем. Вырыли окопчики что

надо. Блиндажа, траверсы, землянки, бойницы– все точно как в аптеке.

По шнуркам, по компасам, по вартерпасам отмеряли.

Лесу что извели, камня перетаскали, песку —

■ и не счесть. Тысячи

людей работали день и ночь.

Проработали месяц. Кончили. Дело ладно. Ну, думаем, танерчи

отдых нам будет, не иначе. Из сил все выбились, хуже каторги.

И что же вы думаете? Приезжают из штаба корпуса окопы эти

самые принимать. Осмотрела комиссия окопы,

92

ч>

пофыркала, носом и говорит: «Не на то Nt месте вырыты, позицию

неудобную выбрали. Нужно еще полверсты отсту пять и рыть снова».

Оказано слово – закон.

И погнали нас в тот же день другие окопы рыть.

А в комиссии кто? Генерал да апженер, да полковник

Мучшот нашего брата, и больше ничего.

Солдаты слушали ра-соказ Скоморохова с глубоким вниманием, не

прерывая ни звуком.

–■ И сказать ничего нельзя, – продолжает Окоыоро хов. —

Скажи слово поперек, тронь только кого супротив шерсти – в тот же

секунд тебя упекут или на первую линию, или в дисциплинарный

батальон, или на каторгу.

– Тебя не за это ли к нам прислали? – спрашивает солдат

Вахонин,

– А то как же? За это самое, браток. Ты, дескать, чего

шебуршишь, прохвост этакий? Не угодно ли тебе па первую линию,

под немецкие пули? Вот и пригнали. Мучают нашего брата ни за што,

ни про што.

– Да уж известное дело,—хором вздыхают слушатели, расходясь

по своим бойницам.

Ротный четырнадцатой, штабс-капитан Дымов и фельдфебель

Табалюк идут поверять участок.

Дымов,– попыхивая толстой сигарой, молча пробирается но

узкому окопу.

Фельдфебель по обыкновению брюзжит:

– Кыш по местам, анафимы! Чего табунами собираетесь. Только

и норовят сбежать от бойницы да барахо– лить языками. Это вам не

толчок, а окопы, хронт.

Какой-то хлопец, запутавшись в предательски длинных полах

шинели, спотыкается о ноги фельдфебеля.

93

*

Табапюк отвешивает ему легкого тумака по'загривку.

– Ишшо чего выдумаешь, слепая хшкимора!

И сердито косит глазом в сторону оторопевшего солдата.

Вслед уходящему фельдфебелю кто-то шипит:

– Кащей бессмертный! И когда только он спит: день и ночь

ходит по окопу. А чего старается? Прямо мало– хольный какой-то.

Другой голос свистящим топотом поясняет.

– Егория па грудь хотит.

– И получит.

– Известное дело. Такие шкуры завсегда получают. Разрывая

густеющую мглу вечера и шумно чуфыркая,

летит над окопами лилово-синяя ракета.

Разговоры смолкают.

Стрелки припадают к своим, бойницам, лязгают затворами.

Начинается ночная потеха.

Резкая стукотня беспорядочных-выстрелов нервными толчками

отдается в набухших дремотой мозгах.

В окопах все наоборот.

Ночь ж день поменялись ролями.

Ночью мы бодрствуем, а днем едим.

Первое время чрезвычайно трудно приучить себя к такой простой

вещи.

Ночью клонит ко сну, днем трещит голова. Да и трудно заснуть в

связывающей тело одежде, в сапогах. Когда неделю не разуваешься —

сапоги кажутся стопудовыми гирями, их ненавидишь, как злейшего

врага.

94

i А распоясываться, когда противник находится в ста шагах, нельзя.

– Всего можно ожидать, – глубокомысленно изрекает Табалюк.

– Ты не смотри, что он молчит. Он, немчура, хитрее чорта. Молчит,

молчит, да как кинется в атаку, а мы без порток лежим. Тогда как?

Все помешались на неожиданной атаке. Ее ждут с часу на час. И

поэтому неделями нельзя ни раздеваться, ни разуваться.

В геометрической прогрессии размножаются вши.

Дто настоящий бич окопной войны.

НеТот них спасения.

Некоторые стрелки не обращают на вшей внимания. Вши

безмятежно пасутся в них на поверхности шинели и гимнастерки, в

бороде, в бровях.

Другие —

■ я в том числе —

■ежедневно устраивают ловлю и

избиение вшей.

,Н/о это не помогает. Чем; больше их бьешь – тем больше " Jm

плодятся и неистовствуют. Я расчесал все тело. Днем мы обедаем и льем

чай.

И то и другое готовят в третьей линии.

Суп и кипяток получаем холодными. Суп в открыта солдатских

котелках—один на пять человек—несут Ï километра ходами

сообщения. Задевают котелками с

■ тенки окопа—в суп сыплются земля

и песок.

Суп от этого становится гуще, но не питательнее. Пе– ДД хрустит

.на зубах и оказывает дурное, влияние па работу желудка.

Все страдают запором. Горячей пищи мало, едят всухомятку.

Балагур и весельчак .Орлик приписывает запор наличию песка в

супе и каше.

Охота на вшей, нытье к разговоры – вое это, повторяется

ежедневно к утомляет своим однообразием.

*

Воды из тыла привозят мало.

Берем воду в междуоколной зоне, в ямках, вырытых, в болоте.

Но вот уже целую неделю это «водяное» болото держит под

обстрелом неприятельский секрет. Он залег в небольшой сопке в

полуверсте от наших окопов и не дает на брать нн одного ведра, воды.

За неделю у колодца убиты пяль человек, ранены три

Командир полка отдал лаконический приказ:

– Секрет снять. В плен не брать пи одного. Всех на месте.

..Ходили снимать.

Командовал нами подпоручик Разумов. Операция прошла. вполне

удачно.

Закололи без выстрела шесть человек. С нашей стс роны потерь

нет.

На обратном пути Разумов делится со мной впечаглР' .тшями.

– Ловкое, обделали дельце, а не радует что-то, зиае дн.г Мысли

дрянные в башку набиваются. Хорошо носы лать людей на смерть, сидя

где-нибудь в штабе, а вести ira смерть даже одно отделение трудно.

Двадцать человек вверили тебе свои жизни: ведя, но не подводи, чорг

возьми! Ведь каждому конопатому замухрыжке, наверное, жить

хочется.

96

/

Ёои плетется сзади Семен Квашнин. Смотреть fie на что. Фамилия

несуразная—не человек, а знак вопроса, но ведь жизнь ему не надоела.

У него обязательно где-нибудь остались жена, дети. Ждут его

домой. Вздыхают о нем ежедневно. Молятся за него.

Издали это все не так страшно: вблизи ярче и страшнее.

.

С завнзгом проносится серебряная ракета, вычерчивая над

головами замысловатую траекторию.

Вслед за ней—другая, третья. Падая на землю, они шипят, как

головешки, и подпрыгивают на невидимых ногах.

– Отделение, ложись! – глухо командует Разумов.

Разорванная шеренга немых, фигур падает в линкую грязь, как

пырей, подрезанный мощным взмахом косы.

Чья-то мокрая подметка упирается мне в подбородок. Ракетная

свистопляска усиливается.

Противник нащупал нас.

Подпоручик Разумов, лежа рядом со мной, шепчет: Влипли,

кажется, ребятки! Побежим—постреляют, как страусов. Ну, ничего,

спокойно.. Дальше нужно ползком. Сейчас поползем.

Четко лязгнула стальными челюстями немецкая батарея.

й один за другим, громыхая в бездонную темь, летят злобно

ревущие сгустки железа и меди, сгустки человеческого безумия.

"

Там, где безобидно шипели, догорая и брызгая каскадом красного

бисера, ракеты, взвился крутящийся столб огня, вырвал огромную

воронку земли и поднял ее вверх, чтобы потом развеять ю мраке.

7.—В. Арам гм

.

97

Кого-то ожгло. Кто-то призывно крикнул. И в этом выкрике была

внезапная щемящая боль л тоска по жизни. Этот вск.рик -

■ последний

вздох бренного солдатского тела, вздрагивающего в липкой паутине

смерти,

– Ползком за мной! – командует Разумов.

Извиваясь змеями, уходим из-под обстрелов в свои

окопы.

Первым встречает фельдфебель Табалюк.

– Ну, как, анафемы, все целы?

Подпоручик Разумов мрачно бросает:

– Четверо там остались..

–

Немчура, он лютой! —■ философствует Табалюк.– Его

только тронь. Не рад будешь, что связался. Места пустого не оставит. Все

вызвездит. Секрет-то хоть сняли все-таки, ай нет?

– Сняли..

– Ну, слава богу! Марш отдыхать в землянку!.

Стряхивая с себя налипшую грязь, заползаем каждый

в свое неуютное логово, чтобы забыться на несколько часов в коротком

сне.

Пушки противника тарахтят реже, сдержаннее. Снаряды рвутся

где-тщза второй линией.,.

Наши батареи не отвечают совсем.

*

Кузьма Власов, рядовой четвертого взвода, смастерил себе из

кусков фанеры и телефонного кабеля оригинал ь– ную балалайку.

И когда стихают надоедливые завывания и клекот пуль, Власов

заползает с своим «инструментом» во

взводную землянку и, тихо перебирая «звонкие струны», вполголоса

надевает вятские частушки – песни своей родины.

В песнях этих, как в зеркале, видна и вятская деревня со всеми ее

«внутренностями» и отношение крестьянства к царской службе, к

войне.

И сын, как может, утешает своих взволнованных родителей:

99

У рекрута остается в деревне зазноба-милая. Нужно дать директиву.

Ох ты, ми дочка моя,

Î00

а

Обизвався козак Во

зеленЕЕМ лесу:

*

Пятый день сидим без хлеба.

Офицеры пьют кофе с сахаром, крепкий чай, курят английский

табак.

Солдаты раскисли совсем'. Ходят точно одержимые. Все помыслы

упираются в хлеб.

Первые два дня я крепился, храбрился и чувствовал себя сносно.

На третий день меня начало «мутить». Вчера и сегодня самочувствие

пакостное.

Î0Ï

Тошнота, головокружение. В животе временами будто крысы

скребут, к сердцу подпирает какая-то тяжесть. Тело утратило

упругость и эластичность. Сон прерывистый и тревожный.

Температура, кажется, повышенная.

Заключенные в тюрьмах выдерживают голодовки по десять—

пятнадцать дней. Но там совсем иное положение. Голодовка в тюрьме —

последнее средство борьбы, к ней прибегают лишь в самых

исключительных случаях.

У голодающего сознательно и добровольно арестанта есть какая-

то цель, есть смысл голодовки.

У нас нет цели. Нет никаких требований. Голодовка наша не имеет

смысла. Мы знаем, что вынуждены голодать просто-напросто от

нераспорядительности: начальства. У нас нет предпосылок для

соответствующего подъема духа, для голодного подвижничества, для

анабиоза. Голод для нас нестерпим. За четыре дня голодовки

окружающие меня люди как-то странно осунулись и постарели на

несколько лет.

В эти минуты где-то там, в ярко сверкающем нарядном

Петербурге, дамы-патронессы с седыми буклями, почтенные

сенаторы, дипломаты, генералы, журналисты и прочая и прочая

решают мировые проблемы.

Там, вероятно, водят по карте пухлыми пальцами, спорят о

диспозициях и контр-атаках. Решают нашу судьбу..

I . J j ■

А нас вот не интересуют ни исход великой кампании, ни

диспозиции, ни контр-атаки – нам есть хочется.

Где-то выпал какой-то маленький винтик сложной

бюрократической машины, обслуживающей нас, и обречены мы на

тяжкие мутей голода.

102

С Власовым и Чубученко конкурирует по части увеселений

публики рядовой Симбо, бывший цирковой клоун. Он знает массу

интересных фокусов. Налример, выпивает два котелка воды (котелок

–восемь чайных стаканов)-и затем устраивает «фонтан»: вода из горла

выпивается обратно.

Взводный завидует клоуну.

– У нас, на Дальнем Востоке, Симбо, с твоей глоткой огромные

деньги нажить можно. Я бы от китайцев через границу ханжу носил.

Набрал бы в брюхо четвергухи две и смело через таможню – ищи!.

Али ба в гости пошел к куму, выпил полведра – и домой, дома

вылил обратно в бутылки и продавай. Чудеса, ребятушки!

Ребятушки бойко смеются и в один голос хвалят емкое клоунское

горло.

Власов пытается развенчать талантливого. соперника:

– Морока это, братцы, не иначе! Не может брюхо вместить

столько воды. Добро бы человек он могутный был. Это гипнотизма,

факт! Мне один ученый доктор объяснил, Обтический обман зрения.

Симбо добродушно отшучивается и в сотый раз повторяет свои

фокусы.

Когда бьет фонта.н, маловеры щупают воду руками, пробуют

языком.

– Нет, вода как вода!

–

■ Все натурально!

Иногда взводный пристает к клоуну.

– Слышь, Симбо, научи ты меня этому колдовству, сделай

милость! Ничего не пожалею.

Клоун звонко смеется.

– Нельзя, господин взводный. Это природное. Я по заказу сделан.

»

В наши окопы пробрался удравший из немецкого плена рядовой

Василисков.

Рассказывает о немцах с восторгом.

•– Бяда, хорошо живут, черти.

Окопы у них бетонные, как в горницах: чисто, тепло, светло.

Пилила – что тебе в ресторантах.

У каждого солдата своя миска, две тарелки, серебряная ложка,

вилка, нож.

Во флягах дорогие вина. Выпьешь один глоток—кровь по жилам так

и заиграет. Примуса для варки супа. Чай не пьют вовсе, только один

кофий да какаву.

Кофий нальет в стакан, а на дне кусков пять сахару лежит.

i/*

1°4

– Как же это можно? Чать я семейный. Баба у мене в деревне,

ребятишки, надел на три дуют имею. Какой это порядок, ежели

каждый мужик будет самовольно переходить из одного государства в

другое. Они – немцы – сюды, а мы – туды. Все перепутается, на

десять лет не разберешь.

*

В окопах меняются радикально или частично представления о

многом.

В Петрограде учили, что «внутренний враг» это те, которые.. А на

фронте стихийно вырастает в немудром солдатском мозгу совсем

другое представление о «внутреннем враге».

В длинные скучные осенние вечера или сидя в землянке под

впечатлением адской симфонии нолевых к горных пушек мы иногда

занимаемся «словесностью».

Кто-нибудь из рядовых явочным порядком присваивает себе

звание взводного и задает вопросы.

На вопрос, кто наш внутренний враг, каждый солдат без запишет:

отвечает:

– Унутренних врагов у нас четыре: штабист, интендант,

каптенармус и вошь.

Социалисты, анархисты и всякие другие «исты»—это для

большинства солдатской массы – фигуры людей, которые идут

против начальства, хотят не того, чего хочет начальство.

А офицер, интендант, каптер и вошь – это повседневность, быт,

реальность.

Этих внутренних врагов солдат видит, чувствует, «познает»

ежедневно.

Офицеры в первой линии в те же осенние вечера играют в

землянках в карты, достают потихоньку через каптеров и вестовых

вино, напиваются.

Отношения солдат с офицерами все же лучше тех, что были в

Петрограде.

Молодые офицеры «снисходят» даже до того, что пишут

неграмотным солдатам письма на родину.

Красивым почерком выводят на грязной бумаге поклоны тятеньке

и маменьке.

Но всегда и во всем чувствуется, что солдаты и офицеры это—два

разных класса с разными интересами.

Где-то слева третий день надоедливо урчит артиллерия. Наша и,га

немецкая – разобрать трудно.

..Получен неожиданный приказ отступить. Слева, там, где рвутся

шрапнели и воет воздух от летящих кусков железа и стали, немцы

прорвали фронт. Нам, угрожает фланговый удар.

Насиженные окопы жаль покидать. В них знаешь каждый выступ,

каждую нору, каждый дефект. К новым опять нужно привыкать.

Немцы, видимо, чувствуют – у них вообще замечательное чутье —

наше движение и поливают нас густым свинцовым дождем. К счастью,

нули, как всегда, летяг выше голов.

i

Опасаемся лобовой атаки, но ее нет. Противник дал на этот раз маху.

■

Когда стрелки знают о прорыве фронта, когда получен приказ об

отступлении, самая «шутейная» атака противника наводит панику и

отступление превращает в бегство,

Î0§

Неутомимый фельдфебель Табалюк, подоткнув за ремень полы

шипели, носится от взвода к взводу. Деловито л радостно покрикивает

на солдат сочным тенорком:

– Не отставай, Иванов!

Да не гремите вы котелками, анафемы, не за грибами пошли!.

Не отставай, мать вашу в печонки! Б плен захотелось, байструки!

Sa немецкой колбасой соскучились! Он, немчура, угостит. Раскрой

только зевало!

Подсумок закрой, Лопатин! Патроны трусятся. Растеряешь все.

Эх, будь вы, анафемы, прокляты. Согрешишь с вами!.

Фельдфебельская ругань, как комья снега, падает на серые

шипели и незримо тает в шорохе шагов.

Благополучно отходим.

Случайно раненых несем на носилках из ружей, санитаров ждать

некогда.

*

!

I

/

Не успели обнюхаться на новых позициях – опять, как

выражаются солдаты, пятки салом мажем.

Глубокой ночью снимаемся с якоря и торопливо бежим в тыл.. на

новые места.

Опять слева подозрительно близко ухают немецкие пушки. Где-то,

должно быть, опять «прорвали».

Сзади совсем близко надвигаются какие-то странные шорохи и

шумы. Тревожные перекрики людей и лошадей.

Вот две батареи нащупали нас и хватили перекрестным огнем. 4

Низко до земле, выбивая пыль на окопных насыпях, шелестит

железный град шрапнели.

! 107

Стройно, без перебоев тагакают пулеметы.

Синие и желтые отблески взрывов вздрагивают на ребрах