Текст книги "Романс с сурдопереводом"

Автор книги: Валерий Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Ольга Волошина, Валерий Шевченко
Романс с сурдопереводом

«И восклицания,

Как губ касания!

Как звон венчания!

Летят, летят!

Я так люблю тебя!

Без зарекания!

Без пустословия!

Как век назад!

Валерий Шевченко «Восклицания!»

Глава первая. Выставка: впечатления

Девушка сидела на холодном сером камне, склонив голову к тёмному зеркалу воды. Лёгкое воздушное одеяние едва ли защищало её от ночного холода и сырости. Тусклый свет луны, только что выбравшейся из лохмотьев рваной клочковатой тучи, освещал лицо и плечи сидящей. Хрупкая фигурка и тонкие руки, обхватившие колени, тонули в зыбкой пелене влажного воздуха над лесным озером и скорее угадывались, чем были видны. Большие глаза на бледном, удлинённом лице казались зелёными, нежный рот чуть приоткрыт, с губ вот-вот сорвётся слово. Но проходили мгновенья, минуты, а девушка по-прежнему молчала, не сводя с Антона серьёзного взгляда.

Молодой человек так долго смотрел на картину, что ему показалось, будто юная русалка, написанная художником на небольшом скромном полотне, чуть повернула голову и кивнула ему.

–Загляделся, Антоша? – вдруг услышал он знакомый насмешливый тенорок, вздрогнул и обернулся. За его спиной ухмылялся Андрей Кривин, бывший сокурсник. Покачиваясь на каблуках и засунув обе руки глубоко в карманы мешковатого пиджака, он скользнул глазами по картине. Взгляд его раздражал Антона, казался непозволительно наглым. Он буркнул что-то невнятное, но Кривин не обиделся и развязно продолжал:

– Классная тёлка, а? Но шансов нет, не рассчитывай. И не такие подкатывали. Папашка девчонку охраняет, да и сама она как-то интереса к мужескому полу не проявляет. Чуднáя девка, короче. Да и что с неё взять – с изъяном, вот и выпендривается…

Вдруг в проёме двери слева мелькнула хрупкая фигурка, и почему-то захотелось повернуться к ней и разглядеть: русалка с картины, с теми самыми огромными глазами и длинными, тёмными, блестящими прядями вдоль узкого лица. Только глаза и волосы на холсте были темнее в ночном свете луны. А теперь локоны отливали медью в лучах ярких ламп. Посмотреть бы на неё вблизи. И ноги сами понесли его туда, к Русалке. Должен же он убедиться, что именно эта модель позировала художнику. Или только показалось.

Через несколько шагов он был совершенно уверен: девушка та же, что на картине. Хорошо бы узнать, как зовут, откуда она здесь. Познакомиться, короче. Но в горле вдруг пересохло, а ноги стали тяжёлыми и едва волочились по сверкающему лаком паркету. «Не надо было так много кофе пить с утра, – мелькнуло. – Да и спать хоть иногда ложиться бы вовремя. Всё успеть – жизни не хватит».

Он подошёл, пока она никуда не исчезла. Что-то надо спросить, но как? Вдруг обидится.

– Простите, это не вы Русалка с картины? – голос звучал хрипловато, негромко и тонул в царящем вокруг гомоне. Антон испугался, что она не услышит. Но девушка остановилась и как-то пристально вгляделась в его лицо. И улыбнулась, заговорила. Теперь уже он боялся пропустить в этом шуме хотя бы одно её слово.

– Русалка – это я, вы точно заметили, – девушка выговаривала слова чётко, с удовольствием задерживаясь на гласных, словно с лёгким, едва уловимым акцентом. – Но я думала, что не очень похоже получилось. Ведь в зеркале мы все немного другие…

Так это автопортрет. А ему всегда казалось, что женщины не могут по-настоящему хорошо писать. Теперь нужно что-то значительное срочно сказать, иначе она обидится и уйдёт. Он судорожно перебирал слова в мыслях, пытаясь сложить из них что-то путное.

– Так вы сами писали?! – бездна удивления и лёгкая зависть: – Самому захотелось сделать похожий сюжет.

Хотел добавить: с той же моделью, но удержался. Зато теперь вспомнил, что нужно бы представиться. Тогда ведь и ей придётся назвать себя. Голос у Антона уже окреп, хрипотца исчезла:

– Антон Светличный, тоже, в общем, художник.

Тут он задумался: можно ли протянуть ей руку?

«Красивое имя, если я правильно разобрала», – подумала девушка и сама протянула руку:

– Рита Маленькая. Художницей я только пытаюсь стать, – девушка говорила по-прежнему певуче и чётко. – Учусь понемногу.

«Маленькая – это видимо фамилия, – подумал Антон, осторожно обхватывая узкую прохладную руку своей большой ладонью. – Что-то знакомое, но так сразу не вспомнить. Но что-то умное неплохо бы теперь выдать. А то она подумает, что я полный кретин».

«И рука у него приятная, большая и тёплая, – подумала Рита. – Приглашу его в нашу компанию, а то он какой-то грустный. И Алисе должен понравиться: он высокий и симпатичный. Ей нравятся высокие». Это последнее соображение было решающим, и девушка просто предложила:

– Хотите, можете пойти со мной. Мы с друзьями отмечаем мой крошечный успех. Если конечно вы не торопитесь. Хотя вам может быть неинтересно с нами, студентами.

– Мне очень даже интересно. И я присоединюсь, если ваши друзья не будут сильно против.

**

Компания Риты состояла из трёх человек: хорошенькой смешливой блондинки Алисы, одарившей Антона снисходительной улыбкой и рукопожатием красивой длинной ладони, щуплого юноши в очках, оказавшегося скульптором, и здоровенного дядьки, назвавшегося Митей. Этот последний тоже был студентом, причём второкурсником, тогда как скульптор Федя и сама Рита дошли уже до четвёртого курса. Блондинка к искусству отношение имела чисто любительское. Алиса с Ритой ещё в первый класс вместе ходили. Антон здесь был самым старшим. Он отучился три года назад, а теперь вёл курс рисунка в Академии. «А ведь мы с ней каждый день одними и теми же коридорами ходим. И до сих пор ни разу не столкнулись», – мысленно удивился Антон.

Молодые дарования весело выдавали старые студенческие байки за свежие истории. Рита рассказала два анекдота про брюнеток. Алиса заявила, что байки о блондинках принципиально не запоминает, но тоже рассказала что-то смешное. Антон её не слышал, так как упорно разглядывал Риту последние минут пять или больше. Вдруг он осознал, что это неприлично, и немедленно упёрся взглядом в тарелку с пирожными. Белокурая Алиса тут же отметила его интерес:

– Вы любите сладкое?

Антон согласно кивнул, хотя терпеть не мог пирожных.

– Так можете съесть их все. Парни сладким не закусывают, а нам с Риткой уже пора начать о фигурах заботиться.

Антон послушно вонзил зубы в эклер, пытаясь скрыть отвращение. Алиса кокетливо продолжала:

– Двадцать пять лет, знаете ли…

– Неужели двадцать пять? – искренне удивился Антон. Он думал, что девушкам никак не больше двадцати двух. А оказалось, что он совсем не намного старше Риты. Девушка уловила смысл обмена репликами и слегка улыбнулась им с Алисой.

Вдруг из-за Ритиной спины прогрохотало голосом гадкого Кривина:

– Антось всё-таки не послушался!

Антон вздрогнул, Рита могла испугаться такого шума позади себя. Однако девушка не шелохнулась.

Андрей сидел за соседним столиком с двумя симпатичными девушками и явно рисовался. Его нужно поставить на место, чтоб отвязался, в конце концов. Антон отодвинул тяжёлый дубовый стул и подошёл к соседнему столику.

– Андрей, очень тебя прошу оставить свои замечания и предложения при себе.

– Нет, ты не понял, хоть я тебе по-русски объяснил: эту тебе не поднять, то есть наоборот… Её можно только замуж, а такого папаша не допустит. Или ты рвёшься в зятья к Косте Маленькому?

Так вот откуда он слышал Ритину фамилию! Она – дочь этого миллионера от искусства. Как бы там ни было, Кривина он поставит на место.

– Ещё слово скажешь,.. и я за себя не отвечаю, – зло зашипел Антон, невольно сжав кулаки.

– Дак я что, я ж ничего. Хочешь в зятья, так и старайся себе. И не переживай так, не услышит она: глухая же абсолютно. Ха, а ты, я вижу, и не заметил…

Антон не стал слушать дальше и вернулся на своё место между Алисой и здоровяком Митей. Вот оказывается, отчего она так пристально его разглядывала: по губам «читает». И говорит очень чётко и правильно, потому что не слышит себя. А ведь он сразу понял, что она не такая как все. Особенная, необыкновенная. Он улыбнулся девушкам и, наконец, вспомнил парочку смешных случаев из недавнего студенческого прошлого. Слова больше не застревали в горле, а выходили легко и просто. Компания за столиком всё чаще и веселее взрывалась смехом. До закрытия выставки оставалась ещё целая вечность.

**

«Интересно, заметил он что-нибудь? Я старалась всё время видеть, как он говорит. Алиса уверяет, что у меня идеальная речь: чёткая, правильная, без провалов и искажений», – уставшая после долгого насыщенного дня Рита перебирала в памяти события, встречи и впечатления прошедшей выставки.

Глава вторая. Юноша: поиски идеала

Женскую красоту Антон замечал и ценил, даже находил её там, где другие не видели. Глядишь, какую-то замухрышку в модели возьмёт, перенесёт на холст один в один – исчезла замухрышка, а вместо неё расцвёл скромный, несмелый, но нежный цветок.

Но все натурщицы, – и дурнушки, и красавицы, – интересовали Антона ровно до конца работы над картиной. Как только последний мазок ложился на завершённое полотно, модель переставала для него существовать. Ни долгая любовь, ни коротенькая интрижка не случались между художником и его натурщицами. Любвеобильные, кокетливые красотки быстро разбирались в ситуации и переключали своё внимание на менее интересные, но доступные объекты.

Была ещё Инга: самостоятельная художница, симпатичная молодая девушка, с которой Антон познакомился на измайловском вернисаже. Она арендовала постоянный стенд и с видимым удовольствием проводила возле него не меньше четырёх дней в неделю. Местное общество было весьма разнообразным и колоритным, а на здешние заработки многие художники неплохо существовали.

На вернисаже Инга царила безраздельно. К её мнению прислушивались, у неё спрашивали совета, просили помочь продать одну-другую вещь, когда коммерческие дела шли совсем уж плохо. Ближайший к Ингиному стенд занимал юный недотёпа – абсолютно неприспособленный к жизни художник Коля Беленький. Он был безумно и безнадёжно влюблен в Ингу и круглосуточно страдал от её равнодушия к его тоске, упивался своей печалью и нянчился со своим страданием. В редкие свободные от любовных воздыханий часы Беленький легко и небрежно писал превосходные пейзажи, лёгкие, как мечты, стремительные, как сны. Свеженаписанные Колины полотна быстро находили покупателей – отечественных и иностранных. Инга возле своего стенда только посмеивалась, наблюдая очевидный успех своего почти тайного воздыхателя. И, вероятно, считала, что несчастная любовь очень способствует расцвету таланта.

Светличный вернисаж посещал нечасто, обычно движимый необходимостью разжиться средствами на покупку вещей, цена которых выходила за рамки скромного преподавательского жалования. Здешней коммерции он был обязан приобретением жилья – небольшой комнатки в столичной коммуналке, – и подержанной, но вполне трудоспособной «тойоты». Частных уроков Антон не давал, заказных портретов писать не любил, ибо по натуре был человеком независимым, и приспосабливаться к чужим капризам не умел.

**

– Эй, Машка, глянь, кто пришел! – весело зазвенела худенькая, но ладная девчушка в лёгком не по сезону балахончике. – Или глаза у меня от ветра слезятся, или взаправду Антось пожаловал. И что-то любопытное в мешке приволок.

– Ладно тебе, Инка, выделываться, – недовольно буркнула солидная грузная дама в ветровке и забавной яркой крохотной шляпке. Очевидно, та самая Машка, так как в пределах видимости на аллейке, заставленной стендами с холстами и картинами, третьей женщины не было. Дама недобро зыркнула тёмными, жирно подведёнными глазами и принялась поправлять без того ровнёхонько закреплённые на планках аккуратные небольшие картины с дождливыми городскими пейзажами в жёлто-лиловых тонах.

– Конкурент пришел, всех клиентов увел, – издевательски пропел щуплый мужичонка в чуднóй шапочке с пёстрым шарфом на шее, тоже художник, судя по паре кисточек в левой руке. – Не завидуй, Машка, не одной тебе обогащаться. Тоша тоже хочет на тачку деньжат собрать. Потому и мешок принес. Спорим на твой дырявый зуб, что там две бабы у него в мешке. Больше не влезет, а на меньше времени жаль.

– Поговори мне ещё, – отчетливо прошипела Машка, – я с тобой дома разберусь.

Против «Машки» перезрелая мадам ничего не имела, но конкурент её страшно раздражал.

Антон сдержано поздоровался с публикой у стендов на узкой парковой аллее и невозмутимо извлек из холщового мешка две картины большого размера в узких светлых рамах. Одно полотно оказалось горным пейзажем, на втором действительно была женщина: пожилая, крупная, с решительным суровым лицом и неожиданным рукоделием на коленях.

– Тётку купят в два счета, – уверенно заявила девушка и распорядилась: – Ставь вон туда, в нижний правый угол. Ей там самое место, а своих лебедей и клоунов я подвину. Горы подольше будут ждать покупателя, но уйдут гораздо дороже.

Антону Инга покровительствовала и, по общему мнению местной публики, была в него влюблена. Светличный не был уверен в её особом к себе расположении и потому с лёгким сердцем пользовался поддержкой в деле продажи своих творений. В коммерции Инга проявляла талант не меньший, чем в рисовании лёгких изящных акварелей и рисунков тушью.

– Слышь, Вов, спорим на шампанское, счас продам три своих дождя раньше, чем уйдёт Антоновская баба, – громко предложила Машка мелкому соседу. – Хочешь, твои крыши тоже пристрою? Да не те, а другие – мокрые и в тумане. Мартовские, с грязным снегом тоже давай.

Машка потеснила свои «дожди» и пристроила рядом соседовы «крыши».

– На сто рублей охотно поспорю, раз уж ты решила меня сегодня дармовым пивом поить.

– Кроме пива никакого применения не можешь деньгам придумать, – проворчала Машка беззлобно.

– Ещё как могу! В рулетку запросто могу сыграть, – поддразнил Вова, шутовски пританцовывая между стендом и женщиной. – А вон и клиент плывет, давай, работай, Маш. Впарь ему хоть один шедевр.

Его напарница задумчиво осмотрела свои произведения, краем крашеного глаза наблюдая за «клиентом» – вальяжным крупным мужиком средних лет в удивительно ярких бордовых башмаках и жёлтой рубашке под бордовым же свитером, потёрла зачем-то пальцем лужу на полотне и вдруг «заметила» мужчину. Солидная Машка кокетливо, заулыбалась: широкая ухмылка надёжно повисла на круглом лице. Казалось, что с этакой гримасой и говорить-то невозможно. Однако слова её лились легко и непринужденно:

– А-а, молодой человек – не москвич, сразу заметно, – «догадалась» Машка самым подхалимским тоном. – Конечно, хочет купить себе немного Москвы на память. И совершенно правильно выбрал: самые московские улицы только здесь, у нас. Вам повезло! – сегодня мы успели продать только три картины, так что выбор пока есть.

Сосед Вова глубокомысленно почесал за ухом кисточкой и уткнулся носом в край мокрой крыши своего производства. Клиент что-то неопределенно буркнул, энергично вертя головой по сторонам, постоял немного возле Машиных и Вовиных творений и предпринял осторожную попытку обойти здоровенную художницу сбоку. Попытка провалилась: Машка сцапала мужчину за рукав и подтолкнула его к своей выставке, чуть не ткнув носом в пышную девицу под мокрым зонтом на близвисящем полотне. Нерешительный прохожий досадливо крякнул и замычал нечленораздельно, но протестующе. Машка на секунду ослабила хватку, и обрадованный клиент метнулся через аллейку прямо к портрету пожилой дамы с вязанием кисти Антона. Улыбка на лице Машки слегка покоробилась.

Любитель живописи долго стоял возле картины, молча переводя взгляд с полотна на Ингу и обратно. Наконец, он коротко мяукнул неожиданным дискантом: «Сколько?» «Двадцать пять штук», – так же кратко отрезала Инга низким, влекущим контральто, удивительным для её хрупкого сложения. Клиент постоял ещё минут пять, все так же безмолвно пялясь то на старушку, то на Ингу, шевеля губами и покачивая головой. Затем купил, не торгуясь, крошечный пейзаж Коли Беленького за триста долларов и исчез за ларьком с сувенирами.

– Дурак, – определила Машка и захлопнула улыбку. – Я бы ему свою большую картину за те же деньги отдала. Даже могла бы уступить двадцать.

– Надо было объяснить, что цена за даму с вязаньем в рублях, – по-отечески ласково пожурил Ингу Вова. – Он ведь подумал про баксы, а то бы купил обязательно.

– Его проблемы, – равнодушно процедила девушка, на этот раз совершенно бесцветным голосом.

Следующие покупатели появились совсем скоро: пышная молодая девица в распахнутой меховой шубке и лёгких туфельках волокла за собой упитанного одышливого мужчину в годах.

– Тут нет ничего яркого, а на главной аллее были такие замечательные озёра с ивами, – бубнил мужчина. – Куда ты меня привела? Здесь всё такое… однотонное.

– У тебя дурной вкус, – заявила девица. – А Наташа просила купить для неё хорошую картину: пейзаж или натюрморт. Но хорошую, Вася, а не дешёвку ширпотребовскую!

Вася сник и покорно потащился следом за спутницей. Тут Маша сделала шаг вперёд и радостно сообщила:

– Прекрасный выбор московских пейзажей на самый взыскательный вкус! Как раз то, что вам нужно!

– Мокрых улиц не берём! Это для спальни, а нам в гостиную надо, – отрезала красотка в шубе и упёрла палец с крупным кольцом в горный пейзаж возле Инги. – Вот за это полотно сколько просите, девушка?

– Две тысячи, – последовал суховатый, небрежный ответ, – американских рублей. Можно в российских по курсу.

– Но помилуйте! – возмутился Вася. – Это же грабёж!

– Не торгуйся! – приказала его спутница. – Настоящая вещь дёшево стоить не может. В салоне за неё в два раза больше сдерут.

Антон отвернулся к Колиному стенду, скрывая усмешку. Все-таки Инга классный психолог, как ему с ней повезло! Сам он был бы рад и двадцати тысячам родных деревянных.

Третий покупатель оказался иностранцем, он позволил настырной Маше довольно долго хвалить дожди и крыши, затем купил женщину с вязаньем за тысячу евро, чёрную скрюченную Ингину розу на листочке ватмана за двести в той же валюте и отбыл совершенно счастливый.

После третьего облома Вова потребовал с Машки свою честно заработанную скромную сотню.

– Держи! – рявкнула Машка злобно. – Но ужин сам будешь готовить.

Тут непосредственно к ним подошла дамочка с долговязым мальчишкой-подростком и, потыкав толстым пальцем в Машины-Вовины творения, скупила три дождливых пейзажа и мартовские крыши по шесть тысяч рублей за штуку. «Настоящие картины должны быть грустными», – сообщила дамочка назидательно и гордо удалилась, легко неся огромную сумку с картинами.

– Продешевила, Маша, – огорчился Вова.

**

«Она не только особенная, но ещё и талантливая, – не то восхищался, не то сокрушался Антон, ворочаясь в постели далеко за полночь без малейшего намека на сон. – И чем я могу её поразить? Несколько неплохих картин и едва начавшаяся преподавательская карьера к тридцати годам. Негусто. Но разве люди интересны друг другу только своими успехами? Наверное, не только ими. Хотя такая девушка вправе ждать от мужчины чего-то необычного, особенного. Чудеса должны случаться, хотя бы раз в жизни».

**

Бывает, мужчина долго не взрослеет в общепринятом понятии. Не стремится к карьерным вершинам, не мечтает о машине, не старается ничем поразить окружающих его женщин, не напивается на корпоративных вечеринках и не волочится в пьяном виде за весьма привлекательной особой, которая как раз для него надела очень смелый костюмчик. Впрочем, среди художников довольно часто встречаются весьма эксцентричные личности. Одно слово – богема.

Антон Светличный приехал в Москву из небольшого уральского городка учиться в Академии восемь с половиной лет назад. Ни о каком покорении столицы не помышлял ни тогда, ни позже. Вступительные экзамены его не особенно затруднили, он был одержим желанием стать великим художником и большую часть своего времени тратил на рисование.

Москва для провинциального юноши вся состояла из музеев, старых улиц, кое-где ещё сохранивших свой прежний облик, небольших церквей и колоколенок, задвинутых в глубину тесных кварталов, и шпилей сталинских высоток, которые с детства казались ему самыми московскими из всех московских зданий.

Всех жителей столицы Антон делил на художников и тех, кого можно поселять в написанных ими интерьерах и пейзажах. Художников в Москве было громадное количество, но персонажей для перенесения на холсты, картон и бумагу во много раз больше. Случалось встретить интереснейших типов в самых неожиданных местах, и потому во всех карманах Антон неизменно носил блокноты и карандаши. Картины без людей казались ему пустыми, однако портретов он писать не любил.

Через полгода пребывания в Академии он открыл для себя вернисаж. Выставка в Измайлово представляла собой огромную ярмарку картин, рисунков, миниатюр и прочих изделий, имеющих хоть отдалённое отношение к творческому ремеслу. Здесь можно было наткнуться на шедевр, но также и купить бездарную, но броскую поделку. На всякий вкус и карман находился свой товар. У местных завсегдатаев можно было многому научиться, поговорить о любопытных и интересных вещах. Некоторые художники были очень колоритны.

Вот Инга, например, на первый взгляд совершенно легкомысленная девица, не стремящаяся получить сколько-нибудь серьёзное образование, не признающая авторитетов, презирающая чужое мнение о своих работах. Безалаберная, чрезмерно эмоциональная, девушка была талантливой самодеятельной рисовальщицей. Её изящные, тонкие рисунки пользовались неизменным успехом у профессионалов и дилетантов. Инге не требовалось вдохновения, времени, впечатлений, она не зависела и от наличия материалов для творчества. Это и работой трудно было назвать, скорее это напоминало игру, развлечение. За неимением пера, кисти, туши и красок в ход могли пойти самого разного рода карандаши и даже ручки любого типа. Девушка наносила свои рисунки на ткань, бумагу, картон, фанеру. Причудливые цветы, человечки, животные возникали в считанные минуты. Любители оригинальной живописи платили приличные деньги за рисунки, которые художница создавала прямо у них на глазах: быстро и без видимых усилий. Дёшево Инга не продавала даже собственный росчерк…

Другим интересным типом был Коля Беленький, повсюду таскающий за Ингой её огромную сумку с красками и картинами. Он давно считал себя несчастным и с детства обречённым на страдания. Изнывать от тоски мог по любому поводу, будь то хмурая погода, плохая выпивка или её полное отсутствие, недостаток либо избыток покупателей. Самой серьёзной причиной для тоски и печали была безмерная и безнадёжная любовь к Инге, которая обращала на Колю не больше внимания, чем на приблудного пса Гаврика, регулярно выпрашивающего у завсегдатаев остатки бутербродов якобы в награду за охрану. Антон подозревал, что готовность Коли к страданиям и лишениям была всего лишь позой. Однако образ несчастного бедолаги вызывал бездну сострадания у особ женского пола. За исключением Инги, разумеется.

В общем, на вернисаже кипела и бурлила особенная жизнь со своими законами, обычаями, радостями и огорчениями. Здесь были свои герои, комические и трагические персонажи, любимчики Фортуны и записные неудачники.

**

«Как хорошо, что я художник, а не музыкант. Будь я певцом или пианистом, мне совсем нечем было бы тронуть её душу. А так у меня есть шанс», – думал Антон, добавляя лиловые тени на полотне, которое ему до сих пор не удавалось закончить. Картина называлась «За день до грехопадения» и должна была явить зрителю Еву, решившую выйти из подчинения чужой воле, пусть даже эта воля – Божья. До сих пор Праматерь представлялась Антону этакой первой феминисткой. Теперь же ему пришло в голову изобразить сомнение, приведшее к известному вкушению запретного плода. Сомнения, любопытство терзали Еву до тех самых пор, пока она не решилась дотронуться до неведомого, познать запретное. Голубоватый свет слева и густые лиловые тени справа словно делили лицо и фигуру женщины на светлую и тёмную стороны. «Искушение внутри нас самих, – подумал Антон, – и, кажется, мне удалось изобразить его». Он вытер руки большим пёстрым лоскутом, отошёл от картины, постоял в двух шагах от неё – и счёл работу законченной. А вместо плачущей девочки он напишет к выставке «Портрет художницы», изобразив Риту, пишущей эскизы в цветущем весеннем саду. Это и будет как раз то, чего ему до сих пор не хватало.